нет повести романтичнее на свете

      Попов этот, сука такая, бесит неимоверно. Шастун все зубы в крошку стёр вместе с хуем, который периодами — очень частыми — в кулаке оказывается, и в основном на сухую — а это больно шо пиздец. А Сенька зубы свои белоснежные в улыбке обнажает и носом кнопочным ведёт вверх по воздуху, когда Антону отказывает и шлёт в пешее эротическое, в которое, признаться, Шастуну уже не терпится.       Да вот только обычные походы его не устраивают — ему экзотику в лице Арсения-компаньона подавай.       Весь экран в его ебале, а подписка на инстаграм оформлена еще в первый день знакомства. По лбу Шастуна капля пота течет, а с губ всхлипы рвутся, но он держится мужественно и не подает ни единого звука — в школьном туалете по-другому нельзя. Дрочить на его фотки уже не кажется чем-то постыдным — особенно, когда сиё действо — единственный выход из этой ебаной ситуации.       А Попов в ответ на неумелый флирт Антона лишь самодовольно усмехается и смотрит снисходительно, с издевкой будто, и самоуверенно так, что вмазать хочется и понаблюдать, как на этот ебаный желтый снег под ногами капает его алая кровь, окрашивая в красный и получая оранжевый.       Но если Шастун и будет его бить, то только по жопе во время плотских утех.       И то не факт. Сенька же, а не пацан из тиндера чисто «на поебаться».       Однажды они встретились в аптеке. Арсений стоял у кассы и болтал о чем-то с продавщицей, улыбаясь гаденько так и приторно, что радугой блевать хотелось, а потом эта барышня ему пачку презервативов со смазкой выдала. Антон охуел и отвернулся к прилавку с гематогенками, чтобы не наткнуться на взгляд голубых глаз.       Конечно, для Шастуна не секрет, что Арсений — далеко не монашка и даже не монах, но… А что, собственно, «но»? Его жизнь — ему ебаться, а с кем, где, в каких позах и в какой роли — тоже выбор исключительно Сенькин.       Но под ложечкой неприятно сосёт.       Попов решил тогда пойти в нападение: по-кошачьи тихо подкрался сзади, да не по-натуральному, а по-пидорски прям — близко так, что дыханием пошатнул торчащий клок волос Шастуна. У Антона тогда неиронично подкосились ноги и его повело назад — Арсений подпер рукой чужую спину, не дав ни прижаться, ни героически пасть.       — «Ёжика» бери, — кивая на гематоген, шепчет Арсений, ведя ладонью от поясницы до бедра и на секунду стискивая.       Сука. Уйди.       Или схвати и не отпускай никогда.       — Я не за этим, — бурчит Антон, резковато отстраняясь от одноклассника и на негнущихся ногах подходя к окошку, в наигранной уверенности громко говоря: — Три пачки презервативов, пожалуйста.       Усёк? Я тоже не пальцем деланный.       — Вот молодёжь пошла… — бубнит уже другая продавщица, бабушка лет шестидесяти, и отходит к прилавку.       — И гематогенку! — кричит Арсений, тут же скрываясь за входной дверью.       Бля.       Убедившись, что предмет обожания исчез, Антон отменяет две пачки и берет только одну — ну, а хуле, резинки — радость недешёвая, да и вообще в аптеку он шёл за пластырями, — а Антон ещё чипсики купить хотел. Продавщица посмотрела на него, как на придурка.       Шастун добавляет в заказ еще и гематогенку, а про пластыри забывает вовсе.       На следующий день в школу он приносит небольшой презент и сует в карман Арсовой джинсовки, силясь не брать ножницы и не резать её к херам по причине минуса на улице, а вещь-то его не греет нихрена — даже на ощупь холодная.       После уроков Антон сидит на лавочке возле гардероба и улавливает взглядом Арсения: он выуживает из кармана инородный предмет и рассматривает жёлтую упаковку, узнавая в ней знаменитого «Ёжика». На его лице даже скользит улыбка, и Шастун цепляется за неё, как утопающий за соломинку, и думает, что теперь их дела пойдут в гору.       Попов выходит из раздевалки и натыкается на Антона — тот невинно хлопает ресницами и в ожидании кусает губу.       — Ты так глуп и наивен, — усмехается Арс, бросая гематоген.       — Пошёл ты нахуй, — огрызается Антон, поднимая с пола непойманную упаковку.       Вот такое признание в любви.       Арсений гаденько улыбается и шлёт воздушный поцелуй, на что Антон показывает фак и нахохливается, словно воробушек на холоде.       Из этой сценки Антон выносит правильную мысль: нужно действовать активнее. И уже следующим утром он в волнении сжимает несчастную розочку и топчется возле его подъезда вот уже пятнадцать минут.       А если быть точнее: четырнадцать минут и пятьдесят шесть секунд.       Арсений выходит спустя ещё семь кругов Антона вокруг вросшего в снег прозрачного пакета, и резко тормозит, чуть не врезавшись в одноклассника. Он снимает солнцезащитные очки — Шастун никогда не понимал, зачем он их носит даже зимой — и скептически глядит на цветок.       — Анто-ошенька, — приторно тянет Арсений, подходя ближе — так, что Шастун то ли в защитном, то ли в хуй-знает-каком жесте вскидывает подбородок и смотрит вниз, в чужие глаза, с высоты своего роста.       Попов ведёт ладонью от локтя до запястья и цепляет чужую ладонь, раскрывая её и вытаскивая измученный цветок. Он крутит его в своих пальцах, подносит бутон к носу и тычется, вдыхая аромат вместе с морозным воздухом улицы, и прикрывает веки — Антону кажется это самым красивым и сексуальным зрелищем.       — Глупый, наивный пацан, — в улыбке говорит мальчишка, тыкая стебель между чужих губ — Антон по какой-то инерции раскрывает их, и стебель оказывается зажатым меж его зубов. Арсений разворачивает его к себе спиной и, хлопнув по заднице, говорит на ухо: — А теперь в стиле танго съеби с дороги.       — Шука, — невнятно ругается Шастун, только после выплевывая цветок и наблюдая секунду, как отрывается от бутона один лепесток. — Ты… ты знаешь, кто ты?!       Антон оборачивается, гневно сжимая кулаки и утирая максимально не вовремя вытекшую сопельку, на что Арсений хмыкает и качает головой — хулиганство не удалось, — и начинает судорожно подбирать ругательство, беззвучно раскрывая губы, словно рыба.       — Да господи, рожай быстрее, — закатывает глаза Арсений, наблюдая за этими жалкими попытками.       — Нахуй иди. Антон сует озябшие руки в карманы куртки, зарываясь в неё ещё и носом, и, сгорбившись, хмуро топает ногами в сторону школы. Он Арсения так просто в покое не оставит.       Слово пацана Антон держит, и в конце дня он остается с Арсением, назначенным сегодня дежурным, в кабинете, и первую минуту нелепо топчется у доски, наблюдая, как одноклассник стирает с неё остатки мела.       Как и ожидалось, Попов не выдерживает: разворачивается, глядя своими уставшими и заебанными глазами, и весь излучает один сплошной вопрос, который мальчишка ещё и озвучивает:       — И долго ты собрался так стоять?       — Тебя ебет? — если бы Антон был котом, у него уже бы давно за спиной замаячил агрессивно поднятый хвост — ну, а че? Он со всей душой, а этот пидор… тьфу.       — Ебет.       Арсений снова включается в их игру, которую сам, кажется, и начал: толкает Антона — тот ударяется лопатками о доску и шипит, — самоуверенно вскидывает подбородок, смотря на мальчишку из-под ресниц, и выставляет руки по обе стороны от чужой головы.       — А так ты долго простоишь? — негромко спрашивает Арсений, нагибаясь и практически припадая носом к чужой шее — та неромантично пахнет столовской стряпней — невесомо касаясь самим кончиком.       — Бля… — выдыхает Антон, откидывая голову и открывая бóльшую площадь для такой редкой ласки.       Арсений подаётся бедрами вперед и вжимается, имитируя ленивые толчки, и Антону даже такого внимания достаточно для того, чтобы в стыдливом для него стоне закусить губу, а Арсово самолюбие такая реакция только тешит, и он вгрызается зубами в кожу, тут же зализывая укус и чувствуя, как тело напротив вздрагивает и шумно дышит.       Шастун, неожиданно для себя, смелеет и отрывает одну ладонь от стены, что до того он мужественно держал — ну, мало ли, школа старая, и стены в любую минуту рухнуть могут, — и находит пальцами чужой пах, сжимая член через плотную ткань джинс.       — Тш-тш-ш, — шепчет Арсений, перехватывая чужую ладонь и убирая от себя. — Руками не трогать.       Антон думает, что он в каком-то дешёвом порно, снятом в стриптиз клубе, но просьбу — приказ? — выполняет, возвращая ладонь на ту же стену позади себя.       — Как же ты меня заебал, — слышит чужой шепот Антон и отчего-то улыбается. — Знаешь же — не светит, а все равно лезешь, баран упертый.       — Потому что ты — пиздец, — делает комплимент Антон, срываясь на вздох — Арсений мнет его ягодицы, — пидор, — добавляет Шаст, чтобы одноклассник окончательно растаял и отдался, — красивый.       Попов мертвой хваткой цепляется за чужое запястье и тянет опешившего Антона за собой, толкая тело на ближайшую парту и плотно вжимая лопатками в поверхность стола. Пока Шастун приходит в себя и пытается сфокусировать замыленный взгляд, Арсений раздвигает чужие ноги и встает между ними, опуская пальцы на свою пуговицу и справляясь и с ней, и с ширинкой.       Антон выставляет руку и останавливает дураку понятные, к чему ведущие, манипуляции.       — Ты что… — собирает слова в предложение Шастун, тряся головой, словно так мигом спадет и его врождённая тормознутость, и возбужение, так неприкольно упирающееся в чересчур плотные джинсы. — Какого хуя ты делаешь?       — Разве не этого ты хочешь от меня? — непонимающе смотрит Арсений, держа руки там же, и пытается скрыть свое удивление за маской самоуверенности.       — Нет? — Антон принимает сидячее положение и для надёжности обвивает ногами чужие бедра, не позволяя мальчишке сбежать.       — Пусти, — он в жалкой попытке отодвинуться с силой сжимает шастовы ляжки, пихает руками в плечи и грудь — бесполезно. — Что ты хочешь от меня?       Арсений смотрит на него загнанно как-то — чувствует, что власть потерял, и ведь так глупо, — дышит тяжело и сдувает упавшую на глаза челку, а Шастун видит в глазах напротив пока непонятные ему перемены — словно Антон не по сценарию пошел, словно мальчишка не знает, что делать и говорить. Арсений… смущен? Напуган? Озадачен? Охуеть!       — Пососемся? — неромантично спрашивает Антон, осторожно касаясь чужой щеки и подушечками пальцев мягко поглаживая россыпь очаровательных родинок.       Мальчишка пару раз хлопает ресницами, таращась на Антона, словно тот предложил ему руку и сердце, и для Шастуна это такая новая и необычная эмоция — он видит ее впервые, и было бы неплохо сохранить это глупое и смущенное лицо в памяти, но Антон не успевает — Арсений, будто бы опомнившись, хмурится и бьёт по чужой руке, сгоняя её со своего лица.       — Если только в твоем мокром сне, — шипит Арсений, со всей силы толкая мальчишку в грудь и освобождаясь, наконец, из своеобразного плена.       Антон больно ударяется затылком о парту и вскрикивает, но Арсений не обращает внимания — хватает свой рюкзак с пола и несется прочь из кабинета, тормозя на самом выходе после негромкого:       — Ты мне, блять, нужен.       Он не оборачивается. Бьёт только кулаком по косяку и быстрым шагом удаляется, оставляя Антона убираться за него — дежурство же никто не отменял, — а Шастун еще с минуту пялит в обшарпанный потолок, думая, что Арсения он почти добился.       Через неделю Антон зовёт его в кино на какую-то комедийную мелодраму, и Арсений соглашается.       Тогда Шастун промыл все мозги своей подружке, Ирке, что они с Арсением, кажется, почти женаты, что совсем скоро они купят дом, заведут белого лабрадора и посадят дерево — обязательно берёзу, потому что зебры прикольные, а берёза же — почти зебра. Ира увидела свой мозг, закатив глаза.       Антон, как настоящий джентльмен, платил за свою даму из собственного кошелька, который, на минуточку, хранил в себе целую тысячу! Но когда Арсений начал заказывать себе попкорн и газировку на кассе, Антон засомневался, что всё пройдет гладко.       — Может, в Ашане затаримся? — шепчет Антон умоляющим голосом.       — А что, попкорн — радость не по карманам? — он улыбается своей гадкой улыбкой и опускает одним взглядом себе под ноги.       — Жопкорн, бля, — огрызается Шастун, гневно бросая смятую купюру на кассу и глазами-лазерами смотря на Арсения.       Попов самодовольно усмехается и добавляет к тысяче ещё пару сотен, чтобы хватило, и походкой от бедра идёт к залам, оставляя ношу в виде бутылок и попкорна на Антона.       Шастун смотрит юноше вслед и влюбленно улыбается, вздыхая и кое-как подхватывая покупки, предварительно сунув билеты в зубы — так удобнее.       — Ну ты дурачина? — чересчур ласково бурчит Арсений, что Антон чуть не роняет бутылку колы, и вытаскивает из чужих зубов билеты, укоризненно смотря на остатки слюны.       Места, по классике жанра, на последнем ряду, и Антон с секунду думает, опускать ли подлокотник между ним и Арсением, но последний опережает и все же опускает его, ставя для ещё пущей отдаленности бутылку газировки. Антон хмурит брови и успокаивает себя тем, что никакие подлокотники не помешают ему сделать задуманное: в темноте взять его за руку.       — А что за фильм? — наклонившись, спрашивает Арсений, хватая заодно горсть попкорна, что мужественно держал на своих коленях Шастун.       — «Холоп», — он смотрит на красивую венистую руку до тех пор, пока та не исчезает.       — М-м, Милош, — сладко щебечет Арсений, и у Антона дергается глаз.

***

      Арсений берёт за руку первым.       Точнее, он просто случайно встречается с рукой Антона в баскете попкорна и не сразу замечает подвоха — слишком уж был увлечен фильмом, — а у Антона тогда перед глазами пролетели и дом, и собака, и берёза.       Каждый раз, цепляясь за мальчишку взглядом, Антон хотел протянуть руку и обнять его — чтобы щекой к плечу прижался, чтобы расслабился, чтобы накрыл своей прохладной ладонью чужую ладонь на своем плече, — но в реальности же их касания ограничиваются случайностями в виде одновременного желания поесть кукурузы.       В один момент, ближе к концу, прямо на «Прятках», Арсений кладёт голову ему на плечо и еле слышно всхлипывает, утирая солёные капли рукавами натянутой на ладони кофты, и Антон понимает, что это — его звездный час.       Он осторожно заводит руку за чужую спину и кладёт ладонь на плечо, прижимая к себе, и, чуть повернув голову, невесомо целует куда-то в макушку.       За сюжетом Антон давно перестал следить, и потому несколько не понимает, почему добрая половина зала, включая, что самое главное, Арсения, ревет, но это и не так важно — главное, что мальчишка сейчас хрупким кажется в его руках и беззащитным, что его в карман спрятать хочется и оберегать до конца жизни. И когда Антон стал такой соплёй?       Арсений не отстраняется от него до самого конца фильма, а Антон чувствует себя так, словно выиграл жизнь. А, может, так и есть, кто знает.       Когда они покидают зал, первое, что намеренно делает Антон — смотрит в чужие глаза, отмечая, что они чуть покраснели и поблескивать не перестали. Почему-то его сверху до низу затапливает нежностью и умилением — с ума же сойти можно! Этот высокомерный бесчувственный пидор умеет плакать!       Арсений смущённо опускает взгляд и сует руки в карманы, с опущенной головой плетясь в сторону гардеробной, чтобы взять куртки. Антону хотелось его нагнать и сказать что-то в стиле «у тебя очень милые слёзы», но он вдруг задумывается, а могут ли быть слёзы милыми, ведь это просто вода из глаз, но зато каких… — и приходит к выводу, что все, что связано с Арсением, автоматом становится милым — даже если это прыщ на носу.       Его цепочку размышлений рвёт Арсений, пихающий обе куртки и говоря что-то про уборную, в которую ему непременно нужно.       В ожидании своей дамы, явно поправляющей свой потекший макияж, Антон смотрит три или больше трейлера, крутившихся на плазме на стене над кассами, и отмечает для себя, что диван какой-то неудобный.       Выходит Арсений с телефоном у уха спустя ещё один бессмысленный трейлер, и Антон, конечно, не подслушивает, просто уши у него большие.       — Я у билетных касс. Да. Я не люблю вино, ты же помнишь. Вот его бери, да. Через сколько? Хорошо, жду, давай, — воркует в трубку юноша, теребя шнурок на своей толстовке. Выключив мобильный, он подсаживается к Антону, говоря как ни в чем не бывало: — Скучал?       — Кто это был? — выплевывает Шастун, неосознанно стискивая челюсти и кулаки.       — Любовник, а что? — он невинно хлопает ресницами.       — С одной свиданки на другую? — Антон напрягается, сдерживая внутри ревность вперемешку со злостью.       — Ну Антош, — сладко щебечет Арсений, придвигаясь ближе, и почесывает пальцами шастов подбородок, словно кота, и тянется вперед, к щеке, оставляя там смачный поцелуй, — не ревнуй.       Антон в охуевании сглатывает и таращит глаза на довольного эффектом Арсения, что посмеивается себе под нос.       Он хочет сказать, что не ревнует, и что он ему никакой не Антоша — что за дебильная вариация имени вообще? — но не успевает.       Арсений резко вскакивает, случайно наступая Шастуну на носок, и несется к какому-то парню, кидаясь тому на шею и под непонимающий — показалось? — взгляд целует того в щеку.       Он уходит, схватив из рук Антона свою куртку и не забыв одарить взглядом а-ля «ревнуй меня полностью, влюбленный долбоеб».

***

      Выходные Антон проводит за приставкой и унылым листанием ленты инстаграма, оживаясь только один раз, когда Арсений выкладывает фотографию с тем самым парнем: Арсений в продуктовой тележке с прижатым к груди батоном, веки его прикрыты, а на губах застыла мягкая улыбка, а сзади стоит тот самый незнакомец с лицом-кирпичом какого-то телохранителя — хотя с такой-то смазливой внешностью телохранителем он может быть только в порно.       Антон спускается глазами к подписи к фото: «Я за решёткой… #клеткаклеткаогуречик #вотискованчеловечек #клоткуприучен #нагрудибатонгорит»       Шастун пальцем разглаживает складку меж своих бровей, боясь, что заляжет глубокая морщина, а этого, в его-то неполные восемнадцать, ему совсем не нужно.       Он думает, что кто-то из них двоих явно поехал кукушкой.       А в понедельник убеждается, что оба, потому что на физкультуре Арсений подворачивает ногу и просит Шастуна помочь ему доковылять до медпункта. Почему именно Антон, а не тот же Серёжа, с которым у него явно отношения получше и исключительно дружеские, Шастун не понял, но и уточнять не собирался — вместо этого он плотнее прижал к себе худощавое тело в очень откровенной майке, открывающей нихеровый такой обзор на ключицы, грудь и плечи, и поплелся до нужного кабинета.       Медпункт, как и ожидалось, закрыт.       — Давай подождем — может, придёт, — говорит Арсений, отстраняясь и по стенке сползая на пол.       Шастун бесцеремонно плюхается рядом, а поняв, что недостаточно, двигается еще ближе, чтобы соприкоснуться плечами. Так правильно.       — Сильно болит?       — Угу.       — Осторожнее надо.       — Угу.       — Кто тебя толкнул? Журавль?       — Угу.       — Пизда ему.       Арсений кладёт голову ему на плечо, и Антон затыкается.       У Арсения красивые ноги, и будь у Шастуна хоть какое-то право, он бы непременно запретил мальчишке выходить в люди в шортах, но сейчас, пока они наедине, Антон безбожно залипает на вытянутые конечности одноклассника и отмечает припухшесть на чужой лодыжке. Под ребрами неприятно заскребло.       — Зачем ты носишься за мной? — негромко спрашивает Арсений, осторожно хватая чужую руку и перебирая пальцы.       Хочется. Нравишься. Красивый. Примагничиваешь. Влюбляешь. Волнуешь. Внутри все переворачиваешь. В каждой бабочке заводишь механизмы, заставляя их крылышками махать.       — Хуй знает.       Арсений чуть поворачивает голову и трется носом о ткань чужой футболки на плече, на что Антон хочет ответить наездом аля «хуле сопли вытираешь?», но юноша переплетает их пальцы, и из Шастуна не только слова испаряются, но и воздух.       — Какой же дурачина, — в улыбке говорит Арсений, и Антон улыбается тоже.       Медсестра все же возвращается.

***

      Арсений публично отшивает его в четверг.       И Антон скуривает за школьным двором пару сигарет, особо не акцентируясь ни на никотине, который, вроде как, должен расслаблять, ни на косых взглядах всяких бабушек и мамочек. Ему хуево.       Все же налаживалось: Антон провожал его два дня до дома; Арсений жался к нему ближе, касаясь плечом; смотрел с нежностью, такой ему не присущей; и разговаривал в ином тоне, нежели то было месяц назад.       Во всем этом вихре взглядов-касаний-разговоров он не заметил главного: Арсению похуй. Он пуст. В нём яда сполна, а вот чувств — увы и ах. Ему бы потрахаться без обязательств, в киношку сходить на халяву да взгляды на себе желанные половить, а вот дальше что — неинтересно. Арсений не для «долго и счастливо».       И Шастун бы давно мог получить то, чего требует его тело — тело Арсения, но внутри неприятно болит каждый раз, когда он об этом думает.       Антон вспоминает тот случай в кабинете: горячее дыхание, обжигающие касания, его укусы в шею, трение паха о пах и решительный взгляд, смотрящий на Антона сверху вниз, когда тот лежал на парте, уперевшись в неё лопатками.       Безусловно, пойти дальше хотелось неимоверно, но мысли о том, что радость эта одноразовая, оказались сильнее и значимее, и они только укрепились, когда Антон поймал озадаченный взгляд потемневших на тот момент синих глаз и проскользившую в них толику смущения вместе с пораженностью.       Арсений тогда столкнулся с чем-то новым для себя. И это не может не шевелить что-то внутри.       Антон открыл для него новые горизонты, и он бы делал это и дальше, да только вот Арсений не может справиться со своим вторым «я» в лице черствой высокомерной звёздочки, поливающей всех отходами и искренне полагающей, что все ему что-то должны: вероятно, сердце. Ебучий сердцеед.       Проблема в том, что Шастун добровольно своё сердце Арсению всучил.

***

      Антон встречает его в туалете на следующий день.       Арсений держал указательный палец под несильным напором воды и шмыгал носом, страдальчески пялясь на окровавленную воду, стекающую в слив.       — Что с пальцем? — подходит ближе Антон, на этот раз не пытаясь прикоснуться.       Арсений резко поднимает голову и смотрит испуганно и так, словно Антон — божество какое-то, что снизошло до него, простого смертного, и сейчас залечит его рану. Шастун роется в рюкзаке, выуживая из кармашка пластырь.       — Порезался, — запоздало отвечает Арсений, стыдливо опуская взгляд — он помнит, на какой ноте они разошлись последний раз.       — На, заклей, — бросает Шастун пластырь на раковину, собираясь уходить, но его хватают за локоть. — Какого?       Арсений его целует.       Кладёт вытащенный из-под воды холодный палец на щеку, заставляя Антона дернуться, и от этого сжав пальцами его лицо сильнее, и для удобства встает на носочки.       Антон опешивает. Он нелепо цепляет Арсения за талию, просто чтобы было, куда деть руки, и не спешит ни смять чужие губы сильнее, поменяв темп поцелуя, ни пропихнуть язык в чужой рот. Антон просто лениво посасывает его губы, подстраиваясь под заданный одноклассником ритм, и не делает ничего лишнего, что могло бы спугнуть.       — Ты же не злишься? — спрашивает Арсений, оторвавшись от губ.       — Не-ет, — в сарказме тянет он, — я просто хочу затолкать твое чсв тебе в жопу.       — Только ли чсв? — Арсений многозначительно улыбается.       — Ты на что-то намекаешь? — искренне не догоняет Шаст.       — Может быть.       Антон целует его первым.

***

      В конце февраля у Антона возникает чувство дежавю: он снова топчется у чужого подъезда и мнет в руках стебелёк одинокой розы, почему-то волнуясь так, словно и не было между ними пяти поцелуев, переплетений пальцев и ещё одного похода в кино, где никто из них подлокотник так и не опустил, и весь сеанс Антон не выпускал Арсения.       От непонятных нервов Антон выуживает из пачки никотиновую палочку и собирается прикурить её зажигалкой, но сзади его окликает незнакомый голос, и от неожиданности Шастун чуть не роняет всё, что держал в руках.       — Дашь сигаретку? — в поле зрения появляется явно педиковатый на вид юноша и улыбается своей отбеленной улыбкой — Антон неосознанно жмурится — слишком белоснежная.       Шастун молча протягивает пачку, и незнакомец, кажущийся не таким уж и незнакомцем, красными от холода пальцами вытаскивает одну.       Щёлк.       Зима. Кинотеатр. Поцелуй в щёку и радостные объятия. Фото в супермаркете.       Арсений.       Антон кривит губы в невеселой улыбке и выпускает контрольное кольцо дыма, бросая окурок себе под ноги и придавливая носком. Действительно, и на что он только надеялся? Что Арсений ради него поменяется? Бросит своих многочисленных ебырей и за ручку ходить будет только с Антоном? «Долго и счастливо» — не про них, пора бы уже уяснить.       Шастун решительно подходит к зависающему в телефоне парню и всучивает в руку потрепанный цветок, говоря:       — Передашь ему.       И уходит, устало засунув замерзшие пальцы в холодные карманы куртки и не заметив непонимающего взгляда себе в спину.

***

      — Егор? — ошарашенно глядит Арсений, едва открыв подъездную дверь. — Ты тут… чего? Мы же всё выяснили.       Он делает неуверенные шаги к бывшему любовнику, если того можно так назвать, и бросает взгляд на помятую розу, что оказывается в его руках секундой позднее.       — Тот парень из кинотеатра, — начинает было Егор, но перебивает сам себя улыбкой от уха до уха, когда видит открывающуюся подъездную дверь.       — Что «тот парень из кинотеатра»? — торопит Арсений, сжимая бедный цветок чуть ли не до хруста стебля.       Юноша не отвечает, и тогда Арсений оборачивается, замечая под козырьком подъезда татуированного соседа с седьмого этажа. Егор подходит к нему и крепко обнимает, шепча на ухо не шибко тихо:       — Я скучал.       — Шо ты тут нюни распускаешь, а, — хрипло отвечают ему и переводят взгляд на Арсения. — А этот перец шо тут?       — А, да, — мысленно бьет себя по голове Егор, цепляя парня за ладонь и возвращаясь к Арсению. — Он топтался тут чёрт знает сколько времени, а как меня увидел — розу всучил и сбежал, и ещё передать её кому-то попросил. Эдюнь, не тебе, надеюсь?       Егор разворачивается лицом к «Эдюне» — тот убивает его взглядом и что-то отвечает, но у Арсения в голове и перед глазами только одно: бегущая строка с огромными красными буквами «ЧЁРТЧЁРТЧЁРТ».

***

      До школы Арсений буквально долетает, по дороге пару раз поскользнувшись на так невовремя заледеневшем тротуаре, который песком посыпать, конечно же, никто не торопился. Потирая ушибленное плечо, он заходит в класс и страдальчески осматривает ребят, нужной макушки там не находя.       — Где Антон? — подходит он к Димке, его хорошему другу, и старается выглядеть дружелюбным — внутри же у него чёртова лавина — LOVE(и)на — с вершины сходит, сжигая на пути всё, включая, в первую очередь, нервы.       Он не может так просто потерять того, с кем за спиной вырастают метафорические крылья.       — Плохо ему стало, — жмёт плечами очкастый паренёк, — домой свалил.       Отыграв перед классной безнадёжно больного, Арсений вызывает такси — так быстрее и безопаснее — и мчит к дому Антона, в волнении кусая пальцы и не сводя глаз со времени на дисплее.       Ты всё не так понял. Пожалуйста.       Домофон Антон не открыл.

***

      В дверь отчаянно долбились, по ощущениям, уже не одну минуту, и Антон, ошарашенно взглянув на время — 9 утра — начал активно размышлять, кого какой ветер мог принести, ведь родители на работе до позднего вечера, а других гостей Антон не ждёт.       На пороге на него налетает Арсений, спотыкаясь о неведомую хрень и наваливаясь всем телом.       — Это ошибка, — он хаотично разбрасывает поцелуи по чужому лицу, притягивая к себе за шею. — Ты не так всё понял. Он не ко мне приходил. Антон, прости. У меня с Егором ничего не…       Антон хватает его щёки и смотрит в упор, в глаза, и Арсений теряется: дышит шумно, рвано, не моргает почти и лижет губы, не зная, как себя вести.       — Вы больше не ебетесь? — спрашивает самое важное для себя Шастун, ослабевая хватку на щеках и поглаживая кожу пальцами.       — Мы всего один раз, — тихо говорит Арсений, не решаясь разорвать зрительный контакт.       — А сейчас?       — Сейчас у меня ты.       У Шастуна органы чувств валятся куда-то в пятки. Его словно мощным разрядом тока шибануло — даже в коленках дрожь чувствуется. Он нагибается и нелепо тычется своими губами в чужие, а Арсений встает на цыпочки и мажет языком, сладко улыбаясь от того, как мальчишка дергается.       Арсений больше не торопит: позволяет к себе «принюхаться», пластилином в чужих руках становится и навстречу касаниям льнет, трется, как кот, и едва не мурлычет, когда Шастун за ушком чешет и хихикает себе под нос с искаженного в удовольствии лица напротив.       Он снимает с Попова куртку и без слов намекает на кроссовки — Арсений сбрасывает с ног и их, и по несговоренности оба идут в спальню, плюхаясь на одноместную кровать — Арсений сверху.       Антон целует его по-настоящему: проникает языком, проводит по кромке зубов, прикусывает и оттягивает чужую губу и вплетает пальцы в волосы, дотрагиваясь до особых точек на затылке и улыбаясь тому, как Арсений рвано вздыхает.       Что-то в голове кричит: сейчас. И в подтверждение догадок Арсений кусает его за ключицу, оттянув ворот домашней футболки, а Антон напрягается всем телом и лежит бревном, прислушиваясь к внутренним ощущениям и будто спрашивая, пора ли или ещё стоит подождать, ведь его цель — далеко не тело. Оно так — приятный бонус.       Арсений не думает: поднимает чужие руки и тянет футболку вверх, присасываясь к мягкой, чуть солоноватой коже, и вдыхает терпкий запах.       Антон уверен: сейчас.       Арсений пахнет улицей и хвойным гелем для душа, и волосы у него вьются от влажности питерского воздуха — Шастун тянет его на себя и наматывает на палец завитушку, улавливая на себе очумелый взгляд двух голубых фонариков.       Антон медлит, и ему даже не неловко, потому что с этим мальчишкой их первый раз он хочет запомнить как что-то длительное, ленивое и нежное: чтобы губы от поцелуев болели, чтобы на шее осторожные метки в хаотичном порядке раскиданы были, чтобы приятная дрожь в теле, а не следы от грубых касаний и укусов и сбитое в ноль дыхание с одышкой.       Он и не заметил, когда стал такой размазней-романтиком, и когда комфорт другого человека он стал ставить выше, чем собственный.       Антон укладывает Арсения на лопатки и седлает бёдра, тут же стягивая толстовку вместе с футболкой под ней и с восхищением рассмативая россыпь родинок на торсе. Он ведёт тёплыми пальцами от одной к другой, изредка нагибаясь и трогая губами, а Арсений дрожит.       Для него это дико и непонятно — прошлые половые партнёры прелюдию растягивать не любили, да они и не любили в принципе — только хотели, а Антон…       — Родинки у тебя… ебать.       — Что?       — Охуенные.       Арсений смущенно улыбается и розовеет щеками.       Антон егозит бёдрами, чувствуя чужое возбуждение, упирающееся в ягодицы, и едва не панически боится идти дальше — но Арсений кладет пальцы на его нелепый бантик на домашних шортах и тянет за шнурок, развязывая его и пристально смотря за малейшими изменениями в лице напротив. Антон лихорадочно скользит взглядом вниз, к пальцам, и зашуганно возвращается к Арсению; кусает губу.       Он явно сахарный. В его глазах — война между желанием и страхом, и помогает мальчишка первому, подаваясь вперёд и, пересиливая себя, присасываясь к чужой шее, оставляя на ней робкие красные пятнышки.       Антон упирается коленями в матрас, почувствовав чужие пальцы на своих ягодицах и пуская их дальше — Арсений запускает прохладные руки под ткань и успокаивающе гладит; и Шастуну и впрямь становится чуточку спокойнее — Арсений не торопит, и для Антона сейчас это важнее всего.       Они целуются всё откровеннее и откровеннее, неромантично пачкаясь в слюне и размазывая по щекам и подбородкам, и в лихорадке стягивая друг с друга последние элементы одежды. Антон трогает Арсения везде, где только способны протиснуться его пальцы: очерчивает ребра, ключицы, мнет мягкий живот с едва заметными прорезями кубиков, гладит бедра, сжимает талию, тактично обходит паховую зону, но отрывается на ягодицах, на которые засматривался чуть ли не с начала знакомства.       А Арсений то струной натягивается, напрягаясь всем телом; то в изнеможении вьется в поисках того, обо что можно потереться; то придурошно хихикает с чего-то, что смешно только ему, но на озвучивание шутки времени ему никогда не дают — присасываются к губам, вызывая внутри совсем детский восторг, ведь никто и никогда не любил его губы настолько сильно.       Его в принципе никто и никогда не любил, а Антон…       — Пузо у тебя такое… пунь-пунь, — он мягко стукает по нему два раза указательными пальцами, имитируя то ли игру на барабане, то ли собственную потерю адекватности.       И откуда он, Шастун этот, такой романтичный и влюбленный, взялся? На голову свалился, как сосулька с высотки, и в затылок воткнулся, задев что-то под рёбрами.       Арсений выуживает из чужой тумбочки запечатанную пачку презервативов и лубрикант, отмечая, что Антон — не гонец за необычностью, и смазка обычная, классическая, без всяких там вишень, клубник и гуаран — на первую у него вообще, кажется, аллергия.       — Суй на свой хуй, — говорит Антон, кивая на пачку, — а то я налажаю ещё…       Арсений смотрит на него взглядом «ну ты дурак?» и осуждающе качает головой, наскоро справляясь с пачкой и раскатывая латекс по члену.       — Лицом к лицу, — предупреждает Антон, хватая чужие предплечья и услужливо приподнимая бедра, чтобы Арсений подложил подушку.       — Лица не увидать… — тихо продолжает он, подставляя к сжатому колечку мышц предварительно смазанный лубрикантом палец и поглаживая вкруговую.       Антон резко вздыхает. Арсений целует его, вкладывая слова о том, что он будет осторожен, и юноша обмякает, секундой позднее замирая и вскрикивая, едва чужой палец толкается внутрь наполовину.       Лицо напротив искажается в смешной гримасе, но Арсений и не думает смеяться или подкалывать — он нелепо слюнявит чужой подбородок и концентрируется на пальцах и движениях меж тугих стенок, и прислушивается ко всему: сердцебиению, дыханию, вздохам и даже шмыганьям носа, — осторожно добавляя второй палец.       Антон терзает губу и комкает в кулаках простыни, успевшие увлажниться от его потных от волнения ладошек, а Арсений, решив, что растянут юноша достаточно, цепляет его под коленки и прижимает чужие ноги к талии, пристраиваясь сзади и утыкаясь в расселину меж ягодиц.       — Давай, — говорит Антон, ерзая и делая попытки насадиться — не выходит, а Арсений мысленно бьет себя по лбу и неуклюже тянется за тюбиком, размазывая смазку по члену, обтянутому презервативом.       Попытка номер два.       Они возвращаются в то же положение, но на этот раз Шастун лежит смирно — даже дыхание, кажется, задержал, а Арсений внезапно медлит и никак не решается толкнуться, бездумно засмотревшись на прилипшую ко лбу пшеничного цвета челку, на искусанные губы и влажные слипшиеся ресницы.       Арсений понимает: тянуть больше некуда, и входит одним резким толчком сразу по основание, вышибая из Антона гортанный стон и, кажется, искры из глаз.       — БЛЯТЬ, — орёт он и до побеления костяшек мнет простынь одной рукой, а второй — хватается за чужое предплечье.       — Что? Больно? Остановиться? — растерянно закидывает вопросами Попов, замирая в таком положении и мужественно терпя вонзившиеся в его кожу короткие ногти.       — Да погоди, — уже спокойнее, — привыкнуть надо.       Арсений вздыхает и бесцеремонно ложится Антону на грудь, потираясь носом о кожу возле соска и невесомо чмокая.       — Полежим на дорожку, — объясняется Арсений, и юноша над ним хрюкает.       — Так еще хуёвее, — Антон тянет его за волосы — Попов шипит и бьет по рукам, а его целуют глубоко и чувственно, говоря: — Продолжай.       Арсений задаёт себе медленный, размеренный темп, и Антон даже подстраивается, подмахивая бедрами и насаживаясь, пытаясь помочь в поисках комка нервов, при попадании в который — Антон читал — становится хорошо.       После минуты унылых толчков Шастун понимает — хуйня, не быть ему пидором, и в чем вообще кайф ебли в жопу? Только если с забавных хлюпающих звуков в начале, когда смазки с излишками выдавил. Но как только Арсений подбирает нужный угол, толкаясь прямиком в простату, Антон понимает: пидор.       Он несдержанно стонет и дергается, выгибаясь в пояснице и чуть не разрывая к чертям несчастную простынь, все ещё умирающую в его кулаке. Кровать опасно поскрипывает и по-порнушному бьется о стену — Арсений ускоряется, и Антон жалеет, что они выбрали именно эту позу.       Красивый.       Конечно, блять, красивый. Это ж Сенька Попов. Красивый и Сенька — безоговорочные синонимы, а «красивый Сенька» — аксиома. А сейчас перед ним — пиздец, а не «красивый Сенька Попов»: воронье гнездо на башке, капля пота у виска, красные кончики ушей, складка между нахмуренных бровей, дрожащие ресницы, полузакрытые веки, румяные щеки и блестящие губы, раскрытые в немом стоне.       Его Сенька Попов.       Его Арсений.       Антон понимает: их хватит едва на минуту, и берёт истекающий естественной смазкой член, ускоренно надрачивая себе и не сводя глаз с чужого лица.       Живот пачкается белесыми каплями, а чуть позднее в них марается ещё и Арсений, припечатавший Антона тяжестью своего тела, и устало тыкается носом куда-то в шею.       — Я же после этого не перестану тебе нравиться? — с тоской и опаской спрашивает Арсений, восстановив дыхание, и ведет пальцем по ключице до плеча.       — Хер ты этого когда-нибудь добьешься, — он собственнически сжимает чужие ягодицы, думая про себя — «жопка жим-жим».       — Раньше я всегда сбегал после секса… — задумчиво продолжает Арсений, — потому что… противно.       — А сейчас?..       — А сейчас давай целоваться.