На моем языке

When the meaning is gone There is clarity And the reason comes in the common tongue of your loving me And it's easy done I need a remedy And the reason comes in the common tongue of your loving me Moment's Silence (Common Tongue) (оригинал Hozier)

— И с тех пор я никак не могу вспомнить ее лицо, понимаете меня, Томми? — Красивый не старый еще мужчина, с породистым аристократическим лицом и белоснежными волосами, печально взглянул на Томми. — Умом я понимаю, что это невозможно, ведь у меня сохранились и фотографии, и видеозаписи, и на всех она живая, веселая, и … и с лицом! Но как только я пытаюсь увидеть ее своим внутренним зрением, то я ничего не могу с собой поделать, просто темное пятно и все. Томми наклонил голову. Они сидели друг напротив друга, за деревянным прямоугольным столом. Солнечный свет свободно проникал сквозь широкое старомодное окно гостиной, украшенное бархатными портьерами, удерживаемых атласными подхватами по обе стороны от окна. — Конечно, я понимаю. — Томми положил обе свои руки раскрытыми ладонями вверх, на отполированную столешницу. — Ваша супруга погибла в автокатастрофе, это так страшно, примите мои соболезнования. Мужчина кивнул. — Я не видел ее лица… после… После того, как все это случилось. Во время проводов и кремации гроб был закрыт, а до, то есть, после катастрофы я был под воздействием сильнодействующих седативных препаратов, я вообще ничего не видел вокруг себя. И не только вокруг, а и намного, намного дальше. — Вы хотите снова увидеть лицо своей жены? — Спросил Томми, голос его был спокоен и тих. — Увидеть его своим внутренним зрением, запечатлеть его в глубинах своей памяти, чтобы уже никогда больше не забывать? — Да, вы правильно меня понимаете. — Мужчина тяжело вздохнул и отвернулся, бездумно глядя за окно, подле которого располагался стол, за которым они сидели. — Я — писатель. Когда раньше я создавал сам подобные сюжеты, мне казалось, что все, описываемое мною — нереально, больная иллюзия, игра разума или памяти человека. А сейчас я осознаю, что все это происходит со мной. Я закрываю глаза, зову ее по имени, но лица не вижу. Не вижу, к кому я обращаюсь. Томми убрал руки со стола и выпрямился в своем деревянном кресле с высокой резной спинкой, похожей на спинку какого-то сказочного трона. — Скажите, — спросил он своего седовласого собеседника и тот, отвернувшись от окна, посмотрел ему прямо в лицо, удивленный внезапной сменой тембра голоса у Томми. Голос стал твердым, даже жестким, исчезли мягкие вкрадчивые нотки и теплота. Это был голос человека, чувствующего свое безоговорочное превосходство над остальными людьми и презирающего те, обстоятельства, которые создались у него на пути. И он прекрасно знал способ, как эти обстоятельства устранить. — Скажите, — еще раз повторил Томми. — Вы готовы к тому, что она всегда будет рядом с вами? Вы будете ее ощущать, словно ветер, касающийся вашего лица, или как солнечный луч, греющий вас в зимний полдень? Это не принесет вам облегчения, подумайте. — Если вы сможете это сделать… Если это, действительно, в ваших силах… — Писатель, заволновался, на его бледных щеках появились яркие красные пятна, как при аллергической реакции, — Пожалуйста, верните ее мне! Я … Я не могу жить без нее! Томми легко поднялся со своего кресла и посетитель снова, как и еще в момент знакомства, подивился тому, как необычно тот выглядел. Томми был не очень высок, но сложен довольно гармонично, и вообще, вся его фигура производила удивительное впечатление законченности. Словно природа, или высшие силы, постарались реализовать в этом человеке свои самые смелые фантазии. Писатель ощутил себя в полной власти томминых глубоких карих глаз, которые рассматривали его настолько осязаемо, что, казалось, гладят его по лицу. Светлые волосы, подстриженные необычно — с длинной челкой, которую Томми легким движением постоянно отбрасывал со своей щеки, и с почти полностью выбритым одним виском. Цвет его лица был ровным, словно светящимся жизненной силой, а форма — почти треугольной с заостренным упрямым подбородком. Примечательно в нем было и то, что при всем его безоговорочно мужественным облике, он был еще и привлекателен неожиданно нежной, чуть ли не женской красотой, подчеркнутой в его лице легким мейкапом — контур глаз обведен тонкой черной линией подводки, оттенены темные выразительные дуги бровей и четкий рисунок, чуть выпяченных в задумчивости губ, выделен прозрачно-розовым блеском. — Ваша жена не воскреснет, Хоук, — все тем же твердым голосом произнес Томми. — Просто она будет в вашей памяти, в вашем сердце, вы будете видеть ее лицо и даже разговаривать с ней. И, возможно, вы сумеете расшифровывать те знаки, которыми она будет вам отвечать. Или просто ощущать ее. Но вы останетесь связанным с нею, до конца своих дней. Подумайте хорошенько, хватит ли у вас сил на это? — Томми, — писатель, которого Томми назвал Хоуком, разволновался еще больше. — Я продумал это заранее. Неужели вы думаете, что я проделал такой путь сюда, к вам, из Лондона до Лос-Анджелеса только ради того, чтобы дать себя уговорить отступить? Помогите мне. Пожалуйста. Томми остановился за спиной писателя. Казалось, он раздумывал еще несколько минут, даже колебался, а потом, резко развернувшись на пятках, подошел к своему креслу и сел снова напротив Хоука. Тот выжидающе и просительно смотрел на его спокойное лицо. — Что же, — Томми чуть склонил голову к правому плечу, светлая волна челки послушно повторила этот его жест. — Ваше желание осуществимо. Он сел прямо и глубоко вздохнул. — Хоук, — произнес он внятно. — Подумайте о вашей жене. Писатель прикрыл глаза. Мысли его сперва разбежались, словно ища единственную реальную, ту, за которую можно зацепиться остальным и выстроить цепочку воспоминаний. О женщине, которую он любил так крепко, что готов был подобно Орфею спуститься за ней в Аид и быть готовым остаться там с ней навсегда. Перед его глазами возникла картинка, яркая, словно кадр из детского мультфильма: зеленая лужайка перед домом с белым крыльцом, дверь с сеткой, веранда с парой плетеных кресел. Дверь распахивается почти настежь и на крыльцо выбегает молодая женщина. Рассыпанные по плечам светлые волосы, розовое платье в мелкую белую клетку. В руках она держит корзинку для пикников. Сбежав по ступенькам, она бежит по лужайке и в какой-то момент, оборачивается на бегу, и Хоук видит ее весело смеющееся лицо, смеются ее ямочки на щеках, смеются голубые глаза в светлых ресницах, даже ее светлые пряди волос, кружась вокруг ее лица, — тоже смеются. Женщина видит Хоука и ее смех становится еще заразительнее, хоть он и не слышит звук, а видит только картинку. «Эмма!», — пытается позвать ее Хоук, — «Эмма!» И Хоук, вздрогнув, открыл глаза, снова оказавшись в гостиной томминого старинного дома. Громко тикали часы в напольном громоздком футляре позади томминого кресла, и писатель с удивлением отметил, что прошло немногим больше четверти часа, как погрузился в свои мысли. — Что вы сейчас чувствуете, Хоук? — Спросил Томми своим обычным голосом, безо всякого нажима и напора. — Невероятно… — Ошеломленно пробормотал Хоук, зарываясь обеими руками в свою густую так рано поседевшую шевелюру, и отбрасывая волосы ото лба. — Я видел ее, живую, она смеялась, я видел ее лицо, и… И она со мной, она сказала, что никуда не уйдет… На глазах Хоука блеснули невольные слезы. — Я благодарен вам, Томми. Это — больше, на что я мог бы рассчитывать. Томми остановился напротив окна гостиной, глядя, как отъезжает машина Хоука. За его спиной послышался негромкий звук шагов. — Ну, что, Мардж, опять ты скажешь, что я зря все это делаю, только выматываю себя по пустякам? — Не оборачиваясь на этот звук, произнес Томми. — Принесла мне какао, словно я проголодавшийся малыш, пропустивший свой полдник? Вошедшая молодая женщина аккуратно поставила небольшой серебряный поднос на край стола. — Хоук Феллон почти месяц умолял меня о встречи с тобой. Знаменитый писатель был не в состоянии работать, впав в депрессию после гибели своей жены в катастрофе. Я знала, что рано или поздно, но ты все равно отзовешься. — Да, — Томми подошел к столу и мимолетно погладил Мардж по плечу. — Теперь ему будет с кем обсудить свое творчество. Какао было налито в высокий хрустальный стакан. Томми взял его в обе руки сразу, как это делают люди, пытаясь согреть озябшие ладони. — Но, — Мардж направилась обратно к выходу из гостиной, продолжая говорить на ходу. — Это не отменяет того, что я все равно буду твердить тебе, как твой друг, твой секретарь и агент. Ты изматываешь себя этими приемами. Страждущие никогда не переведутся. — В этом-то и вся суть, Мардж, — тихо произнес Томми. — В этом и вся суть. — Суть заключается в том, что никаких сверхъестественных способностей не существует! Очередная лекция профессора Адама Ламберта, как и все предыдущие, собрала полную аудиторию слушателей. Кроме студентов последнего курса Калифорнийского Университета, здесь собрались несколько журналистов, пишущих на тему паранормальных явлений, аспиранты физического факультета и, как ни странно, целая группа студентов-философов, изъявивших желание посещать лекции профессора в качестве дополнительных занятий. — Все, что вы называете телепатией, левитацей и пирокинезом, — это все явления физические, или биологические, доведенные до совершенства ловкостью и живостью человеческого разума.