Хавроша

Остаток пути ехали молча. Дорога от Лондона до Литтл Уингинга была достаточно долгой, и Гарри успел прикорнуть, прижавшись к маме. Уставший от бессонной ночи Невилл тоже задремал, привалившись к Гарри с другой стороны. Услышав машину, на крыльцо вышли Дадли и Тобиас. Вернон зарулил на площадку перед гаражом и буркнул Петунье: — Буди сорванцов, приехали… Просыпаться мальчики не захотели, и Вернону с Тобиасом пришлось перенести их в дом. Дадли с интересом смотрел, как незнакомого пацана укладывают на диване в гостиной, тихо переругиваясь на тему, что того некуда пристроить, свалился же на голову, и что драть паршивца надо за побег из школы… Северуса подвинули в уголочек, запретив тягать тяжести. Ты после операции на сердце — тебе нельзя! На робкое «Я ж волшебник…» пригвоздили к месту ехидным замечанием, что под машину и под нож кардиохирурга оба они угодили вполне по-маггловски. На это Северусу нечего было возразить, и он вынужденно заткнулся. Вернон унес Гарри наверх, в его комнату, Северус, подумав, пошел следом. Петунья и Тоби утянулись на кухню, а Дадли начал нарезать круги вокруг дивана, разглядывая незнакомца со всех сторон. Он был заинтригован — с обеда его родители отправились за Гарри и Северусом, а кроме них привезли ещё одного мальчишку. Кто такой и откуда взялся?.. И вообще, как-то здорово каникулы начинаются, с нового знакомства. А Дадлик любил отдыхать и каждые двухнедельные каникулы мчался домой, потому что в Смелтинге не было компьютеров и видеоприставок с телевизорами. Единственный белый экран там служил для проецирования слайдов на скучнейших лекциях. А в кинозале, естественно, крутили фильмы по заданным темам, то есть опять не для поиграться… Английская школа крайне прагматична. Как общественный институт, она видит свою главную задачу в социализации и стремится вырастить высоконравственную личность, которая найдет свое место среди других людей. Расписание составлено так, что хватает времени на работу над курсовиками. В этом семестре их два, исследовательский проект по физике и реферат по биологии, каждый объемом около пяти тысяч слов. Нагрузка немаленькая, но и не запредельная. Так что сами понимаете, появление нового мальчишки было для Дадли сродни глотку свежего воздуха, ведь от такого графика, пусть и с недельными перерывами — ага, на спорт! — он был готов на стенку залезть. Насмотревшись на пухлые щеки спящего гостя, Дадли сайгаком поскакал на кухню и спросил у мамы: — Ма-а-ам, а кто это? — Невилл, школьный друг Гарри, они вместе в Хогвартсе учатся. — То есть он тоже волшебник, да? — догадался Дадли, его маленькие голубые глазки азартно загорелись. Ну да, ну да, знать одного домашнего мага как семечку облупленную — это одно, а встретить ещё одного и постороннего… это совсем другое. В результате, когда Невилл и Гарри проснулись, Дадли обрушил на их сонные головы целый ворох вопросов, на которые он надеялся наконец-то получить ответы. Северус, видя, что сын оккупирован сверстниками, незаметно оставил мальчиков и вернулся в комнату Гарри. Осмотрелся. Комната небольшая, но очень уютная. Справа от окна письменный стол, на нем лампа и стекло, под стеклом — календарик и какие-то картинки, таблица умножения, старые фотографии. Стул. Напротив стола кровать. За дверью — шкаф, над кроватью полки с книгами. Обоев не видно из-за плакатов и постеров. Северус с любопытством посмотрел на них, ему интересно, чем увлекается Гарри. Роллинг Стоунз, Куин, Раммштайн… и лошади, довольно много изображений лошадей. Северус нахмурился, Гарри что, о лошади мечтает? Посмотрел на книги, памятуя о том, что по ним можно определить характер человека. Что ж, названия на корочках привели его в замешательство: цикл романов о Мерлине, Властелин колец, Чудозавр Э. Несбит, с краю стоят совсем новые книги — Таинственный сад, Иллюстрированный справочник юного машиниста… Черный Красавчик, Породы собак мира. Северус потер переносицу, похоже у Гарри разносторонние увлечения. А может, он ещё не определился в своих стремлениях и пока только ищет себя? Он снова обвел взглядом комнату сына и наткнулся на кошку, сидевшую на окне. Серая египтянка старательно умывалась. Вылизав и смочив лапку, она остервенело терла мордочку и за ухом, причем так крепко, что ухо наизнанку выворачивалось. Северус улыбнулся, вспомнив, как кошка зимой позвала на помощь, когда Гарри и Невилл попали в беду, как она с досады разодрала ногу Минерве… и поделом той, нечего пинать честных кошек. До него вдруг дошло, что он до сих пор не знает, как зовут кошку Поттера. Присмотревшись, он увидел на шее тонкий голубой ошейник с пластинкой, подошел, погладил и взял кошку. Повертев ошейничек, повернул к себе табличку и прочел выгравированное на ней имя: «Талия». — Талия, значит? — проворчал Северус, задумчиво поглаживая кошку. — Что ж, Талия, рад с тобой познакомиться. Кошка тоскливо висела в его руке и кротко сносила ласку. Разумеется, она помнила Северуса и без труда узнала его в школе. А в свете последних событий Лили-Талия была очень расстроена экстремальными приключениями сынка. Как мать, она сходила с ума, но эмоционально была ограничена кошачьим телом. Всё, что она могла на людях, это сидеть возле домочадцев, печально мурлыкать и мять колени когтями. А когда все уезжали по делам и в больницу, кошка, оставшись дома одна, срывалась в дикую истерику, летала по дому, драла кресла и диваны, а выбравшись на улицу, кидалась на собак, полосуя их морды и уши. И кажется, убила молодого книззла миссис Фигг. Загрызла его, как крысу... просто потому что тот попал ей под горячую лапу. И Северус… Кошка обреченно закрыла глаза, обмякая ещё больше. Позор. Какой же наивной дурой она была… не распознать собственную беременность. Нет бы с мамой посоветоваться-пошептаться, но не-е-ет, она ж магиня, что ей какая-то мать-маггла? И вот вам, пожалуйста — она до настоящего времени не знала, от кого ребёнок. А отцом оказался Северус… Ну кто же знал, что токсикоз у всех женщин индивидуален и единого шаблона его диагностирования нет. После тех ночей с Северусом она два месяца караулила свой организм, всё ждала, когда он начнется. Но время шло, а токсикоз так и не объявился, даже стандартной задержки не было… стыдно признаться, она так и не поняла, что беременна, была абсолютно не готова к такому сюрпризу. И что ей мешало с мамой поговорить? В результате она родила Гарри, будучи в полной уверенности, что его папа — Джеймс. А теперь выясняется, что все эти годы Гарри являлся сыном Северуса. Тут мужчина, продолжая поглаживать кошку по головке и шейке, прошел по комнате и сел на кровать Гарри, пристроил её на коленях, переместил свои длинные музыкальные пальцы на горлышко и, почесывая его, негромко пробормотал: — Страшно представить, что было бы, окажись Гарри — Поттером… Ведь Джеймс давно мертв. Как бы мы тогда Гарри спасали, а? Родственников с этой стороны у него и нет… Северус, вздохнув, замолчал, а Талия, повернув голову, осторожно лизнула его пальцы. И правда, как? Северус, спасибо тебе за всё… *** Люди и волшебники издревле не ладили. О чем свидетельствуют вошедшие в мировую историю имена Генриха Инститора, одного из авторов бессмертного альманаха «Молот ведьм», и Томаса Торквемады, самолично сжегшего на кострах не то восемь тысяч, не то десять тысяч двести ведьм и колдунов. Всего же с его легкой и кровавой руки подверглось пыткам и истязаниям около тридцати тысяч человек. По сравнению с жертвами XX века данные цифры не впечатляют. Но в XV веке население Европы было малочисленным. Людей нещадно косили эпидемии, болезни, простудные заболевания. Так что приведённые цифры вовсе не маленькие. А с учётом того, что каждая человеческая жизнь бесценна — просто ужасные. Люди и волшебники враждуют издревле. Казалось бы, всегда… С самого сотворения мира человечество живет на зыбкой грани света и тьмы, постоянно воюя между собой. И конечно же, колдунов и ведьм приравняли к злейшим врагам человека и святой церкви. К ним для антуражу прибавили вампиров и оборотней, кабы каковые засветились благодаря очередному Ван Хельсингу или Густаву Курбе. Не, ну а чё, лакает бледная тётка кровь, значит упыриха и вампириха, и нечего с ней рассусоливать, на костер её, ведьму драную! О гемофилии и порфириях в те времена не слышали. Прочие лунатики и ликантропики тоже вводили честной народ в ступор — оно луны боится, люди добрые, спасите, волкодла-а-ак!!! Вон, вон туда побег, только что его видел — глаза аки плошки, слюна с клыков капает, ростом с дядю Патрика, упокой Господь его двухметровую душу… И тем не менее… люди и волшебники — дружили. Ну что вы так смотрите, дорогие читатели? Вижу ведь, глаза у вас — по гринготтскому галлеону… и не опечаталась я, отнюдь. Прошерстите хроники да покопайтесь сами в памяти, небось найдете там истории о Псаммиаде и пятерых детках, о Гэндальфе с хоббитами, о старике Хоттабыче с Волькой ибн Алешей, о Мерлине и короле Артуре. Элли и Гудвин ещё вспоминаются, хоть Гудвин Великий и Ужасный оказался совсем не волшебником, но именно к нему потопала маленькая Элли через всю кошмарную страну в компании огородного пугала, кучи металлолома, пугливого льва и говорящей собаки, именно к обманщику Гудвину обратились герои как к волшебнику, и попробуйте мне доказать, что он им не помог! Итог-то известен — Добрый Дровосек, Страшила Мудрый и Храбрый Лев — каково, а?! Да и сама Элли в конце концов очутилась дома вместе с Тотошкой. Это я к чему вообще? А к тому, что Невиллу с пеленок втолковывали, сначала мама с папой до года и с материнским молоком, а потом всю жизнь бабуля Долгопупс, дядя Элджернон и тётя Энид до настоящего времени вбивали в его тупую голову вечный, ставший Истиной постулат, что маггл — это Зло во плоти, кошмар и ужас. Нечего тебе там делать, Невилл, одергивали шебутного малыша родичи, не суйся к магглам, знакомство с ними ни к чему хорошему тебя не приведет. Магглы — плохие, магглы — злые, магглы — это звери в человечьем обличье, говорящие свиньи и грязь под ногами. В кои-то веки он пробрался на территорию магглов, ожидая увидеть всё вышеперечисленное и готовясь ко встрече с жуткими инквизиторами, о которых каждый ребёнок-маг наслышан с пеленок. И облом-с… где всё плохое, злое, поросячье? На ровных, как стол, дорогах разъезжают шикарные автомобили, в небе — полосы от пролетевших самолетов, а сами самолеты чего стоят! Проезд мимо аэропорта Невиллу не скоро забудется… Ка-а-ак взревело вдруг, почище двухсот хвосторог разом, а потом прямо над головой ка-а-ак пролетело нечто огромное сигарообразное с крыльями да ка-а-ак усвистело в небо синее… Пока Невилл моргал и в себя приходил, Гарри, чему-то веселясь, рассказывал ему о самолетах. Когда он проснулся, то обнаружил себя в просторной светлой комнате с окнами в пол. Сам он лежал на белом диване, заботливо кем-то накрытый пледом. В кресле напротив мальчик сидел, голубыми глазами лупал, его рассматривал. На круглом лице — сплошное любопытство. Одет чистенько и даже элегантно — джемпер, рубашка, брюки и ботиночки. И ни грамма чего-то звериного. А уж вопросы, которыми тот завалил Невилла… да он едва ли на половину смог ответить. Маггл-сверстник оказался понятнее маггла-взрослого. Все стандарты, вбитые в голову Невилла взрослыми волшебниками, рассыпались подобно песочному домику, смытому прибоем. Дадли Дурсль, простой, как знак вопроса, честный и стопроцентный мальчик-маггл, стал для Невилла центром его волшебной вселенной. Как для бессмертного эльфа Эннеари его недолговечный, но бесценный друг-человек Лерметт, как для могучего Гэндальфа маленький и отважный Бильбо Беггинс… Таков парадокс жизни, сильный тянется к слабому, малое становится великим, а простое — сложным. Вот так и находят друг друга друзья, сложенные из противоположностей. Невилл робко выразил восхищение железнодорожным вокзалом Кингс Кросс, тем, что он такой громадный и весь такой… стеклянный. Дадли заулыбался и кинулся рассказывать историю возникновения знаменитого района. Заметив, что Невилл и Дадли увлечены друг другом, Гарри с легким сердцем оставил их и пошел в свою комнату. Войдя, он сразу увидел отца, тот лежал на его кровати поверх покрывала и гладил кошку, лежащую у него на груди. Улыбнувшись, Гарри подошел и присел на край, под бок к отцу, поглазел на Талию и задумчиво сообщил: — Обычно она так легко не сходится с людьми. Северус посмотрел на Гарри и у него привычно перехватило дыхание — тонкошеий, с торчащими ушами, большеглазый пацаненок… Ну почему после больниц дети так страшно худеют?! Протянув руку, Северус взял Гарри за плечо, притянул, повалив на себя, и прижал к груди. Глубоко вздохнул. Шепнул виновато: — Прости за то, что я не знал о тебе… Гарри засопел, слушая, как совсем рядом гулко бьется починенное сердце отца. Он понял, что на самом деле не знает, каким должен быть отец. Своим поведением Северус его обескураживал, сбивал с толку. Папа Вернон был предсказуем и прост в отношениях, за проступки рявкал и отвешивал затрещины, причем одинаково, ничем не выделяя его и Дадли, сыну так же часто прилетало, как и племяннику. Спокойно и обстоятельно отвечал на вопросы, объяснял ошибки и, если надо, приказывал исправить. Северус же… Гарри порой ловил себя на абсурдном понимании, что он вдруг ни с того ни с сего превратился в хрустальную вазу, готовую рассыпаться от малейшего тяжелого взгляда. Да, Северус обращался с Гарри, как с той самой пресловутой вазой, не то что ругаться, он даже дышать грозно на него боялся. Гарри это поначалу смущало, но позже, понаблюдав за отношениями Тобиаса и Северуса, он понял и мысленно сам себе дал мощного тумака — вот же он идиот, у Северуса сердце больное, вот отец с ним и носится, как музейный реставратор с яйцом Фаберже! И вот теперь, лежа на папином плече, Гарри смущенно прикидывал, как объяснить отцу-профессору, что с ним можно не церемониться, у него-то всё в порядке, от сердитого окрика он не развалится и не пойдет трещинами. Но как сказать-то, чтоб не обидеть? Тут на Гарри снизошло озарение — а ведь отец тоже с ним осторожничает, просто боится случайно обидеть! Уф, как всё просто, оказывается… И что с этим делать? И как себя-то с ним вести? Правда, сейчас никак не хотелось, когда папина рука мягко поглаживает его по спине. Хотелось лежать и ни о чем не думать, наслаждаясь незнакомой доселе отцовской лаской. Это было… здорово, очень-очень приятно, где-то глубоко в груди разливалась теплая лужица умиротворения. Понятно теперь, почему Дадли буквально растекался под папиной ладонью дяди Вернона… для него-то он — папа родной, а ему, Гарри, он дядя, и он, зная это, воспринимал его ласку именно как дядину. Гарри вздохнул. Здесь и сейчас он был счастлив; пусть его и усыновили Дурсли, внутренне он всё же оставался сиротой без папы-мамы, живущей у дяди с тётей. Порой это его злило, и он иногда спрашивал себя — ну почему его не усыновили раньше, чем он начал соображать? Он бы тогда вырос стопроцентным Дурслем, счастливым мальчишкой, имеющим родителей. Ага, и с вечным вопросом, почему у них с Дадли разные дни рождения? Даддерс родился двадцать третьего июля, а он тридцать первого, причем в один и тот же год… и вообще, он же сам их уговорил усыновить его. И нечего тут… Дядя с тётей просто растили племянника-подкидыша и любить его они были не обязаны. Сложилось так, а он просто хотел родителей, хотел иметь право называть их папой и мамой, просто детский каприз. Вернее, он сейчас стал капризом, раньше это была суровая необходимость, жизненно нужная ему, бедному сиротке. Северус лежал в полнейшей нирване — на груди кошка, рядом, под боком родной ребёнок. Ох, что ж так хорошо-то, а? Тепло так, уютно… Оба горячие такие, сопят-мурлыкают, согревают его тело и душу. Маленькие мои, родненькие… Так и заснули они, все трое. Гарри на плече и кошка на груди, и во сне руки Северуса нежно прижимали их к себе. И Петунья, зашедшая в их поисках в комнату, так и застыла в дверях, глядя на самую умилительную картину в мире — спящий мужчина в обнимку с ребёнком и кошкой. К концу Пасхальных каникул трое мальчиков так сдружились, что новость о возвращении в школы их прямо-таки оглушила — как, уже?! Невилл аж зарыдал, как только понял, что придется расстаться с Дадли. Когда-то они ещё увидятся? Сам Дадли тоже подозрительно захлюпал носом и начал отворачиваться ото всех, пряча недостойные мужчины слезы. Северус и Гарри за эти неполные две недели полностью оправились, а что? Маги же, чего им сделается… Так что, обследовавшись в клинике каждый по своим профилям, они получили у врачей добро на профпригодность и полную реабилитацию. *** В очередной раз обратив свой взор к Небесам, Том вдруг почувствовал, что взлетает. Оторвавшись от земли, он плавно воспарил к зениту, с любопытством глядя, как плывут вниз стволы, а потом и верхушки деревьев. Как раскинулся вширь необъятный горизонт и стало безграничным небо. Про облака он читал, что они состоят из мириадов капелек воды и, влетая в первое кучевое облачко, Лорд предвкушающе зажмурился, но вместо ожидаемой влаги его призрачного лица коснулся теплый ветерок. Недоуменно открыв глаза, он, однако, ничего не увидел — перед его глазами была туманная пелена. Сначала он тщетно напрягал зрение, пытаясь хоть что-то рассмотреть в этом странном молочно-белом… нечто. Ибо это было не туманом и не пеленой, и вообще, это было ничем. А сам он превратился в пару зрачков без тела и прочего. И он куда-то продолжал лететь. Просто летел вперед и только вперед, никуда не сворачивая, ни вправо, ни влево, ни вверх, ни вниз. Постепенно испуг прошел и ему стало даже интересно — куда принесет его теплый ветер? Молочная пелена вскоре сменилась полной тьмой, но он продолжал почему-то видеть во мраке Вечности, а ведь она была непроглядной, как и должна выглядеть Абсолютная Пустота. Впрочем, а пустота ли? Сбоку сверкнула крошечная золотистая искорка, и душа Лорда, ведомая нормальным, здоровым любопытством, свернула туда, к источнику света. Окошко. Источником света оказалось окошко. Простенькое такое, с деревянным переплетом рамы, прозрачным чистым стеклом, за ним на столе стояла лампа с желтым абажуром, благодаря чему и лился в окно золотистый свет. Прильнув к стеклу, Том жадно всмотрелся внутрь комнаты и увидел… Молодые мужчина и женщина на смятых простынях занимались любовью. Они как раз достигли кульминации, так как кровать под ними ходила ходуном, тряслась и скрипела всеми деревянными и стальными сочленениями. В несуществующей груди Тома разлилось теплое и щемящее томление — ему страстно, до боли захотелось туда, к ним, стать частью их, слиться с ними, соединиться и сделаться их продолжением. Но… мужчина вдруг вышел из женского лона и изверг сперму ей на живот, сотрясаясь всем своим могучим телом и глухо рыча в экстазе. Промах. Здесь детей не планируют. Душа Тома полетела дальше. Тьма, бескрылый полет, голубая искорка дневного света. Том подлетел ближе и равнодушно смотрел, как четверо дюжих мужиков виснут на поводьях огромного гнедого шайра, а тот бешено ревет, кося выпученным кровавым глазом на течную кобылу, которую тоже держали четверо мужиков. Вороная кобыла яростно завизжала и мощно лягнула воздух задними ногами. Двухметровый жеребец вскинулся на дыбы, отрывая всех четверых мужиков от земли. Но практики им, похоже, было не занимать, они каким-то чудом, вися в воздухе, ухитрились направить коня в нужную сторону. А может, конь сам хотел? Как бы то ни было, но он оказался на спине кобылы, а его огромный восьмидесятисантиметровый пенис вошел строго по назначению. У Лорда отвалилась гипотетическая челюсть, пока он созерцал эту грубую племенную случку. И конечно же, он совсем не ожидал того, что последовало дальше. Его вдруг потащило, втянуло к ним, и, растворяясь в золотом сиянии возрождения, исчезая навсегда из этого мира, потрясенный Том Марволо Реддл успел протестующе подумать: — Только не это, только не лошадь! Я не хочу становиться лошадью!..