конформист из джерси

Воскресенье - просто ужасный день. Особенно после того, как половину субботы торчишь в больнице у брата, а другую её половину получаешь люлей от матери. После такого просто физически не можешь расслабиться и отдохнуть, или хотя бы позвать кого-нибудь гулять, да хоть того же Филмора. А самое приятное, что Кайл нисколечко не получил за произошедшее, ведь он бедненький больной, отходит в больнице после гипогликемии, которую словил по собственной вине. А шишки все кому? Догадаться нетрудно. Родителей давно нет дома и вот Айк лежит на кровати с включенной музыкой, закинув ноги на стену, пялится в потолок и жалеет себя. Раз в неделю нужно выделять время на саможаление, иначе оно сожрёт изнутри. А, может, и снаружи - Айк сгрыз ногти. Громкая музыка выталкивала мысли из головы, и так становилось немного полегче, сил думать совсем не оставалось, а подумать было о чём, к сожалению, но сейчас этого не хотелось абсолютно. Кроме него дома никого не было, а потому не с кем было общаться и никому улыбаться тоже не надо было. А когда некому улыбаться, раздражение, накопленное за всё время притворства, требовало выхода наружу. Потому Айк просто пинал пяткой стену, не в силах сделать что-либо ещё. Сквозь музыку он услышал, как вибрирует телефон. Нехотя оттолкнулся ногами от стены, перетекая в по-кошачьему жидкое состояние, и сполз лопатками на пол, мрачно созерцая свои ноги, появившиеся на фоне потолка. Телефон завибрировал снова, и потому канадец, стекая на пол целиком, попытался дотянуться до тумбочки. Сделать это не вышло, и потому пришлось изворачиваться в уже более очеловеченном состоянии. Удивительно, но пришло сообщение в твиттере, что происходило редко хотя бы потому, что Айк писал только с закрытки. Хотя и там не было ничего личного, просто на открытом аккаунте было некомфортно, но это не мешало ему пускать туда всех знакомых. Написавший ему человек едва ли был таким, но по первым же твитам, упоминавшим тупых конформистов, всё стало очевидно. "как Кайл?" - единственное, что написал гот. Ни тебе приветствия, ничего. Хотя что ещё ожидать от этого придурка. "Какайл в больнице" "Откуда ты на моей закрытке взялся?" "ты меня сам позавчера пустил, придурок" - Айк почти вживую услышал, как Смит язвительно фыркает. "Не помню такого" "но если я здесь, значит, это было?" "что за долбоёб" "Ничто не мешает мне тебя заблокировать" - канадец раздражённо нахмурился. Смит и без этого занимал слишком большую часть его мыслей, чтобы издеваться ещё и в твиттере. "нет блять подожди" "НЕТ" "ЗАПРЕЩАЮ" Айк весело фыркнул, видя, что Смит продолжает что-то набирать. Появился небольшой, но весьма коварный план мести. Он терпеливо ждал, пока придёт сообщение, занеся палец над кнопкой "добавить в чёрный список". Уже поняв, что Смит не любит вымещать мысли в одно сообщение, подождал ещё несколько секунд, после чего нажал на кнопку и через некоторое время снова убрал Фиркла из списка. Красная надпись пропала, после чего три точки вновь забегали, как маленькие злобные букашки. "БЛЯТЬ МУДЛО" "я почти закончил писать" Айк самодовольно усмехнулся. Едва ли это очень уж разозлило Фиркла, но было приятно, что это заставило его снова писать капсом. Почти то же самое, что и разводить гота на эмоции. "Давай говори, у тебя пять секунд" "так короче Брофловски" "одинокая дама тут торчит на кладбище без спутника томно обмахиваясь чёрным веером из перьев ворона и если хочешь составить ей компанию то приходи" "С чего бы мне хотеть составлять этой идиотке компанию?" "Ладно уговорил" Сердце встревоженно затрепетало. Раньше Айк обрадовался бы возможности пошататься с Фирклом по кладбищу, да и сейчас радовался ей тоже, на самом деле, но теперь к этой радости примешалось что-то очень неприятное. Мысль о том, что всё то время, которое он мог потратить на саможаление, придётся заставлять себя улыбаться, кричала, что стоило остаться дома, а не трепать нервы пассивно-агрессивными разговорами со Смитом. "И где мне тебя искать?" "на кладбище" "Оно большое" "не мои проблемы, придурок" - написав это, Фиркл добавил его в чёрный список, не давая продолжить переписку и оставляя последнее слово за собой. Айк выдохнул возмущённое "охуеть". Смит снова победил в их маленькой битве и сейчас наверняка самодовольно ухмылялся. Брофловски начинало пугать собственное отношение к готу - в разговорах с Фирклом он становился неоправданно уязвимым, а хотелось бы, чтобы хоть иногда было наоборот. Но Смит продолжал побеждать каждый раз, даже если победу означал обычный ироничный бан. *** Айк редко бывал на кладбище. Вернее, всего несколько раз, и то когда мать тащила его на поминки родственников, которые и родственниками-то ему не являлись на самом деле. Просто не было у него желания ходить по таким унылым местам, да и бесполезно это. Ну могилы и могилы, ну надгробия и надгробия, ну гниющие люди и гниющие люди. Подумаешь. Даже то, в каком состоянии было кладбище Сауспарка - старое и мрачное, заросшее деревьями и полуразрушенное от времени, - не производило на него должного впечатления. Возможно в этом и было что-то мрачно романтичное, что ценили готы, но Айка эта их черта только раздражала. Последнее время его вообще раздражало всё, что так или иначе напоминало о детях тьмы. Особенно когда определённый тёмный ребёнок тьмы прятался в своей тёмной одежде на тёмном кладбище. Может и не прятался, но в сложившихся обстоятельствах получалось именно так. И опять же раздражало. Но почему-то Айк упрямо продолжал бродить вдоль оградок, как потерянный кот без хозяина, хотя давно мог уйти домой и не трепать нервы, наивно думая, что Фиркл действительно где-то здесь. Скорее всего, устал ждать и сам ушёл. А может быть даже не приходил сегодня на кладбище, а написал ради того только, чтобы снова поиздеваться над легковерным. Когда терпение почти кончилось и Айк вот-вот готов был повернуть назад, тёмное пятно, на которое он почти не обратил внимания, шевельнулось за надгробием. Брофловски направился туда, надеясь, что это не маньяк. Хотя в таком случае это был бы и не Фиркл. Осталось два шанса - или маньяк, или кто-то, кого он не искал. Поняв, что Смит сидит с обратной стороны надгробия спиной к нему, Айк принялся тихо красться, но гот не услышал бы его, приблизься он как стадо слонов - из наушников, вставленных в оба уха, грохотала музыка. И не страшно ему сидеть на кладбище, не слыша ничего вокруг? Подойдя со стороны ссутулившейся спины, Айк неслышно перегнулся через надгробие - благо, солнце слабо светило в лицо сквозь тучи, поэтому и без того бледная тень падала в другую сторону. Склонившись над чужой опущенной головой, Айк вполне мог расслышать слова надрывного скулежа солиста, доносящиеся из наушников, и увидеть, чем занимается парень. Смит набрасывал в блокнот зачатки какого-то портрета - понятны были только тонкие очертания лица и рук. На соседней странице красовалась какая-то мрачного вида девушка, нарисованная чернографитным карандашом, а рядом бежали строчки песни или стиха, аккуратно выведенные чёрной ручкой. Айк восхищённо выдохнул, любуясь не столько вырисовывающимися деталями портрета, сколько аккуратными, но уверенными движениями Фиркла. На ребре ладони, что изредка поднималась над листом, и кончиках пальцев были видны серые пятна от мягкого карандаша. Брофловски уже давно хотел раскрыть своё присутствие, но что-то мешало ему сделать это - казалось, объявив о себе, он больше никогда не сможет наблюдать за тем, как рисует гот, а того, что он успел увидеть, было мало. Айк простоял несколько минут, разглядывая прорисовывающиеся черты лица и наблюдая за тем, как Фиркл качает головой в такт музыке. Брофловски мог убить этого беспечного придурка уже сотню раз, и на самом деле удивлялся, почему ещё этого не сделал, раз предоставилась такая возможность. Даже появилась мысль тихо отойти от надгробия и обойти по кругу, сделав вид, что не застал гота в таком уязвимом положении и не видел, что он там рисует, но маленькое детское желание отомстить взяло своё. Протянув руку над надгробием, он коснулся чужих мягких волос. Не успел среагировать на резкое движение, как Фиркл тут же вскочил, скидывая руку и роняя блокнот на могилу. В ту же секунду что-то щёлкнуло, и Смит обернулся, направляя на него складной нож. Испуг в глазах медленно сменялся раздражением. - В следующий раз останешься без руки, - сквозь зубы прошипел он, со злым прищуром разглядывая на долю секунды испугавшегося Айка. - Апас-сная педоф-фка, - насмешливо фыркнул канадец, не отводя восхищённого взгляда от лезвия ножа, по-прежнему угрожающе направленного на его грудь. Выглядит острым, - Всегда его с собой таскаешь? Фиркл гордо отвернулся и одним движением сложил нож, убирая его в карман. В его действиях сквозило какое-то самодовольное изящество, настолько идеальное, что сложно было отвести взгляд. Айк и не хотел его отводить, готовый наблюдать за самоуверенным аккуратным Смитом до бесконечности. То, как он поспешно собирает вылетевшие из блокнота записи и наброски, вклеенные туда же нотные листы, то, как на автомате убирает за ухо мешающие волосы и тут же возвращает их на место, понимая, что с убранной чёлкой выглядит глупо. Тщательно складывает листочки обратно в потрёпанный жизнью блокнот, обложка которого заклеена мрачными наклейками и скотчем. Держит блокнот аккуратными ухоженными руками. Этими руками он собирает бумажки с могилы, ими же рисует, ими играет на барабанах, ими направляет нож на его, Айка, грудь. Весь такой многогранный и мрачный, аж противно. - И чего так долго, сударь? Дама как-то подзаебалась ждать, - Смит наконец выпрямился, прижимая блокнот к груди так, будто сокровище вот-вот заберут. - Ты на могиле стоишь, - напомнил Айк, вскидывая бровь. - Я на ней только что сидел, - нагло ухмыльнулся гот в ответ. Он опустил взгляд на надгробие, вычитывая дату, - Да и там всё равно только кости и остались. Всё сожрали черви. Крутяк. Айк задумчиво кивнул и обошёл могильный камень. Сел на могилу рядом со Смитом, задирая голову и насмешливо щурясь. Тут же Фирклу отчего-то показалось, что перед ним стоит невероятно сложный выбор, способный разрушить его образ в глазах Брофловски. Стоять было неловко, а просто послушно садиться рядом как-то слишком по-конформистски и недостаточно строптиво. Потому он присел на корточки возле рюкзака, игнорируя взгляд Айка, и открыл его, чтобы спрятать потрёпанный блокнот от чужих глаз. - Можно? - Фиркл растерянно обернулся, не сразу поняв, что у него спрашивают - Айк вопросительно смотрел на опущенную в рюкзак книжку. Смерив его оценивающим взглядом, гот снова посмотрел на блокнот и смущённо кашлянул. Фирклу всегда было неловко показывать кому-то своё творчество, и людей, которым он доверял достаточно, чтобы удостоить такой чести, было всего четверо. Даже несмотря на то, что друзья всегда говорили о том, что стоило иногда показывать то, что делает Фиркл, кому-то ещё, наброски и стихи всегда бережно охранялись от чужих рук и глаз. Но сейчас, видя искренний интерес на лице Брофловски, почему-то ужасно хотелось позволить себе маленькую слабость и довериться конформисту вроде него. Фиркл, всё ещё сомневаясь, достал блокнот из заботливых объятий рюкзака и неловко протянул его канадцу. Айк изумлённо вскинул брови, не ожидая, что ему доверят что-то настолько личное, и, благодарно улыбнувшись, бережно взял тетрадь, боясь порвать ветхую обложку неаккуратным движением. Смит сконфуженно сел рядом, локтями опираясь на колени, а щёки подперев руками, и сделал вид, что он вовсе не здесь, занавесив своё смущение чёлкой и разглядывая соседнее надгробие. Воцарилось долгое молчание, прерываемое только громкой музыкой, продолжающей доноситься из наушника, и звуками. На кладбище, как ни иронично, было достаточно шумно - где-то в деревьях чирикали птицы, вдалеке стучал дятел, ветки с маленькими новорождёнными листочками тихо шуршали друг о друга, потревоженные ветром. То, что Айк молча разглядывал рисунки или вчитывался в строчки стихов, напрягало даже сильнее, чем если бы он отпускал какие-нибудь едкие комментарии. Смит, несмотря на всю свою эмпатию, не мог читать эмоции по одному только молчанию, а чтобы как следует разглядеть чужое лицо, надо для начала убрать волосы и хотя бы повернуться в его сторону, но гот упрямо продолжал делать вид, что ему неинтересно, что там думает этот конформист. Настоящих нонконформистов чужое мнение не интересует, но сейчас Смита напрягал тот факт, что его оно всё-таки интересовало, и очень сильно. Айк в потерянном молчании рассматривал рисунки, в основном портреты. Чаще чёрно-белые карандашные, иногда акварельные - многие из них поплыли и наполовину были заклеены записями стихов. В чёрном и непримечательном блокноте творился полный хаос, но хаос настолько красивый и по-своему атмосферный, что сложно было оторваться от разглядывания страниц. Даже не вчитываясь в строчки и не рассматривая портреты, только Айк переворачивал страницу, как тут же чувствовал атмосферу каждого отдельного разворота. Чувствовалось, что Фиркл действительно вкладывает в это всю душу, такую же беспорядочную, как весь блокнот. Где-то листки были надорваны, откуда-то вырваны, куда-то вклеены, где-то наклейкой закреплена бумажка с каракулями на тетрадном листе, а где-то выстраданный пейзаж на весь разворот. Отдельные листки с нотами, стихи, наброски, какие-то записки и распечатки, даже рецепт панкейков. Несколько раз Айк видел знакомые лица - портреты Стэна и остальных готов, чаще всего старшего. Внешность у него, похоже, действительно интересная для того, чтобы рисовать. Иногда появлялись учебные наброски растений, посуды, техники - поверх них всегда красовались какие-нибудь пассивно-агрессивные надписи, напоминающие о том, что Фиркл не какой-то там конформист, чтобы такую фигню рисовать. В некоторых местах могли промелькнуть записи чужими почерками - Айк даже узнал почерк Стэна в одной из них. Внезапно наткнулся на нарисованную лягушку, подписанную как Прогнившее Насквозь Общество, и смущённо улыбнулся, кидая на отвернувшегося Смита быстрый взгляд. Аккуратно поправив потревоженные бумажки закрыл блокнот, в растерянном молчании разглядывая покоцаную обложку. Едва ли он мог представить, что то, над чем Фиркл страдает на уроках вместо математики, окажется этим. Как и не подозревал, что одноклассник умеет столько всего. Несмотря на всё притворство, Брофловски редко испытывал к кому-то искреннее восхищение, но сейчас, кажется, это было чем-то похожим. Едва ли думал, что обычный человек, с которым он видится в школе и учится в одном классе, может делать такие красивые вещи. Всегда казалось, что для этого надо быть особенным. По-хорошему особенным. Сам Айк не то что человека, даже чёрточку ровно нарисовал едва бы, все его попытки закончились ещё в детском саду. Да не то что рисование, Айк всегда понимал, что кроме хорошей учёбы, собирания странных мозаек, майнкрафта и хоккея ничего не умеет, но его это никогда и не расстраивало, потому чтов творчестве он не слишком-то заинтересован. А, ну и ещё он закончил школу клоунов - с детства осталось тупое цветастое удостоверение, которое Айк в ироничных целях повесил в рамочку. - Чел, это... - Фиркл дрогнул в желании повернуться к нему, но продолжил разглядывать траву под кроссовками, опустив голову ещё ниже. Айк облизал губы, подбирая слова, и, пока вертел блокнот в руках, заметил с обратной стороны маленькую надпись "фиркл мать его смит". Улыбнулся и восхищённо выдохнул, - Чёрт, это круто. Фиркл неловко кашлянул и опустил голову, незаметно закрывая лицо рукавом безразмерной рубашки. Айк даже был благодарен ему за то, что он не смотрит, потому что хвалить кого-то действительно сложно, что уж говорить о том, чтобы во время этого смотреть в глаза. - Рисунки такие красивые и живые, а... - Мёртвые. - А стихи... - Стихи там не только мои. - Стихи приятно читать. Правда приятно, они такие атмосферные. А ноты? Ты разве не на барабанах играешь? - Генриетта учит на синтезаторе, - пробубнил Смит, не найдя, как ещё съязвить. По детской привычке притянул колени к груди, избегая взгляда Айка. Избегал, потому что боялся увидеть в нём привычную неискренность. - И портреты, которые ты рисуешь, настолько похожи на... - Хватит! - Фиркл поднял на него горящее от смущения лицо. Честно недоумевая, Айк вскинул брови. - Но я правду гово- - Да заткнись уже, - Фиркл протянул руку, чтобы забрать блокнот, но Айк отстранился, улыбаясь. Гот уже хотел начать ругаться, но Брофловски поспешно замотал головой. - Дай карандаш, - Фиркл нахмурился, но поднял упавший карандаш и с подозрением протянул ему. Айк хитро и, что важно, искренне заулыбался и, отодвинувшись от Смита, снова раскрыл блокнот, пролистал несколько страниц и поспешно записал в нём что-то. Как Фиркл ни старался, он не увидел даже того, на какой из страниц писал канадец, что уж говорить о содержимом. Быстро захлопнув блокнот и не давая однокласснику ничего разглядеть, Айк с насмешливой улыбкой вернул вещи хозяину. Молча забрав тетрадь и карандаш, Фиркл кинул на Айка быстрый подозрительный взгляд и убрал всё в рюкзак. - Даже не посмотришь, что там? - улыбался Айк прямо-таки по-кошачьи, и Смита это по неопределённым причинам нервировало. - А мне всё равно, - нагло усмехнулся он в ответ, наблюдая за реакцией. Айк пожал плечами и вскинул брови, мол, твоё право. *** Фиркл больше пяти минут листал записи и вчитывался в строчки на всех страницах, с каждой секундой раздражаясь всё больше и начиная подозревать, что записок никаких и не было. Наконец, дойдя до картинки с лягушкой, увидел рядом бледную надпись. "у тебя талант и я надеюсь ты не прекратишь заниматься этим, педовка". Лицо залила краска. Как не по-готски. *** Вечер воскресенья всегда ужасен, потому что близится понедельник. Новый день, новая неделя, такая же, как все предыдущие, и всё по кругу. Зачем вообще придумали дни недели, если они все одинаково дерьмовы? Просто чтобы ориентироваться во времени? А зачем в нём ориентироваться? Это точно так же бесполезно, как попытки считать расстояние, когда тебя быстрой горной рекой сносит к водопаду, ты захлёбываешься в воде, не отличаешь небо от дна, но всё равно что-то считаешь. А для чего? Для того, чтобы в конце разбиться о скалы и сдохнуть? Вместо отсчёта несуществующих вещей лучше помолиться богу, в которого веришь, но это будет точно так же бесполезно, потому что никаких богов не существует, помнишь? Конечно не помнишь, потому что тебя несёт водой к обрыву, и ты хватаешься за призрачную веру, как утопающий за соломинку. Утопающий за соломинку, да? Как иронично. Может быть, рядом с тобой проплывает бревно, но хватаешься ты всё равно за соломинку - разницы никакой нет в любом случае, потому что и тебя, и соломинку, и бревно разорвёт на куски острыми камнями. Хотя такой удар соломинка, самая хрупкая из вас троих, сможет выдержать. Поэтому ты и хватаешься за неё? Стэн не мог остановить бредовый внутренний монолог, он, в общем, и не пытался сделать это, дожидаясь, пока поток мыслей столкнёт его с обрыва и разобьёт о скалы. Может хоть разбившись он сможет уснуть. Уже почти полночь, ещё пятнадцать минут - и понедельник. А он всё не может спать. Едва ли он и четыре часа за ночь не бодрствует. Грустно наигрывает перебором на старой покоцаной акустике, пытаясь убаюкать себя, и надеется, что звуки гитары не разбудят родителей. Отец наверняка видел седьмой сон, не менее интересный, чем приходы от травки, но мать обычно долго не засыпала, ворочалась в тревоге. Так, по крайней мере, было в детстве, насколько Стэн запомнил. Сейчас же со второго этажа он ничего не слышал, да и дома ночевал не так уж часто, чтобы знать, не изменились ли привычки домашних. Гитара покоится на его животе, Стэн смотрит в потолок, где недавно ползала муха, и не глядя перебирает струны, даже не следя за мелодией. Обычно засыпать проще в слезах, но сейчас даже плакать не выходит, только глаза больно жжёт. Хочется курить. Интересно, сломается ли сигарета, если пустить её с водопада, или может уцелеть, как соломинка? Вот гитара наверняка сломается. А вот чтобы Стэна сломать, так того даже о скалы разбивать не надо - он сам справился, давно и бесповоротно. И не расплющился в кровавое месиво, как человеческое тело, а раскрошился на промокшие скользкие щепки, чёртово бревно. А хотелось бы, чтобы произошло первое. Как прыжок с крыши, к примеру. Вот только водопад растворит кровь в воде и унесёт потоком, а разбитое о землю тело кому-то убирать придётся. Стэн и без того только раздражает окружающих, чтобы делать что-то настолько кощунственное. Повеситься? Для этого нужна верёвка и подходящее место. Утопиться? Вряд ли выйдет, он слабохарактерный и плавать умеет. Есть вариант прыгнуть с моста. Там ездят машины и его наверняка остановят, пока будет колебаться, а потом только больше проблем огребёт. Стэн накрыл струны рукой, с неприятным скрежетом зацепив верхнюю кольцом, и, услышав звон и глухое гудение гитары, истерично захихикал. Почему он об этом думал и почему ему не страшно думать о таком? Не первый раз уже поймал себя на подобных мыслях, но сейчас было настолько плевать, если он действительно сдохнет. Даже рад будет. Так почему он жив, если треклятое "хочу сдохнуть" вертелось на языке уже шесть с лишним лет? Мир дерьмо, и люди дерьмо, и жизнь дерьмо, и жить дерьмово. Так почему бы не... Из окна не выйти - второй этаж. Даже если повредит себе что-то, не подохнет. Верёвки подходящей не было, да и не идти же в лес вешаться, в конце концов. Стэн сам не заметил, когда начал детально продумывать способы самоубийства. Это просто однажды началось и всё, и мысли не покидали его голову долгое время, особенно тогда, когда понедельник неизбежно наступал, неся с собой новые проблемы для больной башки. Гот мог всю ночь обдумывать это, пуская поток мыслей на самотёк и не замечая, что с каждым разом они усиливались, превращаясь в горную реку. Чистую, но тёмную, почти чёрную, невероятно глубокую и быструю. Даже если в конце не было водопада, он легко мог нахлебаться воды и задохнуться. Дышать водой больно, наверное. Стоит проверить как-нибудь. Если успеет, конечно. Ха-ха. Стэн отложил давно затихшую гитару в сторону. Помолчал. Сел в кровати, глядя перед собой невидящим взглядом. Светящиеся в темноте часы показывали половину первого. Он так долго думал? От смены положения в висках запульсировало. И снова головная боль, от которой выворачивало наизнанку. Казалось, ещё немного, и его начнёт рвать внутренностями, и картинки разбивающегося об асфальт собственного тела не слишком помогали чувствовать себя лучше. Поднялся с кровати. Дыхание ровное и голова пустая. Достал из валяющегося на полу рюкзака сигареты. Открыл скрипнувшую форточку, пуская в комнату прохладный ночной ветер, и закурил. Курил медленно и вдумчиво, как в последний раз. Сознание, чистое как стекло, и спокойствие, непробиваемое как бетон. Хватит с него. Глаза всё ещё жгло, но Стэн списывал это на дым. Докурив, не стал закрывать окно, и так душно. Подойдя к столу, взял первый попавшийся листок - им оказалось напоминание сделать никому не нужный доклад, - и с обратной стороны написал несколько слов, толком не задумываясь над содержимым. Сунув ещё кое-что в карман домашних шортов, тихо вышел из комнаты. Плевать, что будет, лишь бы сейчас его не услышали. Спустился по то и дело скрипящей лестнице, на носочках прокрался мимо комнаты матери, мысленно извиняясь и при этом не испытывая перед ней чувства вины, наверное, впервые в жизни. Плевать. Совсем плевать. Наконец он может. Зашёл в ванную, не включая свет. Так проще. Привыкшие к темноте глаза видели очертания ванны и раковины, силуэты собственных бледных рук и тонких запястий. Невероятно тонких и почти белых. Прямо-таки ходячий труп. Ха-ха. Сунул руку в карман. В тишине скрипнуло лезвие канцелярского ножа. Стэн прикусил губу, надеясь только, что никто не слышит. Какое-то время вглядывался в темноте в очертания лезвия с бешено колотящимся сердцем. Уже не страшно, всего лишь волнение. Это так легко? Резануть со всей силы, подождать немного и всё? Это всегда было настолько просто? Почему он не решился раньше? Резануть и подождать? Ха-ха? Ха-ха. Стэн зажмурился, и так почти ничего не видя. Приложил холодное лезвие к не менее холодному запястью. Ничего страшного, он делал это десятки раз - на бёдрах, скрытые шортами, до сих пор остались шрамы. Делал, чтобы временно успокоиться. Но как насчёт успокоиться навсегда? Сначала больно, но потом режется так легко и привычно. Всего лишь перетерпеть и сделать первое движение. Стэн слегка надавил. Медлил. Не думал совсем ни о чём. Голова пуста. Хватит страдать и корчить из себя. Взял нож - режь, слабак. Стэн прижал нож к коже сильнее, делая всего лишь небольшую, неравную по глубине ранку. Даже крови, кажется, нет - в темноте не видно. Прощаться с жизнью тяжело, но ведь решил же уже, что смысла жить нет. Знакомые забудут через нескольких месяцев, друзья, может, через пару лет, родственники погорюют и смирятся. Стэн на всякий случай подошёл ближе к ванной - не хотелось пачкать тут всё кровью. Сжал зубы. Давай. Давай. Распахнув глаза, Стэн, сжимая зубы, решительно провёл ножом поперёк запястья. Из раны тут же потекла кровь, а из глаз слёзы. Не сдержал тихих всхлипываний. Видел, как тёмная грязь сочится из раны. Боль пульсировала в руке, отдаваясь по всему телу. Ноги отнимались от страха. Всё. Это конец. От ощущения стекающей по руке крови тошнило. В глазах плыло. На лбу испарина. Жарко. Холодно. Никто не сказал ему, что это так долго и плохо. Просто хуёво. Х у ё в о. Ничего, ещё немного перетерпеть. Марш старался делать всё тихо, но всхлипывал против воли. Так ли сильно он хотел умереть? Сдохнуть? Уйти на тот свет? Откинуться? Просто перестать существовать. Невероятно больно. Кровь такая горячая. Кажется, чувства затупляются. Почти всё, это конец. Это конец, уже почти всё. Конец. Всё? В уши ударил прерывающий тишину звук. Быстрые шаги. Нет-нет-нет. Нет-нет-нет-нет-нет-нет. Ослабевшей рукой Стэн выронил нож, звякнувший о бортик ванной. Пожалуйста, нет. Свет в ванной включился, яркой вспышкой заставляя ослепнуть. Почему всё красное? Поче?.. - Стэнли, всё хоро-, - дверь открылась. Марш быстро обернулся. На лице матери стремительно появлялся ужас, - Стэн! - Уйди! - крикнул Стэн, захлёбываясь в слезах, - Не трога- Стэн сделал шаг назад. Врезался в бортик ванны, предательски ударивший его по коленям. Удар затылком о стену. Последнее, что увидел сквозь слёзы, прежде, чем перед глазами совсем потемнело - бледное лицо кричащей что-то матери и жёлтый свет лампочки.