***
Отчаянно пытаясь подавить очередной зевок, Муравьёв сидит за письменным столом напротив Николая Павловича, листающего черновик его диссертации. — Читали вы мои правки? — спрашивает Романов, исподлобья взирая на Серёжу яркими голубыми глазами. Резко очерченные тёмные брови грозно сведены к переносице. Муравьёв очень уважал его как учёного, но временами тот становился прямо-таки по-царски непреклонным и с ним было очень сложно договориться. — Читал, Николай Павлович, — со вздохом отвечает Серёжа. — Отчего не переписали работу? — сдержанно продолжает науч. рук. — Да нечего там переписывать, — Муравьёв скрещивает руки на груди, непроизвольно принимая защитную позу. — Так значит, я должен допустить ваш текст к рецензии? — Романов слегка повышает голос. — Не понимаю я вас. Вашу диссертацию будет рецензировать сам Бенкендорф, а он, как известно, придерживается весьма консервативных взглядов на движение декабристов и их идеи. Они были радикальными революционерами, а вы их в умеренных либералов превращаете! Противоречите фундаментальным трудам советской историографии! — Да ни в кого я их не превращаю! — чуть раздражённо возражает Серёжа. Меньше всего ему сейчас хочется спорить. — Я их не оправдываю и не осуждаю. Они живыми людьми были, из плоти и крови. Такими же, как мы. И у каждого из них были свои радости, горести и надежды. Вот я и предлагаю рассматривать их идеи сквозь призму психологических характеристик их личностей. Поймите, Николай Павлович, и у вас, и у меня цели одинаковые, просто методы исследования разные. Внезапно раздаётся решительный стук в дверь и в кабинет входит дорожный Милорадович, зав. кафедрой истории. — Николай Павлович, — начинает он, даже не взглянув на Муравьёва, — мои третьекурсники сидят в двести пятой и заявляют, что не разойдутся, пока вы не подпишите им практику. — По-моему, это вы их зав. кафедрой, Михаил Андреевич, — сухо отвечает Романов, возмущённый тем, что их так бесцеремонно прервали. — Наведите порядок! Я обещал им подписать всё в августе, вот пусть в августе и приходят. Серёжа использует заминку, чтоб наконец-то зевнуть от души. Он просто хочет побыстрее закончить этот разговор, вернуться домой, собрать вещи и поехать на вокзал. Недовольный Милорадович резко захлопывает дверь, не удостоив Романова ответом. — Ну хорошо, — произносит Николай Павлович после затянувшейся паузы. — Оставайтесь при своём мнении, но на защите вам придётся самому отвечать на вопросы комиссии и аргументировать свои выводы. На мою помощь не рассчитывайте. Муравьёв согласно кивает. Его вполне устраивает такой расклад . — У вас какой-то бледный вид, — неожиданно выдаёт Романов, чуть встревоженно глядя на него. — Отдыхайте, Серёжа. Несмотря на то, что моё профессиональное мнение отличается от вашего, я признаю, что вы провели очень большую и кропотливую работу. Теперь пора сделать передышку. Тем более что до защиты ещё целый год.***
Муравьёв докуривает вторую сигарету в курилке за углом, когда мимо торопливо проходит его любимый кареглазый мальчик в узких драных джинсах и стоптанных красных кедах. “Ну вот, — отстранённо думает Серёжа, глядя вслед его удаляющейся спине. — Этого следовало ожидать. Начинаются глюки. Первый признак шизофрении”. На мгновение ему кажется, что он очутился в своём самом изощрённом кошмаре. Муравьёв со всей силы щиплет себя за руку и вздрагивает от боли. Тлеющая сигарета падает на землю. Он срывается с места и бежит ко входу в корпус. Белокурый парень стоит посреди холла, растерянно озираясь по сторонам и сверяясь с какой-то бумажкой в руке. Ноги сами несут Серёжу к нему. — Привет! Тебе помочь? — слова слетают с языка прежде, чем он понимает, что говорит. Муравьёв почти физически ощущает, как время замедляется. Он боится посмотреть в эти родные карие глаза. Больше любого кошмарного сна боится прочесть в них боль, ненависть, укор, отвращение. — Ой, привет! — дружелюбно произносит блондин, отрывая сосредоточенный взгляд от своих записей и медленно поднимая голову. От волнения Серёжа непроизвольно задерживает дыхание. — Я тут искал приёмную комиссию и поте… — парень осекается и зависает на полуслове, завороженно глядя в зелёные глаза Муравьёва. С замиранием сердца Серёжа наблюдает, как его зрачки расширяются, заполняя собой тёмно-карюю радужку. Он выглядит намного моложе, чем во сне. Лицо совсем юное и открытое. Муравьёв с трепетом разглядывает крошечные рыжеватые веснушки и длинные золотистые ресницы. — Потерялся, — наконец выдыхает блондин. Он случайно опускает взгляд на Серёжины губы, и его щёки мгновенно заливаются жарким, совершенно очаровательным румянцем. — Меня, кстати, Миша зовут, а тебя? — он смущённо улыбается, с робкой надеждой глядя на Серёжу. От его тёплой улыбки у Муравьёва внутри всё тает. Он лишь молча смотрит в любимые карие глаза и видит в них безграничную нежность и прощение. У него такое чувство, будто страшный груз вины, который он тащил на себе несколько веков, в этот самый момент свалился с его души. Кто-то мудрый и справедливый помиловал его. Отпустил ему все грехи. Дал второй шанс. Окрылённый, Серёжа влюблённо смотрит в Мишины добрые улыбчивые глаза и точно знает, что в этой жизни у них всё обязательно будет хорошо. — Пойдём, Миша, — звуки давно знакомого родного имени мягко перекатываются во рту. — Я тебя провожу, — он бережно берёт его за руку и ведёт за собой, уверенный, что никогда больше не отпустит.