Various Storms & Saints

…из чрева преисподней я возопил, и Ты услышал голос мой. Ты вверг меня в глубину, в сердце моря, и потоки окружили меня, все воды Твои и волны Твои проходили надо мною. Книга пророка Ионы

Сокджин всегда приходил ровно в пять, когда сумерки уже сгущались над заливом. Сперва вдали – неизменно на западе, со стороны волнорезов - в сизой дымке появлялась темная точка. Затем точка росла, вытягивалась и, в конце концов, превращалась в высокого молодого мужчину в бежевом пальто, с зонтом-тростью и черным чемоданчиком. Он энергичным шагом приближался к домику, на ходу доставая из кармана связку ключей. Замечая прислонившегося к косяку Намджуна, он неизменно одаривал его улыбкой. - О, здравствуй! Ты что-то рано сегодня. На самом деле, Намджун всегда был «что-то рано», однако фраза эта стала такой неизменной частью какого-то негласного этикета, установившегося между ними, что он просто не решался задавать лишних вопросов. Просто так повелось. Сокджин отпирал дверь, на пороге отряхивал подошвы от песка и проходил внутрь. Складывал зонт и вешал пальто на крючок. Щелкал выключателем на стене, и тусклые лампочки Эдисона вспыхивали, озаряя теплым светом маленькую комнату: театральные афиши на стенах, затертые столы, стулья из темного дерева, барную стойку. Сокджин разводил трескучий огонь в камине, проходил за стойку, шумно мыл руки у рукомойника, вытирал их полотенцем с цветочной каемкой и включал кипятильник. Вскоре над кипятильником начинало подниматься белое облачко пара, а залу заполняло приглушенное бормотание бурлящей воды. Намджун шумно шаркал ногами на коврике, проходил вглубь бара и вешал куртку на спинку стула. Подходил к тумбе, на которой стояла радиола, и перебирал пластинки на полке сверху. Извлекая одну, он показывал её Сокджину, дожидался одобрительного кивка и заряжал проигрыватель. Иногда это был «Please Please me», иногда – «Hard Day’s Night», но чаще – «Rubber Soul». - I once had a girl, or should I say she once had me… - бодрые звуки ситара, маракасов и гнусавого голоса Леннона наполняли бар. Намджун бросал короткий взгляд через плечо в окно. Там, как и всегда, море лениво ворочало серые, грузные волны. Одинокое рыболовное судно едва-едва проступало синеватой тенью сквозь молочный туман. - Господи, что за погода… - произносил Намджун, усаживаясь на высокий стул у барной стойки. - Льёт как из ведра. – всё так же улыбаясь, отвечал каждый раз Сокджин, деловито протирая стаканы. – Как обычно? - Как обычно. – вздыхая, каждый раз отвечал Намджун. Вскоре перед ним появлялся стакан с виски, и он припадал к нему губами, потихоньку потягивая терпкий напиток. Заказывать более одного стакана за вечер Сокджин посетителям не позволял. Вскоре бар начинал заполняться людьми. Кого-то Намджун видел здесь каждый день, кто-то приходил раз-два в неделю, кто-то наведывался только на выходных. Они приходили, тихонько делали заказ и тихонько усаживались на свои места. Изредка сюда захаживали по двое или небольшими компаниями, и тогда зала наполнялась тихим, едва уловимым шелестом их шёпота. И всё-таки чаще посетители приходили поодиночке. Находили себе свободный угол и точно растворялись, кто в чём: в напитке, в музыке, в газетной полосе, в себе. Иногда Сокджин вдруг прекращал свои хлопоты и внимательно смотрел в окно. Без слов выходил из-за стойки, накидывал пальто и, прихватив зонт, выскальзывал прочь из бара. Намджун оставался один со своим виски, изредка озираясь назад, на дверь. Возвращался Сокджин всегда не один. Ведомый под руку, в распахнутую дверь заходил новый человек. Порой угрюмый и молчаливый, порой донельзя расстроенный, порой крайне раздраженный, но всегда - промокший до костей. Сокджин помогал человеку снять верхнюю одежду и усаживал поближе к камину. Намджун встретил Сокджина в середине ноября, у старого причала. Кажется, это было месяц назад? Два месяца? Три? Может, полгода? Кажется, день был какой-то мерзкий, такой, какие бывают только в ноябре: ветер дул как бешенный, а дождь озверело заливал землю потоками ледяной воды. Кажется, пальто в тот день промокло до нитки, и он опять потерял свой зонт, и вода легких не по сезону ботинках хлюпала отвратительно. Он был точно бумажка: скомканная, замусоленная, пережеванная, да и сплюнутая к чертям. Перед глазами на долгие мили вперед - лишь мерзкое сизое марево моря. Горло дерет от липкой простуды, голова со звоном раскалывается, а в груди такая глухая, такая вяжущая и беспролазная чернь, что хоть вешайся. И какая-то молоточком бьющая в гудящем мозгу мысль… Какая мысль? Боже, он что, был пьян? Что он там, черт побери, делал? Кажется, кто-то мягко подхватил его под руку точно ребенка, помогая подняться на ноги, и крепко обнял за спину, не давая упасть. Мажущий по глазам апельсиновый свет фонаря, густой, неразборчивый шепот в самое ухо, и, кажется, запах бренди. Кажется, его тогда привели в какое-то протопленное, светлое помещение, посадили у огня, и он, разморенный внезапным теплом, сразу провалился в сон. Уже на следующий день, разлепив веки и вяло шарясь взглядом вокруг, он увидел и маленький бар, и афиши на стенах, и потрескивающий камин прямо перед креслом, в котором сидел. Во рту пересохло, а уши заполнил какой-то белый шум, точно от телевизора, потерявшего сигнал во время бури. Он медленно закинул голову назад, разминая затекшую шею, затем вперед и, наконец, обернулся. Молодой мужчина - вероятно, бармен - сидел на высоком стуле, покачивая ногой, и деловито решал сканворд, грызя кончик карандаша. На вид лет, наверно, 27-ми. Широкоплечий, с высветленными до грязно-русого цвета волосами и по-детски мягкими чертами лица. Подняв голову в ответ на шорох, он встретился взглядом с Намджуном и широко улыбнулся. - О, доброе утро! Как спалось? Глаза теплые, добрые, оленьи. Пожалуй, ему можно доверять. - Неплохо… - пробормотал Намджун, выкарабкиваясь из кресла, с трудом поднимаясь на ноги и озираясь. Чуть пошатываясь, он подошёл к барной стойке. Он был явно не в том положении, чтобы задавать странные вопросы, однако решился попробовать. - А я, собственно…? – начал он было мямлить себе под нос, но тут же был перебит улыбчивым барменом: - Как вы себя чувствуете? - Ну, как вам сказать… Глубоко вздохнув и облизав потрескавшиеся губы, Намджун почему-то не нашёл, что ответить. Голова его гудела, тело ломило, а во рту было сухо, как в пустыне. Бармен усмехнулся, поведя бровью. -Ни слова больше! Он спрыгнул с высокого стула – только сейчас Намджун заметил, что на ногах у него были мягкие домашние тапочки – зашел за барную стойку, откупорил одну бутылку, налил стопку водки и со стуком поставил её перед Намджуном. Фыркнув, Намджун залпом осушил её, крякнул от горечи и спешно закусил тотчас поданным куском хлеба. Намджун всегда сидел на высоком барном стуле ближе к стене, вполоборота, беспрестанно поглядывал на зал и, вместе с тем, не спускал глаз с быстрых рук бармена, занятого своей извечной работой. Стаканы, рюмки, чашки, графины, бутылки, полотенца, жестянки, треснувшая кофемолка и кипятильник – таков был привычный круг предметов, в котором он вращался день ото дня, повелевая ими так же, как царь Соломон повелевал своим царством. Однажды он вдруг оторвался от работы, посмотрел своими оленьими глазами на Намджуна и спросил: - А не хотите чаю? Одинокая чаинка потерянно качалась в бурой толще воды. Грея мерзнущие пальцы о теплые бока чашки, Намджун взглянул на бармена. - А вы не хотите присоединиться ко мне? Бармен улыбнулся, как будто рассеянно, и пожал плечами. - А вы хотите, чтобы я присоединился? Кажется, Намджун этого хотел. Действительно хотел. Сидя напротив улыбчивого бармена, методично перемешивающего ложечкой сахар, Намджун чувствовал себя как-то по-дурацки и в то же время до странности спокойно, непривычно хорошо. Точно кто-то вдруг щелкнул переключателем и зажег фонарь-солнце. За окном продолжали сгущаться влажные синие сумерки. - Как вас зовут? – вдруг спросил он, уставившись на мужчину, отхлебывающего чай из чашки. - Зовите меня Сокджином, - ответил он и опять улыбнулся. Фонарь-солнце горел прямо под потолком бара, заполняя маленькую залу светом и теплом. *** - Пишут, что у побережья Аляски нашли какого-то удивительного кита… - ни с того ни с сего произнёс угрюмый парень с выкрашенными в мятный цвет волосами и встряхнул широкий, пожелтевший газетный лист. Обычно он приходил часов в семь и садился за маленький неуютный столик прямо посреди залы, снимал нога об ногу насквозь промокшие кеды, вытягивал тощие продрогшие конечности и долгими часами читал ежедневный вестник. - Кит? Что за кит? – интересуется Сокджин, аккуратно пересыпая чай из одной жестянки в другую. - Да какая-то редкая зверюга, которую засекли ученые у берегов Аляски… Засекли, замерили по своим приборам, оказалось, что поёт на частоте 52 герца… - Целых 52? – заинтересованно подает голос паренек в спортивной куртке. – Это же гораздо выше, чем у обычных китов!… Мой дедушка служил на китобойном судне. Я знаю! - Тогда он, наверное, очень одинок, этот кит. – говорит Намджун. - Его ж никто не слышит. Представьте, кричит где-то в мрачной, холодной толще мирового океана, поёт что-то на высоте 52 Гц, а его никто и не слышит, ни свои, ни чужие… В баре повисает неловкая тишина. Лишь медовый голос Маккартни льётся из радиолы. - А ты больше верь этой желтухе! – ворчит рыжебородый угрюмый мужик, больше похожий на замшелый валун, чем на человека. Обычно он сидел у стены и часами потягивал пиво из огромной кружки, уставившись куда-то в пустоту. – Эти бабские сплетни – самое лучшее чтиво для таких пидоров как ты! -Обойдусь как-то без твоих советов. – процедил сквозь зубы мятноволосый, загибая уголок газеты. - Вечно сидишь тут как заплесневелый пень и действуешь всем на нервы… - продолжает ворчать рыжебородый. Кажется, парень давно бесил его своим присутствием, и теперь, когда представился случай за что-то зацепиться, он не замедлил воспользоваться им. – Развалишься тут как царица Савская и читаешь какую-то дрянь, и пьёшь какую-то дрянь, и… - Наверное, и сам я дрянь? – подняв темный кошачий зрачок на рыжебородого, интересуется парень. Ему весело, весело и смешно с этого огромного, распаляющегося от злобы чурбана. Ноздри рыжебородого раздуваются от гнева, точно у быка, а зрачки наливаются кровью. Паренек в спортивной куртке шумно сглатывает слюну. -Довольно. Рука вдруг оказавшегося рядом Сокджина ложится на широкое плечо. - Только попробуйте что-то устроить в моем баре. И тогда я устрою вам. Не найдя, что ответить, рыжебородый, точно рыба, хлопает веками, уставившись на бармена. - С тебя хватит на сегодня, Гарри, ступай домой. Он без спроса забирает пивную кружку прямо из рук ошарашенного бородача. - Но я даже не допил… Что это, блять, за бар, где наливают как школьникам по одному стакану и даже выпить толком не дают?! Сокджин не отвечает, молча надевает пальто и выходит за дверь. Маккартни всё так же сладко поёт из радиолы на тумбе. Мальчик, которого Сокджин приводит с собой, одет совсем не по погоде, в тоненький замызганный свитер. Он еле держится на ногах, вяло обнимая бармена на шею, вынуждая того практически тащить паренька на себе. Лицо у него бледное, как у утопленника, почти зеленое. - Водки! Быстро! – бросает мятноволосый, мигом вскакивая, подлетая к Сокджину и помогая усадить паренька в кресло. Спотыкаясь, Намджун спешит к ним, прихватив высокий прозрачный графин. Стянув с озябших конечностей насквозь промокшую одежду, Сокджин начинает методично растирать тело водкой. - Что ты стоишь столбом, помоги! Тело у мальчишки холодное и бледное, до невозможности тощее, лишь кожа да кости. Заметив уродливые полосы, взрывающие мерзкими бороздами запястья и ляжки, Намджун тактично отводит взгляд, наощупь втирая спирт в ледяную кожу. - Малец! Смотри на меня, эй! Посмотри сюда! – твердит мятноволосый, держа в своих ладонях осунувшееся лицо мальчишки, растирая и похлопывая по щекам. – Эй, смотри на меня! Как тебя зовут? - Ч… Чимин…. - Хорошо, Чимин, посмотри сюда… Смотри на меня! Голова мальчишки вдруг начинает клониться в сторону, а веки - смыкаться. -Эй-эй-эй! Сюда, я сказал! - почти рычит он. – Чимин! Не отключайся, твою мать! Сюда смотри, я сказал! Сюда! Блять, он чего-то наглотался… Сюда смотри! Сюда, я сказал! Одним рывком Сокджин поднимается с колен, подхватывая Чимина точно куклу, и тащит его в уборную. Намджун метается было следом, но в итоге так и остается беспомощно стоять на месте. Звуки раздирающейся глотки и выворачивающегося наизнанку желудка доносятся до его слуха. В залу просачивается запах человеческой рвоты. Присутствующие деликатно стараются не смотреть в сторону уборной. Лежа в объятиях Сокджина, прижавшись щекой к его широкой, теплой груди, мальчишка спит беспокойным сном. Умытое холодной водой лицо его, кажется, начинает приобретать здоровый цвет, а на щеках от тепла выступает робкий призрак румянца. Сидящий возле кресла на корточках мятноволосый открывает было рот, чтобы что-то сказать, однако бармен сразу же прикладывает палец к губам. - Я готов взять его к себе домой на время, когда он оклемается… Не думаю, что ему стоит возвращаться туда, откуда он пришел. – еле слышно шепчет мятноволосый. Бармен молча кивает, поглаживая мальчишку по щеке. – Я пойду? Получив в ответ еще один кивок, мятноволосый встает, натягивает всё еще насквозь мокрые кеды и уходит в темноту. Намджун потерянно озирается по сторонам. - Я могу чем-то…? - Ступайте домой. – Бармен тепло улыбается ему. – Уже очень поздно, и вы наверняка устали. Идите домой. Оленьи глаза смотрят прямо на него, так непривычно по-доброму, ласково, что легкие сводит, сосет под ложечкой. В смятении Намджун спешно уходит из бара прочь, в ненастную полночь. Уходит, чтобы опять вернуться завтра днём. *** - Что руководит жизнью человека? – спрашивает вдруг Намджун, наблюдая за тремя одинокими чаинками на дне чашки. - М-м? – подает голос Сокджин, протирая столешницы мокрой тряпкой. Рабочий день только начался, и в зале, кроме Намджуна, нет ещё ни одного посетителя. - Что руководит жизнью человека?... Ну, знаете, судьба? Сам человек? Бог и вот это вот всё? - А к чему такие вопросы? Посмеиваясь, он споласкивает тряпку под умывальником. Намджун не сводит взгляда с широких плеч, натягивающих фланелевую клетчатую рубашку. - Вы похожи на человека, который знает ответ на этот вопрос. Я думаю, что… Сокджин вдруг оказывается рядом с ним. - Вы слишком много думаете. – отвечает он, внимательно посмотрев ему в глаза и мягко потрепав по щеке, точно ребенка. Намджун быстро-быстро моргает. - И всё-таки… Как вы думаете? - Я ничего не думаю. – отвечает бармен, так же быстро отстраняясь и возвращаясь к своей работе. – Но я знаю, что иногда людям нужно… помочь. - Помочь? - Намджун поворачивается в залу, смотря прямо на Сокджина. – Это как? - Слишком много вопросов! - нараспев произносит бармен, оттирая липкое пятно сиропа с клеенки. - Слишком много мыслей для этой маленькой, дурной головы! - Сокджин, я серьезно! - Ну так и я серьезно! – всё так же нараспев отвечает мужчина. – Вы слишком много думаете… Послушайте! Послушайте, это же «Michelle», 65-й год… Едва заметно покачивая узкими бедрами в такт музыке, он двигается между столами, раскладывая салфетки. Левое бедро, правое, левое, правое… - I need to, I need to, I need to… - тянет он немного в нос вслед за Маккартни. - I need to make you see, oh, what you mean to me, until I do I'm hoping you… - А если человек берет… и решает сам распорядиться своей судьбой?! – резко выдает Намджун, заставляя бармена остановиться и поднять на него глаза. – Берет и сам решает всё поменять. Избавиться от всего. Это он сам решил, или это тоже за него… кто-то? - Вы знаете, Намджун, я думаю… Когда он сообщал ему своё имя? - Я думаю, зачастую люди хотят, чтобы им не дали распоряжаться своей судьбой. Вот здесь. – Он лукаво похлопывает себя по груди . –Хотят, чтобы их остановили. Чтобы их спасли. Развернувшись, он, всё так же пританцовывая и напевая, идет на крыльцо и зажигает фонарь. Туман над морем густой, вязкий и мокрый, точно сметана. - Как думаете, этот дождь когда-нибудь закончится? - Не знаю. – мечтательно прикрывая глаза, отвечает бармен и отхлебывает из чашки. -Ей Богу, в последнее время мне кажется, что нас всех скоро смоет к чертям, и всё будет как при Ное… Весело будет! - Вы думаете? - фыркает бармен, улыбаясь. - Не знаю, но большинство народов Океании считают, что конец света придет именно с моря, с большой волной. А я верю в коллективный разум и вот в это вот всё. - Кто знает, кто знает… Сокджин ведет подушечкой пальца по позолоченной каемке на чашке. - Да черт его знает, может, мы с вами вообще на трёх слонах и черепахе держимся… Или вообще в желудке у огромного кита. Большая такая махина, Левиафанище! Плавает себе в своём хтоническом квази-пространстве, а мы тут в его брюхе бултыхаемся, как рыбешки. – выдает Намджун и сам над собой смеется. - Кто знает, кто знает… - Сокджин помешивает чай ложечкой, всё так же улыбаясь своим далеким, нездешним мыслям. *** Тэхён появился в баре в один из обычных промозглых вечеров. Сокджин привел его под руку, хмурого, промокшего до нитки и мелко трясущегося от холода, одетого в рваные джинсы и потрепанную кожанку. Парень диковато смотрел из под темных бровей и недоверчиво оглядывал заведение. Как обычно, бармен помог ему снять куртку и усадил в кресло. Как обычно, приготовил ему огромную кружку чая с лимоном и до самого закрытия сидел рядом, о чем-то тихонько говоря. Намджун сидел на извечном своем месте, попивал свой виски, изредка посматривая в сторону, и листал засаленный томик Мелвилла. Так бывало, что кому-то из новопришедших хотелось о чем-то поговорить. Это было обычно. И как это обычно происходило, вскоре Тэхен вновь появился в баре, буквально на следующий день. Зашел, потоптался на месте, стряхивая дождевые капли с куртки, и направился прямиком к барной стойке. Заказал пинту эля и уселся на высокий стул в метре от Намджуна, не сводя глаз с бармена. Намджун узнал этот взгляд сразу же. Внимательный, чуткий, восторженно-тревожный. Где-то в груди у него что-то неприятно заныло. Смочив слюной подушечку пальца, он шумно перелистнул страницу. -«Моби Дик»? – слышит он со стороны и поворачивает голову к соседу. Тот смотрит на него вполне беззлобно. С интересом. - Он самый. – вздыхая, отвечает Намджун, вкладывая меж страниц закладку и захлопывая томик. – А как вы догадались? - У моего отца было такое же издание. – отвечает парень, кивая в сторону книги. Кажется, на его губах мелькает подобие дружелюбной улыбки. – «Сомнение во всех истинах земных и знание по наитию кое-каких истин небесных не приводит ни к вере, ни к неверию»…Так ведь? - «…но учит человека одинаково уважать и то, и другое». Так точно. Парень смерил Намджуна взглядом, исполненным уважения, и протянул руку для рукопожатия. - Я – Тэхён. Простите!... – окликает он бармена. Тот оборачивается, и лицо парня тотчас озаряется волнением. Глаза его блестят по-детски восторженно, и Намджун спешно переводит взгляд куда-то в сторону. – Можно нам… по стаканчику пива, на двоих? Намджун хочет возразить, но прежде, чем он успевает моргнуть глазом, перед ним оказывается до краев наполненная кружка. Он идет вдоль берега, у самой линии прибоя. Ноги вязнут в мокром песке, ботинки уже сырые насквозь, а пальто не спасает ни от холода, ни от дождя. Мерзко. Гадко. Тоскливо. Он идет всё дальше, и дальше, и рыбацкая деревушка вскоре скрывается за холмом, а крохотный бар на берегу становится смазанной, блеклой точкой. Где-то там, в сером мареве одиноко пасутся на холодных волнах редкие суда. Рыбаки ворочают длинные сети свои, поднимая тяжелые тюки, битком набитые скользкой бестолковой рыбой. Где-то там кричат киты, вздымая тела свои из темных вод, и среди них наверняка есть этот редкий 52-герцевый кит, который поёт что-то на своём наречии, и которого не слышат ни свои, ни чужие. Он бредет куда-то, и уже не видно ни деревни, ни бара, ни кораблей, ни самого моря. Лишь шум воды да чернильное, липкое месиво вокруг. Гигантские черные спруты вылезают из пещер своих, подползают во мраке ближе, опутывают холодными и скользкими щупальцами своими усталое тело его. Заползают в душу, шепча что-то на неведомом своём косноязычии, зубы заговаривая. Волнуются воды, содрогается земля, ворочается с боку на бок большой белый кит, а там, на горизонте, зеленым фосфорическим светом блестит каменный город, восставший со дна и тянущийся до небесного свода… Он открывает глаза от того, что мягкий дневной свет щекочет ему веки. Знакомый подлокотник, знакомое кресло, знакомый камин, знакомая афиша с Сарой Бернар над каминной полкой, знакомый голос Харрисона из радиолы. Сокджин сидит рядом на табурете, нацепив очки на нос, и заинтересованно решает судоку. - Сокджин, вы… - Слава Богу, вы наконец-то проснулись! Его прижимают к груди точно ребенка прежде, чем он успевает хоть что-то сказать. Тело бармена под тонкой рубашкой теплое, горячее, человеческое. Намджун вдруг отчаянно цепляется за широкие плечи, крепко стискивая в ладонях мягкую ткань. Шумно вдыхает запах чужого тела, утыкаясь лицом в грудь. - Тише, тише… - бармен гладит его по грязным волосам и всё так же рассеянно улыбается. Намджун не видит этой улыбки, но чувствует, знает, что она есть. Сердце в груди Сокджина стучит ровно, спокойно, правильно. Тук. Тук. Тук. - Вы перепили и споткнулись обо что-то на старом причале, упали в море и наглотались воды. Вас чудом заметили, вытащили и принесли сюда… Не стоило попускать правилами и наливать вам обоим еще. - Мне снился такой ужасный сон… - Тише, тише … - Сокджин гладит его по спине, точно убаюкивая. Намджун жмется крепче, зажмуривается, тянется к теплу. – Вы слишком много думаете, глупая, дурная голова… Он, наклоняется ближе, и Намджун чувствует, как чужие губы целомудренно касаются его лба. Легкие заполняет разряженный, покалывающий воздух, точно на большой высоте. -Хотите чаю? Намджун кивает, сильнее сжимая ткань в кулаках. Сокджин пахнет шотландским виски, дымом и как будто бы домом. *** Намджун приходил каждый вечер. Приходил, занимал извечное место у стены, заказывал извечный виски, доставал извечный томик «Моби Дика» и пытался читать. Вскоре, однако, стакан осушался, а очередная глава теряла всякий интерес. Он закладывал кусочек картона меж страниц и отодвигал книгу прочь, обращая всё своё внимание на того, ради кого пришёл. Тэхён с его щенячьим обожанием в глазах вскоре перестал его волновать. Глупый мальчишка продолжал наведываться в бар, продолжал заказывать свой эль и во все глаза смотреть на Сокджина, всячески пытаясь с ним заговорить. Однако, это уже не вызывало в Намджуне той бури негодования и обиды. Сокджин поддерживал любую беседу, приветливо улыбался и хохотал в ответ на шутки. Шутил сам и заливисто смеялся, и от того, насколько искренне это было, даже самый нелепый его анекдот казался забавным. Сокджин никогда более не наливал гостям повторно. Те сперва дулись и даже обижались, но со временем привыкали к странному распорядку. Напитки попивались неспешнее, беседы становились медленнее, вечера тянулись длиннее. Леннон и Маккартни всё так же голосили из радиолы на тумбочке, и Сокджин всё так же подпевал себе под нос на припевах, всё так же тихонько отстукивал ритм по столешнице, когда песня нравилась ему особенно сильно. Это было забавно. Это было мило. Сокджин улыбался мягко и тепло, смотрел своими оленьими, добрыми глазами, и от взгляда этого в груди точно сворачивались клубочком пушистые коты. Коты эти жмурились от тепла, блаженно вытягивали коготочки и задушевно мурлыкали. Сокджин был ласков, добр, любезен и гостеприимен. Было лишь одно, от чего эти пушистые коты время от времени скребли когтями прямо по живому. Сокджин был таким со всеми. - Только попробуй его обидеть. - А? Намджун отрывает взгляд от морской дали и оборачивается. Тэхен стоит на крыльце прямо за ним, всё в той же потрепанной кожанке, но на этот раз – с сумкой на плече. - Я говорю, только попробуй его обидеть. Или оскорбить. Или насильно к себе привязать. Я найду тебя. И убью. Мальчишка выглядит забавно, точно взъерошенный птенец, но притом так серьезно, что Намджун из уважения отбрасывает идею подтрунить над ним. - Хорошо, как скажешь… - Имей ввиду, я не шучу! Он вдруг ловко достает из рукава острый нож, демонстративно рассекая им воздух. Намджун шумно сглатывает. Этот мрачный мальчуган был странным, впрочем, как и все, кто посещал бар на берегу. Но это было, кажется, слишком. - Да понял я, понял! Убери свои игрушки и не тычь ими в людей! Не разрывая зрительного контакта, Тэхён убирает нож обратно в рукав и встает рядом с Намджуном, облокотившись на перила. Море опять неспокойно. Моросит промозглый дождь, в воздухе стоит извечная сырость, а над побережьем на долгие мили вперед лежит густой туман, точно пуховое одеяло. Громоздкая серая волна обрушивается на берег, и когда вода отступает, на песке остаётся лежать маслянистое тело крупной медузы. Она лежит, точно безжизненный ком мусора. Длинные лиловые щупальца её спутаны, а тяжелый лоснящийся купол безобразно растёкается по сторонам. - Я раньше думал… - произносит вдруг Тэхен, – что меня так же, как эту медузу, выбросило на берег. Лежу я такой, как красивая сопля, дохну в собственном соку, а до воды достать не могу. Но сейчас думаю… А что, если это меня тогда не выбросило, а наоборот, это меня кто-то соскрёб и обратно в воду бросил, до того как я коньки откину? Как думаешь? Намджун не знает, что ответить. Медуза на берегу теряет очертания, тает, сливается с песком, превращаясь в вязкую лужу. - Я ухожу. – помолчав, говорит вдруг Тэхён. – И больше сюда не вернусь. -Почему же? - Я долго думал над этим последнее время, смотрел, наблюдал. Не хочу быть как Гарри… или как ты. Намджун тактично пропускает этот выпад мимо ушей. - Только Гарри уже совсем тронулся башкой, а ты просто дурак. - Но… куда ты пойдёшь? - Пока не знаю куда, но… куда-нибудь. Отсюда. Куда-то, где я буду пригоден. Куда-то, куда остальные уходят. Юнги и Чимин ушли … И я пойду. Куда-то, где будет мой дом. - Но погоди-ка... разве не здесь твой дом? - Перевалочный пункт не может быть домом, Намджун. Там можно поспать, просушить одежду, отдохнуть и набраться сил. Но жить… жить нужно где-то в другом месте. Адьё! Тэхён спрыгивает с крыльца на мокрый песок, шутливо отдает честь и уходит. Намджун всё так же стоит на крыльце под изморосью, смотря вслед уходящему парню в черной кожанке и с ножом в рукаве. Он идёт всё дальше и дальше по побережью в голубоватую даль. Очертания тела его размываются, и то, что когда-то было человеком, кажется теперь лишь тёмной точкой. Вскоре исчезает и она – густой туман принимает его в свои объятия, точно стирая с лица земли. Где-то в морской дали кричат киты и, быть может, среди них есть и тот самый, редкий 52-герцевый кит, который поёт что-то на своём наречии, и которого не слышат ни свои, ни чужие. Тэхен растворяется в сизой дымке, точно его и не было никогда. *** Сокджин засыпает кофейные зёрна в кофемолку, энергично крутит ручку, и те трухой оседают на дне маленькой коробочки в основании. Когда коробочка заполняется, он достает её и ссыпает кофейную пыль в небольшую жестянку, стучит ложкой по обратной стороне коробочки. Когда он убеждается, что внутри более ничего нет, он возвращает коробочку на место и повторяет тот же порядок действий. В воздухе стоит терпкий ореховый запах свежесмолотого зерна. - Который час? – вдруг любезно интересуется сидящий рядом с Намджуном молодой мужчина. Рыжеволосый, в хорошем джинсовом костюме, улыбчивый. Только вот улыбка эта какая-то тревожная, вымученная. - Простите, мои часы остановились. – Намджун небрежно указывает на серебристые ролексы на запястье. - Очень жаль, очень жаль… Дружище! – с неожиданным залихватством обращается он к Сокджину. – А налей-ка мне рому! Если пить ром с соком… - продолжает мужчина, вновь повернувшись к Намджуну, - то и не заметишь, как напьёшься в зюзю. Потягиваешь эдакий сладкий компот и не замечаешь, как головушка начинает гудеть. Намджун слушает мужчину в пол уха, больше следя за тем, как змеей тянется под тонкой рубашкой позвоночник бармена, вставшего на цыпочки, чтобы достать бутыль с верхней полки. - Ваш ром, господин! Сокджин ставит перед мужчиной бокал и дарит теплую улыбку сперва ему, затем – Намджуну. Улыбается, точно старому другу, и как будто бы на несколько грамм теплее, чем мужчине рядом. Намджуну хочется верить, что это так. Пушистые коты выгибают спины, жмурятся, ластятся, подставляются под теплую руку, требуя ласки. - Сокджин. – говорит он вдруг прорезавшимся голосом, смотря куда-то на длинный ряд бутылок у стены. – Мы можем… поговорить? Свет фонаря на крыльце то и дело выхватывает белоснежные тела истерично кричащих чаек. Прорежутся сквозь мглу, блеснут в глаза лоснящейся своей грудью - и вновь канут в темноту. Море неспокойно. Сокджин стоит рядом, засунув руки в карманы пальто, и с доброй усмешкой смотрит на Намджуна. Ждёт. Светится так, как ни один человек, ни один фонарь во веки веков был бы не способен. Ни Фаросский маяк, ни светильники десяти дев, ни огонь Прометея. - Тэхён недавно ушел… - Я знаю. Глаза тёплые, добрые, оленьи. Пушистые коты тянутся к ласковым рукам, мурлычут изо всех сил, только что не поют. Лишь бы остаться у теплого очага, согревая чужие колени. Лишь бы не бродить вновь по промозглым холодным улицам, лишь бы не терпеть опять холод, голод и звериную тоску. Нельзя же так просто выбросить того, кого ты пригрел на груди. Нельзя же? Намджун набирает воздуху в легкие. - Сокджин, я, в общем… - Господи! – прорывается сквозь воздух уродливый, исполненный ужаса вопль. – Он же убьёт его! На помощь, кто-нибудь! - Простите. – тихонько бросает Сокджин, спеша обратно в бар. Посреди бара необычайно людно. Все повскакивали со своих мест, галдят, кричат, плачут, умоляют. - Дорогу! – Сокджин прорывается сквозь плотное кольцо посетителей, заставляя толпу расступиться. Рыжеволосый улыбчивый мужчина лежит на полу, придерживаемый под голову пареньком в спортивной куртке. На груди его по хорошему джинсовому костюму расползается, точно язва, уродливое багровое пятно. На губах его всё та же улыбка. Вымученная, тоскливая, тревожная. - Пожалуйста, помогите ему! – мальчик в спортивной куртке чуть ли не плачет. Руки его, обнимающие раненого, трясутся. Плечи содрогаются в подступающей истерике. Сокджин кидается к ним, опускаясь на колени. Намджун бросает взгляд в сторону. Гарри стоит напротив, схваченный галдящими мужиками по рукам и ногам. Взгляд его злой, звериный, налитый кровью. Грудь тяжело вздымается, ноздри раздуваются от гнева. Еще немного – и вырвется, и разорвёт улыбчивого господина на кусочки. Намджун опускает глаза на пол. У ног Гарри валяется выбитая из рук бутылочная звездочка. Валяется и блестит своим темным, морским цветом. Острый бутылочный скол весь измазан алым, липким, человеческим. - Вздернуть его нужно, мужики! - Не сметь учинять самосуд! – рычит Сокджин, на мгновение обернувшись на окрик и вновь возвращаясь к раненому. В воздухе пахнет железом, разлитым пивом, сыростью и соленым мужским потом. Люди галдят, кричат, плачут, умоляют, а прямо над крышей истерично визжат чайки. Море за окном ревет в больничной горячке, содрогаясь от шторма. *** Вдоль сырого берега, в сгущающихся над заливом сумерках идёт человек. Ноги его вязнут в сыром песке, он чертыхается, вытряхивает песок из ботинок и вновь продолжает идти. Он идёт от волнорезов на восток, туда, где узкая прибрежная полоса сливается с голубым горизонтом. На секунду он оборачивается, смотря куда-то назад. Смотрит внимательно и будто бы растерянно – это видно даже издалека. Нерешительно, он вновь обращается к горизонту и возобновляет свой путь. Он удаляется медленно, но неумолимо. Постепенно силуэт его теряется в молочной дымке, теряет очертания, тает в морской синеве. Где-то в море поют киты, чайки кричат что-то прямо над головой. Сокджин улыбается, складывает зонт, достает звенящую связку ключей и открывает дверь в бар.