Etiam innocentes cogit mentiri dolor

      — Триста!       — Четыреста!       — Четыреста пятьдесят!       — Четыреста пятьдесят тысяч раз… Господа! Ну что же вы? Четыреста пятьдесят тысяч два.....       — Стойте! Пятьсот тысяч!       — Продано! — истошный и по-деловому радостный вопль эхом разнесся под сводами зала, слегка напоминающего апартаменты викторианской эпохи. Человек в сюртуке слегка стукнул деревянным молотком в знак окончания розыгрыша. А люди, до этого момента представляющие ставки усатых богачей, разочарованно вздохнули, потому что картина досталась не их фавориту.       Знаменитый на всю Японию токийский аукцион. Здесь вращаются «сливки» японского общества. Магнаты, о чьих денежных мешках умалчивают любые официальные источники. Арена для показушников и пустышек, где люди хотят казаться, а не быть.       Добро пожаловать в свет.       Аукцион вновь состоялся! Очередной лот. Очередной успех. Очередная картина. Все настолько обыденно и до тошноты привычно, что уже не способно вызвать никаких чувств и эмоций.       Он просто стоит. Хрупкие, но в то же время мускулистые плечи опираются на холодную стену. Молодой человек, лет восемнадцати. Темные волосы небрежно, но туго завязаны в короткий хвост. Изящные черты его безразличного бледного лица подчеркивают эстетику творца. Длинные пальцы вальяжно держат хрустальный бокал с вином.       Саске. Это его картину только что продали на аукционе. Очередное полотно, обреченное на успех кисти юного художника. На крики толпы парень не реагирует. Зачем? Бессмысленная трата времени на бессмысленных людей.       Взгляд тёмных глаз не отнимается от бокала с вином, как будто в напитке есть ответ. Ответ на то, ради чего все это.       — Ио, Саске! — живой и яркий голос заставил Учиху наконец отвлечься от разглядывания содержимого бокала. Этот голос принадлежал светловолосому пареньку с нежно-голубыми глазами. — Спасибо, что позвал, — улыбаясь и почёсывая свои хаотично уложенные жёлтые волосы, произнёс парень, — ты знаешь, какую вкусную еду подают здесь в ресторане? Я впервые пробую пищу для небольшого элитного сорта человечества, даттебайо! Не хочешь отведать? — парень поглаживал свой живот, выказывая огромный восторг к здешней кухне.       — А ты как всегда болтлив, — с едва заметной насмешливой улыбкой подал голос Саске.       — Вот тебе на… ни привета, ни ответа. Сам же позвал. И что теперь случилось? Каракули свои не смог продать? — Наруто скрючил обиженную мину. А Саске, в свою очередь, заметно приободрился:       — Да все нормально, Наруто. — делая заметный акцент на имени, юноша похлопал друга по плечу, — столько лет общаемся, и ты все ещё не привык? И вообще, кто надевает оранжевый галстук с чёрным смокингом да белой рубашкой?       — Саске тыкнул указательным пальцем в грудь Наруто, указывая на неудачно выбранный аксессуар.       — Ты достал уже причитать, пойдём лучше поедим икру и рыбу… как же она называлась? Что-то на ф.… фу… — Узумаки начал крутить пальцем у виска.       — Фуа-гра. И это не рыба, а печень откормленного гуся, — Саске прервал ход мыслей товарища. — Прости, но как-нибудь в другой раз. Сейчас я совершенно не голоден, да и настроение неподходящее, — досадное выражение лица Наруто вынудило Учиху улыбнуться.       На самом деле ему чертовски наскучили подобные мероприятия и тем более вся эта изысканная еда. Он хорошо помнил те тяжёлые моменты из детства, когда его родители странным образом погибли, и ему со старшим братом приходилось питаться дешевыми продуктами быстрого приготовления. А затем брат по каким-то причинам заметно разбогател и сейчас вообще работает высокопоставленным лицом в правительстве. Ну это, по крайней мере, все, из того что Саске было известно, потому что брат предпочитал замалчивать подробности, и это очень настораживало младшего.        «В другой раз, Саске…» — все, что слышал Учиха на свои просьбы объяснить происходящее. В то же время Итачи всегда был заботлив, внимателен и нежен. Он любил делать дорогие подарки для младшего братика. На семнадцатилетие Саске тот подарил ему квартиру-студию почти в центре Токио. Любого юношу такой подарок привёл бы в неописуемый восторг, но только не Саске. Он считал, что уже сам в состоянии обеспечивать себя, все-таки стезя художника приносила ему немалый заработок.       «— Итачи, тебе не нужно так опекать меня. Ты же знаешь, я сам в состоянии позаботиться о себе, — говорил тогда Саске.       — Это всего лишь подарок к твоему дню рождения. Я уже не могу сделать тебе приятно? — Итачи с теплотой в сердце улыбнулся младшему братишке. Саске всегда чувствовал смятение в душе от улыбки старшего Учихи.       — Но, нии-сан…       — В конце концов, ты всегда сможешь продать ее или подарить дорогому тебе человеку. Я не обижусь», — Итачи всегда оставался таким спокойным и нежным.       Саске прикрыл глаза, останавливая поток воспоминаний в своей голове. Он развязал неудобный хвост, давая волосам возможность принять первоначальный неряшливый вид. Учиха терпеть не мог забранные в хвост волосы, но в данном случае того требовал этикет.       — А тебе так больше идёт, — снова подал голос Наруто.       — Я знаю, — Саске посмотрел на товарища. Они были полными противоположностями друг другу. Пожалуй, их объединяли только взъерошенные прически и полная искренность в своих действиях. Учиха намеренно не желал ни с кем сближаться, таков уж был его мрачный характер. Смерть родителей оставила свой отпечаток в поведении ребёнка, а так же ему просто-напросто было неинтересно общаться с горсткой лицемеров и показушников. Даже люди, чьи художественные интересы были схожи с интересами Саске, всегда оставались в пролёте. Учиха не переносил лицемерие. Все что чувствовал — говорил напрямую, и это все было предельно просто: ему абсолютно плевать на этих людей.       Но все-таки Саске смог подпустить к себе Наруто, хотя он и старался сохранять дистанцию. В отличие от остальных, Наруто искренен. Да, он иногда бывает туповат и нелеп, но это все же лучше, чем натягивать на себя маску лжеца, молящего об общественном одобрении.       Однако Наруто был не так глуп, как казалось Саске. Он смог самостоятельно поступить в одну из лучших полицейских академий страны. Высказывание «сын своего отца» полностью характеризовало Наруто.        Намикадзе Минато являлся опытным и влиятельным следователем Токийской округи, под его контролем находились несколько префектур и районов, а результатом этого являлась низкая преступность на данных территориях. Наруто всегда восхищался отцом. Они часто беседовали о раскрытых и нераскрытых делах, Узумаки и сам интересовался подобной тематикой. Он рыскал в интернете и газетах в поисках интересных и запутанных дел, а как-то раз ему даже удалось раскрыть парочку. Бывало, что Минато и сам прибегал к помощи сына, но это происходило очень редко и осторожно, дабы не вызвать у юноши живой интерес. Намикадзе хорошо знал своего ребёнка. Если тот будет крайне заинтересован, то его уже не остановить. Сам Наруто являлся невероятно общительным парнем, у него немало хороших друзей, c ним было легко найти общий язык. И так уж вышло, что эта энергичная пытливая натура смогла на должном уровне сблизиться с тонкой и загадочной натурой художника.        — Учиха Саске, полагаю, — к юноше подошёл тот самый лицитатор в сюртуке. — Могу я вас попросить пройти со мной за получением денежной суммы за лот и подписанием нескольких важных бумаг? — учтиво проговорил невысокий полный мужчина с забавной родинкой в центре подбородка.       — Разумеется, — Саске кивнул лицитатору и напоследок сказал Наруто: «Если хочешь, можешь подождать меня здесь или пойти уплетать свою любимую фуа-гру в ресторане. Я бы подбросил тебя на машине до дома».       — Во-первых, моя любимая еда — это рамен, даттебайо! Пора бы уже запомнить. А во-вторых, не виляй хвостом, раз хватает денег на покупку крутой тачки, — насупившись, отчеканил Наруто. Саске рассмеялся, а затем жестом показал лицитатору, что они могут идти.       — До встречи, угрюмая рожа! — вслед прокричал Наруто и получил весьма красноречивый ответ в виде среднего пальца.       — Придурок… — улыбаясь, про себя проговорил юноша и все-таки пошёл в последний раз отведать заветную фуа-гру.

***

      Спустя некоторое время Саске, освободившись от своих дел, вышел обратно в зал, все еще полный людей. Он начал выискивать глазами товарища, но того и след простыл. В ресторане его тоже не наблюдалось.       «Ничего удивительного», — вздыхая, подумал про себя Учиха и направился к выходу.       По пути он встретил парочку знакомых лиц и в ответ на их тёплые приветствия отвесил скудное «добрый вечер», а затем и вовсе предпочёл покинуть мероприятие.       Несмотря на тёплую раннюю осень, все погрузилось в густой сумрак. Огни ночного города расстилались по всей округе. Подул прохладный приятный ветерок, словно навевая воспоминания об ушедшем лете. Саске сильно ослабил узел галстука и расстегнул две верхние пуговицы рубашки. Наконец освободившись от душной обстановки и скопища народа, он вдохнул немного свежего воздуха и потихоньку направился к своему новенькому серебристому «Bugatti». Этот автомобиль Саске приобрёл всего полгода назад, когда один известный миллиардер выкупил десяток его картин за очень внушительную сумму. Тот человек назвал Саске ключом, открывающим дверь в новую эпоху жизни изобразительного искусства.       Подойдя ближе, Учиха заметил стоявшего рядом с автомобилем мужчину в фуражке. Тот, заметив юношу, сразу направился к нему:       — Добрый вечер, наконец-то вы подошли…       — Добрый, в чем дело? — с раздражением перебил инспектора Саске.       — Вам известно, что здесь парковка запрещена? За зданием, из которого вы только что вышли, есть специальные парковочные места.       — А вам известно, что КПП на ваши парковочные места неисправен? Я дважды оплатил парковку, но шлагбаум не поднялся, — Учиха был крайне нетерпелив в подобных вопросах. Ему казалось, что такие пустяки отнимают его время и омрачают и без того угрюмое душевное состояние.       — Вы бы могли попросить помощи у контролера, — начал инспектор.       — Ага, который наверняка ушёл отлить, — усмехнулся юноша, — в общем, у меня мало времени, держите, — Саске протянул инспектору пару крупных банкнот. Тот, в свою очередь, сметливо посмотрел на парня, но деньги взял.       — Всего доброго, — протянул он. А Саске сел в оранжевый кожаный салон своего «итальянца», завёл мотор и тронулся с места.       Учиху сразу окутали воспоминания о том, с каким восторженным видом Наруто смотрел на машину. Особенно ему понравился салон.       «Оранжевый! Вот это клево! Блин, Саске, это мой любимый цвет. Может, подаришь ее мне? У тебя все равно денег куча, да и к тому же мой день рождения не за горами!» — шутил Узумаки.       — Ага, губу закатай. Был бы в бордовом цвете — взял бы в бордовом. А заказ ждать дольше», — как всегда в своём привычном духе отвечал Учиха.       В позднее время суток Токио становился более живым. По крайней мере, так казалось Саске. Пробок на дорогах меньше, поэтому можно было ехать на большой скорости и наслаждаться видами современного города. В салоне авто звучала альтернативная музыка. В отличие от Итачи, предпочитавшего классические шедевры и с особым пристрастием относившемуся к произведениям Шопена и Паганини, Саске слушал более современную музыку. В общем, все то, что можно было бренчать на гитаре. Но все же его музыкальная коллекция была колоссальной.        Голову юноши загрузили очередные вопросы, касающиеся его теперешней жизни. Как же так получилось? Почему все обернулось именно таким образом? Парень точно знал, что в его роду никогда не было художников и тем более каких-то творческих личностей. Тот факт, что Итачи можно было назвать неплохим музыкантом, в совершенстве владеющим техникой игры на фортепиано и скрипке, совсем не заботил Саске. Он знал, что брата с детства считали гением, способным на многие выдающиеся вещи. Несмотря на свои музыкальные наклонности, брат по пути творчества не пошёл. Он выбрал дорогу более подходящую для его твёрдого характера. Хотя сам Саске почти никогда не замечал этой самой твердости Итачи по отношению к себе: он всегда был нежен, чуток и внимателен. Так почему же другие отзывались о нем совершенно в противоположном русле?       Юноша никогда не знал подробностей о работе своего аники. Даже когда он пытался самостоятельно все разнюхать, Учиха постоянно натыкался на огромную стену, не пускающую дальше в закрома нужных познаний. Помощь Наруто в данных вопросах тоже оказывалась бесполезной, поэтому последнее время Саске старался не заморачиваться по поводу подобных вопросов. Уж очень он любил брата, а тот всегда был рядом, всегда старался обеспечить его самым лучшим в жизни. В детстве, когда братьям приходилось спать на голых обшарпанных картонках в сырых заброшенных зданиях, Итачи отдавал Саске последнее. Однажды ему удалось раздобыть парочку цветных карандашей и немного листков бумаги, чтобы развлечь маленького плачущего Саске. И младший брат действительно заинтересовался. Итачи заметил, что у «отото» проявляются неплохие художественные навыки, поэтому отвёл малыша к неподалёку живущему художнику в «завязке». В былые времена его картины неплохо ценились, но с течением времени все поменялось, и на смену устаревшим направлениям пришли новые. Итачи не терял надежды пристроить своего братишку хоть в какое-то приемлемое место. Того художника-экспрессиониста звали Орочимару. И он, на удивление старшего брата, согласился помочь мальчику. Сам же Итачи начал чаще убегать по каким-то своим делам. Впрочем, об этом Саске почти ничего не знал. Орочимару был первой ступенью к его художественному становлению.       Они общались и по сей день. Как человеку, разбирающемуся в искусстве, Саске доверял только ему. Советы Орочимару были полезны и часто помогали в трудных ситуациях.       Правда, в последнее время Итачи выступал против их общения.       «Нии-сан, что случилось? Ты же сам нас свёл! Он помогает мне с самого детства! — в тот день Саске повысил голос на брата.       — Мне не нравится твоё частое пребывание у него. Времена младенчества кончились, Саске. Теперь каждый сам за себя. — Отвечал Итачи.       — Каждый сам за себя, говоришь? Тогда от чего же твоя неугомонная гиперопека все ещё не свелась к заветному концу? — вопросы Саске посыпались словно градом с небес, и тогда был первый раз, когда Итачи ничего не смог ответить младшему брату.       Он просто спокойно поднялся с кресла и ушёл.»       Туч не было видно, но все же, откуда ни возьмись, пошёл дождь. Саске терпеть не мог дожди хотя бы потому, что они портили его иглообразную причёску. Но сейчас эта проблема его не волновала. Покупка авто полностью избавила его от необходимости прятаться от дождя.

***

      При выборе подарка Итачи учёл всевозможные прихоти младшего брата, основной из которых, являлось желание собственной неприкосновенности.       Если выражаться точнее, Саске просто не любил современные технологии видеонаблюдения или разного рода слежки. Это полностью противоречило его скрытной, замкнутой натуре. Учиха предпочитал полностью оставаться наедине с самим собою, и произвольное вторжение в собственную личную жизнь сильно тревожило душевное спокойствие. Поэтому Итачи выбрал хорошую квартиру в относительно старой и небольшой постройке, где не были установлены камеры видеонаблюдения.       Поднимаясь по лестнице, Саске почувствовал заметное облегчение после сегодняшнего дня. Ему пришлось как никогда много взаимодействовать с обществом, что удавалось, кстати, с большим трудом. Юноша поднялся на последний этаж, и немного прошёл по окрашенному в приятные, светлые тона коридору. На третьем этаже располагалась только одна квартира Саске. Парень повернул ключ в замочной скважине и прошёл внутрь своего жилища.       В отличии от мягких тёплых тонов коридора, студия Саске была несколько мрачной. Везде царили темно-синие и фиолетовые цвета. Нельзя было сказать, что квартира как-то отличалась богатым интерьером. Скорее, от интерьера осталось лишь одно название. Помещение полностью перевоплотилось в мастерскую художника. Везде стояли изрисованные мольберты или пустые треноги. Саске трудно было назвать неряхой, поэтому на пол он расстелил газеты, на которых покоилось огромное количество различных красок, тюбиков, баночек из-под разбавителей и растворителей, кисточек и прочих художественных принадлежностей. Практически всю мебель в квартире он укрыл прозрачной клеенкой, потому что отмывать от неё еле выводящуюся краску у парня совсем не было желания. Незащищенными от загрязнений оставались только кухня с небольшой барной стойкой и, одиноко стоящая возле окна, кровать, которая выглядела как огромный матрас в виде темного, из-за постельного белья, квадрата.       На стене, перпендикулярной к выходу, юноша развесил свою небольшую коллекцию акустических и электронных гитар. На некоторых он играл сам, некоторые существовали просто как раритет. Так же у Саске имелась неплохая аудиосистема. Четыре массивные колонки были установлены в разных точках студии, а сам проигрыватель находился возле барной стойки.       Из всех искусно отделанных кистью художника полотен, в центре квартиры располагалось только одно полотно, занавешенное плотной белой простыней. Человеку, зашедшему в жилище Саске, подобное зрелище показалось бы весьма странным и сразу же бросилось бы в глаза. И мало кто знал, что подобным жестом Учиха обозначил незавершённость произведения, которое пока ещё было рано выставлять на обозрение зрителю. Самому Саске подобные действия доставляли некоторые удобства в работе. С каждым разом, обнажая полотно, он мог с новым взглядом лицезреть картину. Парню было важно видеть свою работу под новым, непривычным для него углом. Поэтому сейчас, как и прежде, Саске стоял пред покрытым мольбертом, собираясь с мыслями. Этот процесс погружения в глубины собственного сознания был настолько привычен, что считался полностью неизбежным. Чтобы сотворить что-либо, Саске всегда копался в голове и сердце, дабы понять, что действительно тревожило его в данный период времени, и что бы он хотел изобразить на шершавом, практически белом холсте.       Резким движением руки Саске стащил простынь с картины. И это значило лишь одно — пелена, сдерживающая эмоции и чувства, была сорвана ровно так же, как и была сорвана простыня, плотно прикрывающая творение художника. О чем думал, написав такое? Что творилось в его голове? Саске сам не знал ответы на эти вопросы. Но одно он знал точно — это важно, и это то, что не позволяет ему жить спокойно. То, что скрепило его с невидимыми нитями, которые заставляют двигаться в определённом направлении, словно марионетку. Но чего ему не хватало? Казалось бы, в столь раннем возрасте он располагал всем: общественным признанием, деньгами, любимой профессией, вниманием. Но что-то все равно было не так. «Это напускное…» — говорил Саске сам себе. И «это» поселилось глубоко в душе, терзало и пускало кровь из всего ее существа.       Учиха все пристальнее вглядывался в полотно. Карандашный набросок, кое-где уже обрамлённый красками, мог оставить у смотрящих не самые лучшие впечатления. Но Саске было плевать. Это не на продажу и не для выставок. Это и есть он. На холсте был изображён болезненно худой молодой человек с чёрной, плотной повязкой на глазах. Своим видом он чем-то напоминал Саске. Картинный юноша был обезображен ужасной гримасой отчаяния и боли. По лицу стекали крупные капли слез, но в то же время всему этому противоречил безумный оскал сумасшедшего зверя, готового впиться в чью-нибудь глотку. Юноша, сгорбившись сидел на коленях в сырой земле, а туловище было опущено к мёртвой гниющей плоти, в которой яростно копошились руки нарисованного персонажа. Они разрывали плоть, в поисках чего-то очень важного, и сам художник не понимал, чего именно. Юноша своими руками проделал огромную дыру в уже мертвом организме. Рядом с трупом была разворочена земля. И создавалось впечатление, что персонаж сам не сознавал своих действий. Он слепо копал, искал… и не находил. И его попытки были тщетны. Чем больше он углублялся в мертвую плоть, тем сильнее его руки и тело покрывались чёрной подкожной грязью. Картина как будто кричала «чем дальше ты зайдешь, тем чернее и безобразнее станет твоя личина». Самым странным во всем произведении являлось то, что у трупа не было лица. Скорее даже головы. При помощи легких небрежных штрихов туловище начиналось с шеи. Незавершённость картины? Нет… Саске не знал, кто это. Ему не приходило в голову, кто мог быть жертвой таких зверств. Поэтому рисунок просто обрывался.       Учиха взял в руки кисть. Затем он начал смешивать тёмные цвета красок, для проработки второго плана, на котором должен был быть изображён пейзаж. Внезапно в голову Саске, словно пулей, выстрелила мысль о ненормальности происходящего. Его дыхание резко участилось, а глаза заметались по всей квартире. И Учиха, выбросив кисть, нервно произнёс: — Да что я вообще творю? — Саске дрожащей рукой подобрал простынь с пола и небрежно набросил на полотно. В его арсенале уже присутствовали подобного рода картины, но все это было нарисовано либо на заказ, либо в порыве злости. И то они не наводили подобный ужас. Саске попытался успокоится и прийти в норму. Но у него плохо получалось, поэтому он метнулся к телефону, чтобы позвонить старшему брату. Только рядом с Итачи Саске ощущал себя полностью защищённым. И только Итачи являлся абсолютным авторитетом для младшего Учихи. Саске сам не понимал, почему. Он так чувствовал. Пару раз ему довелось увидеть, как брат контактирует с другими людьми, решает дела и как ставит самого себя в обществе. Сильный характер, спокойствие и непоколебимость духа, тотальный контроль за происходящим — вот, что восхищало Саске в брате. Но ещё больше его восхищала удивительная способность Итачи всегда находить нужные слова. Он мог каким-то магическим способом воздействовать на людей. В самые тяжёлые моменты Саске успокаивался благодаря тёплому, низкому и бархатистому голосу брата, благодаря его нежному, ласковому взгляду. Благодаря точно подобранным словам. И именно это сейчас нужно было младшему Учихе. Поэтому он принялся искать номер Итачи в своём телефоне. Далеко ходить не пришлось.       Его номер был помечен значком «избранные». Саске нажал на иконку вызова, и через несколько секунд последовали неприятные гудки.       — Ну же… — Послышался недовольный возглас. Телефонные гудки все никак не желали сменяться на голос Итачи, и это выводило Саске из себя. Ответа на звонок не следовало уже порядка двадцати секунд. Странно. Чтобы хоть как-то скрасить ожидание и утихомирить нарастающее раздражение, Учиха начал играть с карандашом, катая его по барному столику. — Да что такое? — парень пропустил ещё пару гудков и уже собрался сбросить вызов, как на другом конце провода все же удосужились поднять трубку:       — Привет, Саске…       — Почему ты так долго отвечаешь? — перебил брата Учиха.       — прости, я был в ванной. — Виноватая интонация Итачи заставила Саске сбавить обороты. Голос брата был всегда спокойным. Безмятежным. Красивым. Он не был суровым по отношению к Саске, поэтому младший брат всегда чувствовал в нем доброжелательность.       Но что, если это была лишь маска? Пыль, пущенная в глаза, дабы скрыть сакральное? Завеса, скрывающая истину…       Ведь вместо времяпровождения в ванной Старший Учиха сейчас сидел на чёрном кожаном диване в комнате, смутно напоминающей кабинет, в окружении ещё несколько человек.       — Как прошёл сегодняшний аукцион? — снова начал старший брат.       — Ничего особенного. Все, как всегда. Все раскупили, все продали. Теперь я могу купить себе малиновые штаны. — Послышался неловкий смешок, больше напоминающий попытку скрыть отчаяние. Саске пытался шутить. Но его нервное состояние всячески выдавало его с потрохами.       — Ты чем-то обеспокоен?       — В последнее время я обеспокоен тем, что происходит вокруг меня. Действительно ли все идёт так как нужно? Это словно случайная ошибка в сюжетной линии книги какого-нибудь писателя.       Итачи выждал небольшую паузу, прежде чем ответить. Слова Саске заставили его задуматься. С прищуром старший брат оглядел комнату, в которой находился и тяжело вздохнул, будто хотел ответить на эти вопросы самому себе:       — Ставить под сомнения жизненные ориентиры — нормально. В этом мире нет ничего абсолютного. — Тихо произнёс старший Учиха: — Но реальность бывает жестокой. И пока все не станет лучше, некоторые люди заменяют ее приятной иллюзией.       — Что? Нии-сан, я не понимаю. — Саске оставил в покое карандаш и устремил свой взгляд куда-то в стену, пытаясь обдумать слова брата.       — Ты пытаешься разобраться живешь ли ты в иллюзии или же находишься в реальности. Я с уверенностью могу тебя заверить, что все хорошо. Я позабочусь об этом. Такие творческие и тонкие натуры как ты всегда подвержены некому анализу существующей действительности. Вам свойственно переживать и чувствовать. И именно это делает ваши творения такими необычными. Не будь этого, то созданное легко можно было назвать посредственностью. — Слова Итачи помогли Саске немного успокоится. Это всего лишь очередные переживания, созданные на почве сегодняшнего, активно проведённого, дня. «Я просто сравниваю себя с Наруто.» — Думал Саске. — «Он живет в обычных условиях, обычной жизнью, но ему не пришлось пройти через то, что прошли мы с братом. Поэтому все сложилось, по справедливости.»       — Нии-сан, я просто хочу, чтобы мы были рядом друг с другом. — Ничто не обжигает сильнее чем искренние слова, затрагивающие сущности двоих, связанных крепкими узами, душ. Итачи почувствовал смятение и тяжесть в сердце. Пульс участился. Он решил ничего не отвечать. Просто промолчать, потому что так будет лучше.       — Ты сильно устаёшь на работе? — Саске решил проявить заботу, вгоняя Итачи в ещё более затруднительное положение. Но старший Учиха имел превосходный талант выбираться из любых трудностей с необычайным мастерством:       — Нет, сегодня просто было очередное собрание. — Легкий ответ и уверенный тон — все, что нужно для того, чтобы развеять тяжелую атмосферу.       — Я хочу попить чаю. Давай попьём чай?       — Саске, ты же знаешь, что я не смогу приехать прямо сейчас…       — Не нужно. Просто налей себе чай. — Итачи замолчал для создания видимости приготовления чая. Как бы там ни было ситуация сложилась напряженная и Итачи прекрасно понимал это. Позвякивание металла в комнате и трение небольших щёток об какую-то поверхность немного начинали раздражать старшего Учиху, но делать замечание источнику этих самых звуков он пока не собирался.       — Налил.— Наконец, произнёс он.       — Отлично, я тоже. Теперь мы можем выпить чаю. — Снова последовало недолгое молчание. Саске сделал пару глотков: — Получилось весьма неплохо, нии-сан. Надеюсь, у тебя тоже.       — В заваривании чая не нужно обладать особым мастерством.       — Ну-ну, я пробовал разный чай. И могу тебе сказать, что это одна из самых важных составляющих качественного чая. — Саске тихонько усмехнулся.       — А я погляжу, ты стал чайным ценителем.       — Все приходит со временем. — Наконец, на лице Саске появилась легкая, но светлая улыбка. — Я хочу, чтобы ты приехал как-нибудь посмотреть мои картины.       — Я попытаюсь выкроить время для тебя, но ничего не обещаю.       — Ага вот оно самое. Давай скажи это «в другой раз, Саске.» — Юноша насупился и это стало заметно в его интонациях. Итачи сдержано рассмеялся и тихо произнёс:       — Прости, Саске, в другой раз… — Он сбросил трубку, не дав маленькому братику лишний раз возмутиться. Ну что за жестокая натура?! Итачи убрал телефон в карман своего чёрного пиджака. В какой-то момент его взгляд стал холодным и отстранённым и от того человека, говорившего несколько секунд назад по телефону, не осталось ни следа.       Люди в той самой комнате наконец смогли выдохнуть и начать свободно взаимодействовать друг с другом.       — Вы говорили со своим младшим братом, Итачи-сан? — за небольшим деревянным письменным столом сидел огромный человек под два метра ростом и перебирал какие-то бумаги. Его кожа была бледной и, казалось, что она отливала каким-то светло-голубым оттенком. Он был коротко подстрижен, а виски выбриты. Тёмная водолазка облегала его накаченное тело. Человек поднял голову и посмотрел своими маленькими глазами на Итачи. Тот в свою очередь не повернул и головы в его сторону, а лишь произнёс:       — Да, но это сейчас не так важно. Ты закончил, Кисаме? — человек, которого назвали Кисаме, опустил голову и снова устремил свой взгляд на бумаги:       — Почти закончил, Итачи-сан. — Быстро ответил он. Учиха снова полез в карман своего пиджака и достал оттуда металлическую упаковку из-под сигарет. Открыв ее, Итачи выбрал одну и вставил в рот, а затем принялся снова рыскать в кармане в поисках зажигалки.       — Вам одолжить зажигалку? — свой голос подал тот самый источник раздражающих звуков металла. Он тоже выглядел весьма крупно, но не превосходил в размерах Кисаме. Его темно коричневые волосы были небрежно собраны в пучок. Руки полностью покрыты темными татуировками, а глаза залиты чёрной краской. Итачи легонько кивнул ему головой в знак согласия, и он кинул зажигалку в сторону Учихи. Мужчина одной рукой поймал желаемый предмет и наконец смог поджечь сигарету. Он прикрыл глаза, запрокинул голову и наконец закурил.       — Слышь, Какузу! Ты бы тер эту долбанную пушку побыстрее. Задолбал со своим побрякиванием!       — Завались, Хидан. Если хочешь качественно выполнять работу, нужно следить за оружием. — Какузу оглядел своими чёрными глазами так называемого Хидана. А тот в свою очередь начал звучно хохотать.       — Да сдалась мне эта пушка. Я ножи предпочитаю. Так хотя бы в полной мере можно прочувствовать человеческую плоть на грани смерти, а вообще, так удобнее проводить ритуал для моего Бога Джашина!       — Конченный ты клоун, нет никакого Джашина. Ты вбухал дохера бабла в предметы поклонения этому несуществующему идолу. Ты вообще в курсах куда с пользой деньги вкладываются? — Какузу начал активнее начищать дуло крупнокалиберной винтовки.       — Сам ты клоун! Ты нахера рот свой татуировками забил? — Хидан повысил тон. — Надеюсь, Джашин заберёт мою жизнь, если, упаси господь, я стану такой же капиталистической сучкой как ты.       — А давай твою секту коммерцианализируем? Хотя бы какая-то польза будет. Может, найдём таких же пришибленных. Авось заработаем и откроем булочную… с пончиками. — Сострил Какузу, а вот Хидана такая шутка заставила понервничать.       — Да зашей уже своё продажное потребительское очко к чёртовой матери! — Хидан встал с небольшого коричневого кресла и направился прямиком к Какузу.       — Заткнитесь вы оба! — раздался недовольный и протяжный голос Кисаме. — Никто не хочет торчать тут до ночи, поэтому делайте молча свои дела! — Хидан по старинке уже хотел было возразить, но Итачи потушил сигарету об пепельницу, встал с дивана, поправил пиджак и властно произнёс:       — Какузу, собери и заряди винтовку. Нужно будет снять одну вертушку. Я дам нужные указания.       — Я вас понял. — Покорно ответил тот. — Но это ведь не входило в наши планы…       — Теперь входит. — Коротко отчеканил Итачи и вышел из кабинета.

***

      Ещё пару минут Саске просто глядел на дисплей телефона. А на его лице безмятежно красовалась легкая улыбка. Глубоко в душе он был точно уверен, что в ближайшее время нии-сан обязательно навестит его.       Итачи приходил редко, и исключительно по ночам. Причиной этого, по мнению Саске, являлись принципы и работа старшего Учихи. В голове юноши эхом прозвучали слова старшего брата, которые однажды он произнёс в один из своих ночных визитов:       » Я люблю ночь. — Говорил Итачи. — Лишь ночь я готов отдавать тем, кто мне дорог. В это время я могу быть собою. И мне бы хотелось, чтобы ты видел меня настоящим, Саске…» — А потом и сам Саске полюбил ночь. Он любил её как Психея любила Эроса. Он жертвовал своими силами, как Дидона жертвовала своей жизнью ради Энея. Он ждал ее, ждал как пришествие некого совершенного чуда. И ему было неведомо знание о том, что любовь к ночи лишь следствие любви к собственному брату. Только ночь открывала им двери сокровенного таинства, позволяла вести приятные беседы, оставаться наедине. Она была для них единственным проводником, словно небольшая трещина в стене, разделяющей дома влюблённых Пирама и Фисбы.       Саске подошёл к окну, распахнул настежь форточку и вдохнул полной грудью прохладный, свежий, немного сырой после прошедшего дождя воздух. Взгляд юноши устремился далеко в небо. Разглядывая многочисленные звёзды, он произнёс:       — Я буду ждать тебя лишь мгновение и целую вечность, нии-сан….