Кто позволил себе эту дьявольскую шутку? Схватить его и сорвать с него маску, чтобы мы знали, кого нам поутру повесить на крепостной стене! Э. А. По
Наруто вернулся домой где-то за полночь, потому что, в отличие от Саске, располагающего всеми прелестями материальных благ, одним из которых являлась машина, Узумаки потратил более часа на дорогу, добираясь своим ходом, при этом прибегая к помощи общественного транспорта. Находясь в прихожей, он принялся лениво развязывать шнурки на потрепанных и пропахнувших едким дорожным смогом «адиках». Голова гудела от натиска негативных мыслей, поселившихся в ней. После конфликта с Учихой настроение было в буквальном смысле на нуле. Они ссорились и раньше, но этот случай заставил Наруто значительно понервничать. Саске почти всегда был горделивым, высокомерным, в какой-то степени даже раздражающим своей заносчивой апатичностью. И Наруто просто свыкся с подобными особенностями характера товарища, но сейчас дела обстояли совсем по-другому. Первый раз ему довелось увидеть в этих черных глазах, которые обычно не выражали ничего, кроме привычного холодного безразличия, волнение и тревогу. Вывести Саске из себя казалось абсолютно невозможным, ибо для этого требовалось приложить немало усилий, потому что Учихе было просто плевать на все происходящее вокруг него. Наруто терзал себя вопросом: под воздействием каких эмоциональных переживаний находился юноша, что был готов лезть в драку? Это совсем не было похоже на Саске. К решению любой проблемы он предпочитал подходить максимально рационально. Прежде чем сделать, он сначала обдумывал, а потом четко действовал. Наконец стянув со ступней запылившиеся кроссовки, Наруто почувствовал, как в нос ударил запах горелого мяса и смеси каких-то овощей. Парень устало выдохнул: «Ясно, отец уже дома. Ещё бы, в такое-то время», — проводя ладонью по лбу, думал Узумаки. Он не спеша заполз на кухню и устало плюхнулся на стул. — Здравствуй, сынок! — несмотря на неудачно приготовленный ужин, Минато был в хорошем расположении духа. Он поприветствовал юношу, кладя свою большую сильную ладонь на голову парня, попутно лохмача его и без того взъерошенные волосы. — Ага. Привет, — Наруто удручённо взглянул на поставленную перед ним тарелку пережаренного мяса и овощного рагу, которое благополучно превратилось в угли. Затем он с сочувствием взглянул на отца. — Да-да, я знаю, что ты хочешь сказать. Повар из меня такой себе, — мужчина только улыбался и разводил руками. — Конечно, я все понимаю. Когда тебе учиться готовить, если ты целыми днями пропадаешь на работе, — Узумаки потянулся к упаковке влажных салфеток, чтобы протереть руки, ибо мыть их ему было совершенно лень. — Ну прости меня, сынок. Стараюсь делать все, что в моих силах. Сегодня я почти не устал, поэтому решил в коем-то веке накормить своего единственного ребёнка. Не все же время тебе у плиты вертеться. А Наруто был и не против повертеться у плиты, если знал, что после этого ему удастся нормально поесть. Отца обижать тоже не хотелось, поэтому, отломив небольшой кусочек куриной ножки, парень терпеливо отправил его в рот. — Спасибо. Вкусно, — еле сглотнув, проговорил Узумаки. Минато старался по возможности общаться с сыном и поддерживать положительный контакт, интересуясь его жизнью, учебой. В общем, выполнял все предписанные хорошим родителям функции, поэтому от него не укрылись разочарованные и негативные настроения юноши. — Ну, теперь рассказывай, что случилось? — мужчина поставил стул и сел напротив Наруто, подперев голову обеими руками, сложенными в замок у подбородка. Несмотря на различные сложности, отцу и сыну удалось выстроить между собой отличные доверительные отношения, поэтому Наруто решил особо не шифроваться. — Я поругался с Саске. — Вот как, — будто ожидая продолжения, Минато склонил голову на бок и продолжал сверлить сына взглядом. — Он начал странно себя вести. Короче, променял меня на бабу! — Наруто сам удивился от высказанных слов, ведь у Саске никогда не было отношений с девушками. Более того, он просто не подпускал их к себе, словно ограждаясь высокой кирпичной стеной и подкрепляя всю конструкцию кованным забором. Но по-другому охарактеризовать действия Учихи Наруто не мог, ведь подобное поведение обычно присуще тем, кто наконец вкушает долгожданный плод первой любви и вступает в отношения. Неожиданно для себя, Узумаки услышал заразительный хохот отца. — Ну, нашёл о чем переживать. В вашем возрасте это совершенно нормально. Я тоже бегал за твоей мамой, как ошпаренный, и никакие друзья меня в тот момент не интересовали. — Ага, только я его девку и не видел вовсе, зато на какие-то телефонные звонки он сразу же отвечает. Вскакивает с места и бежит по первому зову. Другие девушки даже возможности притронуться к нему не имеют, — активно жестикулируя руками, Наруто перечислял все «симптомы» Учихи. И ему становилось не по себе от того, что все эти так называемые «симптомы» адресовались в сторону старшего брата Саске. — Не волнуйся, все будет хорошо. Тем более, он же художник. Творческие натуры и все такое… сам понимаешь. Для нас они всегда остаются загадкой, — мужчина перестал улыбаться и сделал серьёзное выражение лица, — но если ты сгоряча наговорил ему всяких гадостей, то советую извиниться. Наруто пожевал мясо ещё несколько минут, а затем вышел из кухни, влетая в собственную комнату и заваливаясь на мягкую просторную кровать. Он решил, что ему необходимо переварить весь диалог с отцом и вынести из этого правильные выводы. Комната юноши полностью олицетворяла его бурный солнечный характер. Тёплые яркие тона, в которых, само собой, превалировал оранжевый оттенок, присутствовали во всех предметах интерьера. Яркие обои, яркая мебель, яркое постельное белье. Несмотря на пристрастие юнца ко всем оттенкам оранжевого и красного, комната была отделана хоть и просто, но со вкусом. На стенах висело несколько постеров с иностранными лозунгами по типу: «Не позволяй тьме проникнуть в твоё сердце!», «Помогай своим товарищам!», «Неуклонно следуй за мечтой». И Наруто следовал. Следовал предписанным у себя в голове канонам. Он зарылся лицом в подушку, зажимая уши ладонями и создавая иллюзию изоляции от внешних раздражителей. Снова извиняться первым не хотелось от слова совсем. Но, судя по всему, другого исхода и быть не могло, потому что Саске просто не сможет взять и засунуть свою гордость себе в задницу. Наруто не собирался терять хорошего друга, с которым можно было вести честные и искренние беседы, который, несмотря на всю свою хамоватую сущность, притягивал к себе, взращивая желание находиться с ним рядом все больше и больше. Но с каждым разом Узумаки чувствовал, как Саске отдаляется, как между ними возводится непреодолимая стена, и как Саске холодеет. И в то же время в нем затаилось что-то трепетно тёплое, похожее на томительную влюблённость. А может, она и вовсе переросла в любовь. Но к кому? Перебирая воспоминания о проведённых минутах вместе с Учихой, Наруто понимал, что ответ на этот вопрос лежал практически на поверхности, и он до головокружения пугал юношу. — Нет-нет-нет! Такого просто не может быть, — Узумаки вцепился руками в подушку, сминая ее до небольших размеров. — К старшему брату? Вы что, серьёзно? Мозг Наруто автоматически начал воспроизводить прошедшие картины из жизни, где Саске говорит об Итачи с таким упоением и наслаждением, где восхищается им, желает равняться и мечтает быть ближе. — Это я просто накручиваю, вот сто пудов накручиваю. Это потому что Хината совсем недавно призналась в своих чувствах, и я ей признался. Теперь мы вместе, и в моей башке тупо застряла эта любовная хрень, — парень перевернулся на спину, разглядывая белый однотонный потолок. — Это обыкновенная братская любовь. Они вместе через столько дерьма прошли, неудивительно, что у Саске такие чувства. Совместное дерьмо сближает. Наверняка его брат очень крут. У меня никогда не было брата, и оттого я ни черта в этом не секу, — успокоить самого себя было самым выгодным решением из всех возможных, поэтому Наруто быстро набросал смс Саске: «Надеюсь, ты там перестал дуться и капризничать, как девчонка в период пубертата. Сорян, я реально погорячился. Просто расстроился, что пропускные в клуб прогорели. Но ты мне дороже любого клубешника, Саске. Так что, правда… прости меня.», — затем поспешил отправить, пока навязчивые думы вновь не начали терзать его светлую головушку. «Теперь все точно будет хорошо. Я же извинился, значит, Саске простит меня», — с этими эгоистичными мыслями Наруто сам не заметил, как заснул на своей цветастой кровати и проспал до самого утра.***
Сил больше не осталось. Тело с каждой секундой становилось все тяжелее, а конечности обмякли, сделавшись истощенно ватными. В голове чувствовалась сильная пульсация вен, и нос по-неприятному заложило. Ощущалась только мощнейшая эмоциональная мясорубка. Саске уложил свое изможденное туловище на фортепианные клавиши. Лишь изредка, когда юноше было необходимо изменить положение головы, они издавали безжалостные музыкальные звуки. Тот самый рояль, к которому прикасались руки Итачи, на котором играли великолепные, пронзающие своей чувственностью, произведения, хотелось уничтожить, сжечь, испепелить. Но в то же время Саске, запершись в этой комнате рядом с инструментом, считал, что здесь ему станет легче. А легче вовсе не становилось. Почему он столь сильно жаждет внимания Итачи? Почему он так болезненно реагирует на его слова и действия? Откуда в нем поселилась эта эмоциональная нестабильность? Старший брат был единственным дорогим человеком в жизни Саске. Может, были и другие, но Итачи затмевал всех своим толиким существом. На него всегда хотелось равняться, превзойти его гениальность или хотя бы соответствовать ей. Но, как ни старался, Саске всегда оказывался позади. Ему не позволялось рисковать, действовать. За него всегда все решал Итачи, потому что считал, что так будет лучше и безопаснее. Саске казалось, будто он сам подобие какого-нибудь тамагочи, за которым нужно ухаживать и следить, обустраивать дальнейшую комфортную жизнь. А когда ему хотелось выразить свои чувства или эмоции, его просто обрывали, не давая даже малейшей возможности высказаться. Юноша чувствовал слабость и собственную неполноценность. И сколько ему не кричали о его превосходстве и талантах, Саске категорично отказывался в это верить. — Ты же хотел меня научить… — Саске выпрямился и подавленно взглянул на клавиши инструмента. Затем он притронулся пальцем к одной из них и тихонечко надавил. В комнате раздался пустой прямолинейный звук, не несущий в себе совершенно никаких чувств. — Так и не научил… Младший Учиха отчетливо помнил, как пообещал самому себе минимизировать и без того скудное общение с Итачи. «С меня хватит!» — думал он, решаясь на самостоятельную жизнь без участия брата. И как же он ошибался, ведь в следующий момент в доме раздались звуки отпирающейся двери. Саске был уверен, что закрыл ее на замок, и ни у кого, кроме него самого, ключей не имелось. Первая мысль, промелькнувшая в голове, была о ворах, поэтому парень вооружился разобранной треногой. После всей эмоциональной взбучки руки еще дрожали, а тело не желало слушаться. Саске тихо подкрался к двери, вцепившись в деревяшку, и осторожно высунул полголовы из дверного проема. Увиденное заставило его выпустить импровизированное оружие из рук, и оно с грохотом упало на пол. — Какого черта! — Саске полностью вышел из комнаты, а в его глазах отражалась обида и злость. — А… мелкий… еще не спишь, — незваным гостем оказался Итачи, который, пошатываясь, пытался повесить свое пальто на крючок, прибитый к стене. — Там уже светать скоро начнет. — Как ты вошел сюда? — голос дрожал и уже вот-вот был готов сорваться на крик. — У меня есть ключи, — Итачи показательно повертел в руках связку ключей, улыбаясь и передразнивая Саске. Все обещанные самому себе слова, все клятвы — все с треском разбилось в одночасье. Младший Учиха все ближе и ближе подходил к осознанию того, что у него нет ничего своего. Итачи с наглостью врывался в его личное пространство, уничтожал немногочисленные способы уединения и возможности скрыться. Он знал все. Он никогда не оставит Саске и не предоставит его самому себе. Юноша отвернулся, снова ощущая такое привычное чувство собственной слабости. Он закрыл глаза и прислонился рукой к стене. Вдруг Саске почувствовал, как сильные руки обнимают его за талию. От неожиданности он перестал дышать. Все тело задеревенело, а пульс участился настолько сильно, что Итачи, почувствовав это, невольно закусил нижнюю губу и уложил свою голову Учихе на плечо. — Саске, ты у меня уже такой взрослый. Парень сморщился от запаха смесей различной алкогольной продукции. Никогда прежде он не видел брата в подобном состоянии. Чтобы напиться до такой степени должно было произойти что-то поистине весомое. И что значили эти слова? Смятение в груди с каждым разом нарастало все сильней. — У тебя была женщина, да? — в следующий момент перед его лицом, на указательном пальце Итачи, болтался ажурный бюстгальтер. Саске смущенно отвел глаза, и на его бледной коже возник пунцовый румянец. Долбанная Карин оставляет свои вещи там, где этого делать не следует! — Нет. Ничего не было. Я просто рисовал, и натурщица забыла его у меня, — младший Учиха пытался оправдаться. И как же его сбивала с толку покоящаяся на талии рука Итачи. А тот, в свою очередь, приобнял Саске еще сильнее. — Как же? — юноша ощутил слова и дыхание брата у самого уха. — Ты что, был настолько плох, что она поспешила убежать от тебя, второпях забыв свое нижнее белье? — казалось, что брат напрочь забыл о всех гранях дозволенного, находясь с Саске настолько близко. — Нет! — взвизгнул младший Учиха, вырываясь из крепких объятий нии-сана. Итачи игриво улыбнулся и с явным азартом взглянул на покрасневшего, словно переспелый помидор, Саске. — Научить тебя, что ли… — он сделал один шаг навстречу. — Н…н…не надо… — юноша попятился назад и, не заметив лежащую под ногами пустую банку из-под краски, запнулся об нее и грохнулся на пол. Итачи глухо засмеялся, наблюдая за смущенным и неуклюжим Саске. «Ни один человек в здравом уме никогда не поступит так с младшим братом», — парень быстро поднялся и с шумом убежал в ванную комнату, заперев дверь на щеколду. — Да больно нужен ты мне, — Саске услышал слова Итачи, произнесенные ему вслед. — У тебя даже сисек нет! — А тебе только сиськи и подавай. На самого человека и чувства тебе же попросту плевать, — пробурчал младший Учиха, забираясь в пустую ванну и усаживаясь в ней, обхватив колени руками. Обычные провокационные действия, которые Итачи воспринимал всего лишь за шутку, смогли глубоко задеть Саске, потому что он принимал все за чистую монету. На мгновение парень поверил, что брат испытывает к нему чувство близости. Это пугало и радовало одновременно. Глаза Саске суетливо забегали по ванной комнате, ища на чем можно было остановить свой взгляд и прийти в стабильное состояние. «Даже если бы это было и так, вряд ли я бы смог ответить взаимностью. Это как минимум ненормально.» Критерии «нормальности» уже давно стёрлись в сознании Итачи, но вот Саске все ещё был подвержен сложившимся общественным устоям. Где-то в глубине души он осознавал, что чувствует, но разум всячески отказывался это принимать. «Да и смысл думать о подобных вещах, ведь у меня нет долбанных сисек, а Итачи, скорее всего, трахает по пятьдесят сисястых баб на дню. Конечно, больно я ему нужен!» Юноша ещё сильнее сжал руками свои ноги и уткнулся лицом в колени. В комнате слышались неуклюжие копошения старшего Учихи. Вероятнее всего, он пытался перекусить и улечься спать. Саске раздраженно цыкнул и судорожно потянулся к крану над раковиной, чтобы пустить сильную струю воды. Только бы не слышать Итачи. Он просидел в ванной около сорока минут, пока не понял, что в доме стало тихо, а возня брата полностью прекратилась. Саске осторожно выполз из ванной комнаты и начал тихонько пробираться к собственной кровати, потому что физиология его организма настойчиво требовала сна. Да и для Саске это являлось очередным способом забыться. Но, к сожалению, его грёзы оказались несбыточными, потому что кровать была нагло занята никем иным, как Итачи Учихой. — В чистую постель в своих грязных ботинках! — невольно проворчал парень. Так как Саске напрочь не переносил любые нарушения собственной гигиены, он потянулся к ногам брата, впоследствии стаскивая обувь с его ступней. И что-то заставило младшего Учиху зайти дальше, так что в следующий момент он пытался стянуть неудобный пиджак с плеч Итачи и обеспечить тем самым более-менее комфортный сон. — Так будет намного удобнее, — устало протянул юноша, усаживаясь рядом с вальяжно разложившимся на спине старшим братом. Он вглядывался в его красивые черты лица, восхищался чистотой и белизной гладкой кожи, рассматривал прекрасные сомкнутые глаза с большим количеством длинных пушистых ресниц, что было вовсе не характерно для мужчины. Его странные, как выражался Саске, «подглазины» плавно оттеняли выраженные скулы. И, несмотря на все это изящество, оно не умаляло его благородной маскулинности, в которой чувствовалась жесткость и твёрдая мужская стать. Саске всегда удивлялся, как внешность Итачи смогла совместить в себе эти две составляющие. Немного погодя, юноша начал понимать, что им овладевает сумасшедшее любопытство. Ему жутко захотелось посмотреть, прикоснуться и почувствовать, поэтому Саске подсел к брату настолько близко, что смог заново ощутить его опьяненное дыхание. Но в этот раз оно вовсе не оттолкнуло младшего Учиху, а наоборот, вселило уверенность в предстоящие действия. «Только бы не проснулся, только бы не проснулся…» Сумбурные мысли витали бурным потоком в затуманенной голове, и парень был больше не в силах сдерживать своё влечение. Чувство слишком глубоко, чтобы его можно было обуздать. Словно он сам был пьян. Опьянен до одури собственным братом. Дрожащими руками Саске потянулся к верхней пуговице белоснежной рубашки брата. Он ужасно боялся и нервничал. Пульсация в голове становилась настолько сильной, что казалось, будто сейчас какой-нибудь один тромб обязательно лопнет. Юноша ощущал дикий жар в своём организме, а живот неприятно стянуло. Он осторожно расстегнул первую пуговицу, и ему открылся вид на длинную жилистую шею. С каждым разом дыхание Саске заметно учащалось, а затем и сбилось вовсе. Ему до жути хотелось быть ближе к Итачи, чтобы тот овладел им всецело и полностью. Поэтому его руки потянулись ко второй, затем к третьей и четвёртой пуговице. Саске смог бы насладиться лицезрением прекрасного натренированного и рельефного тела, если бы его внимание не привлек ужасный стягивающий шрам, переходящий от плеча к середине грудной клетки, а также несколько маленьких шрамов, напоминающих ранения от пуль. Саске не приходило в голову, где брат мог получить такие страшные увечья, от него явно что-то скрывали. Ему нагло врали и водили за нос. Юношу сковало чувство пугающей неизвестности. Будто он был никем в этой жизни, будто не имел права знать правду. К горлу подступил неприятный комок, а руки трепетно очерчивали форму шрамов Итачи. «Нии-сан, кто я для тебя? Разве я не заслужил хотя бы чуточку искренности и правды? Я не хочу лживой любви и переизбытка заботы. Я хочу быть рядом с тобой» Ах, как же была сильна та боль, спровоцированная хищной хваткой Итачи, вцепившегося в кисти рук Саске. В ту же секунду юноша оказался прижатым между кроватью и нависающим телом брата. — Что ты только что делал? — алеющие мрачные глаза впивались взглядом в перепуганное лицо младшего Учихи. Он попытался шевельнуться, но все было бесполезно, потому что брат значительно превосходил его в физической силе. — Н…ничего, — Саске поморщился от нарастающей боли. — Правда, что ли? — Итачи обратил внимание на свою распахнутую рубашку, — а мне показалось, что ты все-таки что-то вытворял. — Я просто хотел обеспечить тебе комфортный сон. Тяжелая энергетика старшего Учихи надавливала на Саске с такой дичайшей силой, что тот чувствовал себя ненужным спрессованным материалом. — Сон, значит… — Итачи облизал свои пересохшие с похмелья губы. Несмотря на внешнюю ясность сознания, он оставался в дико нетрезвом состоянии. Юноша отвёл голову в сторону, стараясь избегать прямого зрительного контакта с братом. Итачи наклонился к нему почти вплотную, и парень застыл, почувствовав раскаленное обжигающее дыхание на собственной шее. — Саске… — старший Учиха прикоснулся губами к ушной раковине своего «отото», — я же говорил тебе прекратить врать мне. Почему ты такой непослушный? — медленно и вкрадчиво, соизмеряя каждую нотку собственной интонации, Итачи растягивал предложения. Он провёл носом по правой стороне челюсти юноши и ещё сильнее сжал его руки. Он обезумел от любви, слишком голоден, но сдержан. — Нии-сан, мне больно, — по щеке Саске беззвучно стекла одинокая слеза, и он чувствовал, как кровь переставала поступать к ладоням, и те заметно охладели. «Разве не этого ты хотел, придурок? Ты сам виноват! Ты сам спровоцировал! Почему твои долбанные желания должны были сбыться? Итачи же не такой!» Саске ругал и ненавидел самого себя. Он твёрдо отказывался верить в произошедшее, отказывался верить в эту жестокость. — Нии-сан, ты пьян. Пожалуйста, прекрати. Отпусти меня. И только когда Итачи услышал отчаянные всхлипы младшего брата, к нему вернулось сознание. — И правда, я пьян, — он ослабил хватку, позволяя Саске выбраться из тисков, — проваливай отсюда. Парень бессильно сполз с кровати, разминая онемевшие и посиневшие кисти рук. Очередная забава. Очередная шутка, принёсшая удовольствие только Итачи. А Саске не желал принимать эту жестокую потеху за действительность. Ему было уже не узнать, что чувствовал Итачи, потому что тот спокойно заснул, будто ничего не происходило и вовсе. Саске срочно нужно было выплеснуть скопившиеся эмоции. Он протер ладонями влажное лицо и направился в комнату склада.***
Перед ним находилось чистое, безупречно белое и совсем не тронутое полотно. Саске стоял напротив, зажимая в кулаке темный карандаш для наброска. Рука, все ещё ощущающая тупую боль в запястье, не смела подниматься и портить столь непорочный, ничем не омраченный материал. Люди не такие. Пожалуй, бессмысленно сравнивать их с белоснежным холстом, ведь каждый человек несёт в себе свою долю провинностей. Даже Саске не был настолько чист, как того хотелось. Но Итачи… Сколько прегрешений он смог вобрать в себя? И сколько ещё сможет? Это были всего лишь шрамы. И, быть может, Саске не так сильно заострил бы на них своё внимание, если бы не последующие действия старшего Учихи. Боль с каждым разом все сильнее напоминала о себе. Скорее всего, какое-то время на руках останутся темные следы. Но даже эта боль не способна была затмить боль от осознания собственной ненужности. «Ты не доверяешь мне и лжёшь, а значит, я вовсе безразличен тебе. Я всего лишь хочу разделить эту ношу с тобой. Если нужно, я стану твоей отдушиной, игрушкой, забавой — чем угодно, но впусти меня к себе. Я не знаю, что ты скрываешь, но хочу, чтобы ты был чист» И с этими мыслями Саске позволил карандашу притронуться к белоснежной поверхности холста. Он всегда начинал с наброска, а затем смешивал краски в палитре, создавая уникальную гармонию цвета, которую впоследствии переносил на полотно, но в этот раз алгоритм сменился. Прежде чем приступить к полноценной картине, юноша зарисовал какой-то эскиз на небольшом альбомном листке, а затем решил ориентироваться на него.***
Эта картина являлась для него неким представлением собственных идеалов, воплощением чувств и сокровенных желаний. Пожалуй, для Саске было важным передать полотну свою надежду и веру в наилучшее. Он будто старался натянуть на себя розовые очки, попутно внушая своему сознанию, что он без понятия, почему происходит именно так, но при этом надеется, что все будет хорошо. Учиха облокотился спиной о стену, в очередной раз рассматривая свои изувеченные запястья. Если пару часов назад он чувствовал сильнейший дискомфорт, то сейчас ему катастрофически не хватало продолжения. Он давно начал замечать за собой сильнейшие перепады настроения. Его эмоциями управляли, забавлялись, играли, словно неугомонная кошка с клубком ниток. А может, вместо клубка была очередная пойманная добыча? И этой желанной добычей являлся он сам? Так почему бы не разделаться с нею поскорее? Саске прильнул губами к пострадавшему участку левой руки. Он закрыл глаза, на мгновение представляя Итачи и воссоздавая в голове произошедшую между ними некоторое время назад сцену. «Ты не щадил меня. Тебе было все равно. Тогда почему же я хочу тебя ещё больше?» Раскрыв рот чуть шире, Саске провел кончиком языка по запястью, надеясь почувствовать вкус его крепких ладоней. Он сам не заметил, как язык начал гибко и плавно изворачиваться, рисуя узоры вокруг кисти руки. Не отнимаясь от запястья, в лихорадке юноша сделал шаг назад и, глухо утыкаясь выпирающими лопатками в холодную стену, медленно сполз вдоль стены на пол. Он зажмурился и вдохнул побольше воздуха в легкие, а после его зубы впились в нежную бледноватую кожу. Видимо, первый укус не возымел должного эффекта, потому Саске начал действовать грубее. От своеобразных поцелуев на руке начали образовываться отметины. Он не чувствовал боли, не чувствовал ничего, кроме жажды. Он становился ненастным и возбужденным. Зубы остервенело вгрызались в кожу, а язык следом мягкими прикосновениями зализывал раны. С каждым разом дышать становилось все тяжелее. Саске жадно хватал ртом воздух, сдавливающий ребра, с новой силой налегая на уже кровоточащую руку. Каждый новый укус заставлял тело содрогаться, а сущность трепетать от нарастающего азарта. Он впал в забытье, переставая отдавать себе отчёт о происходящем. Разум затуманился, и парень слышал у себя в голове лишь навязчивое «продолжай». Струйки алой крови скатывались по подбородку, постепенно стекая к шее и пачкая одежду. Во рту отчетливо чувствовался солоноватый вкус. Саске провёл вокруг губ кончиком языка, собирая с них очередную порцию собственной крови. Его сознание опиралось только на ощущения, из-за чего ему казалось, что он достиг безмятежного и невозмутимого состояния, которое было якобы лишено страданий, а потому тождественно с удовольствием, но он ошибался. Удовольствие, которого Учиха так желал, приносило ему лишь болезненные размышления о собственной дефективности. Лёгкое головокружение и резкая тупая боль заставили его наконец прийти в себя, словно выбрасывая из долгого продолжительного сна. Первое чувство после осознания было страхом. Страхом за свою жизнь. Если ему удалось прокусить вены, то, считай, все пропало. Тревожить брата было не самым лучшим вариантом, поэтому он суетливо забегал по комнате в поисках любой тряпки, которой можно было перевязать руку. Итачи спал мертвецким сном, поэтому не слышал шума, создаваемого паническими движениями Саске. Тот, в свою очередь, нашел какую-то измалеванную рвань, ранее служившую для протирания вещей от краски. Он поспешно перевязал руку, чтобы остановить кровь. Судя по всему, ранения оказались не настолько глубокими и опасными, потому что спустя несколько минут поток крови остановился. Парень перевел дыхание и протер влажный лоб дрожащей ладонью. Его уставший взгляд обратился в сторону уже готовой картины. В этот раз техника рисования не несла в себе особой сложности, поэтому Саске управился всего за два часа. Масло терпеливо высыхало на холсте, поблескивая на искусственном свету от светильников. — Тебе его не хватает, — охрипшим голосом произнес Саске, подползая к картине. — Я помню, какими глазами ты смотрел на меня, — он потянулся к лежащей на столе кисточке, — этот взгляд я не забуду никогда. Мне было страшно… Очень страшно, нии-сан, но я бы точно не отказался ощутить его на себе еще раз. Я не могу представить тебя без всей твоей сложности, твоей безупречности, твоего совершенства. Эта картина — лучшее из того, что я когда-либо делал. И тебе его не хватает. Кисть задержалась над алой краской, и Саске не решался обмакнуть ее в темно-красный оттенок. Чего-то ему явно не хватало. Естественности. Было бы слишком кощунственно использовать обычную краску для его глаз. Нет, Саске не будет так богохульствовать. Не в этот раз. В следующий момент он поднес средний и указательный пальцы к губам, впоследствии дотрагиваясь ими до кончика языка. Кровь. Собственная кровь лежала следом на мягких подушечках пальцев. Он и не подозревал, что ею были измазаны его губы и вся полость рта. Дьявольская улыбка отразилась на лице юноши. Он решил использовать свою кровь, потому что больше ничего не могло подойти для этих глаз лучше, чем она. — Я чувствую твою боль. Так дай же мне разделить ее с тобой, — Саске облизнул кисть, окропляя ее так называемой биологической краской, и нанес несколько последовательных искусных мазков.***
Итачи проснулся с чувством ужасной сухости во рту. Голова была готова расколоться надвое. Солнечные лучи раздражающе падали прямо на глаза, и Учиха, прищурившись, перевернулся на другой бок. Как назло, первым, что увидел Итачи, был спящий на диване Саске, небрежно укрытый полосатым пледом. Он как-то неестественно спрятал руки под подушкой, уткнувшись в нее лицом. Старший Учиха усиленно пытался вспомнить, как он оказался не то, что в квартире, а в кровати младшего брата. «Неплохо постарался, Кисаме. Ставлю пять с плюсом», — иронично подметил мужчина, когда понял, что вспоминать что-либо стало просто бесполезно. Он ощупывал карманы брюк в поисках мобильного телефона, потому что узнать, который сейчас час, было жизненно необходимо. Телефон он не нашел, но зато подметил, что на правой руке все еще оставались наручные часы. Без двадцати три. Просто «прекрасно». Несмотря на то, что практически все дела Итачи делал именно в позднее время суток, его настигло чувство сожаления о впустую потраченном времени. Он лениво потянулся, зевнул и медленно поднялся с кровати. Единственная вещь, которая оставалась у него всегда при себе — это долбаный портсигар. Учиха извлек его из-под стопки смятых одеял и подушек, затем открыл окно нараспашку и высунулся наружу, вдыхая свежесть дневного города. Даже уличный, загрязненный промышленной копотью воздух, казался Итачи божественным дыханием ангелов, по сравнению со спертой, душной, пропахнувшей перегаром обстановкой, царящей в квартире. И, конечно, он сразу же начал усугублять и без того плачевное положение зажжённой сигаретой в зубах. «Прости, Кисаме, никакого здорового образа жизни мне не светит». Саске, шумно вздыхая, переворачивался с боку на бок. Итачи обернулся и пристально посмотрел на брата. В памяти всплыли неприятные картины испуганных глаз и звуки сиплой мольбы. А затем слезы, тяжелое сбившееся дыхание и паника. «Неужели я мог что-то сделать с Саске?» — теперь волнение охватило старшего Учиху. Он оперся рукой об подоконник, докуривая оставшуюся часть сигареты, и тут его внимание привлекла расстегнутая на нем рубашка. Несколько минут Итачи вглядывался в свой обнаженный торс, анализируя, сделал он это сам или же все-таки, не дай бог, Саске. Приходилось рассматривать оба варианта. И если последний вариант окажется правдивым, то вероятность того, что Итачи что-то творил с младшим братом, значительно возрастала. Он выбросил окурок в окно и осторожно подошёл к Саске, присаживаясь на корточки и пытаясь разглядеть на нем следы после ночных действий. Тот спал в одежде, предусмотрительно спрятав руки под подушкой, поэтому Итачи ничего не смог понять. Мужчина вздохнул и сморщился от нарастающего чувства неизвестности. Неприятное кислое ощущение сухости во рту заставило его подняться и пойти искать воду. Он опустошил три стакана, прежде чем протереть уголки рта смявшимся рукавом рубашки. Голова не переставала болеть и кружиться, временами сбивая координацию Итачи напрочь, так что ему приходилось опираться руками об стену. Он вскользь посмотрел в небольшое настенное зеркало, обрамлённое кованными узорами — видно, это был какой-то антиквариат — и ужаснулся собственному отражению. Старший Учиха никогда не выглядел настолько плохо: глубокие мешки под глазами, засохшие губы, которым не помогло даже большое количество выпитой воды, спутавшиеся длинные чёрные волосы, образующие собой гнёзда для птиц, и, о господи, накрашенные ногти. Итачи в мыслях проклинал Кисаме и пришёл к выводу, что пили они, похоже, не одни. Мужчина не терпел беспорядка на собственной голове, поэтому принялся рыскать по дому в поисках расчески. Конечно же, у Саске, не обладающего такой роскошной шевелюрой, нормальных расчесок не наблюдалось, и пришлось довольствоваться простеньким маленьким прибором. Итачи потратил порядка двадцати минут, чтобы привести отросшие по пояс волосы в порядок. Проделав все восстанавливающие процедуры, он присел на высокий табурет возле барной стойки, опустив глаза на вздымающееся в такт дыханию тело Саске. Такой взрослый, но все ещё беззащитный ребёнок. Итачи усиленно подавлял в себе желание снова подойти к брату, обнять и, в конце концов, нежно поцеловать. И все же, после всего, что произошло, сделать это было бы особенно трудно. Он, словно по наитию, поплелся на склад, к тому же дверь в эту комнату была подозрительно приоткрыта. Жуткий беспорядок, разбросанные повсюду художественные принадлежности, пол, залитый краской — все это ввело Итачи в ступор. Он вопросительно озирался по сторонам, а брови в негодовании свелись к переносице. Осторожно переступая через лежащие на полу опрокинутые предметы, старший Учиха оценивал обстановку. Он был уверен, что не заходил сюда, а значит, Саске сам устроил этот кавардак. Больше всего Итачи волновал его рояль и состояние брата. По мере возможностей Итачи расставлял вещи по местам, углубляясь в даль комнаты. Он внимательно оглядывал каждую деталь и… Нервно сглотнув, Учиха не спеша подошел к непокрытому полотну, стоящему почти в углу комнаты. Чем дольше он вглядывался в картину, тем ужаснее становились эмоции внутри него. Дрожащей рукой он дотронулся до ещё не высохшей краски, и грязный след остался на его пальцах. Мужчина отвёл взгляд, осознавая, что картина свежая, нарисованная несколько часов назад. Это был великолепный портрет. Портрет его самого. Он напоминал произведения искусства эпохи возрождения, Итачи видел подобные картины в музеях или богатых особняках. Невозмутимое красивое лицо с проницающим взглядом смотрело на Итачи с некоторой насмешкой и надменностью. Темные волосы практически сливались с чёрным фоном. Красивое, гладкое, практически белоснежное тело без единого изъяна заставило Учиху немного смутиться. — Так вот, как ты меня видишь, Саске, — он слегка усмехнулся, но волнения от этого меньше не стало. Больше всего его привлекли глаза. Такие жуткие, мрачные, готовые расщепить на атомы любую сущность. Итачи наклонился поближе, чтобы внимательнее рассмотреть картину, а в особенности эту деталь. — Откуда тебе известно о красных глазах, маленький глупый брат? Учиха отчетливо понимал, что в этом виноват только он сам. — Значит, все-таки что-то было, раз тебе так запомнился мой взгляд. Итачи даже не представлял, что на эти глаза Саске пожертвовал собственную кровь. Чуть позже мужчина заметил в самом низу картины небольшую надпись на латыни: «Etiam innocentes cogit mentiri dolor» Итачи понятия не имел, что бы это могло значить. Все его знания латинского языка ограничивались какими-то юридическими высказываниями. Зато для Саске латынь представляла особую ценность. Нисколько не задумываясь, старший Учиха открыл переводчик на недавно найденном в кармане пальто телефоне. «Боль заставляет лгать даже невинных» Итачи и не подозревал, что перевод данной фразы сможет настолько раззадорить его. — Не такой, значит, ты и глупый, отото. Ну тогда посмотрим, насколько далеко ты сможешь зайти. Сопротивление противоречивых мыслей в голове давило на мозг, вызывая новую волну раздражающей боли. С одной стороны, у Итачи проснулся небывалый азарт и желание поскорее узнать, чем это кончится, к чему в итоге придёт его брат. А с другой стороны, хотелось как можно сильнее изолировать Саске от себя, от любой информации, касающейся любимого нии-сана. Только бы мелкий не рушил себе жизнь. Но на этом сюрпризы не закончились. Тот самый альбомный листок с быстрым наброском попал в поле зрения Учихи. Там была изображена копия картины с полотна, но на этот раз со всеми изъянами в виде тех мерзких шрамов, обезобразивших столь прекрасное тело. Итачи глухо рассмеялся, вспоминая обстоятельства, при которых он получил эти ранения. «Перестрелка против Данзо и его шестёрок. Одно глубокое ножевое ранение и четыре пулевых. Я тогда чуть не погиб. Увлекательное вышло мероприятие». Он прислонился к стене, загадочно улыбаясь и запрокинув голову назад. — Как много ты знаешь, Саске? Только маленького щенка, копающегося в моих делах мне не хватало. Положив набросок обратно на маленький круглый столик, Итачи вышел из комнаты. Саске все ещё спал крепким сном. Видать, лёг совсем недавно. Еще бы, проделывая такую-то работу. Самым оптимальным решением на данный момент было, конечно же, побыстрее свалить. А, впрочем, Итачи делал так почти всегда, когда припирала необходимость избежать ненужных и доставучих вопросов. Он ненавидел отвечать на вопросы. Особенно на вопросы, касающиеся его самого.