†
Спустя час отпускает тяжесть в груди. Пред ней ширмы. Сквозь щель в черной тишине растворяется каждый ничтожный звук и образы-миражи расплываются перед голубыми глазами Агаты изогнутыми, металлическими, как проволока, нитками. Бархатный голос Дракулы утих в ее голове. — Ты должен справится без меня… — со стороны могло показаться, что монахиня говорит сама с собой, но Агата знала, что граф не видим для её глаз, но доверившись чутью, она продолжила говорить. — Право, научиться жить без зависимости бывает не просто; моя слабость — кровь и ваше превосходство надо мной. Я верую, что вы сами не представляете, во что я превращаюсь! Боль и слёзы о вашей душе не оставили на мне след. Выплакалась! Отстрадала за вас! Любопытно, вы довольны?! Скоро день начнётся заново и моё тело придадут огню, я не знаю… — она сглатывает остатки жёлчи в гортани, — выживу ли на этот раз, но страх во мне не задержится надолго. Она вперила глаза в щель и пристально глядела, кто же стоит за ней.†
Из личных воспоминаний Фрэнка Ренфилда После недели пребывания в Румынии одним привычным вечером хозяин ошарашил меня приказом, что мы возвращаемся в Англию. Я не воспринял это указание так буквально, тогда граф перефразировал его иначе. Он в сугубо учтивой форме (больше похожей на угрозу, если быть честным) порекомендовал мне взять билеты на ночной рейс. Похоже дела обстояли неутешительно, и я сразу же подумал о мисс Хельсинг, ведь она со мной так и не связалась. Также я был уверен: Дракула что-то о ней знал, но молчал. Я приобрёл билеты (выцепил последние в бизнес-классе) на вылет в 22:15 и стал собирать хозяйский чемодан. Было решено переправить ящик Дракулы отдельно, чуть позже, но с доставкой на дом. Этот внезапный порыв вернуться домой выбил меня из графика, у меня остались нерешенные вопросы по поводу реконструкции замка Поенарь, но сейчас, похоже, хозяина это мало волновало. Он ушёл в себя и не обращал внимание на просьбы остаться хотя бы мне, чтобы закончить дела. — Ты мне понадобишься… — в мрачном тоне он сказал мне три слова и замолчал до самой Англии. Когда хозяин уходил в место (у себя в голове), я долго не мог достучаться до него. Он будто покидал тело и мысленно переносился, где личные терзания обретали менее разрушающую форму. Я должен признаться, что больше недели мы, будучи далеко от Англии, чувствовали на себе осаду мисс Хельсинг. Она была нигде, но в тоже время в каждом уголке разрушенного замка Поенарь. Я слышал эхо её уверенного голоса, но, оборачиваясь, не находил ничего, кроме древних, холодных стен. Пару бессонных ночей я провёл за рассуждениями, что у меня, судя по всему, первые признаки паранойи, ведь слышать голоса, даже в мире графа Дракулы не есть хорошо. За то время, что я служу моему господину, он поведал мне немало занимательных, порой пугающих историй из своей минувшей жизни, которые современники часто принимают за легенды. Однажды хозяин рассказал, что Поенарь помогали строить молодые, крепкие юнцы, дети бояр, родители которых осквернили его власть, разграбляли страну и предали его доверие. Это случилось в пасхальное воскресенье. По давней традиции граф Влад пригласил на пир знатнейших бояр со всей страны вместе с их семьями и в разгар празднования обвинил своих подданных в предательстве. Он отправил почти всех на жестокую казнь: прилюдно сажал на кол, чтоб другим неповадно было. А вот ещё одна. Граф любил одеваться простолюдином и обходить улицы, рынки. Вo время одной из таких прогулок ловкий вор срезал с его накидки несколько драгоценных пуговиц. Дракула, никогда не терявший бдительности, повернулся и мгновенно отсёк наглецу нос тонким кинжалом, который всегда носил при себе. Вор тут же завопил, начал обвинять графа, но тот хладнокровно ответил: «— Ты же отрезал у меня дорогие пуговицы, взамен я взял у тебя нос». — Пойми, Фрэнк, кровожадность меня не вдохновляла, я поступал так, потому что хотел научить свой народ жить по закону; они не ведали, что жизнь возможна без воровства и клеветы. Всё так прогнило и обесценилось в их головах, что я стал сомневаться в праведности мира. Я ставил в центре Валахии золотые фонтаны с целью обогатить народ духовно, и приказывал четвертовать каждого, кто посмел бы осквернить это благое дело! — Что получал вор за украденный кусочек от золотого фонтана? — Ему отрубали пальцы или руки, все зависело от масштаба кражи. Я разочаровался… фонтаны ничтожны по сравнению с чувством наживы, Фрэнк. Я боролся за единовластие в стране, но народ губил попытки на корню своими поступками. Что уж говорить о простолюдине, когда мои же бояре желали сохранить власть и самостоятельность, не желая укреплять Валахию и видеть ее непобедимой. Но я слышал о нём и другие легенды со слов мисс Хельсинг. Как-то раз, хозяин повстречал собирателей дани и, увидев их жестокое обращение с крестьянами, вступился за бедолаг, сказав сборщикам налогов, что они должны теперь сами голодать так, как они заставляли голодать этих людей. Он посадил их в темницу, где сборщики умерли голодной смертью. Передо мной в тот же час предстал совершенно другой Влад — болеющий за благо своих крестьян. С тех пор я стал понимать причину хозяйского жестокосердия по отношению к врагам и своим подданным. Он слишком часто воевал и поэтому постоянно ощущал близость смерти. Мисс Хельсинг права: он прятался от смерти до тех пор, пока случай не сделал его бессмертным. А повстречав её, такую храбрую, умную и прямолинейную женщину, которая смогла разглядеть в нём истинного человека, некогда имевшего душу, — он дал ей шанс начать жизнь заново, подле него, ибо, мне кажется, хозяин сердечно мисс Хельсинг любит.†
Горячий свет зажигается перед глазами лежащей на кушетке Ван Хельсинг. Словно огненный солнечный зайчик, он мечется из стороны в сторону перед тем, как застыть на её обмякшей от бессилия руке. Агата не дёргается, не убирает руку в надежде на спасение. Всё в её позе демонстрирует присутствующим исследователям остатки храбрости. Она опускает глаза и смотрит на свои крепко зафиксированные тканными ремнями к кушетке ноги. В углу палаты мерцает лампа, а когда её блик попадает на Агату, становится заметно, что монахиня сохранила бесстрастное выражение лица. На самом деле, она сконцентрировала взгляд на маленькой щели между ширмами. Охраны близ нет, ведь исследуемая пристёгнута. Палата отворена не более, чем на ширину стопы, но все же отворена. Женщина замирает, когда огонь касается её холодной кожи. Во второй раз он практически не вызывает жжения. Она неотрывно смотрит в щель и выступающие слезы перестают бежать градом. Тень за ширмой бесшумно метнулась к лампе, погас свет, и в палате стало темно, только языки пламени в факеле, сооружённом специально для этих экспериментов, освещали Ван Хельсинг и стоящих рядом испытателей. Мужчины переглянулись. Один, тот, что пониже ростом, сказал: — Что за чертовщина?! Наверное перегорела лампочка, я же давал распоряжение, чтобы электрик проверил всё! — Погоди, я сейчас проверю… Тот что держал факел с огнем, отдал его исследователю коротышке, и быстро вышел за ширму. Вскоре раздался короткий вздох и хруст, будто раздавили груду костей, и они рухнули на пол. Тишина в палате стала навевать страх, коротышка с факелом застыл на месте, во рту предательски дрожал вопрос: — Эд, ты в порядке? Тебя что, ударило током? Ты упал на пол, как груда камней! Агата блаженно улыбается, потому что знает, чем закончиться этот диалог со смертью. Исследователь оставляет её и аккуратно продвигается вдоль ширмы, подсвечивая факелом пол. Первое, что он видит — это окровавленного, сложенного пополам напарника, на лице которого застыло выражение ужаса. Затем — лужу тёмной крови, в которую он, по неаккуратности, ступил кончиком замшевого ботинка. Мужчина вскрикивает, хаотично машет факелом по углам палаты, и в один момент видит перед собой незнакомца в мантии. Он издаёт истошный стон от увиденного. — Кто здесь? Кто вы?! — Коротышка направляет свет в угол, где когда-то мерцала лампа, и теперь уже лучше рассматривает высокого брюнета на губах которого заиграла самодовольная ухмылка. — Вы тоже захотите сбежать, да? И даже не расскажите мне, что вы делаете с мисс Ван Хельсинг?! Безобразно! Побудьте со мной немного, и я расскажу вам все, что мне известно о ней, — предложил незнакомец. — Так это правда… это вы, граф Дракула! — О, многие завидуют тем, кто познал общения со мной, но вы счастливчик, в отличии от Эда. Он понял всё сразу же, как увидел меня. Ах, да, и струсил сразу же. Увы, в каждом человеке есть что-нибудь скверное. У вас есть, к примеру, эта занятная вещица, которая напоминает мне факел восемнадцатого века, но на современный лад. Любите забавы, доктор? Дракула играл всё это время с включателем: то зажигал лампу, то намеренно ее тушил — коротышку это пугало. — Вы… — мужчина запнулся, — вы сейчас о чем? — Забавы с женщинами… — пропел он тонким издевательским голоском, и его слова отразились эхом. — Ну знаете, ролевые игры, атрибутика, смесь желания и страха. Вы не похожи на того мужчину, у которого подобные фантазии будили бы стыд. В бледном свете коротышка увидел, что лицо графа утратило безучастное выражение и теперь казалось злым и сердитым, что его напугало больше. — Ван Хельсинг… — намекнул он для ошарашенного до потери пульса мужчины, который из-за накатившего на всё тело страха, похоже, утратил дар мыслить. — Она и вы с ныне покойным Эдом, втроём с этим псевдофакелом. Вам приносят удовольствие пытки над женщинами? Ну что ж, — Дракула оставил включатель и поправил свои кожаные перчатки, — это объяснимо, если вы из тех, кто считает эти занятия привлекательными, но я разделяю иное мнение… Две важные вещи!.. Коротышка отпрянул и покачал головой. Факел в его руке продолжал ровно гореть. — Я не… Боже! Как вы сюда вообще попали? Это секретная, частная территория и мисс Хельсинг подписала добровольное разрешение на опыты… — Опыты? Хм-м… не подходящее слово для того, что я увидел. Я упомянул о двух важных вещах, мистер… — Да-а? И-и… что же это? — Ваши игры, которые вы зовете — опыты, оу, они нравятся не всем живым женщинам, а уж таким, как мисс Хельсинг… не живой, как думаете? Я говорил, что расскажу о ней прежде, чем вы умрете, так вот… — Умру?! Боже! — взвизгнул он. — Вы не говорили о моей смерти… — А разве смерть, когда приходит за кем-то, говорит о своём приходе? Нет, если будешь всё знать, увы, не получится сюрприза. Агата… — Дракула бросил взгляд в щель ширмы, — она решительно увлечённая натура, разве она не упоминала об этом в анкете? То, что засядет у неё гвоздём в голове, не вытащить стальными щипцами. Иногда она думает, что это не её исследуют, а она исследует других… но… — граф приблизился к ширме и одним взмахом руки повалил её на пол, — в этот раз ситуация вышла из-под контроля, ни так ли, дорогая? Мученица Агата… поэтично звучит! Ван Хельсинг держала руки на груди, одна из которых была слегка обожженной. Она мягко усмехнулась, и от этого на ее впалой щеке появились ямочки. — Кушетка — то что надо, — ехидно хохотнул вампир, отметив, что ноги монахини привязаны. — А ведь ты только стала привыкать к шелковым простыням, позолоченным статуям дракона над овальными зеркалами и воздушным балдахинам. Она поманила его согнутым пальцем: — И кто здесь ещё из нас устроил прелюдию? — О, я так скучал по нашим интимным разговорам. Запомни, пташка, искал тебя только ради этого… Коротышка подловил момент чтобы тихо отступить к двери. Но граф вдруг выпрямился, обернулся на него, затем снова посмотрел на Ван Хельсинг, со словами: — Наши долгожданные споры подождут немного, да? У меня тут есть незаконченное дельце. Между тем, граф освободил ее от ножных кандалов. — Да давай уже, иди подари ему самое долгое, восхитительное объятие. У него кровь, наверное, уже закипела от страха и свернулась, пока ты разглагольствуешь… Он старался не выдать охватившую его чрезвычайную радость, но не мог сдержать восторженной улыбки. — Хм-м, неужто ревность проснулась в тебе от чувства голода и безнадежности? Мне это нравится, я мигом. — Граф поднял ширму, чтобы Агата не видела, будто знал, что она не хочет видеть смерть, и затем, схватил мужчину за шиворот и выволок из палаты. Для коротышки всё закончилось не так скоро, как для Эда: перед смертью Дракула вдоволь наигрался в те же игры, что исследователи забавлялись над мученицей Ван Хельсинг. Он беспощадно топил мужичка в раковине, потом нашёл шприцы с разнообразными растворами и вколол их все до единого; в конце облил обессиленное тело жертвы спиртом и поджёг тем же злосчастным факелом. Граф наслаждался видом колыхающегося пламени, пока не сработала пожарная система. Он хмуро выругался и оставил умирающего коротышку — тот ему уже наскучил, что даже пить его кровь перехотелось. Вернувшись к Агате, он остановился в дверях палаты и снова играючи заглянул в щель ширмы. Она была спокойна и кушетки не покинула. Единственное, о чём она сказала ему было то, что он упомянул о двух вещах, но коротышке озвучил только одну. — Что же было вторым? — Они не знали с кем имеют дело. — Да-а?.. — она чувствовала, что проваливается в сон, когда граф бережно подхватил ее в свои крепкие руки. Голос ее был таким тихим от утомления, что какой-то миг казалось, что она говорит сама с собой. — Они не знали, что имеют дело с моей женщиной… Прикусив губу, Агата склонила голову и пробормотала что-то похожее на слова благодарности. Она умолкла. А граф, однако, сколь бы утомлён ни был, через минуту нашёл в себе силы продолжить. Он покинул палату с Ван Хельсинг на руках, преодолел длинный коридор усеянный безжизненными телами охранников, лаборантов и свидетелей, и вышел на балкон, чтобы снова раствориться в стаю летучих мышей и беспрепятственно долететь до места назначения, где их любезно ожидал преданный Фрэнк Ренфилд.