Точка невозврата

- Доктор Фэйн, к Вам посетитель, - объявила миссис МакАдамс. Уолтер оторвался от бумаг и вопросительно посмотрел на секретаршу. Его заинтересовало не сообщение, а тон, которым оно было произнесено. Как будто безупречная выдержка миссис МакАдамс дала микроскопическую трещину. Её что-то удивило. Правильно истолковав взгляд, секретарь пояснила: - Это дама. Теперь понятно. Представительницы прекрасного пола крайне редко заходили в лабораторию, собственно, ни разу на памяти Уолтера. Единственной женщиной здесь всегда была миссис МакАдамс. - Как её зовут? - Эмма Нолан. Слегка нахмурившись, Уолтер напряг память, но не выискал в её недрах ни одного знакомого человека с такой фамилией. - Что ж, попросите её зайти. – Он отложил ручку и отодвинул документы. Миссис МакАдамс кивнула и вышла из кабинета начальника. Скоро вместо неё появилась другая женщина. Она была не юна, но молода, хорошо одета, из-под модной шляпки кокетливо выглядывали мастерски завитые золотистые локоны. - Ты теперь блондинка? – ухмыльнулся Уолтер, не потрудившись встать, как полагалось бы по этикету. – И используешь второе имя? - Приходится, - не менее холодно ответила Китти, спокойно встретившая взгляд бывшего супруга, - ведь первое ты основательно замарал. - Не драматизируй, - фыркнул Уолтер. – В грязь ты залезла сама. – Он едва заметно склонил голову набок, оглядывая Китти пристальнее. – Миссис Нолан. Снова вышла замуж? - Представь себе. - Благодарю, найду занятие поинтереснее. Зачем ты пришла? - Мне нужна твоя помощь, - сказала Китти ледяным тоном. Это была не просьба, а констатация факта, не предполагающая возражений. Уолтер насмешливо поднял брови. - Неужели? Даже не знаю, о чём спросить в первую очередь – какая помощь или с чего ты решила, что я буду тебе помогать? - Ты мне должен. - Я? – Он едва не расхохотался. – Должен тебе? Почему это? Она сжала ладони в кулаки. - Потому что ты разрушил мою жизнь. … - Я поеду с тобой, - сказала Китти, стараясь не смотреть Уолтеру в глаза. - Хорошо. Я так и думал. Не нужно было обладать чрезмерной проницательностью, чтобы уловить в его нарочито бодром тоне торжество и глумление. Он стоял на три или четыре ступеньки выше Китти и смотрел на неё сверху вниз во всех смыслах, да ещё прищурился, сложив руки, будто рассматривая редкое животное в зоопарке. - Неужели Чарли отказался на тебе жениться? Стиснув зубы, Китти молча двинулась наверх. Уолтер перегородил ей путь - резко выставив вбок руку, взялся ладонью за перила. Китти невольно вздрогнула. - Я задал вопрос. – Тон его был размеренным и металлически-насмешливым. – Чарли отказался жениться на тебе? - Да, - произнесла Китти со всей твёрдостью, на которую в тот момент была способна. Получилось впрямь неплохо; но она сознавала, что расплачется, едва останется одна. Скорей бы оказаться в своей комнате! - Отказался бросить Дороти ради тебя? - Да, - прошипела Китти. Даже Чарли она сейчас ненавидела не так сильно, как Уолтера. А Уолтер торжествовал, в глазах сияло недоброе веселье. - А как же любовь на века? – Он уже откровенно издевался. – Или какая там у вас была разновидность любви? - Оставь меня в покое, - процедила Китти. Он усмехнулся, убрал руку и сделал шаг в сторону. Китти кинулась наверх, но не успела преодолеть и пяти ступенек, как Уолтер бросил ей в спину: - Можешь не суетиться. Мы никуда не едем. Китти изумлённо обернулась. Уолтер уже был в гостиной, и ей пришлось пойти за ним. - Никуда не едем? - Да, - подтвердил он столь спокойно, будто речь шла о банальном бытовом вопросе. - Как это? - Очень просто, дорогая – не отправляемся на вокзал, не садимся на поезд и не устремляемся в сторону Мэй-Тан-Фу. - Значит, ты передумал? - Ты удивительно догадлива. Противная шпилька, но Китти стерпела. - И что мы будем делать теперь? Он смерил её непроницаемым взглядом. - Что будешь делать ты, не имею ни малейшего представления. Хотя нет, имею. Ты сегодня же уедешь из моего дома, а я подам на развод. Она ощутила облегчение и страх одновременно. Перед ней замаячила свобода, но вместе с нею и скандал. - Ты не позволишь мне подать на развод? - Разумеется, нет. Больше того, я не собираюсь лгать о причинах развода. – Он сузил глаза. – Расскажу всё, и очень громко. Пока Китти не было, он много думал и непрестанно колебался между выбранным ранее способом мести и другим планом, который был продиктован чувством обиды, обновлённым сегодняшними словами жены. Он то был уверен, что лучше всё-таки поехать в Мэй-Тан-Фу, то считал публичный развод лучшим выходом. У обеих идей были плюсы и минусы, Уолтер не раз выбирал одну из них, говорил себе, что это последнее решение, но сразу терял уверенность. Окончательно он определился за пару минут до возвращения Китти. Собрался было снова передумать, но приказал себе: хватит метаться. И тут же понял, что не прогадал. Право слово, дурацкая же была затея с холерой! В первую очередь риску подвергся бы он сам, ведь ему, а не Китти, предстояло контактировать с больными. Он запросто мог заразиться и умереть, а она преспокойно отсиделась бы в доме и, счастливо овдовев, возвратилась в Шанхай под бок к Таунсенду, ещё и заполучив имущество Уолтера по наследству. А Чарли вовсе ничто не грозило при любом раскладе. Странно, что Уолтер раньше не продумал вариант развития событий, который был самым вероятным. Возможно, раньше его снедала такая боль, что не было особой разницы – погубить неверную жену или погибнуть самому. Но сейчас, потеснив боль, на первый план вышла злость. Банальная человеческая злость, ужасная в своей примитивности и беспощадности. Не логично ли, что если человеку разбивают сердце, он становится бессердечным? Прежде он боялся, что его личная жизнь станет достоянием общественности. Сейчас эта мысль не пугала, лишь вызывала отвращение, но раз такова цена, он заплатит. Китти до последнего верила, что Уолтер блефует. Однако он действительно выполнил угрозу и затеял публичный бракоразводный процесс. Просил об открытых заседаниях, подробно рассказывал про причины, побудившие его расстаться с женой, даже предъявлял доказательства (прежде всего показания слуг; бог знает, чем и как он их запугал, раз они согласились свидетельствовать против вице-консула). Китти оставалось краснеть, бессильно беситься и, когда наступала её очередь, отвечать на вопросы, уставившись в пол. Отпираться было бессмысленно, всё, что она могла, это смягчать некоторые формулировки. Совершеннейшим идиотизмом казалось то, что Уолтер требовал расторгнуть не только их с Китти брак. Он официально настаивал, что брак Чарльза и Дороти Таунсендов тоже должен быть расторгнут. Нелепо с любой точки зрения, включая юридическую. Как может человек требовать развода не для себя, а для двух посторонних людей? Однако Уолтер с буйным упрямством утверждал, что имеет такое право. О, он делает это не из мелкой личной мести, он, как сознательный гражданин, не может смириться, что своим аморальным поведением вице-консул Таунсенд бросает тень на всю политическую систему Британских колоний. Разве человек, так скомпрометировавший себя, достоин звания британского политика и семьянина? Ведь Китти, простите, миссис Кэтрин пока что Фэйн отнюдь не единственная чужая жена, соблазнённая господином вице-консулом. Таких жён минимум семь – о стольких Уолтер доподлинно знает. У него есть список, а две копии находятся у надёжных нотариусов, имён которых он не назовёт, и которые, если с ним что-то случится, сами раскроют суду личности изменниц. Все эти женщины занимают видное положение в обществе, а их мужья – уважаемые многими люди. Именно из уважения к ним Уолтер не разглашает имена сейчас, он даёт неверным жёнам возможность самим рассказать всё супругам, чтоб для тех огласка не стала неожиданным ударом. Ровно через восемь дней, в этом же зале, Уолтер зачитает список. - Фэйн, ты совсем кретин? – на выходе из зала осведомился Таунсенд. От ореола утончённой мужественности не осталось следа, теперь это был обыкновенный разозлённый человек, боящийся потерять блага, к которым привык. Человек, который мог бы быть очень опасным, если б был чуть более умён. – Что за бред ты несёшь? Уолтер с неподдельным весельем осклабился. - А ты и правда идиот, Таунсенд. Неудивительно, что тебя так продвигали в публичные политики. Чарли понял не сразу. До него дошло, только когда он сидел у себя на работе, пытаясь заниматься делами. Наверняка, всё высшее (да и среднее) общество Шанхая уже гудит, возбуждённое новостью о списке, такие сведения - быстрее лесного пожара. Скверная ситуация, но всё равно смешно подумать, сколько его любовниц, бывших либо действующих, переполошится. Их гораздо больше семи… Внезапно Чарльзу резко стало не смешно. Он сообразил, что задумал Фэйн. Фэйн тем временем на всякий случай исчез. Восемь дней никто его не видел, никто о нём не слышал и никто не мог его найти. Расчёт был прост. Один-два дня – чтоб весть о списке (коего у Уолтера в действительности отродясь не было, равно как и доверенных нотариусов) хорошенько распространилась в белом шанхайском сообществе, просочившись во все его закутки. Два, максимум три дня – на панику для дамочек, которых некогда угораздило наставить мужьям рога при непосредственном участии Таунсенда; примерно в половине случаев паника должна закончиться полнейшим отчаянием и покаянием мужу. Один день – на панику и ярость мужей; время поджимает, вряд ли они будут бездействовать дольше. Один день – на действия мужей. Какие действия? Ну, раз Уолтера Фэйна не найти, до списка не добраться, а главная цель оглашения данного списка – ликвидировать брак Таунсендов, то вывод-решение напрашивается сам собой. Развод не единственный способ положить конец браку. Если миссис Таунсенд внезапно овдовеет, Уолтер Фэйн получит желаемое, и необходимость оглашать список пропадёт. Мало кто из неверных мужей, огретых признанием рыдающих жён, не понял истинные мотивы доктора Фэйна, но понимание ничего не меняло. Видному политическому деятелю бесследно исчезнуть куда сложнее, чем скромному незаметному бактериологу. В расчетах Уолтер ошибся. Понадобилось не восемь дней, а пять. Субботним вечером мистер Чарльз Таунсенд застрелился в номере отеля. Было это не в Шанхае, а в Гонконге, куда вице-консул, взяв срочный отпуск, отбыл по своим делам, кстати, инкогнито. Из Гонконга он собирался отправиться в Сингапур, но, очевидно, не выдержал груза душевных переживаний и свёл счёты с жизнью. Все специалисты, задействованные в расследовании, знали, что самоубийцы крайне редко стреляют себе не в висок, а в центр лба, да ещё не в упор, а с расстояния. Но сей факт не афишировали, а сказать прямо – игнорировали. Официально следствие пришло к заключению «самоубийство». Уолтер не тешил себя игрой с терминами, он признавал, что является убийцей Таунсенда в большей степени, чем человек, нажавший на курок. Но его пугало не это, а за то, что он не сожалеет. Неуютно было видеть в зеркале человека, из-за которого жена лишилась неверного, но всё-таки мужа, а трое детей потеряли отца, вполне возможно, очень любимого, однако человек в зеркале считал, что тот муж и отец заслужил свою участь. Сразу после расторжения брака Китти уехала из Шанхая. Вернулась в Лондон к родителям. С самого начала судебного процесса она и Уолтер не общались наедине, но Китти прекрасно понимала, что происходит. Она боялась Уолтера, и он это знал. Он надеялся, что забудет о ней. Ей сперва будет страшно (и пусть!), но потом до неё дойдёт, что он не собирается возвращаться в её жизнь. Уолтер не хотел слышать о бывшей жене снова. Но услышал. Узнал, что Китти ждёт ребёнка. Сначала растерялся, а затем обозлился. Сначала подумал, что это может быть его ребёнок, а затем сам себя высмеял: не будь дураком, Фэйн! Вы с Китти были женаты два года, полтора из которых она знать не знала Таунсенда. Если за полтора года не получилось сделать ребёнка с одним мужчиной, скорее всего, отец - другой, тот, с кем всё началось лишь несколько месяцев назад. Если твоя бывшая жена забеременела от любовника, а сам ты, похоже, не можешь иметь детей, сложно остаться спокойным. Уолтер и не остался, он рассвирепел – на свой лад, когда ярость клокочет внутри, не проявляясь внешне. Уволившись, получив отличные рекомендации и недурную премию напоследок, Уолтер отправился в Лондон. Он быстро нашёл работу в столичной лаборатории, занимавшейся примерно тем же, что и лаборатория в Шанхае. Здесь его, конечно, не сделали начальником, но на хорошую должность приняли охотно, ведь доктор Фэйн являлся опытным и ценным специалистом. Едва устроившись, Уолтер развил бурную деятельность. Он обращался в различные инстанции, в общества защитников морали, даже писал в газеты. Он требовал, чтобы у Китти отняли ребёнка. В те времена детей, рождённых вне брака, нередко забирали у матерей силой. Но самыми беззащитными были небогатые женщины из нижних или средних слоёв общества. А Китти была из приличной и неплохо обеспеченной семьи, вдобавок, с аристократическими корнями. Мистер Гарстин дал дочери кров и готов был заступаться за неё перед кем угодно. Не вмешайся Уолтер, никто бы не посягнул на малыша Китти. Однако Уолтер вмешался. Год назад он не поверил бы, что когда-нибудь добровольно вывернет свою жизнь наизнанку во всеуслышание, но теперь огласка его не волновала, тем более что за плечами уже был шанхайский опыт. Он нашёл хваткого юриста, который желал заработать не столько деньги, сколько репутацию. Заручился поддержкой парочки более или менее видных городских деятелей, которые хотели выглядеть поборниками морали и семейных ценностей. Обращался в монастырские организации, которые обычно и забирали детей у «недостойных» матерей. Он возмущался напоказ, при свидетелях (среди которых оказывались и журналисты): если надо изъять ребёнка у простой женщины – соответствующие службы тут как тут, а если женщина занимает определённое положение в обществе, они что, просто трусят?! А ведь речь о спасении ребёнка, о его духовном облике в будущем! Кого вырастит женщина, не сумевшая сохранить супружескую верность? Что она даст сыну или дочке, кроме своих низких, похабных взглядов и отвратительного личного примера? Уолтер ни секунды не сомневался, что найдутся те, кто будет его поддерживать. В мире полно людей, недовольных жизнью, и многим из них становится легче, когда они начинают бороться якобы за правое дело, которое предполагает порицание и унижение кого-то другого. И действительно, у него быстро набралась целая армия сторонников. Неудачно женившиеся мужчины, бездетные вдовы, озлобленные старые девы, обманутые мужья и жёны разных мастей. Все, кто считал себя незаслуженно обделённым или забытым; не говоря о тех, кто решил извлечь из происходящего не удовлетворение, а конкретную выгоду, представ в образе борцов за справедливость и сторонников праведной кары. Общественное мнение однозначно было на стороне Уолтера. Вдобавок, из Шанхая дошли слухи о нём, и мало кому хотелось вставать на пути у человека, который уже убил одного своего противника, не тронув и пальцем. Не помогли ни знакомства мистера Гарстина, ни мольбы Китти. Видеться с ней Уолтер не желал, боялся, что дрогнет и передумает. Китти писала ему, но письма – лишь бумажки, они его не трогали. В общем-то, он их и не читал. Сына у Китти забрали через шесть часов после рождения. Уолтер не присутствовал при этом, всё по той же причине – чтобы не передумать. Позже ему предлагали приехать посмотреть на ребёнка, но и этого он не захотел. Он потребовал, чтобы младенца немедленно отдали в надёжные руки, которые позаботятся не только о теле, но и о душе; проще говоря – в сиротский приют при каком-нибудь монастыре. Желательно подальше от Лондона, и главное – ни в коем случае не сообщать Китти или её родным о местонахождении ребёнка. Это и стало для Уолтера точкой невозврата. Это, а не смерть Таунсенда, легло на совесть неподъёмным грузом. Таунсенд был виноват. Младенец никому не причинил вреда, но его безжалостно швырнули в одиночество, в мир, где никому не будет до него дела, где ждут обиды, унижения, тоска по материнской любви, а затем, скорее всего, злость, преступная дорожка, тюрьма и, вполне вероятно, виселица. И всё это стараниями Уолтера. Худшим было то, что, повернись время вспять, Уолтер поступил бы так же. Он совершил самый чудовищный и мерзкий поступок в своей жизни, но ему впрямь стало легче, он чувствовал себя отомщённым, хотя ужасался. Он не остался в Лондоне. Уехал в Эдинбург, где ему предложили место начальника лаборатории. В этом крупном городе хватало своих скандалов да светских сплетен, и гордые шотландцы принципиально интересовались любопытными событиями в шотландском обществе, а не в английском. Если кто-то из местных и узнал «того самого доктора Фэйна», то не подал виду. Уолтер слышал, что Китти пыталась найти и вернуть сына – столь же отчаянно, сколь и безуспешно; семья её в этом не слишком поддерживала, даже мистер Гарстин, ибо все они уже достаточно пострадали от скандала. Потом она вроде бы уехала из страны. … Китти должна была уехать и ради себя, и ради близких. Их репутация серьёзно пострадала, и восстанавливать её нужно было без присутствия блудной дочери/сестры/свояченицы. В Лондоне на Китти показывали пальцем и в лучшем случае осуждающе цокали языком у неё за спиной, а в худшем – выговаривали гадости в лицо. Но после родов это перестало её волновать. Она могла думать только о сыне, которого у неё отняли. Она проклинала себя за то, что не сбежала, пока была возможность. Нужно было спрятаться и затаиться, а ещё лучше - уехать туда, где никто не смог бы добраться до неё и её мальчика! Теперь оставалось лишь жалеть, винить себя и ненавидеть Уолтера. Китти всем своим существом желала бывшему мужу самой страшной участи, которая может быть на свете. Желала, чтобы он страдал и мучился всю оставшуюся жизнь, чтобы мечтал о смерти, как о благословении и избавлении, но не получал её! Она отправилась в Вест-Индию. На пароходе не искала общения с другими пассажирами, почти всё время проводила у себя в каюте. После развода она вернула девичью фамилию, по документам теперь звалась Кэтрин Эмма Гарстин и отныне представлялась вторым именем. Стала осветлять волосы, чтобы как можно меньше походить на себя прежнюю – ещё больше снизить шанс быть узнанной. На Багамах её уже ожидало место гувернантки – отец договорился через друзей и знакомых, образовавших длинную цепочку, на обратном конце конторой не знали подробностей биографии Китти, то есть Эммы. Островной климат пошёл ей на пользу. Китти и прежде была красавицей, а уж с кожей, дополнительно выровненной влажным морским воздухом и позолочённой жарким солнцем, да сияющими светлыми локонами сделалась прямо чудо как хороша. Неудивительно, что через полгода она снова вышла замуж. Не то чтоб ей хотелось, но это было лучше, чем оставаться гувернанткой, терпя капризы детей и их родителей. Новый муж, Джеральд Нолан, не вызывал у Китти страстного трепета, но и отвращения не внушал. Весёлый человек с приятными манерами, свободолюбивый и не всегда разумный, но вполне сносный. Он женился потому, что от него этого давно ждали. Решил, что проще будет найти простую (и желательно красивую) женщину без особых запросов, сводить её к алтарю, а потом продолжить прежнюю жизнь. Китти такая схема тоже устраивала. Китти отчаянно мечтала о ребёнке. Неразумно и нечестно ждать, что новый ребёнок заменит предыдущего, да больше ей не на что было надеяться. Но за четыре с лишним года она так и не забеременела. Чему Джеральд был рад, поскольку не хотел, чтобы в привычный обустроенный быт вклинивался орущий слюняво-сопливый младенец. Бизнес Джеральда зиждился на спиртном, большая часть которого контрабандой переправлялась в Штаны, где действовал Сухой закон. Дело было выгодным, и до отмены Закона Джеральд успел сколотить приличное состояние, попутно обеспечивая себе и супруге безбедное существование. Умер Джеральд от воспаления лёгких. Всё могло обойтись, если б он не игнорировал болезнь до последнего, считая её ерундой, при которой достаточно выпить жаропонижающую микстуру, проглотить пару таблеток от кашля, и можно вести привычный образ жизни, ездить верхом и даже купаться. После смерти мужа Китти продала всё имущество и вырученные суммы присоединила к банковскому счёту, который тоже теперь принадлежал ей. За материальную сторону своего будущего она могла не волноваться. В Британию Китти вернулась с одной-единственной целью – найти сына. _ _ _ - Давай без пафоса, - отрезал Уолтер. – Что тебе нужно? Прежнюю Китти задела бы резкость, граничащая с грубостью, но нынешняя Китти не обратила внимания. Мысли были заняты другим. Она представляла, как сейчас схватит со стола острый предмет – например, нож для вскрытия писем - и всадит в горло бывшему мужу. Практически вся сила воли уходила на то, чтоб не попытаться воплотить мечту в реальность. - Я хочу вернуть сына. Прежняя Китти вряд ли бы разглядела мимолётное изменение во взгляде Уолтера, но нынешняя Китти уловила искру прежде, чем та скрылась за пеленой самообладания. Непонятно, какая мысль мелькнула у Уолтера, но он определённо что-то почувствовал. Может, вернулся давний гнев. Может, всколыхнулось чувство вины. А может, это было облегчение – он подумал, что его совести будет спокойнее, если Китти найдёт и возьмёт к себе мальчика. - Прекрасное стремление. При чём здесь я? - Его отняли с твоей подачи. – Она поразилась собственному самообладанию, но на нож для бумаг всё равно снова глянула. - Перестань. Если бы ты тогда действительно хотела оставить ребёнка, уехала бы из Лондона до родов. Но ведь часть тебя шептала: «Может, так впрямь будет лучше?» Нелегко растить ребёнка одной. Разве я не прав? Пришлось отвернуться и прикрыть глаза, чтобы не накинуться на него с кулаками. От Уолтера слишком многое зависит, нельзя на него набрасываться. Отвратительно, что он был прав. Китти боялась, что малыша заберут, она уже любила его, но вместе с тем понимала, что придётся очень непросто. Все сомнения исчезли, едва она услышала первый крик сына, полоснувший её сердце словно бритва. Китти готова была вскочить с кровати, схватить ребёнка и бежать прямо так, в одной рубашке, босиком, вопреки боли и кровотечению. Конечно, в реальности у неё на всё это не хватило сил. Материнская любовь вдруг стала такой отчаянной и огромной, и Китти обуял ужас. Какими кошмарными были следующие часы, когда Китти осознавала, что за её сыном придут в любой момент, а она ничего не сможет сделать! - Сейчас речь не об этом, - отчеканила Китти, вновь повернувшись к Уолтеру. – Я хочу вернуть сына, но по закону мне не могут дать никакой информации. Нужно, чтобы заявление подал отец. – Она усмехнулась. – Как минимум, теоретический отец – бывший законный муж. - Ну, практическому отцу трудно было бы написать заявление, - усмешкой на усмешку ответил Уолтер. - Его кровь на твоих руках. - Опять этот пустой пафос, - поморщился Уолтер. – Таунсенд сам виноват, и провинился он, кстати, не руками, а совсем другой частью тела. Нервы у Китти таки сдали. - К чёрту Чарли со всеми его частями тела, и тебя туда же! – выпалила она, но сразу заставила себя успокоиться – хотя бы понизить тон. - Мне нужен мой ребёнок, - продолжила Китти тише, но напористее. – И без тебя мне не обойтись. Мне нечем тебя заставить; если хочешь, я буду умолять. - Нет, - ответил Уолтер негромко, но настолько быстро, что Китти вздрогнула. – Последнее, что мне нужно, это чтобы меня кто-то умолял. – Он посмотрел на неё внимательно, цепко. Усмешка его потухла. Он не выглядел ни раскаивающимся, ни довольным. – Я не собираюсь просить прощения за свой поступок. – После небольшой паузы он зачем-то повторил практически то же самое: - Я никогда не буду просить прощения за то, что сделал. – Притом ясно было, что он не пытается в чём-то убедить ни Китти, ни себя. Он говорил именно то, что думал. – Но я понимаю, что мальчик ни в чём не виноват. Я помогу.