Точка невозврата

Китти не бывала в приютах, но из разговоров и книг знала, что жизнь там несладкая. Сколько ночей она провела без сна, представляя, как живётся её мальчику! Господи, хоть бы его не обижали! Хоть бы он не болел! Хоть бы не мёрз и не голодал! А вдруг его уже нет? Вдруг он умер, маленький, покинутый, считающий, что мама бросила его, потому что он ей не нужен? Может быть, кто-то заберёт его в семью. Но будут ли о нём заботиться или станут использовать, как бесплатную рабочую силу? Принуждать трудиться до изнеможения, поколачивать, плохо кормить? Позаботятся ли о нём, если он заболеет? Вдруг даже не позволят отдохнуть, а будут заставлять работать, пока он не станет совсем плох, пока не умрёт от запущенной болезни? Ни разу она не подумала всерьёз, что мальчика могут усыновить люди, которые действительно хотят иметь ребёнка и готовы вложить в него всю душу. Что его будут любить и оберегать, учить не только читать, считать и писать, но и быть порядочным, ответственным, добрым. Что он будет жить в хорошем доме в пригороде Бирмингема, играть с друзьями, возиться с младшей сестрой, двумя кошками и одним щенком. Что он будет счастливым ребёнком, не подозревающим, что мама и папа взяли его из приюта. Уилсоны, приёмные родители Саймона, сначала слышать не хотели о том, чтобы связаться с Уолтером и Китти, а уж тем более позволить им познакомится с мальчиком. Но позже миссис Уилсон, узнав, что у Китти ребёнка забрали насильно, сжалилась. Бывшим супругам разрешили приехать под видом давних друзей, пообедать, пообщаться с Саймоном, естественно, не заикаясь об усыновлении. Но потом они должны были исчезнуть навсегда. Саймон оказался энергичным улыбчивым мальчишкой с синими глазами, острым подбородком, тонкими отточенными чертами лица и озорной улыбкой. Он охотно отвлекался от нелюбимого, хотя и полезного супа на разговоры с красивой тётей и иногда посматривал на молчаливого дядю, который сам не сводил с него глаз. Тётя постоянно улыбалась, но Саймону иногда казалось, что она вот-вот заплачет. Однако он был слишком мал, чтобы разбираться во взрослых странностях. Он просто отвечал на всякие вопросы тёти: какая у него любимая сказка, любимая игра, любимое лакомство, любимый праздник, как зовут его щенка… После обеда тётя обняла его на прощание и всхлипнула. Саймону стало её жалко, он тоже обнял тётю так крепко, как мог. Потом сказал «До свидания» ей и дяде и побежал на улицу играть с друзьями, ни разу не оглянувшись. На обратном пути в гостиницу Китти мучительно осмысливала, что сын для неё потерян навсегда. Она не нужна Саймону. И она не может попытаться вернуть его, иначе навредит ему и причинит боль, а в худшем случае приёмные родители ещё и наговорят про неё такого, что он будет ненавидеть, презирать и стыдиться её до конца жизни. За всю дорогу Китти произнесла одну фразу, опустошённо и безжизненно: - Он похож на тебя. - Да, - отозвался Уолтер бесцветным голосом, - я заметил. _ _ _ Странно было не столько то, что она включила свет, сколько то, что он не проснулся от этого. Впрочем, странно и то, что он вообще уснул – Уолтер был уверен, что не сомкнёт глаз, и всё-таки провалился в тяжёлую вязкую дрёму на неудобной гостиничной кровати. Вероятно, Китти хотела отчётливо видеть его лицо и считала, что справится, прежде чем он очнётся окончательно. Может, она как раз надеялась, что если он начнёт просыпаться, это придаст ей решимости, ведь тогда нужно будет действовать очень быстро. Но вспыхнувшая лампа не разбудила Уолтера, его разбудил холод, тонкой полоской прильнувший к шее. Он моргнул лишь раз, после чего глянул на неё удивительно ясно и осознанно. Не попытался оглядеться и увидеть, что происходит. Он и так понял, сразу. Китти сидела на кровати, склонившись над ним, и правой рукой держала лезвие у его горла. Возможно, у неё был свой нож, возможно, она позаимствовала нож с кухни, возможно, взяла бритву Уолтера, оставленную им на раковине. Китти была напугана, но полна решимости и ненависти. Она почувствовала то, чего меньше всего ожидала, - Уолтер расслабился. Будто испытал облегчение, и как бы углубился в подушку, словно устраиваясь поудобнее. Прошли очень долгие две или три секунды, прежде чем он спокойно и приглушённо сказал: - Слева направо, то есть с твоей позиции – справа налево. Тебе придётся действовать левой рукой. Неудобно, но тогда это вполне сойдёт за самоубийство. Потом не забудь немного испачкать кровью край моего правого рукава, только не перестарайся, должно смотреться естественно. – Не поднимая голову, он посмотрел, во что одета Китти. Посмотрел с практичной деловитостью, которая в данных обстоятельствах была дикой. На Китти был не завязанный халат поверх ночной рубашки. – Потом хорошенько проверь свою одежду, могут остаться пятна или маленькие капли крови. Совсем маленькие. Проверь тщательно, не один раз. А лучше сожги. У тебя в номере есть камин? Сожжешь – проветри, чтоб не осталось запаха. Поначалу Китти крепко сжимала рукоятку, но от этой размеренной инструкции предательская дрожь поползла по телу и добралась до руки. Китти сомкнула пальцы сильнее, но дрожь тоже усилилась. - Возьми в левую руку, - безмятежно произнёс Уолтер. Голос у него был ласковым, он не просто советовал, он уговаривал. – Не бойся, я не стану пытаться отнять у тебя нож или бритву, или что ты там держишь. Будто загипнотизированная, Китти выполнила указание – взяла нож левой рукой. И правда неудобно. - Возьми покрепче. И опусти лезвие немного, иначе я, скорее всего, выживу. Вот так. А теперь один хороший, глубокий надрез. Надави посильнее, ты же не сыр будешь резать. Плоть резать труднее, чем людям обычно представляется, но ты не пугайся, всё будет хорошо. – Он смотрел ей в глаза, и она не могла отвести взгляд. – Давай я напишу предсмертную записку, для надёжности. Что это? Какая-то уловка? Остервенело стиснув челюсти, Китти сильнее прижала лезвие к горлу Уолтера. Кажется, на его коже проступила кровь. - Давай, дорогая, смелее. Она не поняла, сказал он «дорогая» с горькой иронией или неподдельной теплотой. Должно быть, он сам не понял. Она ненавидела его. Боже, как она ненавидела его! Когда погас луч надежды и жизнь её стала пустой и бессмысленной, у Китти осталось одно утешение – месть, а дальше будь что будет. Но теперь она внезапно подумала: вдруг Саймон всё-таки когда-нибудь узнает, что был усыновлён. Что он узнает следом? Что его мать зарезала его отца? Или что отец «совершил самоубийство, самостоятельно перерезав себе горло»? Так и так Саймон окажется связан с мерзостью, преступлением и кровью. - Что тебе было нужно? – процедила Китти, впиваясь в Уолтера взглядом, сочащимся яростью и болью. – Как мне надо было поступить, чтобы ты оставил меня и ребёнка в покое? – Её слова становились жёстче и горячее. – Что утолило бы твою злость, что утешило бы твоё самолюбие, что удовлетворило бы твою гордость? Что я должна была сказать или сделать, чтобы сохранить сына? Скажи мне, я хочу знать!!! Уолтер молчал. Он не мог дать ответа, которого у него не было. С быстротой, коей Китти никогда раньше в нём не подозревала, он схватил её руку. До неё дошло: раз она медлит, он решил сам убить себя, её рукой… В последнюю долю секунды Китти успела разжать пальцы. Нож упал на подушку, и другой рукой Китти отбросила его на пол. Если Уолтер так хочет смерти, он её не получит. Но она не смогла отказать себе в удовольствии влепить ему пощёчину. Размахнувшись, Китти ударила Уолтера по лицу, да ещё намеренно оцарапала – запустила ногти как можно глубже. Из горла Уолтера вырвалось сдавленное рычание. В конце концов, существует инстинктивная реакция. Он покорно и даже охотно позволил бы перерезать себе горло, но пощёчину с царапинами не стерпел. Уолтер оттолкнул Китти. Она, оказавшись опрокинутой на спину, попыталась его пнуть, и не то чтобы безуспешно. Он схватил её за запястья, нависнув над нею и буквально вдавливая в кровать. Китти изловчилась и укусила его за ухо, Уолтер чуть не сломал ей руку. Китти вцепилась в его рубашку и рывком оторвала половину пуговиц. Уолтер сдёрнул с неё халат. Никто из них не почувствовал, как они пересекли границу, отделяющую борьбу от секса. Им отчаянно нужно было вытворить что-то из ряда вон, заглушить горе безумием. Они не упускали возможности причинить друг другу боль — расцарапать кожу, схватить за волосы, оставить синяк. В каком-то смысле они делились болью друг с другом, каждый чувствовал, как плохо не только ему самому, но и другому. Действо проходило отнюдь не тихо, и где-то на середине процесса в дверь постучали и осведомились, всё ли в порядке. Китти и Уолтер в один голос велели человеку за дверью катиться к чертям и продолжили заниматься ненавистью. Им требовалась разрядка, если уж не душевная, то физическая, иначе они бы сошли с ума. Когда они закончили, оба почувствовали себя настолько усталыми, что даже дышать было тяжело. Отодвинувшись на самый край кровати, подальше от Уолтера, Китти дёрнула одеяло на себя, хотя укрываться не стала. Они лежали и молчали. Через какое-то время Китти проронила: - Он был такой крошечный, когда родился. У меня в голове не укладывалось, что человек может быть таким маленьким. Мне даже дышать на него было страшно. А они схватили его, как какой-то кулёк... Я боялась, что они его поранят или вообще сломают ему что-нибудь. - Она смолкла. Ждала реакции Уолтера. Уолтер промолчал и не шелохнулся. - Я успела покормить его грудью, целых два раза. Потом молоко долго не «уходило», температура поднялась... - Зачем она ему рассказывает? Кому это нужно? - Говорят, если у пары год не получается завести ребёнка, значит, есть проблемы и, возможно, детей не будет совсем. Он был чудом. Он был чудом, а ты отшвырнул его прочь. Китти отвернулась лицом к стене. Уолтер увидел на её плече большой кровоподтёк — его работа. Он протянул руку, собираясь коснуться плеча Китти, но в последний момент одёрнул себя. Повернулся к Китти спиной и выключил, наконец, светильник на тумбочке у кровати. Утром они разъехались, не сказав друг другу ни слова.