Дочь Моргота

— Ты безумна, Галадриэль! — с трудом выговорил Саруман, борясь с желанием нервно облизать пересохшие губы. — А отнюдь не я, и не Саурон. Как можно было… додуматься до такого? — И это говорит скрестивший орков и людей, самым омерзительным и извращенным способом из всех возможных. Саруман физически ощутил, как Светлая Владычица презрительно скривила губы. С тем же высокомерным отвращением она совершенно спокойно и невозмутимо наблюдала бы за зачатием и рождением первого полуорка, будь ей это зачем-то нужно. На самом деле смертные и их судьба волновали прекраснодушную Галадриэль ничуть не больше, чем его, лишь неизбежность изгнания в Валинор — будет ли кольцо Всевластия уничтожено, лишив силы остальные кольца, или Саурон восторжествует, вернув его себе — по-настоящему печалило Владычицу. — Да, люди сами избрали путь, по которому вынуждены идти, и не устояли перед искажением, я не вижу смысла жертвовать старшими детьми Эру ради них. Это их война. Но, в отличие от тебя, я не гонюсь за гибельным всевластием. Смириться и ждать долгие тысячелетия сотворения нового неискаженного мира я была готова, но не напрасно. Это ты виноват, что судьба Арды свернула с предначертанного пути… может свернуть. Потому что всегда слишком хотел стать большим, чем тебе дано. И заполучить то, чего тебе не положено. Произнесенное тем же невыносимым холодно-высокомерным тоном оскорбление непременно вызвало бы жгучую ярость в любой другой раз, но сейчас Саруман почувствовал лишь легкий укол раздражения, скорее, приятно живительный, облегчивший сковавшее разум оцепенение. — Откуда ты можешь знать судьбу Арды, Галадриэль, а тем более решать ее? Может, она изменилась, как ты говоришь, потому что должна была измениться именно так. И я не собираюсь… — Помогать нам? — невежливо перебила Галадриэль, вновь став слащаво спокойной. — От этого ничего не изменится, а если и станет хуже, то только для тебя. Найдется ли место тебе, Курумо, в заново сотворенном неискаженном мире, неизвестно. Без приглашения вторгшиеся в сознание не заслуживают прощания по всем правилам вежливости — Саруман постарался поплотнее закрыть разум, собравшись с силами. И почти неприлично быстро направился в давно уже не посещаемый темный закуток лаборатории, куда была задвинута, дабы не попадалась на глаза и не раздражала, его самая провальная попытка «заполучить то, чего тебе не положено». Галадриэль узнала о ней благодаря своему проклятому зеркалу, или просто нанесла удар наугад — неважно, об этой ерунде он подумает как-нибудь потом, если оно еще будет иметь значение. Поверить в искренность Галадриэль было бы крайне наивно, Владычица сказала лишь малую часть известного ей. В ожиданиях от еще не случившегося ошибаются все, и предсказанное хваленым зеркалом может остаться лишь зыбкой картинкой на поверхности воды. Больше двух столетий назад он зарекся иметь дело с неудачным творением (а Силмэриэль стоило бы сказать проклятому недозеркалу спасибо), но первому порыву уничтожить не поддался. Хотя сравниться с Зеркалом Владычицы Лотлориэна его изобретению оказалось не суждено, с откровенным пренебрежением она все же поторопилась.

***

Что и кому она докажет, отказываясь от мимолетного, украденного благодаря эликсиру Гэндальфа счастья? Глупо… как же глупо. Ее можно полюбить только так, в бреду одурманенного разума, посчитав чем-то гораздо лучшим и большим, чем она есть. Старый волшебник сделал для нее самый желанный и незаслуженный подарок в жизни… а может, она сошла с ума — вдруг для полукровки это возможно? Или вновь попала в колдовской иллюзорный мир, где все и по-настоящему, и нет? Сын Дэнетора не мог выучить квенья, и так непостижимо измениться, став воплощением детской мечты, в его глазах никогда прежде не плескалась тьма, ласково обволакивающая душу, как встреченная в счастливом одиночестве на вершине Ортханка безлунная ночь. Возможно ли вернуться из-за навек разделяющей человеческую жизнь и смерть грани уже не тем, кем ушел? Кем-то иным, еще более недосягаемым для нее. Она хочет принадлежать ему сейчас, один раз, и потом вспоминать до конца мира… или нет? Силмэриэль резко откинулась назад, хватая ртом воздух, в чрезмерных ощущениях хотелось раствориться, и отчаянно попытаться не утонуть. Вместо отрезвляюще болезненного удара о камень затылок ощутил надежное тепло рук. Только не лги, что… Ты многих желал, гондорец, и еще будешь желать. Словно прочитав ее мысли, Боромир отстранился от послушно приоткрывшихся губ — Силмэриэль порывисто вздохнула от уколовшего разочарования — и что-то быстро прошептал на квенья, касаясь губами шеи. Она не поняла совсем ничего из отдавшихся сладко холодящей дрожью вдоль позвоночника слов — уроки отца напрочь вылетели из головы и в ушах все сильнее звенело. — Да… сделай это со мной, прежде чем уйдешь, — не думая над смыслом сказанного успела прошептать она, пока странно незнакомые губы не накрыли ее рот с доводящей до слез нежностью. Нежданное вторжение в сознание никогда еще не было встречей с частью себя, наполнившей грудь блаженной теплотой слияния. Боромир не умеет такое… может, ей все кажется от кружащего голову удушья? Неровно бьющееся где-то в горле сердце замерло, не давая дышать. Вдруг она задохнётся и умрет, прежде чем… это неправильно и так досадно. Сжавший грудь спазм без следа прошел от легкого прикосновения, словно не без помощи магии. Или Боромир просто оторвался от ее губ? Наконец, глубоко вдохнув, Силмэриэль открыла глаза. Пальцы неосознанно перебирали густые черные пряди гондорца, нетерпеливо надавливая на затылок, чтобы плотнее прижать лицом к освобожденной от корсажа груди… Опять магия, и… черные? Они не были такими. От перенапряжения темнеет в глазах… наверное. И от… ей уже не хочется считать, скольких трактирных служанок он ласкал до нее, она согласна стать одной из них. Земля легко и совсем не страшно ушла из-под ног, набравшее сил солнце ослепило глаза, не позволив вглядеться во вдруг показавшиеся незнакомыми черты. Все случилось слишком быстро, или выпало из сознания — вместо шершавой полуразрушенной стены спину колола жесткая, политая кровью трава, полностью расшнурованное платье не спасало от сводящих с ума прикосновений, упоительных и обидных одновременно. Смущение, страх и нетерпение перемешались в голове, заставляя шептать бессвязные глупости. Много раз представлявшийся в мечтах и кошмарах момент никогда не виделся таким. То, что темная айну лишится невинности в развалинах бывшей сторожевой башни нуменорцев с одним из их далеких потомков, будет считаться победой Нуменора или наоборот? И ей будет больно? Он же только что обозвал ее «проклятой ведьмой»… а что скажет потом, когда действие эликсира закончится? Пожалеет о том, что сделал? И прекрасно, пусть жалеет. Она даст ему много… поводов для сожалений. Без зелья Боромир не был так ласков с ней, и впредь не будет. Человеческое «никогда» заканчивается до смешного быстро, а ее… — Подожди… Глупо и смешно бояться боли… или момента, когда он утолит неестественную страсть и все кончится, уже почти сейчас. Если она будет просто лежать, запрокинув голову и беспомощно скользя руками по полускрытым длинными волосами плечам. Ему не должно быть лучше, чем с ней, больше ни с кем и никогда. — Боромир… — сфокусировать взгляд на расплывающихся и неуловимо меняющихся чертах получилось не сразу, — ты любишь меня? — Испугавшись ответа, Силмэриэль поспешила прижать пальцы к его губам и стыдливо попыталась запахнуть корсаж на груди: — Молчи! Твое сердце сжигает лишь жажда власти и битв. Или его просто нет… потому стрела и не погубила тебя? Ее собственное сердце (как же жаль, что у нее оно есть) сжалось от разочарования и огорчения, едва она освободилась из объятий. Вдруг он сейчас презрительно ухмыльнется, встанет и уйдет? Она все испортит из-за глупой гордыни и страха. — Но это неважно… — Плотнее накрыв ладонью мучительно желанные губы, Силмэриэль вновь тесно прижалась к гондорцу… сердце у него все же было, и билось так же часто, как ее. — Я все знаю… хотя и не вижу больше твои мысли. И не могу узнать, чего же тебе хочется… жаль. Наверное, того же, чего хотят орки и стражники. Им всем нравится, когда… Надо представить, что она — смертная девушка из трактира, которой красивый гондорский витязь дал с ласковой улыбкой пару монет, и теперь нужно порадовать господина. И все будет легко. Но сначала она его поцелует в губы. Снова зажмурившись — глаза закрывались сами собой, чтобы ничто не мешало видеть все таким, как ей хочется — Силмэриэль заставила Боромира замолчать на полуслове, неловко соударившись зубами. Желание с томительной нежностью захватить его губы своими боролось с нехорошим порывом прикусить до крови, и пусть он ей за это отомстит, как хочет. Картинки с забавами изенгардских стражников в роханском борделе еле вспомнились, мысли с трудом ворочались в голове, грозя окончательно спутаться. Собравшись с духом повторить подвиги бесстыдных девушек, Силмэриэль приоткрыла глаза и тут же широко распахнула их, приглушенно вскрикнув — старший сын Дэнетора действительно стал кем-то совсем другим, ей не показалось. Больше похожим на ее детскую мечту… именно таким. Как только она оторвалась от не столь тонких, красиво очерченных губ, лицо неБоромира подернулось дымкой, на глазах меняясь на привычное. — Ты кто, скажи мне! Шрам на щеке разгладился под ее пальцами, как тает лед под лучами полуденного солнца, длинные пряди угольно-черных волос пропали, сменившись короткими рыжевато-русыми, лишь глаза остались предательски черными, до предела заполненными расширившимися зрачками. — Воскресить умершего невозможно, папа говорил мне… но неприкаянный дух может занять чужое тело. Так возрождался темный Владыка Саурон, каждый раз… — почти без выражения бормотала Силмэриэль, зачарованно глядя в глаза неизвестно кому. Пытаться стряхнуть морок и отвести взгляд не хотелось… расползающаяся черным пятном в зрачках тьма — она чувствовала это и видела в отражении — впервые не топила все человеческое в звериной кровожадности, а нетерпеливо тянулась к ласке подобной себе, повизгивая и виляя хвостом, как детеныш волколака к матери. — Ты не Боромир, да? И ты не сказал мне… как тебе не стыдно! После последних слов следовало гордо отодвинуться, а еще лучше убежать (вот только куда?), чтобы они не пропали даром, но сдвинуться с места было свыше ее сил. В глубине души она подозревала… и даже надеялась, только… зачем она темному майа? Если даже со смертным ничего не вышло… Боромир хотел лишь утолить с ней минутную страсть, как с разбитными служанками, и использовать в своих целях, а возродившийся после скитаний во тьме темный айну может лишь смеяться над ее глупостью, чувствами к смертному… и внешностью. Она не такая красивая, как эльфийки — несовершенство смертной, как вечное проклятье, досталось от умершей несчетные века назад матери. Он слишком хорош для нее. — Не сейчас, Силмэриэль… — нарушил до неприличия затянувшееся молчание… пусть значит будет Боромир, раз не хочет назвать имя, а ей вообще неинтересно. — Я потом тебе скажу. Силмэриэль раздосадовано прикусила губы, не пожелавший сказать своё особо ценное имя майа до обидного быстро взял себя в руки и выглядел гораздо спокойнее нее. Но она, кажется, знает, как вывести его из равновесия, и спросить, что нужно, только не будет больше этого делать. Пошёл он к… Морготу со своими тайнами. Ей вообще никто не нужен — живет же папа без любви, и прекрасно себя чувствует. Она вернется к нему, попросит прощения и постарается стать такой же.