Дочь Моргота

Спать здесь нельзя, как ни жаль, и делать… то, что они все же сделали — мысленно назвать вещи своими именами не получилось, щеки предательски вспыхнули от нахлынувшего жара — тоже не стоило. Плохое это место, небезопасное — назгулы еще где-то поблизости, твари всякие водятся, и отцовские полуорки могут нагрянуть в любой момент. Позволить усталому сознанию ускользнуть в мир грез, удобно устроившись на груди любимого — она до сих пор не знает его имени — так заманчиво… и страшно, что волшебный сон наяву истает, как туман в лощине. Силмэриэль неохотно подняла голову, клонящееся к закату желто-красное солнце ударило по глазам, на мгновение ослепив. Хоть сколько-нибудь испортить настроение такая мелочь не могла, все было… слишком идеально, слишком много, сразу и только ей, мучительно недосягаемого, о чем она долгие годы могла лишь мечтать и тосковать, и злиться на не обделенных чудесными дарами судьбы. Только бы она вдруг не проснулась в Изенгарде от отдающегося острой болью в висках недовольного отцовского голоса. Саруман всегда был ею недоволен, что бы она ни делала и как бы ни старалась. Это же был не сон, да? Пусть всего один раз за ее почти бесконечную жизнь, но не сон. Стараясь не дышать, хотя это и было глупо… ну или бесполезно, Силмэриэль обвела пальцем контур губ, еще несколько навек ускользнувших мгновений назад целовавших ее — совсем не таких, как у Боромира, надменно изогнутых, с чуть опущенными вниз уголками. Вызванная даже самым сильным эликсиром страсть не туманит разум вечно — проходит, рассеивается, как морок, если ее утолить… и без этого тоже. Вдруг она впредь не увидит в его взгляде ничего, кроме насмешливого равнодушия прежнего Боромира? Неужели и сбывшаяся детская мечта о невозможном — встреча и соприкосновение с частью себя в чужой душе — лишь навеянная любовным эликсиром иллюзия? До сих пор она знала об этом лишь из мыслей роханцев — почти все рожденные деревенщинами мелкие оборванцы познавали ласку и заботу любящих матерей. А повзрослев, встречали возлюбленных, заставлявших сердце биться чаще, и никто не мешал им быть вместе недолго и счастливо, весь скоротечный человеческий век. Как же ей хотелось увидеть пожирающий деревни смертных огонь и заставляющие их истошно визжать блестящие от оранжево-красных отблесков орочьи ножи. — Но уже не хочется? — Не очень. Пусть живут. И тоже будут счастливы, ей не жалко. Ледяная игла страха на миг уколола грудь, и тут же растаяла… светлый волшебник превзошел сам себя, смешав эликсир невероятной силы, или их правда… что-то связывает? Зрачки мгновенно расширились в такт легко и радостно забившемуся пульсу, наслаждаясь лаской отражения — темнота разливалась в черных глазах неБоромира так завораживающе похоже, и… неужели наполняла сердце любовью так же, как и ей? Тьма не может никого любить и сострадать, она всегда это знала и примирилась с неизбежным, но полюбить саму себя в другом… возможно, все-таки может? Или как иначе назвать то, что она чувствует и видит? — У тебя не получится притворяться Боромиром, если ты не всегда выглядишь, как он. И хорошо… как же это хорошо. Силмэриэль чуть отстранилась, жадно впитывая взглядом почти по-эльфийски правильные черты, лишь чуть более жесткие. Если бы не пересекающий щеку давний шрам, похожий на царапины, и неразглаживающиеся полностью даже от ее ласк презрительно-надменные складки между бровями и у рта, идеально красивые, но так только лучше. — Нет, не становись им… подожди еще! Тут никого нет, а ты мне больше нравишься. Как и много раз до этого, лицо лжеБоромира на глазах изменилось, вновь становясь привычно-человеческим. Но она, кажется, знает, как все исправить. После секундного колебания — недавно пугающе незнакомое еще не стало привычным — Силмэриэль села на него сверху, прижимаясь вплотную, и, низко наклонившись, прильнула к губам: — Вот видишь! Ты становишься собой, когда хочешь меня. — Зачем она это сделала, тут же ускользнуло из сознания, как нечто мелкое и совершенно неважное. — Курумо… Саруман не станет… прибегать к твоим методам. — Майа коротко рассмеялся. — У него ничего не выйдет, — невозмутимо ответил он на не произнесенную вслух шутку, поглаживая ее по спине. — Тебе уже не страшно? — Нет, — Силмэриэль широко раскрыла по привычке зажмуренные глаза. Что ее тело словно само по себе сделает такое, удивило всего на миг… не ставшее привычным ощущение заставило выгнуться, отклоняясь назад, и задержать дыхание. — Мне не было больно, совсем… это все магия, да? — Может быть. Она уже не ожидала услышать ответ и почти совсем забыла о не располагающей к любви реальности. Лицо призванного ею — все равно откуда, она в любом случае рада — окончательно стало его собственным и заметно исказилось, словно ее слишком медленные и осторожные движения скорее мучили, чем дарили наслаждение. Ей было хорошо и так, непривычное ощущение наполненности все еще немного пугало, а расходящиеся вдоль позвоночника до самых кончиков пальцев волны удовольствия туманили разум. Было давно пора идти… куда-нибудь, в Изенгард, наверное, пока ничего не случилось, а не… — Очень хорошо, что не страшно, — с трудом пробормотал неБоромир, и легко перевернул ее на спину. — Помучаешь меня в более подходящем месте. — А сейчас ты… помучаешь меня? — Силмэриэль слегка испугалась слишком крепких объятий и огненных отблесков в глубине нечеловечески-черных глаз, хотя в самый первый раз ей не было больно, и даже почти понравилось — многое ускользнуло от сознания, как после большой порции растворителя Сарумана. — Да. — От совершенно серьезно и без тени сомнения произнесенного слова захотелось захихикать. — Пока полуорки твоего отца все не испортили. Они скоро будут здесь. Полуорки? Знакомое слово не задержалось в голове, как ничего не значащая досадная мелочь. Страх растворился без следа в сбившем дыхание поцелуе… она совсем не против, чтобы ее мучили, только… вдруг она забеременеет, обидно даже не знать имени отца своего ребенка. О том, чтобы он просил у Сарумана ее руки, она и не мечтает, у великого темного майа есть дела поважнее, но хоть это-то можно. — Ладно… я тебе скажу, но не произноси его. — Силмэриэль запрокинула голову, чуть было не ударившись затылком о землю, и приглушенно застонала от сладко-щекочущего ощущения, наслаждаясь спускающимися все ниже вдоль шеи поцелуями. — Теперь я знаю, кого люблю. — Красивое имя оказалось странно знакомым, словно она его уже слышала. Только она не удивится, если забудет, когда все закончится — горячие губы скользнули вдоль ее шеи и добрались до груди. Прошептав что-то на непонятном древнем языке — она помнит, что обещала не произносить его имя — осторожно огладил ладонями затвердевшую от ласки и совсем неуловимой осенней прохлады грудь… до боли острые ощущения пронизали все тело, отключив последние остатки разума.

***

 — Может быть, все должно остаться так, Галадриэль? А наш удел — вечная жизнь в Валиноре? Если Эру Илуватар изменил свой замысел, или судьба одного из множества миров в Пустоте более не интересна ему. — Это не жизнь! И это несправедливо, Гэндальф, — забыв, что он не рядом и не может ее видеть, Владычица резко встала, и с волнением протянула руку, всерьез ожидая коснуться щеки мага. — Арда заслуживает нового, лучшего сотворения, как и было предсказано в пророчестве Мандоса. А Он не заслужил ничего, кроме окончательной гибели и безвозвратного рассеяния в Пустоте. Так говорится в пророчестве, и должно произойти. С нашей помощью, раз нелепая случайность… и твой эликсир дали шанс изменить предначертанное. Я не виню тебя, — поспешно добавила Галадриэль, вновь неосознанно поднимая ладонь, — причина совсем не в нем. И так даже лучше, я готова принести эту жертву, чтобы только увидеть… — Я не могу объяснить, зачем изготовил его для нее. — Галадриэль наяву почувствовала, как маг обнял ее за плечи и на пару мгновений прижал к себе, даря дружескую ласку и понимание. — Возможно, все же надеялся предотвратить страшащее меня, прости. А ты помогла ей с ритуалом, может быть, ничего и не было бы, если… — Было бы, Гэндальф, ты же тоже видел. По-другому, позже, но было бы. Это связь проклятой крови, она все равно призвала бы его в этот мир — случайно или нет, рано или поздно. И подарила незаслуженное. Неужели она ошибается и должна смириться с судьбой и не искать справедливости? Ее не было с самого начала, и давно невозможно понять, кто в чем виноват и за что наказан. Брат сказал бы, что она неправа и так нельзя, но не скажет. Он бы всем сердцем переживал за искаженных смертных и потерял из-за них свою жизнь, как уже было один раз. И люди любили его, до поры до времени — в основном то, что он им давал… но себя больше. Ее погибший по вине Моргота и Саурона брат был слишком добр, и слишком хорош для этого мира… наверное. А она нет, и потому постарается сделать его и себя лучше. И в заново сотворенном мире обязательно найдется место для Финрода, и для всех, кого не полностью поглотила Тьма. А она больше не будет омрачать, искажать и портить живых созданий, мир и души, ибо погибнет вместе с безнадежно искаженной прежней Ардой, и уже не возродится. И в ее душе тоже… семейное проклятие все же не обошло ее стороной, или дело не в этом? — Ты считаешь, я слишком жестока, Митрандир? И во мне уже нет… Прежнего света и благодати. Если сердце замирает от предвкушения мести… как от любви. — Их почти не осталось в этом мире, но ты… в тебе всегда было достаточно решимости, и силы. Способной обратить вспять… другую силу, как тогда, в Дул Гулдуре. Только в тебе. Голос Гэндальфа звучал странно глухо, как сквозь толщу переливающейся через край круглой каменной чаши воды. Без осуждения или неодобрения, лишь с окрашенным нотками боли обреченным пониманием. Он тоже всегда был… слишком добр, хотя уже дважды подталкивал хоббитов и гномов к смертельно опасным авантюрам и оставлял без поддержки. Но у него болела за них душа, и будет болеть. И у нее… уже сейчас болит. Не сильно, смутно щемит, заставляя вспоминать безвозвратно минувшие времена, когда все было светлым и добрым. Или ей просто казалось, в детстве и юности многое видится иначе. В родительском доме в Валиноре, окруженном благоухающим вечно цветущими розами садом, когда все были еще живы. И будут живы вновь, без пролитой крови, зла и трагических ошибок. Не о чем плакать, тем более об утраченной чистоте души. Ставить ее превыше всего — гордыня и эгоизм… или слабость. Вечер вступал в свои права, гася последние красноватые отблески запутавшихся в по-осеннему золотистых листьях мэллорна солнечных лучей. На опоясывающей необъятный ствол по спирали лестнице с украшенными воздушно-причудливой резьбой перилами и арками переходов зажглись сияющие теплым желтым светом светильники. Галадриэль глубоко вдохнула насыщенный ароматом прелых листьев и осенних цветов воздух, прикрыв глаза — бессмысленное созерцание плещущейся в каменной чаше воды утомило Владычицу. Слишком долго и часто смотреться в Зеркало не стоит, судьбу надо вершить и бороться за нее, а не праздно и малодушно подсматривать. Еще только один раз. Смахнув заблестевшую на ресницах от сокровенных воспоминаний детства прозрачную каплю, Галадриэль аккуратно подлила в Зеркало воду из небольшого серебряного кувшина, и, беззвучно шевеля губами, произнесла вопрос. Точный ответ удавалось увидеть далеко не всегда, Зеркало жило своей жизнью и показывало, что хотело. Но никогда не лгало, хотя напророченное им и можно было изменить. Высеченная нуменорцами в скале неприступная белая крепость, твердыня Гондора Минас-Тирит, отразилась в темной глубине, подернутая дымкой проносящихся в небе грозовых облаков. Или облака не летают столь быстро, рождая колеблющий ветви давно засохшего Белого дерева ветер? Стоящие у фонтана стражники в остроконечных шлемах с нескрываемой тревогой задрали головы кверху, прикрывая глаза руками, и заметались на месте, готовые бежать. Старший сын Дэнетора, или тот, кого они все им считают, стремительно подбежал к наружной стене и резко остановился на волосок от края, едва не потеряв равновесие. На что-то кричащих ему, указывая на небо воинов Боромир даже не взглянул, поглощенный иными тревогами. Чудом не упав со стены, гондорский военачальник частично вернулся к реальности, неестественно черные глаза расширились, заполняясь тьмой еще больше — вся Пеленнорская равнина, насколько хватало взгляда, была покрыта черной движущейся массой ощетинившихся копьями несметных орочьих отрядов. Окончательно деморализованные странным поведением командира солдаты присели на корточки, закрывая головы от кружащих почти прямо над головой похожих на драконов тварей с закутанными в черные плащи всадниками. Все так же стоя у самого края стены, Боромир досадливо поморщился и с нескрываемым презрением взглянул на них и, наконец на что-то решившись, повелительно поднял руку вверх. И, Галадриэль поняла это не слыша слов, выругался от неожиданности, когда незаметно подошедший слуга бесцеремонно потянул его за рукав. До смерти перепуганный вот-вот готовыми схватить его назгулами, мальчишка дрожащей рукой протянул хозяину небольшую шкатулку и, запинаясь, произнес несколько заученных фраз. И сломя голову бросился бежать от схватившегося за меч сына наместника. Посмотрев так, что еле живые от страха воины неуклюже попятились назад и даже летающие твари поднялись выше, Боромир откинул крышку и, чуть было не вскрикнув, как спасшийся бегством малолетний паж, уставился немигающим взглядом на горизонт поверх заполонившего равнину несметного войска. Выпавшая из рук шкатулка, кувыркаясь в воздухе, полетела вниз, на накатывающее готовой смести все на своём пути штормовой волной воинство Мордора. Ты ещё кое чего не видел… пока. Владычица плотнее зажмурилась, и порывисто вздохнула от прошедшего дрожью вдоль спины сладкого мстительного удовольствия, почти нестерпимо острого. Возможно, Тьма действительно исказила ее душу, светлые не умеют и не должны наслаждаться чужой болью, но это сильнее ее. Или для него можно сделать исключение, естественная чистая радость от справедливого воздаяния не делает ее темной?

***

— Чем ты тут занимаешься, Силмэриэль? — А… — кажется, отец начал что-то говорить, как только до сих пор знакомое лишь по мыслям орков и смертных удовольствие разошлось жаром от низа живота до кончиков пальцев, на несколько мгновений помрачив сознание. Осознав, что лежит в расшнурованном платье среди ухмыляющихся полуорков, она попыталась запахнуть корсаж чуть дрожащими от… всего руками, пряча стыдливый румянец за упавшими на лицо волосами. Впрочем, откровенно зубоскалить и обмениваться похабными шуточками полуорки на этот раз не стали, явно опасаясь чего-то. — А ты? — невозмутимо поинтересовался ничуть не смутившийся в отличие от нее… она пообещала не произносить его имени, даже мысленно, но оно словно знакомо ей. Похоже… не получается вспомнить, на что. Силмэриэль захотелось расцеловать его за сбивший апломб с Сарумана незамысловатый ответ и принявшее приличный вид от мимолетного прикосновения платье. Как папа может их видеть, неужели все-таки нашел проклятый Палантир? — Штаны надень! — злорадно ухмыльнулся маг. — Самоуверенности в тебе больше, чем раньше, хватит на сотню наместников, только одет неподобающе. Силмэриэль бросила быстрый взгляд на возлюбленного и, осознав справедливость отцовского замечания, невольно захихикала, прикрыв рот ладонью. — Ты любишь своего папу, Силмэриэль? — до приторности вкрадчивым шепотом спросил неБоромир. — Или только Изенгард? — Может, стоит снова познакомить тебя с моими стрелами, Боромир, если в первый раз не научился хорошим манерам? — раздраженно продолжил задетый дерзким ответом Саруман, не заметив пока ничего странного в старом знакомом. Словно вспомнив что-то неприятное, Белый маг осекся на полуслове и продолжил другим, почти по-настоящему радушным тоном: — Вижу, это недоразумение придало тебе храбрости, так необходимой защитникам Гондора. Им осталось рассчитывать лишь на это… Хотя с Сауроном бороться бессмысленно, — с искренней грустью закончил Саруман. — Нет, — быстро ответил новый сын Дэнетора, сверкнув предательски почерневшими глазами. — Почему тебе больше не наплевать на смертных, папа? — Силмэриэль мгновенно вскочила на ноги, словно не засыпала от истощения всех сил ещё совсем недавно. — Не надо с ним бороться, он… сам развоплотится, когда уничтожат кольцо. А Минас Тирит… — Не жалко? — как обычно закончил за неё неБоромир, обнимая за плечи. — Ты права, но… дело не в нем. Не бойся, тем более за меня.