Дочь Моргота

— Милый, ты скажешь папе, что… — даже на то, чтобы закончить короткую фразу, дыхания не хватило. Обратный путь в Изенгард отличался от похожего на сон ночного полета на орлах, как жаркий летний полдень от туманно хмурого утра поздней осени. Второе за до смешного недолгую для айну жизнь путешествие измотало ее окончательно — полуорки бежали без остановки не разбирая дороги — заснуть или даже просто отдохнуть, когда тебя немилосердно трясут, неудобно пристроив на плече, не было никакой возможности. Но не идти же пешком, а лошадей только в Бри найти можно, слишком долго туда добираться и незачем. Да и не пробовала она до сих пор верхом ездить, хотя очень бы хотела, не держи отец ее взаперти в Изенгарде. Может, когда-нибудь… — Он сам поймет. — Неприятно застивший зрение мутный туман сделал любимые (в любом виде) черты расплывчатыми. — А лошади… — С драконами им не сравниться, я уже знаю. — Силмэриэль поморщилась от промозгло-неприятной головной боли и пошатнулась, когда Луртц не слишком бережно поставил ее на ноги. Что откуда-то все же найдется немного сил улыбнуться, было сродни чуду. — Они лучше всех… как и ты. Заметно дрожащие пальцы неловко коснулись колючей щеки прежнего Боромира, сердце дрогнуло, согреваясь нахлынувшим теплом… то, что новый и по-настоящему любимый присвоил облик прежнего, больно ранившего ее чувства, можно считать особой формой торжества справедливости? — Это ненадолго, — то ли мысленно, то ли просто очень тихо пообещал чем-то (она обязательно вспомнит чем, когда отдохнет) известный майа, или… нет, не вала, такого не может быть. Согревающие знакомым успокаивающим и головокружительным жаром руки легко поддержали ее, не дав потерять равновесие и подняли, позволив наконец расслабить онемевшие мышцы и вспомнить совсем не далекое детство. Очертания уходящей в туманную высь предутреннего неба башни терялись в волглой серо-черной мгле. Силмэриэль с некоторой опаской — резкое движение могло усилить боль в затылке — запрокинула голову, но рассмотреть венчающую Ортханк любимую смотровую площадку не удалось. Тихая радость от возвращения в единственное родное и знакомое место Средиземья разливалась в груди, вытесняя тревогу от неизбежной встречи с отцом. — Я говорил, что ты недалеко уйдешь… дочка. — Словно доселе скрываемая милосердным туманом фигура отца в неизменной белой мантии на вершине лестницы заставила по привычке испуганно замереть сердце. А дочкой он ее до сих пор ни разу не называл… или так редко, что стерлось из памяти. Хотя вряд ли она такое забыла бы, все выпадавшие на ее долю теплые и счастливые мгновения бережно хранились на дне души. — Тебе нужно восстановить силы. — Почему в детстве ей не довелось сладко заснуть на заботливо не позволивших упасть с ног от усталости надежных руках? Саруман только злился на нее и недоглядевшего за ней помощника, а на руках слуги, хотя он и держал дочь хозяина почтительно и осторожно, все было совсем не так. А сейчас она на мгновение вновь почувствовала себя маленькой, только счастливой, блаженно защищённой от отцовского недовольства. — А тебе нет? — вяло спросила Силмэриэль, потеряв интерес к ожидающему у двери отцу. Саруман недовольно нахмурился, сложив руки на груди, но ей стало все равно. Глаза неудержимо слипались. — Нет. — Живительно-теплая, в отличие от холодных рук Сарумана, ладонь накрыла глаза, окончательно прогоняя в мир снов остатки из последних сил бодрствующего разума. Прикосновение магии приятно щекочущим дуновением тронуло сомкнувшиеся веки и прошло легкой дрожью по спине. Растерявшийся от бесцеремонного поведения гостя (не ясно пока, гостя или пленника, но неопределенность в столь важном вопросе ничуть не волновала молодого человека), Саруман лишь молча смотрел, как не удостоивший его приветствием сын Дэнетора подхватил Силмэриэль на руки, словно она ничего не весила, легко поднялся по лестнице и без приглашения зашёл в башню. Даже не взглянув на полноправного хозяина Изенгарда, великого мага Сарумана Белого, будто это и не он собственной персоной стоял у двери, а какая-то старая пыльная статуя. — Если я не ошибаюсь, ты пока не хозяин здесь, Боромир, — приторно вежливо произнес Саруман, заглядывая в странно поменявшие цвет глаза. Ставшего заметно нахальнее и невыносимее гондорца все сильнее хотелось сбить с ног нетерпеливо пульсирующим под ладонью в рукояти посоха разрядом, а еще лучше — отправить подумать о жизни на смотровой площадке. Или ошибаюсь… Саруман чуть было не закашлялся и нервно сжал ладони, стараясь как можно плотнее переплести пальцы — желание поставить на место обнаглевшего юнца улетучилось без следа, как горстка пепла на ветру. Хорошо и раздражающе знакомый взгляд павшего от стрелы Луртца любимого сына Денэтора раздражал лишь глупой заносчивостью смертных — замораживающей душу тьмы в нем не было, и не могло быть. Такой же, как вытеснившая все человеческое чернота в глазах чуть не убившей его собственным посохом Силмэриэль. Он почти не держит на нее зла, непонятно почему, но это… — О Эру, Силмэриэль, с кем ты связалась? — одними губами прошептал маг, не подумав, что поразительно спокойно и крепко спящая девушка услышать его не может, а скрывающаяся под личиной Боромира пугающая сущность не должна. И ему совсем не хочется узнавать, что же это за сущность, пусть остается смутной догадкой, а просто как можно скорее выполнить указание Галадриэль — невыносимо раздражающее и ранящее гордость самим фактом, что она ему приказывает, а он вынужден послушаться, но теперь уже все равно. Главное, Владычица хочет отправить ставшего непонятно кем Боромира подальше от Изенгарда, в Минас Тирит, и он жаждет того же, возможно, даже больше нее. Галадриэль еще ответит за это — потом, может быть. Такая мелочь… уже не важно. А там, дай Эру, Саурон покончит и с Гондором, и с носителем пробирающей до костей тьмы, если совсем уж повезет. Потом проклятое кольцо Всевластия сгорит в пламени Роковой горы, возомнившей себя наместницей Илуватара эльфийке останется только убраться в Валинор, он же будет спокойно создавать полуорков и править Роханом, и Силмэриэль никуда… Надоевший за многие столетия облик старца можно и нужно будет сменить за ненадобностью, благо Белый Совет и Саурон останутся лишь в неприятных воспоминаниях. Даже и не вспомнить, когда он в последний раз уносился так далеко в своих мечтах. Неразумно, и неосторожно забываться, когда опасности и проблемы окружают со всех сторон, и любой неверный шаг… Саруман содрогнулся всем телом, еще крепче сжимая посох. Если он, не дай Эру, недостаточно хорошо закрыл сознание… хотя вторжение чужой воли не осталось бы незамеченным, он же не глупая наполовину человеческая девчонка. — Нам нужно побеседовать, Боромир, а ей поспать, — призвав на помощь все свое красноречие, с казалось идущим от сердца мягким дружелюбием, приправленным беспокойством и чуть извиняющимися нотками, произнес Саруман. — Не стоит терять время, вспоминая прошлое, когда настоящее и будущее туманно и неопределенно. Я видел тебя в Зеркале… расплывчато и смутно, но то, что удалось рассмотреть, нельзя истолковать как-то еще. Возлюбленный глупой девчонки небрежно кивнул и, не спрашивая дороги и разрешения, поднялся по ведущей в ее комнату лестнице. Не проявить удивления и недовольства, особенно досадной и огорчительной влюбленностью дурочки — она и понятия не имеет, в кого — оказалось нелегко, но, больно оцарапав ногтями ладонь, Саруман даже мысленно остался добродушно не наблюдательным старым волшебником. Лгать было опасно, и чревато крушением становящихся с каждой минутой все милее сердцу планов, но Саруман Белый сказал чистую правду… какая ирония. Способности заглядывать в будущее изобретенное им на свою голову Зеркало так и не обрело, увы, но несколько быстротечных мгновений понаблюдать за Владычицей Галадриэль все же получилось.

***

— Я только сейчас понял, что именно видел. Пытаться разглядеть через Зеркало показанное другим Зеркалом — звучит как нечто безумное, а не просто невозможное. Я не стал бы тратить время на бесплодные попытки, у меня была совсем иная цель, но судьба сама распорядилась… Это уже становится традицией. Почти забыв о сковавшем разум и сердце необъяснимом страхе — так боятся таящихся в темных углах чудовищ человеческие дети, странно, что Силмэриэль ничего не чувствует — Саруман поднялся с кресла, с трудом поборов желание несколько раз пройти лабораторию из конца в конец. Это было бы странно и невежливо, и выдало его чрезмерное волнение. Достигнутый успех — его Зеркало не бесполезная трата времени, эльфийке стоит взять назад свои оскорбительные слова — и осознание собственной гениальности на миг опьянили, вызвав почти непреодолимое возбуждение. До глубины души задетый высокомерием Галадриэль — «бесполезных изобретений», «хотел стать большим, чем тебе дано, и заполучить то, что тебе не положено» — приторно-сладкий голос поселился в голове надсадным жужжанием надоедливой мухи — Саруман решил во что бы то ни стало доказать обратное. Самому себе, и ей… когда использует увиденное к своей выгоде. — Чтоб тебя Балрог драл, ведьма! И не когтями, — сквозь зубы неприлично ругался уязвленный маг, снова и снова пытаясь найти способ заставить Зеркало показать не нечто случайное и бессмысленное, а нужное место… в настоящем. Лотлориэн, надежно сокрытый за стволами мэллорнов и сетью колдовства слишком много возомнившей о себе ученицы Мелиан. Связываться со смещением во времени он больше не собирался, одного раза хватило сразу и навсегда. На быстрый и легкий успех Саруман не рассчитывал, был полон решимости экспериментировать до скончания мира, если понадобится, но не признать фиаско. И капризная судьба, или собственная гениальность (в чем именно причина, Белый маг и не думал усомниться) вновь пришла на помощь. Когда от напряжения начала кружиться голова — попытки незаметно дотянуться осанвэ до Галадриэль высасывали силы катастрофически быстро — Зеркало потемнело, став непроницаемым, и отразило знакомую стройную фигуру в снежно белом платье, с рассыпавшимся по закрытым жемчужно-серым плащом плечам золотом волос. Владычица стояла у знакомой, всю жизнь раздражавшей его каменной чаши, вглядываясь в мелькающие в глубине тени. Блаженное ощущение победы (это была еще далеко не настоящая победа, но все же) заставило на миг воспарить над вершиной Ортханка в ставшую вдруг доступной небесную высь, и чуть было не сбило вожделенную картинку. Рассмотреть удалось немногое, Саруман сначала не понял, что это могло значить и до сих пор считал моральное удовлетворение (рукотворное Зеркало не бесполезно, да, и Галадриэль вполне уязвима для него) своей единственной наградой. Крылатые черные тени, скользящие над гордо выдающейся из скалы, как киль корабля, доселе неприступной белой крепостью, и странно перекосившееся лицо Боромира, точнее, не Боромира. Так тебе и надо! Пьянящее злорадство чуть было не ударило в голову, но Саруман сумел взять себя в руки, пригубив лишь крохотный глоток сладчайшего чувства — он расскажет восставшему из проклятой тьмы совсем о другом, а об этом… ни к чему. — Твой брат, Фарамир, встретит Хранителя кольца в Итилиэне… или ты можешь сделать это вместе него. И не дать Майрону обрести свое утраченное всевластие. — Саруман чувствовал, что этот удар достигнет цели, а понимать, почему, совсем не обязательно. Нет никакой необходимости облекать это знание в слова. — Или тебе безразлично? Саруман постарался произнести последние слова невозмутимо-будничным тоном, как осведомился бы, не желает ли гость вина, и отвернулся к заполненной лишь водой чаше, любовно проведя ладонью по камню. Погружать взгляд во вспыхнувшую проклятым пламенем тьму в некогда человеческих глазах было пугающе неприятно, и ни к чему. — Оставь мою дочь со мной, в Изенгарде… — заставлять голос звучать с нужными интонациями не было нужды. Он действительно этого хотел, хотя и по иной причине. — Я позабочусь о ней, как раньше… лучше, чем раньше. Я был излишне суров с ней, но для ее же пользы… и для твоей, — не удержался от небольшой гадости маг. — Не позволял знакомиться с роханскими конюхами, и впредь не позволю. Досадно быть с девушкой после них… такому, как ты. — Мы потом поговорим о твоей дочери, Саруман, — пугающе спокойно произнёс… Боромир, очень хотелось делать вид, что это он, чтобы неконтролируемый страх не захлестнул с головой. — Прости… я неудачно пошутил, — поспешно добавил Саруман, слегка побледнев. Горло на миг сжало леденящее прикосновение, и почти неразличимые, отдавшийся тупой головной болью картины замелькали в сознании. — Волнение помутило мой разум. То, что Саурон вот-вот захватит Средиземье и станет непобедим, печалит меня… с каждым днём все сильнее. Я бывал излишне жесток с Силмэриэль, но с самого рождения лишь я заботился о ней. С тех пор, как… Саруман мысленно ударил себя по губам — ненужная откровенность всегда лишь во вред — и, дав взгляду отдохнуть на вновь любимом изобретении, продолжил: — Силмэриэль будет неуютно в Минас-Тирите, если ты оставишь ее там одну. И опасно… полукровка слишком привязана к данному от рождения телу.

***

Пойманный темными витражными стеклами бледно-желтый луч еле ощутимо коснулся век… ей всю жизнь не хватало в Ортханке живого света и тепла, но привычная с детства полумгла дарила ощущение незыблемости жизни и некоторой защищенности — хлипкой и неполноценной, совсем не такой, как… Рука с невольной надеждой потянулась в сторону, но ощутила лишь пустоту и легкую щекочущую прохладу атласной подушки. Может, и правда… ничего не было? Отец вот-вот прикажет ей пойти проверить, как себя чувствует Хельга и проклятый полуорк, он всегда так делает, стоит только проснуться. Глупо… такие, как она, не сходят с ума — рассудок айну способен помутиться лишь временно, от смертельного переутомления или коварного темного эликсира. Или любовного… Силмэриэль глубоко вздохнула, переплетя пальцы — страстное желание увидеть подарившего ей волшебное тепло любви натолкнулось на холодящий страх и неуверенность, как птица на стекло. Вчера… или еще сегодня, когда он нес ее на руках, как вернувшегося в счастливое бессловесное состояние ребенка, все было просто и радостно, без тени отравляющих душу сомнений. Грань между доступным и невозможным стерлась, как между сном и явью, и можно было поверить во все — и что ступени не закончатся еще долго-долго, и что это совсем не из-за эликсира Гэндальфа, и даже в то, что они будут жить долго и счастливо, как в сказках давно умершего стражника. В Изенгарде… ей сложно представить себя живущей где-то еще, совсем не получается. Только как же тогда отец? Изенгард принадлежит ему, и… Мысли об отце всегда возвращали в реальный мир, к вечно терзающим сомнениям и неуверенности. Чем закончился разговор Сарумана и скрывающего свое имя темного майа? Отец наверняка знает, что оно означает, он все знает, только не всем поделился с такой бестолковой ученицей, как она. Беспокоиться за любимого вряд ли имело смысл, только если за папу. Он же не убил его? Когда-то ей этого хотелось, искренне и от всей души, но для реализации кровожадных планов чего-то не хватило, самой малости. А сейчас она готова простить его, тем более Саруман не по своей воле стал ее родителем. Силмэриэль зажмурилась от всегда неожиданно яркого после сумрака Ортханка дневного света. Она сама не понимала, куда шла, желание заглянуть в странно и упоительно отражающие ее сущность глаза боролось с липким страхом больше не увидеть этого. Смотровая площадка всегда спасала ее от отцовского гнева и горьких мыслей, позволяя мечтать о бескрайнем прекрасном мире за кольцом Мглистых гор и лучшей жизни. Свежий осенний ветер принес смутный запах прелой травы и свежего снега с горных вершин… мог ли снег на самом деле чем-то пахнуть, она не знала, но это делало ограничивающем ее мир пики ближе и осязаемее. Живой мир так… Прекрасен и бесконечен? Раздавшийся в ушах отцовский голос почти порадовал воспоминаниями о привычной, иногда даже радостной жизни, и тем, что у него все хорошо. Раз он опять… мешает ей мечтать о несбыточном. — Да, — поспешила ответить Силмэриэль, нервным жестом поправляя выбившуюся из полурастрепанной косы прядь. — Я скучала по Изенгарду… хотя всю жизнь только и мечтала его покинуть. И даже по тебе… немного. А твой… новый друг превратит его в выжженную пустыню, как долина Горгорота, и мертвые поля у Минас Моргул. Тебе придется жить среди пепла, выжженного камня, льда, тьмы и смерти… пока ты ему не надоешь.