***
— Господин, там были еще… — молодой воин испугано замолчал, натолкнувшись на невидимую стену ледяного презрения. Наследник и любимый сын Дэнетора изменился после возвращения из не увенчавшегося успехом похода, непостижимо и пугающе. Для всех, кроме самого ослепленного отцовской любовью, или честолюбием Наместника — ему чуждая всему человеческому темная сила в глазах старшего сына внушала лишь восхищение и еще большую гордость, в первую очередь за себя. — Знаю, — странно равнодушно, прежде он никогда не отреагировал бы так на безусловную, пусть и ничего по большому счету не меняющую, победу, ответил Боромир, скользнув невидящим взглядом по лицу юноши. — Взять их, и привести ко мне. Ничего не меняющую победу. Жалкий адан прав, как никогда, и мудрейший из мудрых не сказал бы лучше. Южанам с замотанными по самые глаза в черные тряпки лицами не помог их темный бог… потому что он по причудливой прихоти судьбы командует отрядом защитников Гондора. Отвратительно. Не потому, что их жаль, нет, разумеется. От жутковато-величественных храмов «имени его» (довольно остроумно по человеческим меркам сказано) ощутимой пользы не было — ни им, ни виновнику торжества. Ни побед, ни возвращения из Пустоты кровавые жертвоприношения поклоняющихся Тьме принести не смогли, лишь слегка уменьшали число лишних ртов в бедных харадримских семьях. Только не в меру хитроумный Майрон достиг многого, заставив уверовать в божественность Тьмы недалекого нуменорского короля… но потом потерял больше, чем получил. В тот раз польза все-таки была, да. Жаль только, что недобитый бывший помощник возродился вновь, и совершенно точно не захочет ни уступать свое всевластие, ни делиться им — и не остается ничего другого, как притворяться сыном гондорского наместника и командовать партизанским отрядом в Итилиэне. По-настоящему отвратительно именно это, а не живущие краткую, как мгновение, бессмысленную жизнь смертные воины — вернувшихся сил недостаточно, чтобы легко и просто покончить с готовым стать властелином мира рыжим майа без их помощи. Правда ли он столь хорош, каким кажется Силмэриэль? Этот почти уже покорившийся Майрону мир — человеческие глаза видят его по-новому, позволяя заметить ранее не имевшее значения. Главное, что он нравится… его лучшему творению. Ей пока ни к чему это способное огорчить знание, или вообще ни к чему — Силмэриэль еще слишком молода и слишком человек, а он испытал неожиданное и странное облегчение, узнав истинную природу родства их душ. Все встало на свои места и круг замкнулся. Пустота в, казалось, давно и безнадежно разрушенной стене заполнилась идеально подошедшими каменными блоками — лучше, чем утерянными… или их просто не было никогда ранее. Но Силмэриэль может не понять и очень расстроится, тем более сейчас. Саруман предпочел доверить воспитание приемной дочери смертной прислуге и чадолюбивым стражникам, по близким ей понятиям аданов такая любовь ненормальна. Хотя для него она стала лишь больше, чем была, обретя логику, причину и что-то еще, вызывающее непонятные щемящие ощущения. Осень чувствовалась в граничащем с Мордором южном краю гораздо слабее, чем в окруженном занесенными снегом вершинами Изенгарде. Она с такой забавной и трогательной настойчивостью предлагала полюбоваться им же самим когда-то сотворенными горами (что он там не видел), чтобы ощутить красоту этого мира… как иронично. В таком аспекте он о них не думал никогда, лишь о практической пользе, чтобы создать барьер для Оромэ. Но то, что Мглистые горы столь глубоко и искренне восхищают ее, оказалось неожиданно приятно, и даже помогло увидеть их по-новому. Поросшие густыми кустарниками и по-осеннему чахлыми низкими деревцами холмы Итилиэна не шли ни в какое сравнение с хребтами Мглистого, но значительно больше радовали взгляд, чем воины Гондора. Последние не радовали вовсе, а исключительно раздражали глупостью и слабостью смертных, что делало поход особенно суровым испытанием. Но все уже почти кончено, Саруман не обманул с подсмотренным в чужом зеркале видением. По-другому и не могло быть, ложь он бы почувствовал… последнюю в жизни хитроумного волшебника. Благо, неосмотрительно пообещать Силмэриэль не трогать самозваного папочку он тогда ещё не успел. До слез надоевшие игры в прятки с приспешниками Майрона среди холмов Итилиэна подошли к концу, город людей, Минас Тирит, манил обещанием долгожданного невозможного счастья. Из каких соображений Саруман передумал в последний момент, заставив Силмэриэль последовать за ним — неважно, Белый маг заслужил безмерную благодарность. Он бы не смог все это терпеть, если бы в гондорской крепости не ждали ласково обнимающие за шею теплые руки, мягкие послушные губы и родная чернота глаз, в которую можно погрузиться и утонуть, ни о чем не думая. — Вот они, господин! — воины подтолкнули вперед еще более жалких, чем смертные (хотя, казалось бы, уже некуда) коротышек, и поспешно отступили назад. Охотнее всего они бы разбежались, куда глаза глядят, собственный командир внушал гондорцам гораздо больше страха, чем приспешники Майрона. И очень хорошо. — Оставьте нас… идите вперед, к Минас Тириту, — наследник Дэнетора выплюнул команду сквозь зубы, презрительно сузив глаза, — и не торопитесь… пока. — Мы простые странники… — заикаясь, попытался тронуть его жалкой ложью хоббит, и замолчал на полуслове, округлив глаза: — Ты жив? Не может быть, я же сам видел… — И зрение не обмануло тебя, хоббит. Дай его мне, тянуть время бессмысленно, и лишь добавит вам ненужных страданий. Так будет лучше, я обещаю… — с искренним сожалением в голосе произнес Боромир… или нет, протягивая открытую ладонь. В Мордоре жалких коротышек ждут лишь пытки и нескончаемые мучения, забрать у них безделушку Майрона — акт милосердия и единственный способ не дать ей оказаться в руках хозяина. — Господин, пожалуйста… — хоббит, как загипнотизированный змеей кролик, смотрел в черные провалы глаз некогда бывшего старшим сыном Дэнетора. Дрожащие грязные пальцы с черной каймой под обломанными ногтями неохотно сняли с цепочки гладкое золотое колечко. — Да, я сделаю то, чего не сможете вы. Вас ждала бы впереди мучительная смерть и неизбежная неудача. Но благодаря мне она будет легкой, и Майрон не получит свою прелесть. Ни капли вожделения и восторга прежнего Боромира не промелькнуло в глубине нечеловечески черных глаз, когда засиявшее собственным светом проклятое кольцо Всевластия, желанное и губительное для всех ныне живущих, наконец легло в не дрогнувшую и не поспешившую жадно и торопливо сжаться руку. Это и есть твоя суть, Майрон? Такое маленькое простое колечко… Можно было ожидать большего. Почти без всякого выражения еле слышно прошептал гондорский витязь, опуская кольцо в карман, и с на мгновение промелькнувшим сомнением взглянул на неподвижно застывших хоббитов. Их смерть среди наводненных орками и харадримцами земель будет скорой и жестокой, и, прежде чем умереть, они разболтают лишнее. Пусть скажут спасибо безупречно белому, как его одеяние, магу, возложившему на ничтожно малых созданий непосильную ношу. — У вас не было шанса, с самого начала, — все также удерживая взгляды коротышек в дурманяще-вязкой темной глубине своих глаз, неБоромир медленно обнажил блеснувший на солнце меч, верой и правдой служивший многим наместникам.***
— Передайте Дэнетору мои извинения… я не очень хорошо себя чувствую. И это даже не было ложью, хотя разделять трапезу с наместником ей не хотелось в любом случае. Невыносимо… как и все здесь. Силмэриэль страдальчески поморщилась, нервно крутя готовое вот-вот рассыпаться жемчужное ожерелье. Вид с балкона совершенно не успокаивал и не помогал настроиться на лучшее — озаряемые огненными сполохами Ородруина Изгарные горы вызывали лишь неприятное томительно-тревожное ощущение надвигающейся опасности. А идти на отчасти похожую на смотровую площадку Ортханка Фонтанную площадь не хотелось даже под страхом смерти, слишком большой, многолюдной и чуждой ее внутренней сути она была. Засохшее Белое дерево у заполненной неподвижной водой круглой мраморной чаши фонтана, воины Дэнетора в черно-серебряных доспехах у застывших в столь же бессмысленном величии белых каменных изваяний древних королей раздражали ее с самого начала. Все тут было слишком светлым и очевидно бессильным перед затаившейся за пугающе близкой горной грядой тьмой Мордора. В Ортханке с непонятно чего замышляющим отцом тяжело не сойти с ума от тревоги и сомнений — Саруман внушал их искусно и невзначай, подталкивая в нужном направлении ее собственные мысли, меняя местами правду и ложь. Но и в Минас Тирите она осталась одна уже слишком надолго, и после ночного разговора накануне отъезда странно себя вел не только Саруман. Глупо, и по-детски, но ей страшно — из-за неизвестности, все более близких раскатов грома и вспышек подземного огня… и совсем даже не из-за них. — Госпожа… — так ни разу и не поднявшая на нее глаз служанка с полностью убранными под черно-серую накидку волосами нерешительно замерла на пороге. — Я не хочу есть, — раздраженно перебила Силмэриэль. Прислужница не по своей воле докучала ей излишней заботой, но сдержаться и не решить проблему раз и навсегда, грубо покопавшись в сознании девчонки, становилось все труднее. — Ничего. Принеси вина… с водой. Тем более в обществе Дэнетора. То, что она смотреть не может на любимое им жареное мясо и приготовленную целиком истекающую жиром птицу — почти не имеющие значения мелочи по сравнению с главным. Он слишком похож на Сарумана в худших его проявлениях — непомерными амбициями и отношением к собственным детям. Болезненно-слепая любовь Дэнетора к старшему сыну лишь усилилась от замены его на наделённого пугающей даже Сарумана силой тёмного мага. Все остальные, даже слуги, оказались гораздо прозорливее и почувствовали неладное — скрыть нечеловеческую сущность и самопроизвольно заполняющую глаза тьму невозможно, как ни старайся. Силмэриэль со страхом ждала, что любящий отец поймет все первым, и тогда… Но наместник словно ослеп, или видел лишь то, что очень хотел увидеть — что любимого (любимого ли на самом деле?) сына больше нет, он и не подумал заметить. Благо новый своим откровенным превосходством над смертными давал больше поводов для отцовской гордости, проливая бальзам на больное самолюбие — так и не занятый трон законного короля Гондора постоянно незримо присутствовал в мыслях всех наместников крохотной непроходящей червоточиной. На младшего сына, Фарамира, у двадцать шестого наместника не осталось ни капли теплоты, совсем ничего. Как у Сарумана на нее… до недавних пор, а свидятся ли они ещё — неизвестно. Она может не выдержать и сказать что-нибудь неподобающее, а выдавать себя пока нельзя. Любимый просил быть осторожной, и не покидать Минас Тирит, что бы ни случилось. Так же, как и не называть имя, но Силмэриэль уже и сама боялась и не хотела его произносить после поразительно бурной реакции отца. Может быть, лучше попытаться забыть и не тянуться к способному разрушить их пугающе идеальный мир знанию? — Может, лучше сока и поедите немного? Господин велел мне… — Неси вино, тебе говорят! — топнула ногой Силмэриэль, мысленно пригвоздив служанку взглядом к дверному косяку. — Быстро! Смотреть, как начавший непонятно к ней относиться возлюбленный, она не могла, но и подобия оказалось достаточно. Что такого он узнал из рассказа о ее рождении у освобожденной из Ангбанда неизвестной рабыни? От, казалось, неинтересных для него подробностей лицо майа перекосилось совершенно немыслимым образом и помешать ему нарушить собственное обещание удалось с трудом. Жизнь Сарумана в этом физическом воплощении висела на волоске несколько раз за проклятый вечер. Может, дело не в этом, бывший соратник Саурона просто разлюбил ее? Так по-родительски заботливо и терпеливо не относятся к женам, или невестам… она даже не знает, кто ему, вопрос так и застыл каплей замерзшей росы на губах. Сводящую с ума нежность и принятие она мечтала увидеть в детстве… от Сарумана или чудом воскресшей матери. Подобное можно чувствовать лишь к любимым детям, а просто к девушке нет, только искусно притворяться. Ему не за что на самом деле любить ее, тем более так… в ней же нет ничего хорошего и особенного. — Иди, — Силмэриэль нетерпеливо махнула рукой служанке и, осторожно долив воды в слишком резко пахнущее вино, отпила глоток — так оно становилось менее терпким и приторно-сладким. Раздражение постепенно уходило, и покрытая высохшей на солнце травой Пеленорская равнина начинала немного напоминать родную с детства степь Рохана. Мысли помимо воли вновь вернулись к разговору на смотровой площадке — с тех пор тревожное ощущение, что от неё что-то скрывают, мешало наслаждаться незамутненным счастьем близости. Как-будто нежеланного возвращения в канувший в прошлое тяжелый момент было недостаточно.***
— Саруман сказал, что мой настоящий отец никогда не интересовался и не будет интересоваться мной, потому что я… слишком жалкая полукровка. — Она уже не чувствовала боли, разворошенная старая обида притупилась и почти совсем потухла, как прогоревший костер под осенним дождем, от успокаивающе-нежно закрывших глаза ладоней. Сознанию больше не было холодно и одиноко, в прикосновениях считывающей картины прошлого упоительно похожей на ее души хотелось раствориться и очиститься от всего горького и ядовитого. — Даже если он прав, уже неважно. Ты… ты же любишь меня, да? — Да, — почти без всякого выражения глухо ответил майа. Ожидавшая большего Силмэриэль поджала губы, недоуменно глядя на него… и испуганно вскрикнула, чуть было не потеряв равновесие от столь же равнодушно сказанного: — Я убью его. — Нет, ты обещал не трогать папу! — огорченная испорченным по непонятной причине вечером и не желающим держать слово возлюбленным, Силмэриэль приперла его к стене, и даже постаралась посильнее приложить о камень. Сил у нее было гораздо меньше, разумеется, просто он не стал сопротивляться, позволив ей столь грубое обращение… или, скорее, не заметив его. — Он тебе не папа, — майя необычно ласково, такого жеста в ответ на вспышку раздражения она не ожидала, погладил ее по волосам, — иди спать, а мне нужно поговорить с ним. Я выполняю свои обещания, не бойся. Силмэриэль молча проводила его взглядом, не найдя, что сказать. Вспыхнувшая было обида сменилась недоумением и огорчением, а минутное глупое желание отказать в ласках, притворившись спящей, страхом, что он не придет. А утром, сгорая от любопытства и немного успокоившись — променявший ее на Сарумана и непонятные важные мысли возлюбленный все же пришел и ласкал ее нежнее, чем раньше, что-то шепча на незнакомом древнем языке — украдкой выскользнула за дверь и пошла к отцу. Называть его как-то по-другому она уже не сможет начать, кто бы что ни говорил. Проведший всю ночь в лаборатории Саруман удивил ее несвойственным отстраненно-самоуверенному давно не светлому магу лихорадочным возбуждением, горячим желанием выпроводить ее из дома в Минас Тирит, словно не он еще недавно убеждал в обратном, и странной шуткой. — Твой… Боромир не может просить у меня твоей руки, даже если захочет, — с нотками привычного злорадства произнес Саруман, чуть понизив голос и оглянувшись на дверь. — Только если наоборот. Пояснить, что он имел в виду, отец не пожелал, занявшись изготовлением очередного эликсира. — Уезжай с ним, Силмэриэль, и… — Саруман чуть помолчал, словно набираясь решимости, и, глубоко вздохнув, необычно серьезно добавил: — И не покидай Минас Тирит, кто бы тебя ни позвал. Даже я… особенно я. От странной обреченности и чего-то похожего — хотя это и невозможно — на страх за нее, в голосе равнодушного ко всему, кроме своих интересов мага, по спине пробежал холодок и в душе поселилось с тех пор не покидающее ее смутное беспокойство.***
— Госпожа, простите… Неприятно звонкий голос ударил по ушам, заставив поперхнуться, и слишком великий для нее темный маг так и не успел сказать, что будет любить ее всегда, пока… Просто всегда — печальная поговорка смертных не относится к таким, как они. Она же предупредила, что ничего более не желает сегодня, и девка может идти… куда хочет, в Бездну, или пожалеет о своей навязчивости. Ну все, ты напросилась! Решившись убить, или хотя бы оглушить глупую служанку, помешавшую как раз в тот момент, когда мелькающие перед устремленными вдаль глазами картинки наконец стали приятными, Силмэриэль резко обернулась. — К вам пришел… маг, госпожа Силмэриэль, — поторопилась пролепетать несчастная прислужница. Вся гамма чувств — страх перед немилостью хозяйки, с которой явно что-то не так, заезжим магом, Дэнетором и, самое главное, его проклятым старшим сыном, приказавшим присматривать за своей невестой и никого к ней не пускать — пробежала по бледному лицу девушки, заставляя испуганно прятать глаза и поджимать дрожащие губы. Саруман? Отец не мог явиться сюда, да его никто и не пустил бы, наверное. Это же не… — Гэндальф… — потрясенно прошептала Силмэриэль, с трудом заставив себя проглотить невыносимо приторное вино — в Изенгарде оно было намного мягче и приятнее. Она сама не понимала, рада или нет видеть светлого волшебника. Она так уже устала от одиночества — внимание надоедливой служанки и Дэнетора лишь портило настроение — и неизвестности, но смутное нехорошее предчувствие и страх, что Гэндальф осудит ее и не поймет и узнает… то, что она не желает с ним обсуждать, на миг неприятно сжало сердце. — Путешествие пошло тебе на пользу, девочка, я давно говорил! Ты похорошела без Сарумана, и… — сердечно улыбнулся незаметно возникший на пороге маг, раскрывая объятия. Сомнительный комплимент он все же себе не позволил, лишь с вполне целомудренным одобрением скользнув взглядом по ставшей заметно больше груди в глубоком вырезе черно-синего атласного платья. — Позволишь мне войти? — Конечно, Гэндальф! — пробормотала Силмэриэль, прижимаясь к нему, и зажмурилась от удовольствия, когда волшебник отечески-нежно погладил ее по убранным в тяжелую, переплетенную тонкими золотыми нитями косу волосам. Недоступная в Изенгарде красота радовала ее лишь в самые первые дни, и гораздо меньше долгожданных дружеских объятий. Глупо было сомневаться — светлый маг добр к ней и как и прежде принесет умиротворение и покой в смятенную душу. — Благодарю, — маг с видимым удовольствием отпил из кубка, на мгновение прикрыв глаза. Она не успела предложить ему вина, как Гэндальф охотно принял мысленное приглашение, дружески бесцеремонно войдя в сознание. — Прости… я давно привык не тратить время на лишнее и ненужное. Когда его все меньше, совсем на исходе. — Что… что случилось, Гэндальф? Силмэриэль опасливо взглянула на по-прежнему обманчиво мирную долину, ожидая увидеть идущие на штурм вражеские легионы. Если призванный поддержать и успокоить ее мудростью прожитых веков и выигранных битв маг столь очевидно встревожен и ждет помощи от нее… у Средиземья уже не осталось надежды. — Этот мир почти обречен на всевластие Тьмы, Силмэриэль… но ты можешь помочь, пока еще не поздно. Если оставишь Минас Тирит и последуешь за мной. — Последую за тобой… — без всякого выражения повторила Силмэриэль, поедая светлого волшебника взглядом до предела широко распахнувшихся глаз. Противоречивые мысли и чувства смешались, не давая произнести ничего связного. Нежданное предложение вызвало странную, неправильную радость — побег из Минас-Тирита, ставшего для неё темницей, часто виделся в смутных предутренних снах. Сбежать хотелось не одной, разумеется, но… Мудрый светлый маг, не единожды спасший ее и позволивший заглянуть в полный любви и добра мир, не может желать зла, и ошибаться. — Но мой… — Силмэриэль запнулась и чуть покраснела, подбирая слова. — Твой жених просил тебя не покидать Минас Тирит? — мягко закончил за неё маг, опуская на поднос опустевший кубок. — Он слишком беспокоится за тебя, считает всего лишь слабой девочкой, нуждающейся в защите. Я знаю, что это не так, в тебе есть сила и смелость… и Свет. Но так ли это, и чего ты на самом деле желаешь — решать тебе. — И я же вернусь сюда, к нему… да, Гэндальф? — желая придать себе решимости, маг не мог провидеть все, прошептала Силмэриэль. — Конечно, девочка, — Гэндальф глубоко вздохнул, излишне крепко сжав ее плечо, — и ты наконец узнаешь правду… о своём отце.