Дочь Моргота

— Она не должна была умереть… — Гэндальф с трудом перевел дыхание, вытирая дрожащие пальцы об и без того испещренный бурыми пятнами плащ. — Зеркало не показывало такого. Словно невозможное, сжимающее лоб плотным обручем боли видение могло исчезнуть, если не смотреть, маг отвернулся, скользя пустым взглядом по опасно растрескавшимся стенам. Мысль, что они могут обрушиться в любой момент, навеки погребя их под развалинами, тускло мелькнула в сознании, не вызвав ничего — ни испуга, ни сожаления, ни радости. Всевидящий Эру знает, он не желал этого… или малодушно обманывал себя? — Да… — наконец произнесла пришедшая в себя эльфийка, поднимаясь. Оскверненный еще не успевшей потемнеть кровью подол платья лишил ее благодатного света, сделав похожей на необычно красивую смертную. — Так распорядилась судьба, или… — Галадриэль осеклась, не решившись произнести имя Илуватара. — Он… Моргот виноват в этом. Потому что способен лишь губить, и отнимать жизни. Ужас и отвращение… к нему помрачили ее разум. Или, наоборот, прояснили. Галадриэль наклонилась, без малейшего усилия поднимая неподвижно застывшую на полу девушку. Кажущиеся мокрыми от пропитавшей их крови черные волосы испачкали жемчужно-серый плащ неопрятными красно-бурыми разводами. Досадливо поморщившись, эльфийка положила ее на алтарь, и аккуратно убрала от лица волосы, спокойно встретив взгляд широко открытых безжизненно потускневших глаз. — Он скоро будет здесь, Галадриэль. Может, тебе… — Нет. — Глаза Владычицы блеснули решимостью и чем-то похожим на… не на что. Только решимостью. Преодолев промелькнувшую тенью по лицу брезгливость, она сложила руки Силмэриэль на груди и, чуть помедлив, коснулась век. Гэндальф, завороженно наблюдавший за более не подрагивающими тонкими пальцами, вздохнул с невольным трусливым облегчением. Так она как-будто просто спит… почти. — Мне тоже жаль… невинное дитя зла и насилия, — прошептала Галадриэль, незаметно подойдя вплотную. — И многих других, еще более невинных. Слишком много крови и слез пролилось в созданном для света и счастья мире. Напрасно, если Тьма будет царствовать в нем, вечно и безраздельно. Может, Эру для этого дал ей жизнь? Черный враг мира привязался к ней… и наконец сам испытает то, чего принес в неискаженную Арду.

***

— Я пытался спасти ее от них… Просил не покидать Минас Тирит, что бы ни случилось, — повторил неоднократно сказанное Саруман, искоса глядя на еще не окончательно развеявшуюся черную металлическую окалину. Маг небезосновательно опасался повторить судьбу бывшего Властелина Колец. — Но она слишком… Верила в непогрешимость светлых и… Саруман не говорил правду почти никогда, и сейчас не посмел даже додумать. И правильно, он и без жалкого предателя все знает, и больше не может мучительно и бессмысленно жалеть об одном и том же. Что потрескавшийся от бессильной ярости подземных толчков жертвенный камень не пил бы ее кровь, если… Если бы он был искренен с ней, сразу и до конца. Трещина белой паутиной пересекла жалобно хрустнувшую в ладони рукоять меча. Проклятье! Глупо портить ни в чем не повинный клинок, и тратить силы и время на бесплодные сожаления. — Бра… господин! — запыхавшийся Фарамир осекся, не позволив себе привычно-панибратского обращения. Глаза единственного сына безумного наместника лихорадочно блестели от естественного для любого адана испуга, радости победы и чего-то похожего на непонятную симпатию. — Оставь это… — неприязненно поморщился Мелькор, оборачиваясь. Летающая тварь уже легла на брюхо, ожидая наездников. — Раньше было лучше. Чего тебе? — Я хочу поблагодарить тебя бра… Мелькор. Гондор бы пал, если бы не… — Хватит. — Мелькор взялся за повод, кивком приказав Саруману занять место рядом на спине крылатой твари. Прочитанное в мыслях гондорца абсурдное желание помочь ЕМУ (неслыханно) могло бы насмешить… в другое время. Тварь, тяжело хлопая крыльями, оторвалась от земли. — Хотя… не отдавай гондорский трон потомку Исилдура. Ему гораздо ближе и роднее эльфы, пусть убирается с ними в Валинор, пока цел. Отправь нашего папу отдыхать, он уже совсем плох. Приму это в качестве благодарности. Иначе придется разрушить Минас Тирит… потом. Ненавижу эльфов, особенно некоторых, и их потомков. Ты лучший правитель, насколько это возможно для адана. Последние слова не предназначались для Фарамира, но все равно. Если братец (он непонятно как привык к нелепому обращению) услышал все — так даже лучше. Прорезанная свежими разломами каменистая равнина мелькала далеко внизу, как в дурном сне, полускрытая равномерно движущимися перепончатыми крыльями. В панике оставленный жителями городок должен был показаться уже совсем скоро, за ближайшим отрогом Эфель Дуата. Слабое биение сердца, все реже раздававшееся в ушах, больше не чувствовалось. Осознавать, почему, разум не желал, малодушно пытаясь отвлечься на что угодно другое. Пока не истекли последние мгновения полета, и ничего нельзя сделать и изменить. — Что вы… они хотели от меня? Говори быстро… Это очевидно и без насквозь лживого мастера играть словами, но должно помочь согреться живительным огнем ненависти и осушить застилающую зрение бесполезную жидкость смертных. — Артанис… Галадриэль хочет разрушить этот мир. Чтобы ты разрушил, как сказано в пророчестве Мандоса. И Эру сотворил новый, свободный от Тьмы и дал новую жизнь всем не принадлежащим ей. — Саруман нервно облизал губы, лишь на миг заглянув в глаза единственного Властелина Тьмы. — Чтобы не ждать долгие тысячелетия, — чуть дрожащим голосом продолжил маг, — и оно может вообще не случиться, если ты… начнешь воспринимать Арду по-иному и уже не захочешь этого. То, чего боялась Силмэриэль, она так и не смогла до конца поверить в него. Добрые маг и эльфийка помутили ее разум, накачав эликсирами и наговорив… — Правды? Вспыхнувшее от непонятно кем произнесенного дерзкого слова раздражение мгновенно потухло, как упавший в ледяную воду факел. Пусть говорят что угодно, это так мелко по сравнению с… Покрытые сетью трещин черные каменные стены, еще поддерживающие готовую провалиться вниз позолоченную вершину наконец показались за предгорьем. Убогая крепость из необтесанного серого камня, окружающая городок, не достигала и половины вышины все еще величественного храма Тьмы. Невыразимое словами томительно тревожное чувство вытеснило все остальные, от ожидающего в проклятом храме… слишком невыносимого хотелось трусливо бежать, не оборачиваясь и не останавливаясь до конца мира. Который случится как-нибудь без него, и хорошо бы поскорее. Это плохое место, Силмэриэль. Здесь приносили кровавые жертвы, многие тысячелетия. Это храм твоего отца. Мелькора. Или Моргота. Прежде смотревшие на него с доверчивой нежностью глаза неестественно расширились, наполняясь ужасом, и обморочно закатились. До боли яркое видение на миг вытеснило реальность, но поддержать ее, чтобы не дать упасть на песок, не получилось. Неосознанно протянутые руки ощутили лишь поднятый крыльями твари ветер и прикосновение холодной чешуйчатой шеи. Это кольцо черное… как выпитая равнодушной землей невинная кровь. Оно проклято тем, что невозможно искупить — ненавистью, злом и загубленными жизнями. Он хуже и страшнее Саурона, потому что хочет не властвовать над миром, и даже не осквернить его, а уничтожить, разрушить до основания. Не станет ни Мглистых гор, ни облаков, ни дубов с белками, ни Изенгарда. Ибо он не чувствует к творениям Эру ничего, кроме ненависти. Нет, это не может, и не должно быть правдой. Она не хочет такой правды. Думать, кому принадлежит обманчиво нежный голос, нашептывающий вонзающиеся в голову раскаленными металлическими прутьями слова не хотелось. Дарящая целительный жар ненависти тьма отхлынула и сжалась в комок глубоко внутри, бессильно отступив перед разъедающей горечью. Почему все так… как не могло и не должно было случиться. — Это неправда… — еле слышно пробормотал он, ощутив лишь растерянность и почти невыносимо плотно сжавшую грудь тоску, — не все правда. Он ни перед кем и никогда еще не оправдывался так глупо, жалко и бесполезно. И вообще не оправдывался. Непонятно кому и зачем предназначенные слова срывались с губ сами, едва достигая сознания. Папа! Забери меня отсюда… в Изенгард. Будьте вы прокляты… все. Может, она и права, наверное, права. Пусть думает, что угодно, это неважно, он просто хочет, чтобы ее сердце снова билось. Или оно еще… Крылатая тварь тяжело приземлилась, взрыв лапами плотно утоптанный песок у настежь распахнутых каменных ворот. Почти разрушившие храм подземные толчки прекратились, едва полыхающий пламенем во тьме глаз гнев растаял без следа, сменившись холодящей тоской. Он должен увидеть ее, в проклятом храме, остальное потом… все потом. — Где моя дочь? Кольца больше нет, и ваш мир… останется таким, как Эру его создал. Что вам еще нужно? Отдайте ее мне, и… Фигура эльфийской колдуньи в чуть перекосившемся дверном проеме расплылась перед глазами, как в тумане. Помешать ему войти в распахнутую настежь дверь она не могла, разумеется, но неизбежный момент хотелось на мгновение оттянуть, в последний раз. И может быть, все же услышать, что… Убирайтесь… в проклятый Валинор, пока о вас не хочется даже думать. — Им ничего не нужно… кроме того, что произошло, — не глядя в глаза, торопливо прошептал Саруман, и словно мысленно зажав самому себе рот, замолчал на полуслове. Он скажет ему это только в самом крайнем случае, чтобы не допустить предсказанной проклятым пророчеством последней битвы, Дагор Дагорат. — Галадриэль придумала пролить здесь ее кровь, — мстительно добавил он, уже не понижая голос, — чтобы в мире не осталось ничего милого твоему сердцу. — Ты… — вновь слабо зашевелившаяся в груди ярость согрела лихорадочным теплом вспыхнувшего от резкого порыва ветра прогоревшего костра. Эльфийка побледнела, почти как упавшая со стены Минас Тирита смертная служанка, прижимая ладонь к горлу. — Я не убивала твою дочь… она там, посмотри. Не убивала. Значит, она жива, и сейчас… В глазах на миг потемнело от разлившейся внутри слабости, рука бессильно опустилась, более не удерживая заслуживающую смерти, но как-нибудь потом, эльфийку. Тошнотворный кисловато-металлический запах свежей крови въелся в черный мрамор воздвигнутого назло Эру храма навсегда. Аданы многие тысячелетия продолжали приносить кровавые жертвы Тьме, когда он и думать о них забыл, словно им… — Нет! — Тьма почти без следа схлынула из заполнившихся человеческим испугом и болью глаз. Незнакомая прежде слабость перехватила дыхание, не давая вдохнуть, лишь покосившаяся колонна помешала бессильно упасть на колени. Новорожденная девочка, плачущая от высасывающего жалкие капли жизни голода, слабо шевелилась на голом мраморе, протягивая невозможно маленькие бледные ручки в пустоту. Прежде чем он успел схватить ее, детское тельце вытянулось, удлиняясь на глазах. Длинные черные волосы рассыпались волнами вдоль плеч, нежное курносое лицо осветилось уже невозможной для него ласковой улыбкой. Коснувшаяся покрытой милыми веснушками щеки ладонь не ощутила живого тепла и мягкости, окрасившись засыхающей кровью. Представшие в застилающем глаза спасительном тумане видения поблекли и рассыпались, сменяясь реальностью. Полуразрушенным от сдвинувшего мраморные плиты землетрясения темным храмом и залитым кровью алтарем, и… Они мучили ее, и убили, здесь… пока он защищал Минас Тирит. И положили на прорезанный глубокими трещинами алтарь, как очередную жертву, сложив на груди синевато-бледные руки. Пленительно несовершенные черты болезненно заострились, застыв в мертвенной неподвижности. Он боялся увидеть их чужими и напряженными, скованными ранящими сердце ненавистью и страхом… и несмотря ни на что хотел. Но только не такими, лишенными огня жизни. Артанис же сказала, что… — Она сама захотела умереть. — Звонкий голос эльфийской Владычицы прорезал гулкую тишину, затихая под сводами. — Испугалась того, что ты есть. И во что превратишь этот мир… Он был таким… и вновь станет, когда обманчивый морок временной человечности развеется. Она не хочет и не может увидеть это… лучше умереть. — Не увидишь… конечно, не увидишь. Не бойся. Еще недавно казавшиеся жестокими слова не ранили, достигшая предела боли душа потеряла чувствительность ко всему, более мелкому, чем забравшее ее равнодушное небытие. Зачем она так? Ей не место в мертвяще холодной вечной нежизни, Силмэриэль не должна быть и не будет там… никогда. — Она ничего не увидит. Моя… Силмэриэль не должна была умереть, — потрясенно прошептал Саруман, глядя расширившимися глазами на засыхающую кровь. — Ты не дала ей эликсир. Мы же… — Маг испугано оглянулся, опасение за свою жизнь утонуло во все усиливающемся страхе увидеть предсказанный много эпох назад конец мира. — У меня не было другого выхода, — торопливо продолжил он. Лучше сказать правду сейчас, пока призванная разрушить Арду темная сила отступила, побежденная шоком и отчаянием. — Твоя дочь не умерла бы, мой эликсир вызывает лишь похожее на смерть оцепенение. Но даже ты не сумел бы понять, что она на самом деле жива. — С невольно проскользнувшим самодовольством произнеся последние слова, Саруман вновь осекся, ожидая упреков и обвинений. — Но я сказал бы тебе об этом. Только в самом крайнем случае, чтобы избежать гибели мира. В отличие от сумасшедшей (хотя с эльфами такого происходить и не должно) Галадриэль, бывший Белый маг этого категорически не желал. Но очень надеялся, что почти настоящая смерть Силмэриэль поможет избавиться от ее отца не только столь дорогой ценой… что именно увидела в своем Зеркале проклятая эльфийка, он, к сожалению, точно не знал. И совершенно не представлял, чего теперь будет — такого страха и растерянности, смешанных с досадой от крушения планов и горечью потери… так давно уже привычного существа Саруман не чувствовал еще никогда. Если бы кольцо не сгинуло в разгоревшемся прямо на ладони неукротимом темном пламени, а досталось ему! Все было так… мучительно близко. Мелькор не отреагировал на опасное признание, словно не услышал — ни интереса, ни удивления, ни ожидаемой ярости не промелькнуло в не выражающих ничего доступного пониманию Сарумана глазах. Тёмный вала не отрываясь и не мигая смотрел на расплывшееся по камню кровавое пятно, странно отражающееся в чуть расширившихся зрачках. Выручавший во многих безнадежных ситуациях дар красноречия вдруг изменил, трусливо спрятавшись в самом дальнем и темном углу сознания. Или слов, способных что-то изменить, просто не существует? Сам Саруман нашел бы утешение в практически уже упавшем к ногам Средиземье, это стоит всего и всех, но… — Не надо оставлять ее так… — пробормотал маг первым пришедшее на ум. Если похоронить… его так и не нашедшую свое место в мире приемную дочь в Изенгарде, тягостное и жестокое зрелище больше не будет навевать мыслей о разрушении. Особенно Изенгарда. Да он и сам уже не в силах на это смотреть. — Нет, — казалось, не услышавший ни одного слова Мелькор обернулся, взглянув сквозь него, — она не будет… — Как? — непозволительно дерзкая мысль, что разум покинул создателя Тьмы, оборвалась на полуслове. Саруман приглушенно вскрикнул и бросился к выходу, стараясь защититься поднятой рукой от падающих камней. Прорезанные сплошной сетью глубоких трещин стены вновь затряслись, осыпаясь мелкими обломками. Лежать в земле. Увидишь, как. Пошел вон.  — прозвучало в голове, ощутимо больно ударив в виски. Не обращая внимания на хаотично разлетающиеся обломки, Мелькор подошел вплотную к алтарю и наконец опустился на колени, глядя сквозь еще не провалившийся купол куда-то ввысь, в скрытую за фальшивым золотым блеском синеву харадского неба. Повинующиеся пока властной над ними воле камни не падали рядом, отскакивая от невидимого барьера. Пошел вон! Безотчетный порыв бежать, куда глаза глядят, подальше от содрогающейся под ногами земли и… лучше не знать и не видеть, чего, захлестнул с головой, сметая остатки хладнокровия и чуть было не возобладал над всеми доводами разума. Лишь налетев на ограду, Саруман остановился, с трудом переводя дыхание, перед глазами все двоилось и прыгало в сумасшедшей пляске. Непонятное и нелогичное предчувствие чего-то сладко недосягаемого и долгожданного поднялось в душе, смешавшись со страхом и смятением. Летающая тварь, с поразительным смирением ожидающая возвращения хозяина на том самом месте, где он ее оставил, забила крыльями, издав тревожно-испуганный крик. Саруман вздрогнул и, сдержав раздражение, попытался дотянуться до разума недодракона… сможет ли и захочет ли удивительное создание унести его отсюда, если… Маг нервно облизал губы, оглядываясь. Если проклятый храм обрушится, похоронив под обломками своего создателя. Такое не сможет пережить даже он, наверное, и тогда… — Тебе уже не нужно будет кольцо? — вкрадчиво спокойный голос звучал как ни в чем не бывало, словно ничего страшного не произошло, или кошмар наяву развеялся, обернувшись дурным сном. — Прости, я просто… — Саруман осекся и замер, забыв про глупые оправдания, глаза бывшего исстари неестественно округлились. — Как ты… На миг захлестнувший липкий страх поплатиться за неосторожную мысль (надо было лучше закрывать сознание) сменился гораздо более сильным ужасом, что Мелькор потерял рассудок из-за смерти дочери — говорить с ней, как с живой и нести на руках, словно стараясь не потревожить сон, можно лишь утратив связь с реальностью. Или если она правда снова жива, хотя это и невозможно. Саруман судорожно выдохнул — что Мелькор при всем его могуществе способен оживить умершую, или что Эру сделает падшему валар столь великую милость, было совершенно невозможно. Мыслей Силмэриэль, даже слабых отголосков, он не чувствовал. Но окрасившееся легким румянцем лицо девушки уже не было отмечено необратимой печатью смерти, и сердце слабо и нечетко билось, ударяя по ушам сильнее тревожного колокола. — Эру вернул ее к жизни… и дитя. Вернет. Мелькор осторожно положил Силмэриэль на землю, очнувшийся от оцепенения Саруман торопливо присел рядом, с бесконечным удивлением глядя на чуть заметно приподнимающуюся под безнадежно испачканным пятнами крови корсажем грудь. — Как? Он сделал это для тебя? Но… Такое действительно бывало, но ты последний, для кого Создатель явил бы величайшую милость. Опять он чуть было не сказал опасную глупость, то есть правду — происходящее все больше казалось причудливым бредовым сном, что порой мучили его после полностью опустошавших разум долгих дней в лаборатории. — Это не величайшая милость, — равнодушно ответил Мелькор, неприязненно скривив губы, — он получит свою плату. — Отойди… пока. Проглотив застывший на губах вопрос — все само станет ясно, уже почти сейчас — Саруман отдернул руки и торопливо встал. Коснуться ожившей воспитанницы он еще успеет, и скоро. Сердце на миг замерло, задрожав от тайного предвкушения… чего-то гораздо большего и сокровенного, чем женские ласки. Также презрительно усмехнувшись, Мелькор опустился на одно колено и с шокировавшей Сарумана нежностью коснулся лица Силмэриэль, медленно проведя кончиком пальца по щеке и все еще плотно сомкнутым векам. — Она унесет вас отсюда… поторопись. — Летающая тварь взвыла со странными грустными нотами, словно не желая расставаться с хозяином. Мелькор наклонился еще ниже, еле ощутимо коснувшись приоткрытых губ дочери, и, не удостоив Сарумана взглядом, пошел назад, к зияющему, как провал, опасно покосившемуся входу в храм. — Ты куда? — глупый вопрос непроизвольно сорвался с пересохших от волнения и нарастающей в груди темной радости губ. — Мы там встретимся… когда-нибудь. — Ты вернешься назад, в Пустоту? Не получив очевидного ответа, Саруман чуть было не упал в прорезавшую плотно утоптанный серый песок трещину. Может, Илуватар пощадил бы свое некогда любимое творение, если бы Моргот склонился перед ним и попросил прощения? «Может. — Столь же равнодушно прозвучало в голове, заставив судорожно выдохнуть от неожиданности. Когда проклятый темный вала сгинет наконец? — Забери ее отсюда, быстрее». Саруман поспешно наклонился и, все еще не веря собственным ощущениям, прижал к себе как прежде теплое девичье тело, неосознанно зажмурившись от привычного удовольствия. С явной неохотой подчинившаяся ему летающая тварь взмыла вверх, когда новая на глазах углубляющаяся трещина прорезала землю, повалив почти всю каменную ограду. — О Эру… — с благоговейным ужасом прошептал Саруман, до боли сжимая поводья. Невиданное прежде — ибо не естественные процессы в корнях гор породили его — землетрясение почти стерло с лица земли городок, превратив жалкие хижины в груды обломков и обрушив крепостную стену. Потускневшая от застившей солнце черно-серой пыли вершина храма наконец провалилась внутрь, черные стены просели, уходя под землю. — Па… Курумо? — еще мгновение назад спавшая глубоким нездоровым сном Силмэриэль открыла глаза, недовольно морщась от попавшего в нос песка. — Что… — Взгляд широко распахнувшихся глаз растерянно перебегал с его лица на потемневшее от поднявшегося в воздух песка небо. — На меня что-то… я не помню. — Ты чуть не умерла… из-за своей глупости, — не удержался от привычной гадости Саруман. — Эликсиры помрачили твой разум, — поспешил ласково улыбнуться маг и накрыл лежащую на чешуйчатой спине руку воспитанницы своей. — Отдохни… — он мягко подтолкнул девушку назад, заставив вновь лечь на спину. — А где… — Силмэриэль замолчала, удивленно разглядывая свои руки, с целыми и невредимыми, как прежде, пальцами. — Умерла бы, если бы я не спас тебя, — продолжил Саруман, не дав ей договорить. — Уже второй раз. И не получил никакой награды… кроме беспокойства, разбитых колб и разрисованных книг, — ворчливо добавил волшебник, наклоняясь к ее лицу. — Спасибо, — растерянно улыбнулась Силмэриэль, обнимая его за плечи, — чего ты… Так радуешься. Вопрос застыл на губах, Силмэриэль приглушенно вскрикнула от неожиданно обжегшего шею поцелуя. Па… она никогда не разберется, кого как называть, сбил ее с мысли, не дав спросить о… о ком же? Она не… — Это уже лучше, — сладко улыбнулся Саруман, отстраняясь. — Мир принадлежит нам, Силмэриэль. Наконец-то! Еще не ставшая полностью ясной голова закружилась от блаженно-успокаивающего «нам» и дружелюбного тепла объятий. Сил на боль и отчаяние не осталось, проклятый Храм выпил их до дна, оставив лишь пугающий черный провал в памяти. За которым был лишь… Изенгард. Удивительное существо, похожее на дракона из увиденного когда-то сна, несло их туда, в знакомый до каждой трещинки в камне родной дом. Где все будет хорошо, не как… — Да, — отец… Курумо вновь наклонился к ней, коснувшись щеки, — не сомневайся. И не только у нас — все родители хотят, чтобы их дети были счастливы. — Ты о чем? — Силмэриэль вяло удивилась, смотреть на проносящиеся внизу густые кроны деревьев и темно-синюю ленту реки было гораздо приятнее и интереснее, чем придираться к словам. — И в Храмах твоего отца теперь могут поклоняться тебе… — неожиданно пришедшая в голову мысль воодушевила Сарумана еще больше, — я потом тебе расскажу, отдохни.