***
— Есть одна книга. Кажется, она называется «Мой любимый спутник», — Минхо делает паузу, кончиком языка проводя по нижней губе и смотря куда-то сквозь. — Я уверен, что написал бы про мою любимую планету, спутником которой был бы сам. У Сынмина немного дрожат колени, несмотря на то, что он и старший лежат на кровати, но, кажется, это и является тому виной. Даже не хочется по-настоящему задумываться над тем, как ирреально они выглядят со стороны, нелепо-случайно, потому что вместе. От Хёнджина нет никаких вестей, кроме сухих ответов на сынминовские сообщения, вот уже три дня. Сдача Сатурна завтра; Мин думает, что преподаватель Со сходу поймёт, что делал не сам, — пофиг. Как и говорил начальник Чо: «Главное, чтобы была корочка об образовании». Отец и сын не похожи совершенно; неужели у матери Минхо были и есть такие же резкие «переходы»? Сынмин считает Минхо немного чокнутым, однако своё отношение к этому так и не осознал в полной мере. Ким в кофте, доставшийся от дяди, старых домашних штанах и шерстяных носках, которые ещё когда-то давно связала прабабушка; Минхо, как всегда, одет безупречно. Кто из них не от мира сего — в этом ещё надо постараться разобраться. — Почему? — Спутник видит её каждый день, его тянет к ней с такой практически нереальной силой, что это меняет почти всё в нём. И при этом зная, что никогда не сможет быть близко, иначе это убьёт его и ранит планету, он остаётся на своём месте. Это похоже на вечные мучения, потому что рядом, но всегда недостаточно близко. — Это физика. — Это я, — слишком интимно, — сейчас. Чувствую конкуренцию, и не в моих правилах проигрывать, но… — Минхо не продолжает, отрываясь на полувздохе. — «Но»? Минхо неумело переводит тему. — Зачем ты спишь за деньги? Потому что, блять, от вас ничего другого нельзя получить, — думает Сынмин, сжимая пальцами подушку сильнее. — Потому что Хёнджин первый это начал, заставил думать о себе слишком часто, а сам как ни в чём не бывало; потому что ты пришёл на следующий день после моего унижения, как будто бы и ничего не было, а теперь ведешь себя так, словно в первую встречу. — Потому что. — Я могу давать тебе деньги просто так. Знаешь, продавать себя — тебе это не нужно. Ты же хороший человек, Сынмин. — Говорит небесный, который сам же платит за секс. Я хочу спать, честное слово. Давай, — ненавязчиво намекает младший, — я за тобой закрою? — Ты не ответил на звонок. Сынмин обнимает себя за плечи, пропуская Хёнджина вперёд, и закрывает дверь. Дома прохладно. Младший только что выполз из-под одеяла; и так каждый вечер: занимаюсь ничегонеделанием. — Как будто тебе не всё равно, — бормочет Сынмин, направляясь в комнату и по пути поправляя какие-то вещи, которые, как ему кажется, стоят не очень удачно. Конечно, это не гостиничные хоромы Хёнджина. — Я всё слышал. — Молодец, мне похуй. — Не выражайся так. — А то не купишь мне шоколадку? У меня сейчас нет никакого желания разговаривать, голова болит. — И сколько же шоколадок, мне вдруг стало интересно, купил тебе Ли? Всего одну, — думает Сынмин, а потом мысленно добавляет ещё и несколько тысяч евро, которые Минхо практически кинул в лицо. Это что, выходит, тотальная слежка? Нет, Сынмин подозревал, что связи Хёнджина куда обширнее, но не до такой степени. Феликс всегда говорит, что не стоит принимать близко к сердцу, потому что однажды клея, чтобы его восстановить, может и не быть. Сынмин с другом в этом плане согласен полностью; себе же хуже будет — кому ещё нужен он, как не собственной персоне? — Я не какая-нибудь шлюха. Не сравнивай и не смей больше лезть в мою личную жизнь. Ты мне никто. — В самом деле? Деньги-то ты забрал. Или решил, что если однажды что-то было, то теперь можно набить себе цену? — Хёнджин резко обхватывает ладонью шею и тянет на себя. Сынмин от неожиданности хрипит, скребя короткими ногтями белоснежную кожу. — Ты кого из себя вздумал строить? Я плачу — ты отдаёшься только мне, если не хочешь цивилизованно. Хёнджин легко отталкивает, будто бы младший не весит практически ничего. Выровнявшись и чуть отдышавшись, Сынмин сплевывает ему под ноги. — Да пошёл ты. Я поехал с тобой в ту ночь, потому что хотел тебя, а не твои деньги или связи. Проблема в тебе: ты настолько ледовый, что любое тепло принимаешь, как… Хёнджин бьёт наотмашь; ледяная ладонь оставляет красный след на щеке, который, возможно, перейдет на синяк под глазом. Сынмин глухо думает, ещё не осознавая в полной мере то, что получил по лицу, что цивилизованно между людьми и небесными не получится уже никогда; не между ним и Хёнджином. — Я повёлся на твои глаза и образ ледяного принца. Теперь понимаю, что зря. Я верну тебе всё, что ты подарил, — обиженно, но грубо бормочет Мин. Хёнджин с усмешкой приподнимает брови и смотрит сверху вниз, как на какую-то вещь, а не на того, с кем спал и с кем ел; Сынмин понимает, что прабабушка была права, когда говорила, что даже из худшего стоит выудить лучшее, а потом сделать для себя выводы. Эмоции через край — это не есть хорошо. Что же, всё предельно ясно. Хёнджин никогда не будет считать за ровню, только за арендованную мебель или вазу в углу на подоконнике — чисто чтобы была, но трогать нельзя. — Тебя никто не заставлял, если ты помнишь. Мы не закончили разговаривать. Младший кивает, упираясь одной ладонью в пол, а другую прижимая к горящему лицу. Если по щекам и текут слезы, то Мин их не чувствует. — Помню, потому и говорю: моя ошибка. Но теперь, когда всё сказано и сделано, а я снова стал мусором, не мог бы ты, пожалуйста, не загораживать мне солнце? Уйди уже. — Ты издеваешься надо мной?! — орёт Хёнджин так, что уши закладывает. Сынмин жмурится, убеждая себя в том, что это какой-то дурацкий сон, потому что подобного не могло случиться — Хёнджин ледяной. — Ты спишь со всеми подряд, а я ещё и виноват?! Что ты за шлюха такая, если тебе всё равно мало? На Марс решил смотаться, а Ли тебе в качестве гарантии, если не возьму с собой я? — Да подавись ты своим Марсом, Сатурном и прочим. Как же вы все меня достали… лучше, блять, сидеть на помойке с крысами, чем ещё хоть раз в жизни связаться с такими, как вы. Крысы — и те добрее. Сынмин на дрожащих ногах поднимается, сминая валяющиеся газеты на полу и наступив, кажется, на спицы, которыми вязала прабабушка, а после он. Сейчас бы выпить воды с привкусом ржавчины из труб, которым лет тридцать, если не больше, а потом провалиться в сон. Хёнджин ходит небесшумно, но чересчур тихо; Сынмин ненавидит то, что Хван идёт следом — его злость буквально чувствуется кожей — спина покрывается ледяными мурашками. — Уйди, уйди, уйди, — повторяет про себя Сынмин, намеренно закрывая за собой дверь с большим прозрачным стеклом — не помогает. — Перестань вести себя, как… — Шлюха? Или людское отребье? Как ещё каждый из вас назовёт меня, только потому, что, блять, я хочу нормальной жизни — и это не в материальном плане, мать вашу. — Как ребёнок, — с нажимом заканчивает Хёнджин, смотря сверху вниз. Сидя на табуретке всего лишь в полуметре от него, Мин чувствует себя так же, как в тот день, когда увидел эти глаза. — Не заставляй меня разочаровываться в том решении, которое я принял из-за тебя. — Засунь его куда подальше, и прихвати с собой ебанутого Ли. Один, блять, ебаная глыба льда без чувств, которая почему-то решила, что хуй — пора стать вулканом, и теперь отыгрывается на мне. А второй, по всей видимости, страдает шизофренией. Заебись. Хёнджин выжидающе смотрит пару секунд, а потом фирменным равнодушным тоном говорит, что подождёт, пока Сынмин успокоится. За-ме-ча-тель-но.***
— Представь, что ты застрял между… Короче, прикинь, что тебе нравятся сразу двое, — и справляется Сынмин. — Кого бы ты выбрал? Чисто в теории. — Второго. — Почему? — Ну, — неловко пожимает плечами друг и разводит руками. — Я считаю это единственным верным решением. А ты можешь, к примеру, — особенно выделяет это друг, кажется, действительно понимая, что это вовсе не в теории. — Описать каждого? Сынмин думает, что будет сложновато по-настоящему разобраться, кто же всё-таки тот самый «второй», если начать рассуждать. Хёнджин будто разделён на две части. Первая — это холодная, та, к которой лучше не приближаться без необходимости и которую тревожить так же без необходимости нельзя; вторая — это немые, но при этом кричащие в голос сцены то ли ревности, то ли чего-то непонятного. Сынмин знает, что, блять, ни черта не понимает в Хёнджине, как и в физике. Ли Минхо — это вообще отдельная, безумная песня или же трактат. И Сынмин точно знает, что к Хёнджину расположен больше, нежели к Минхо. — Нечего описывать, если нравится худший вариант.***
— Многие из нас улетают через неделю. Сынмин, честно говоря, оказывается готов. Он продолжает пить чай (на самом деле это можно лишь назвать покрашенной водой), и равнодушно смотрит в одну точку. Хёнджин всегда занят, всегда «не могу», «не сейчас» и прочее; Сынмину хочется, чтобы Хван забрал абсолютно всё, что напоминает о нём. По правде говоря, нет. — Я понял, пока-пока. — Я могу остаться, если ты этого хочешь, — твёрдо говорит Минхо, пытаясь заглянуть прямо в глаза; Сынмин отводит первым, как только ему это удаётся. Очевидно, что Минхо хочет, чтобы он попросил. Вот только Сынмин знает, что единственным верным решением будет отпустить его туда, откуда прилетел. Пусть дальше пытается добраться до ядра Марса, пусть изучает что-нибудь или кого-нибудь, но только не его. Разрушать чужую судьбу — нет уж, увольте. Как и большинство одногруппников, Сынмин реалист, но далеко не эгоист до мозга костей, и прекрасно понимает, что из-за него пострадает не только репутация, но и вся жизнь старшего. Сынмин не хочет брать на себя лишнюю ответственность. Да и зачем? Сам себе удивляется, когда успел стать настолько жёстким (или жестоким) — Минхо ошибся. — Я останусь, если ты скажешь мне никуда не исчезать. Мин лишь отрицательно мотает головой. Сынмин не уверен, что стоит это делать хотя бы потому, что даже не понимает: люблю Минхо или тот факт, что он любит меня? Сынмин уже ошибся по отношению к Хёнджину, однако все ещё считает, что Хван — это то самое недосягаемое и опасное, как кротовые норы. Синяк всё ещё болит. Тёмные и холодные оттенки — это его любимые; Хёнджин всё-таки больше подходит под это описание. Времени разбираться в себе нет, как и желания. Сынмину претит это обожание, или быть может помешательство, с которым смотрит на него Ли. Все выпады, включая желание навсегда покинуть Марс, воспринимаются как нечто безумное. Сынмин никогда не хотел быть связанным по рукам и ногам — находись там, где должен быть, даже когда мы вместе; не несись в мою сторону, как астероид. Себя же в любом случае больше ранишь. — Ты меня хоть немного любишь? — Ищи новую планету. Мне хватит того, что я имею сейчас. — Я спрашиваю тебя сейчас, — чеканит каждое слово Минхо, начиная злиться. — Любишь ты меня или нет? Сынмин всё чаще и чаще начал представлять себе, но только ночью, потому что так кажется, что можно спрятаться и от всего мира, как выглядит Марс в живую. Ни одна фотография, ни одно даже самое лучшее видео не смогут передать этого. И всё-таки душа или что там внутри лежит к Хёнджину. Хоть ты убейся; Сынмин, кажется, мазохист. — Мне соврать? С чего вообще я должен любить тебя? — Потому что ты, блять, спал со мной. — Ну, — пожимает плечами Сынмин — совесть вообще решила съехать, видимо. — Я за всю жизнь спал не только с тобой. Время разочаровываться во мне, так сказать. Нет, не чувствовать ничего, как Хёнджин, всё-таки здорово, — думает Мин, выдержав взгляд Ли и даже ни на секунду не сомневаясь в своих словах. — Ноги моей больше не будет на этой планете. Вероятно, после такого хлопка придётся копить на новую дверь. «Где ты?» «Там же, где и всегда.» «Я приеду рано утром. Выспись.» Сынмин почему-то знает (а может и просто чувствует), что слова Минхо — заблуждение, не ложь; спутники держатся на расстоянии, но никогда не исчезнут просто так, даже если очень сильно захотят. Мин размешивает оставшийся сахар на дне кружки и улыбается, прикрывая глаза. Ну, кто бы мог подумать.