Огни душ

       – Чем больше я смотрю, тем больше это напоминает мне инсталляцию Яёи Кусамы. «Мерцающие огни душ».              Чарльз наклонил голову на бок, а потом медленно вернул в прямое положение.               – Похоже. Большинство отверстий круглые или близко к тому, но они не мерцают. Души будто... замерли? – он задумчиво приложил огрубевший палец ко рту. – Была еще одна, я стараюсь припомнить. Просто прямоугольные золотистые фонарики в зеркальной комнате. «Последствия уничтожения вечности». Это гораздо больше нам подходит. Всё, происходящее здесь – последствия.              Он отвернулся вместе с креслом от стены лежащей на боку цистерны, служившей ему домом. Стена эта была изношена временем и палящим солнцем, прохудилась во многих местах, дыры светились причудливыми созвездиями. Это было бы красиво, если бы не было так печально.               – Вы снова рассказываете про ту несчастную японочку, profesor,и я – Dios mio! – ничего не знаю об этом, мне так стыдно за свою... глупость, что хочется уйти и не докучать вам.              Чарльз ответил наставительно:               – Яёи не несчастна. Она жива и счастлива. По крайней мере была, когда создавала серию тех работ, – Ксавье посмотрел перед собой, силясь вспомнить, какой сейчас год, но не дал себе расстроиться из-за неведения. – Она отличный пример стойкости и любви к творчеству.              Невысокая и крепкая темноволосая девушка звонко рассмеялась:               – О, ваша натура наставника меня вводит в ступор!– она спрыгнула на песок и закивала. – Si, si, живёт в лечебнице, но я за неё рада, честно.               – Да, она не может жить вне лечебницы... Люди пока не умеют лечить ОКР, милая. Заболевание появилось, но решение не найдено.              Луч солнца упал девушке на лицо, высветив красивый оливковый цвет кожи.               – En general, ваш уровень понимания не сопоставим с моим! – заявила она патетично, бодрым шагом направляясь к той дыре, которая служила выходом. – Adios, carino, eres insondable.              Ксавье не смотрел на нее все это время, раздумывая, что он, как и Яёи Кусама является заложником своей особенности. Что препараты, которые он принимает, способны подавить прогрессирующий недуг, но не вылечить. И что он не доживет до момента, когда человечество найдет решение... Он поднял голову.               – Ты уходишь?               – Я не смею навязываться,profesor! Я бы хотела стать вашей ученицей, но не могу.              Скрывая тревогу, Чарльз катнул кресло по направлению к бочке отстоянной воды и набрал бутылку.               – Это и к лучшему. Однажды моя способность вышла из-под контроля, и я...              «Убил... детей. Я не хочу повторения этого. У меня никогда не будет учеников» – повторил он про себя уже в тысячный раз.              Внезапно передумав выходить под слепящее солнце, его гостья сделала несколько шагов внутрь.               – Но, может быть, я все-таки как-то смогу вам помочь? Я вкусно готовлю. Вы любите salmorejo?              Чарльз завернул крышку с проделанными для полива дырочками и взглянул на смуглую девушку с хорошо скрытой мольбой. Он молил не о помощи. Он молил о том, чтобы она не начала его жалеть.               – Возможно, милая. Что это за блюдо?               – А! Это холодный суп. Из томатов, хлеба, масла, чеснока и уксуса. Подаётся с вареными яйцами и нарезанным хамоном. Delicioso!                     – Томатный суп – это всегда вкусно. Я люблю хамон. Однажды съел упаковку. хамона и мучался животом, но ни о чем не жалею, – привычными движениями он полил и опрыскал цветы, задумчиво погладил длинные листья.              В следующую секунду на него накатил лаймово-сладкий запах, черные волосы защекотали шею.               –Я вам приготовлю! Barriga llena, corazon contento! – она порывисто подалась вперед и обняла Ксавье за плечи.               – Приготовим вместе, – Чарльз попытался ответить ровным голосом. – У меня есть два ящика с подвязанными помидорами.               – Si! Я как чувствовала, что у вас есть помидоры! Посмотрим, так ли хорош profesor в кулинарии, как во всём остальном!               – Пойдемте поглядим, созрели или нет, – согласился он, направляя кресло в угол с рассадой. Брюнетка продолжала жестикулировать, будто ее и правда так радовали помидоры.               – А у вас обычные или черри? Мне больше черри нравятся.Сладкие, из них можно сделать вкусное варенье!               – Это обычные, милая, просто маленькие, – ответил Ксавье, мысленно добавив «другие здесь не растут». Ни он, ни она не заметили за разговором появления кого-то третьего. Высокая фигура в пыльной дорожной одежде встала на пороге, загородив свет, льющийся из открытой двери.               – Здравствуй, Чарльз, – голос у него хриплый, будто в горле давно пересохло, руки решительно скрещены на груди.              Ксавье обернулся. Медленно. Он почему-то не был удивлен.               – Эрик. Какое эффектное появление.               – Рад, что ты оценил, – песок скрипит под неторопливыми шагами, цепкий взгляд ощупывает помещение. – С кем ты разговариваешь?              Чарльз оглянулся, поискал глазами темноволосую девушку, но не нашел. Только растения и привычную скудную мебель.               – Сам с собой, Эрик.              Эрик сделал ещё шаг навстречу, опустил ладонь на спинку кресла.               – Как давно?              Чарльз поднял на него голову.               – Мне надоело молчать, Эрик.              Эрик чуть прищурился.               – Как давно ты здесь? Ты заключил себя... Добровольно?              Девушка помешивает что-то в кастрюле и облизывает ложку.              А заодно подтягиваете знания испанского, si, profesor?               – Как видишь, у меня нет никаких тюремщиков. А насчет времени... – он посмотрел на свои пальцы, грязные по контуру ногтей, и задумался. – Не могу сказать. Эрик... Я вижу молодую девушку, которой объективно... Здесь нет.              Губы Эрика сжались в тонкую белую линию.               – Зачем, Чарльз? – он крепче взялся за подлокотник и двумя пальцами приподнял голову Чарльза за подбородок. – Ты выглядишь так, словно провёл здесь месяцы. Ты едва жив. Зачем, черт тебя побери?              Она присаживается на край ящика с рассадой с миской супа.Profesor, объективная реальность – очень сомнительная вещь. Реальность дана нам в ощущениях и по природе своей субъективна. В конце концов вы не можете даже быть уверены, что здесь в принципе есть кто-то кроме вас.              Чарльз не пытался вырваться из жестких пальцев, он не чувствовал в себе желания вырываться, он скорее хотел – глупое, давно забытое желание – встать со своего инвалидного кресла и обнять Эрика. Но вместо этого он терпеливо объяснил:               – Я опасен для людей и мутантов, Эрик.              Он прикрыл глаза.Да, ты права, милая, ты права.               – Ты опасен для себя самого. Ты убьёшь себя, если здесь останешься. Какое дело тебе до всех остальных, разве ты сделал для них недостаточно?– голос Эрика заставил его вновь распахнуть глаза.              Я здесь, я с вами, profesor. Давайте поедим супа. Всё будет хорошо.               – Эрик... Я не уверен, что смогу вынести, если кто-то еще на моих глазах умрет, – поверх плеча своего старого друга – врага – он смотрит в улыбающееся черноглазое лицо.              Как жаль, что я не могу его попробовать.               – Это не оправдание, Чарльз. Ты всегда был сильным. Решил просто сдаться? Быть погребенным заживо в этой бочке?              Ничего страшного. Я вам опишу его вкус. Он густой, пряный, томатный и пахнет чесноком.Ложка висит в воздухе, в металлическом углублении что-то мутно-красное.Выпейте.               – Выпейте, tome un trago, profesor, necesita tomar pastillas.              И другой голос, злой и громкий.               – Что вы с ним сделали? – кто-то трясёт его за плечи. – Чарльз? Чарльз, приди в себя!              Чарльз открывает глаза.               – Эрик, я уже сказал, что это добровольное решение, – голос его слабый и сиплый, осекшись, моргает, фокусируясь на лице Леншерра. – ...где я?               – Заточить себя внутри собственного разума в паршивом хосписе? – глаза Эрика, ясные, стальные, с гусиными лапками в уголках, ловят его взгляд. – Я забираю тебя отсюда.              На Чарльзе застиранная больничная пижама, синяки от уколов на локтевом сгибе, под потолком тесной палаты горит лампочка без абажура. Эрик подхватывает его под спину и колени вместе с одеялом и поднимает на руки.              Чарльз обнимает его за шею до того машинальным жестом, что поражается сам себе. Он молчит, чувствуя, как его поднимают сильные руки, а потом произносит только:               – Мне нужны таблетки, Эрик... – и после паузы. – Не трогай людей.              Эрик прижимает его к себе и ощеривается, словно хищник, защищающий единственного детёныша, и Чарльзу на секунду становится смешно.               – Помолчи.              Его пытаются остановить, какая-то медсестра с испуганными черными глазами, коротким взмахом он отшвыривает её, прижав кроватью к стене. Голос Эрика ледяной.               – Я их убью. За то, что они сделали с тобой. Сделали из тебя наркомана-кататоника.               – Эрик, нет! Не заставляй меня! – Чарльз цепляется за одежду, стараясь обратить на себя внимание этого упрямца.– Хочешь забрать меня – хорошо! Но не трогай людей! И не вынуждай меня применять способности, которыми я не управляю!              Эрик повышает голос.               – Не управляешь? Так ты оправдываешь себя? – воротник туго вдавился в горло, но он словно и не замечает, устремившись прочь из палаты.– Я искал тебя... Столько месяцев. Я думал, что ты мёртв, Чарльз!              Ярость клокочет в нём, он готов сравнять это место с землёй.Если кто-то посмеет схватиться за оружие – он убьёт. Без сожалений. Он почти хочет этого. И тут взгляд его падает на выглянувшую на шум худую смуглую старушку со смертельно уставшими глазами.              Сердце пропускает удар.       Сжав челюсти так, что скрипнули зубы, Эрик идет быстрым шагом по коридору, подальше от этого места.               – Эрик, Эрик... – Ксавье утыкается длинным носом в шею, вплотную к нему, словно пытается найти спокойствие в оке бури. – Давай поговорим, когда ты успокоишься немного. Я... мне не хватило духу просто умереть. Может быть, я надеялся, что кто-то... придет.              Эрик легко, будто и нет у него на руках чужой тяжести, сбегает по лестнице, стискивая Чарльза так, что немеют руки и не обойдётся без синяков. На улице холодно, и бушует ветер. Ранняя осень в этом году. Они оба утратили счёт времени друг без друга.               – Не смей. Даже думать о том, чтобы умереть.              Голос Эрика отрывистый, в нем слышится металл и сдерживаемая мука. Но этот голос первый за долгое время среди голосов, которые слышал Ксавье – живой.               – Я пришёл. Я тебя забираю.              Дверь автомобиля открывается перед ними, он усаживает Чарльза на заднее сиденье, с трудом отрывает его от себя, садится за руль и срывает машину с места.              Чарльзу нехорошо. Он ложится, устраиваясь наискосок, так, чтобы голова лежала на сгибе спинки сиденья, складывает руки на животе и лежит, глубоко дыша. Он больше не слышит девушку, говорившую на смеси английского и испанского, и оглядывается вокруг, как затравленный зверь, ища опасности. Но посторонних голосов нет.              А потом у него на лбу выступает пот.               – Эрик, куда ты меня везешь?               – В мотель. Подальше от города, – отзывается тот отрывисто, бросая автомобиль на одну из боковых улиц. От схлынувшей злости тянет в груди, и нарастает беспокойство, пульсирующее, иррациональное, колотится в висках.              Здесь небезопасно. Нужно отвезти Чарльза как можно дальше, прочь от людей.              Он оборачивается через плечо. Между бровей залегает глубокая складка               – Тебе плохо?               – Эти таблетки, – произносит Чарльз, вытирая лоб и виски рукой, – подавляли активность моего мозга.Блокировали альфа и бета-волны за счет, проще говоря... – он тяжело сглатывает, борясь с дурнотой,– галлюцинаций. Меня беспокоит прежде всего то, что я могу травмировать или убить окружающих. Кроме того у этого препарата, скорее всего, есть синдром отмены.              Эрик хмурится, не глядя на дорогу. Вылетевший на встречную полосу грузовик издает протяжный гудок, Леншерр небрежно взмахивает рукой, корректируя его курс.               – Когда я пришёл за тобой, тебе как раз хотели дать таблетки. Я не позволил.              Перегнувшись через сиденье, он касается костяшками пальцев виска, помогая стереть пот, и произносит твёрдо:               – Всё будет хорошо. Тебя никто не тронет.              «В мотель нельзя, слишком много людей. Частный дом? Здесь были такие, в глуши. Придётся ехать почти весь день. Там Чарльз никому не сможет причинить вреда».              Чарльз слышит ужас, возникший в голове водителя грузовика. В черепе отдаются воспоминания юности двух одиноких стариков, живущих в доме на выезде из города. Искрящиеся, восторженные мысли ребенка, наблюдающего в колыбели кручение игрушек на подвесной карусельке. Повар мясного цеха считает свои долги по кредиту.               – Чтобы слезть с них, нужно месяц пить по половине, а потом по четверти...              Слюна становится горькой, и его бросает в дрожь.               – Мне нужен физраствор, Эрик.              Леншерр кивает, отрывисто, холодновато, просчитывая варианты.               – Чарльз. Чарльз, не слушай их. Сосредоточься на мне. Я выдержу.              Машина выскакивает на шоссе, Эрик вытаскивает из бардачка карту, разворачивает на приборной панели.               – За городом есть клиника. Потерпи полчаса. Я достану всё что нужно.              Устав колебаться и сдерживать себя, Чарльз решил – довериться. Его сознание тронуло Эрика сзади, накрыло со спины колкой волной, на зубах у обоих заскрипел песок, жара, прилипшая к телу черно-желая униформа, пот, текущей по спине и вискам, укачивающая мутная боль пополам с онемением.              Эрик, я не виню тебя.              Песчаный пляж откатывается назад, их накрывает удушливая пыль особняка Ксавье, жаркие солнечные лучи выжигают сетчатку, фотография Рейвен лежит лицом вниз, Чарльз страдает от ломки.              Эрик, я не жду тебя, я отпустил тебя...              Скрипят тормоза, скрежещет на ветру колючая проволока поверх бетонной стены.              Осень.              Пальцы вдавливаются в руль, круг металла изгибается, идёт волнами.              Я сам взвалил на себя эту вину, я буду искупать её, снова и снова.              Сиденье корежится, он отпихивает его в сторону, перебираясь назад.              Ты никогда меня не отпустишь. Ты всегда будешь ждать, что я приду.              Он протягивает руки, нашаривает вслепую – тепло, жёсткая ткань пижамы, прерывистое дыхание, запах лекарств.              И обнимает, истово, с мучительной болью в сердце, словно боясь потерять в любой момент.              Чарльз обнимает Эрика в ответ за плечи, притягивая к себе вплотную и всхлипывает, судорожно хватая ртом воздух, скребет пальцами по его спине, сминая одежду, удерживает влагу в уголках глаз.               – Можешь... не отпускать меня пока? – просит глухо. – Или выруби... лучше выруби меня, я не хочу тянуть тебя от реальности, я боюсь...              Окружение подергивается маревом, вокруг них силуэты сражающихся людей и мутантов, холодный пот сильнее выступает на всей поверхности кожи Чарльза.              Эрик не чувствует собственного тела, не чувствует прикосновений. Только слышит настойчивый скрип металла и голос Чарльза, подрагивающий от той бесконечной силы и бесконечного кошмара, что он удерживает одной лишь силой своего разума.              Я тебя не оставлю.              Разум Чарльза – как острый, безжалостный луч прожектора, просвечивающий до костей.              Не оставлю. Слышишь?              Коротко и точно он бьёт Чарльза в висок.                            Чарльз очнулся в незнакомой комнате.Пахло пылью, чьей-то одеждой и книгами. Не такими, как в его рабочем кабинете, томами классики и энциклопедий,а дешевой полиграфией журналов и слежавшимися бульварными романами. Открыв глаза, он увидел стеллаж, заваленный выпусками «Космополитан» и задумчиво наклонил голову набок.              Он чувствовал слабость, доходящую до дурноты, от движения глазных яблок мир слегка покачивался. Переведя взгляд, Ксавье увидел собственную руку с желто-фиолетовыми пятнами на сгибе локтя, в которой торчала игла. Мутноватый физраствор тек по капельнице.              Звякнула шторка из стеклянных бусин, в комнату вошёл Эрик в клетчатой тёплой рубашке, босой, с кругами под глазами. В руках – миска с овсянкой, не слишком аппетитной на вид. Он с юности ненавидел жидкие каши – из-за дурных воспоминаний, но ничего другого давать сейчас Чарльзу бы не рискнул.              Молча приблизившись к кровати, он присел на край и тыльной стороной ладони коснулся лба.На обветренном, изборожденным морщинами лице одни глаза сияли по-прежнему ярко.               – Мы в частном доме. До ближайшего жилья полсотни миль, здесь ты в безопасности. Сколько пальцев?               – У тебя вместе со ступнями ног – двадцать, Эрик, – отозвался Чарльз ласково. – Помоги сесть повыше, пожалуйста.               – Неплохо. Твои познания в анатомии, по крайней мере, не пострадали, – отозвался Эрик с улыбкой, немного расслабившись.              Плевать на опасность для окружающих. Он был слишком рад видеть Чарльза.              Приобняв за талию, он помог ему сесть и поставил миску на колени.               – Подноса не нашёл, уж извини.              Устроившись, Чарльз левой рукой потянулся к тарелке.               – Если это завтрак в постель от тебя, – сказал Чарльз, блестя глазами, – он нравится мне даже без подноса. Спасибо. За еду, и за то, что увез. Я еще хотел спросить, но не успел. Где... твой шлем?              Эрик снова напрягся, но не подал виду, отвернулся, изучая корешки журналов.               – Шлем уничтожен. Его сломала твоя обожаемая Джин. Когда еще была под контролем той дряни... Отправился бы я убивать телепата, не надев шлем? – он повернулся и усмехнулся, глубокие морщины прорезали его загорелое лицо.– Но она оказалась сильнее. Поэтому теперь... никаких боев с телепатами.              Зачерпнув ложку овсянки, Ксавье понимающе качнул головой, промолчал – и отправил ее в рот. И это... было настолько лучше воображаемого томатного супа с хамоном. Сладковатая, с резким вкусом злака и хрустящими чешуйками – овсянка была великолепна. Чарльз замычал, смакуя несколько ложек, потом понял, что мгновенно устал от принятия пищи после долгого перерыва.              Эрик перевёл на него взгляд – и больше не сумел отвести. Чарльз ел с таким удовольствием, словно много недель не пробовал ничего вкуснее.              Откинувшись на подушку, Ксавье улыбнулся.               –Хм. А ведь для нас, Эрик, это значит, что тебе придется оставить меня в этом доме.              Сердце пропустило удар. Оно давно у него пошаливало.               – Конечно, – отозвался Эрик спустя несколько секунд молчаливого созерцания. Протянул руку и накрыл ладонь Чарльза своей.– Немедленно соберу вещи – не то чтобы они у меня были – и брошу тебя здесь. Именно ради этого я тебя искал – чтобы накормить и бросить в пустом доме вдали от цивилизации.              Чарльз с непонятно откуда взявшимся упорством доел овсянку и теперь водил ложкой по стенкам, собирая остатки.               – Я чувствую себя намного лучше, Эрик, я так тебе благодарен. Но ты же понимаешь, что долго это не продлится. И если бы у тебя был шлем, ты мог бы находиться со мной безопасно. А так... – он покачал головой, съедая последнюю ложку. – В один момент оно вернется.              Потом Чарльз моргнул, очень медленно и сонно. Морщинки на его лице разгладились, а голова откинулась на подушку, он попытался произнести еще что-то, но сытый сон накрыл его волной.               – Я не дам тебе сходить с ума в одиночестве. Со шлемом или без него, – произнес Эрик негромко, с упрямством ничуть не меньшим, чем то, с каким Чарльз добивал овсянку. – Я верю в то, что ты справишься, – в его голосе не было и тени сомнения. На всём свете он верил безоговорочно лишь в себя – и в Чарльза.               Забрав опустевшую миску, он обнял Чарльза за плечи и осторожно уложил. Проверил капельницу – через полчаса нужно будет снять.              И, продолжая сжимать обмякшую руку, остался сидеть рядом.Два огонька в заброшенном доме посреди ничего.              Только они вдвоём.