Всё или всё

Со слов прекраснейшей, непревзойденной и просто до одури сногсшибательной Фиби Буфе: «Есть мужчины, что любят женщин. Есть мужчины, что любят мужчин. А еще бисексуалы есть — у этих для кайфа в два раза больше причин.»        POV Виктор        Так и живем. Сложно оставаться равнодушным, когда тебя прессует начальник; когда какой-то мудазвон конченный новое пальто облил, проносясь как в жопу клюнутый; когда кофе слишком горячий, а нёбо слишком нежное. Спасет лишь подача эндорфина и дофамина. Неразбавленного, неограниченного. И что же как ни секс может помочь этому лучше? Ванильное мороженое с шоколадной крошкой? Вряд ли. Горячий круассан вместо раннего подъема на ответственную работу? Тоже не то. Может легкий косячок? Уже ближе, однако, привыкание. Не, в пизду. И вот мы подбираемся к нему. Секс. Конечно же секс и еще раз сто — секс. Чувство расслабленности, безграничного удовольствия, власть или же, наоборот, покорность, в зависимости от предпочтений.        Задумывались ли вы как же все-таки красиво звучит — нимфомания? Отбросьте знания на задворки, к вашим нераскрытым талантам и огромному потенциалу. Пусть погостят там.        Нимфомания. Нимфы. Прекраснейшие женщины, которые вас окружают. Приятные формы, не скрытые достоинства. Манит, черт подери. Но что я слышу? Стук в слабую дверь. Знания двадцать первого века стучатся и портят весь момент. Фу, нимфомания. Фу, грязные мысли. Да, грязные. Да, не только мысли. Желания, фантазии, слова и действия, в конце концов.        И я бы продолжил размышлять над красотой самого слова, если бы не злосчастный будильник, последние пятнадцать минут так дико треплющий мне нервы. К слову о нервах. Шесть пятнадцать утра, я не сплю вот уже целый час, задумчиво проводя пальцами от колена к бедру. На ягодицах они инстинктивно сжимаются, принося слабое удовольствие. Слабо. Недостаточно. Тело напряжено. Дыхание вырывается сбивчиво, даже от собственных прикосновений, стоит лишь прикрыть глаза, представить…        Да чтоб тебя разорвало!        Возбуждение скатывает, но не пропадает. Иногда мне кажется, что на собственных похоронах у меня встанет прямо в гробу.        От досады до боли сжимаю зубы. Сильно жмурюсь, так чтоб темные искры еще какое-то время преследовали меня. Включаю смартфон. Синий экран не настолько могуч, чтоб разогнать придуманные мной образы. Не сразу понимаю какой сегодня день. Доходит. Лицо озаряет улыбка. Думаете пятница? Нет. День зарплаты? Мимо. Понедельник! Да уж, не будь он вторым понедельником месяца, я бы, как и все, продолжил свои утренние сборы с хмурым еблетом, прикидывая как ненавижу это чертово начало длинной недели, как адово не хочу тащиться на скучную работу к своим скучным коллегам, здоровайся еще с ними, улыбайся. Но он второй! Окрыляет.        Выглаженная рубашка, тонкий черный галстук. Кручусь у зеркала чуть ли не с полчаса, привычно поправляя челку, закидывая ее назад.        И опять вернемся к словам.        Смотрите — Нарциссизм. Нарцисс. Не самый, на мой взгляд, красивый цветок. Но именно его название у такого «заболевания». Самовлюбленный. Помним про нашу игру. Очищаем голову. А теперь представьте себялюбивый цветок. Как вам? Если удалось, я аплодирую стоя. Бля буду. Что ж он должен такого делать, чтоб про него сказали, что он себя любит до потери… сознания? Усыхания корней? Ночами собирает свои лепестки и что-то там ворочит непристойное своими пестиками? Сомнительно. А если удариться в миф? Парнишка, который залип на самого себя. Казалось бы, да и шут с ним. Но опять нимфы. Ох, чую что-то неладное.        Хмурю брови, замечая незначительную черную точку на лбу. Руки чешутся. Ну почему именно сегодня?! Попробуешь убрать и не дай бог на лбу раздуется рог. Во второй, мать его, понедельник блядского месяца.        Поправляю пиджак. Последняя пуговка застегнута. Не могу спокойно пройти мимо зеркала. Смотрю. Взгляд скользящий, я-то уж точно знаю себя как облупленного, что-то из ряда вон замечу даже таким. Выкрашенная прядь падает на глаза, не задумываясь, откидываю движением головы. Не мачо, но все же.        Такси внизу, привычный номерной знак, старый водитель. Внутри как всегда тянет дешевыми сигаретами и старым гамбургером. Не удивлюсь, если обнаружу такой под своим седалищем. Но сегодня что-то изменилось. Что-то новое. Кидаю сухое приветствие, длинными пальцами перехватывая ремень безопасности. Пытаюсь уловить перемену, но она упорно ускользает. Может новая футболка? Бросаю настороженный взгляд на молодящегося старикана за рулем. Если и так, мне не узнать правды. Он мало интересует меня даже во время сильного приступа. Что уж говорить о моем нормальном состоянии легкой возбужденности. Ищу дальше. Находится лишь пара тройка нововведений в машине. Но и они все друг за другом отпадают из-за коротких воспоминаний. Стоило решить, что наконец починена ручка двери, как в голове появляется картинка меня самого уже дергавшего за нее пару дней назад. Коврик? Однозначно помню, как уже слышал историю его покупки. Что же тогда? Эта идея фикс, коих в моей голове из часа в час может появиться немыслимое количество, захватывает меня. Возбуждает. Трясу ногой.        — Славная погодка, правда?        Ясно. Победно улыбаюсь, киваю, не задумываясь на что дал согласие. Вот оно. Слабые мятные нотки. Леденец или жвачка. Голосую за жвачку, лишь после замечая крышечку от ополаскивателя на бардачке.        Поздно ты, мужик, о полости рта спохватился. Лет сорок назад голову включать надо было.        Водитель, довольно разговорчивый чувак, постоянно доводящий меня, не самого коммуникабельного, до белого каления, сегодня был скуп на разговоры, что ни капли его не портило. Однако, заставило меня задуматься о наличии на бардачке лишь крышечки. Где бутыль? И почему не закрыта? Ты уже всю располоскал, что ли? Я могу что-то путать, но вроде это не так работает, алло. Или налил в рот как можно больше, для пущего эффекта и держишь теперь всю дорогу? Ох, да я тебе хоть каждый день по банке готов преподносить в качестве дани, лишь бы такие поездки были всегда. Но мы обязаны отыскать фаст-фуд между сидениями, иначе я могу пересмотреть свою щедрость.       Полностью довольный своими умственными способностями, быстро расплачиваюсь и тороплюсь покинуть извозчика в одиночестве и дальше гонять по рту мятную жидкость. Останавливаюсь у небольшого фудтрака.        — Эспрессо, — машинально выдаю я, уже оживляя телефон, который так приятно вибрирует в кармане брюк. Я еще даже не опоздал, если что. Начинаю закипать. Глава компании — надменный тухложопый параноик. Вот не заладится у него день, если не съест хоть каплю моего мозга с утра пораньше.        Я обожаю прилюдную головомойку. Меня аж трясет от предвкушения, какой дикий и одновременно дивный для меня крик будет стоять на весь офис, переступи я порог компании минутой позже положенного. Стою у побитого погодой и многочисленными прохожими столика. Крепкий кофе поднимает настрой не хуже дня недели и предстоящего феерического шоу. Довольно сербнул. Циферблат крупных часов уже во всю намекает на фиаско.        Решаю не испытывать судьбу больше положенного. Стеклянные двери впускают в высотное здание. Лифт слишком медленный. Кайф. На часах пять минут восьмого, а мы еще только на третьем этаже. Толпа людей, одетых под копирку. Все до ужаса зализаны, а кто нет, просто хвастают начавшей появляться проплешине аккурат на самом темечке. Строгие костюмы, белоснежные рубашки. Дамочки в юбках-карандашах, тонкие телесного цвета колготки, туфли-лодочки. Мой маленький фетиш. Фетиш — потому что обожаю смотреть на женские ножки в туфлях. Завораживают меня эти подтянутые икры, робкие шажки по скользкой плитке. Маленький — потому что отдаю большее предпочтение каблукам повыше. Остановись! Кому такое помогает? Научите, молю. Я никогда не мог себе приказывать. Остановись сейчас же, баран, иначе опоздать тебе придется больше, чем на пять минут. Да и хуй с ним. Оно того стоит.        Недолгая перепалка с самим собой все же мешает воображению дорисовать излюбленную картинку. Градус возбуждения растет, но не быстрее движения лифта. Мы едем целую вечность. Да за это время у мистера Мейси все воши на голове подохнут. Губы растягиваются в улыбке.        Тихий подтверждающий нужный этаж женский голос выводит из нирваны. Проскальзывая между шепчущихся девушек, ненароком касаюсь ладонью ягодицы нашей кадровицы. В миг перед закрытием дверей успеваю словить ее заинтригованный взгляд. Прости, детка, сегодня понедельник, но удержаться не в моих силах. Что говорить? Надо видеть! Видеть ее длинные ножки, чуть более короткую, чем положено юбку, так сильно обтягивающую упругую, не понаслышке, задницу.        — Мистер Дэниел, — грозно, прям ух как грозно. Дрожу в предвкушении. — Вы опять опоздали, в этот раз уже на одиннадцать минут.        Его густые брови максимально сведены к переносице. Мои конечно не многим менее густые, но хотя бы мне идут. Эта мысль льстит. Его небритость кажется какой-то безалаберной. Как-будто станок припадочно откусывал щетину избирательными методами. Тут коротко, там чуть длиннее, затем переходя к идеально гладкой коже. Моя небритость — как произведение искусства. Легкий набросок большей мужественности на лицо. Неприятная в любом случае, конечно, но, хотя бы, эстетичная.        — Снова вызовете родителей, мистер Мейси? — жалобно протягиваю я, наигранно пряча взгляд где-то под подошвой лакированных туфель. — Или оставите на дополнительные? — теперь смотрю в упор. Если нет, что ответить, свали в закат, будь так любезен.        Не столько даже мне нужен заряд негативных эмоций в мой адрес, как расслабленное начало рабочего дня. Казалось бы, на тебя только что всех собак сорвали, какое уж оно теперь расслабленное. Но, надо думать в другом ключе. Рабочий день у меня — девять-десять часов, плюс минус. Пришел я, как точно подметил мой босс, на целых, господи прости, одиннадцать минут позже, а теперь так и вовсе ловлю блаженство, не мигая глядя на часы, позади начальника, который вот уже полчаса пытается доказать свое надо мной превосходство. Сейчас пока до кабинета доберусь, чай шмай все дела, там глядишь уже и десять будет. Немного поработать и обед. Ну, а после плотного перекуса и побездельничать полчасика не грех.        Получив заряд, как полагает босс, к усиленной работе, я лишь уверенно направляюсь к кабинету. Желтая табличка, вот уже третий год украшающая дверь, поблескивает как новенькая. Мистер Дэниел — большой начальник: корчусь мысленно я, проворачивая в замке ключом. Тяжелые жалюзи скрывают кабинет от назойливого солнца, а я почему-то опять против. Ну надо мне это солнце. Ну нравится оно мне. Зачем лишать себя этих приятных мелочей? И так во многом себя ограничиваем. С этими мыслями недовольно достаю из портфеля контейнер с салатом, основным ингредиентом которого является, не угадаете, конечно салат. Невозможно иметь большую популярность у привлекающих тебя личностей и не следить за собой, как за Цербером во время перенесения душ. Это выматывает. Однако пока результат меня устраивает на пять с плюсом, буду я, пожалуй, и дальше чавкать травой, мысленно смакую предстоящий вечер.        Экран компьютера блеснул, оповещая о своем пробуждении. Так, посмотрим.        Время тянется непростительно медленно. Я успел закрыть недельный отчет, покопаться на сайтах, отчитаться перед всеми мало-мальски вышестоящими пупами компании, а стрелки на часах упорно показывают без двадцать два. Закидываю ноги на стол. В коленях приятно хрустит. Клонюсь назад. Новомодное кресло податливо опускает спинку, позволяя мне довольно выдохнуть. Руки закладываю за голову. Взгляд туманно-зеленых глаз лениво скользит по потолку. Зеваю. Скука смертная. Хоть ты вообще не приходи сюда по несколько дней. Чтоб пришел, а тут аврал, и все и пиздец. Сиди весь день в мыле, без намека на отдых или передышку. Подкидываю скомканный лист, маленький вес, не интересно. Осматриваюсь по сторонам в поисках чего поувесистей. Подставка для пишущих принадлежностей. Слишком тяжелая, да и бросаться такой несподручно малость. Компьютерная мышь. Беспроводная. Вообще изи. Только жалко ее будет потом. О, нашел. Небольшой прямоугольный пульт от телевизора, батарейки давно в проебе, да и телик вроде как не включается уже даже родными кнопками. Вжух. Поймать такой предмет проще простого. Но цимес-то отнюдь не в усложнении. Он в том, чтобы делать какую-нибудь монотонную херь из раз в раз, завороженно следя глазами.        Настойчивый стук. Раз, два, три — не босс. Сидим дальше, блаженно вытягивая затекшие конечности. Четыре. Интересненько.        — Вик, на обед идешь? — непринужденный голос офисного «дурачка» по совместительству лучшего друга.        — У меня с собой, — отвечаю наигранно плаксиво. Сейчас начнется. Этот дрищ веселый опять потащится к переходу и будет полчаса ждать своего хот-дога, жирного, с сырным соусом, без намека на овощи или и того хуже зелень. Снова капнет маслом на рубашку и остаток дня будет вонять на весь офис какой он жопорукий, тупой и кривой бедолага. А я все это время буду мечтать прикончить Иуду своими руками, а потом доесть сосиску, варварски облизывая жирные пальцы.        С угла стола на меня сверкала собойка. Лицо самопроизвольно перекосилось. Правый глаз, не выдержав нахлынувших чувств, три раза дернулся.        В кабинет просунулась кучерявая голова.        — У меня тоже, — в глазах читалась ненависть.        — Что-то быстро ты в этом месяце, — цокаю языком.        — Да матушка, живи она долго и счастливо, ремонт затеяла.        — У тебя контейнер с штукатуркой и белилами? Если да, прости, мы не можем больше быть вместе, -я все-таки встаю со своего насеста, на ходу подхватывая пресный салат, направляюсь к выходу.        — Опять салат? — грустно кивает приятель.        — А что у тебя есть какие-то предложения? Готов выслушать любое. Могу выделить тебе запасные ключи от квартиры, будешь приходить, готовить мне щи-борщи, — откровенно издеваюсь я.        Так уж вышло, что я в курсе того, что наша дружба для Генри далеко не просто дружба. Стоило мне первый раз прийти в эту компанию на стажировку, я ощутил на себе тяжелый изучающий взгляд. И ощущал его еще долго. Прям задницей чувствовал, как он ползет по мне. Пытается раздеть. В первое время меня это забавляло, порой даже возбуждало, загоняя на короткие перерывы в туалет. Однако очень скоро начало надоедать. Особенно в моменты приступов. Когда глаза застилает тупое желание. Когда ты не видишь перед собой человека или друга. Ты видишь лишь предмет для достижения твоих желаний. Предмет, которым можно воспользоваться. Взять под свой контроль, снять с обоих маски и наслаждаться. Наслаждаться пока остаются силы хотя бы дышать.        Так произошло и с Генри. Он попал под горячую руку. Видите ли, поссать ему приспичило, пока я в соседней кабинке яростно дрочил, спустив штаны. И тогда он мне даже бестактным не показался, просто напросто открыв дверь в мою кабинку, которую я, спасибо воспалённому мозгу, даже и не думал закрыть на щеколду.        И этот гаденыш проделывал этот фокус-покус не один раз, хочу я вам сказать. Словно нутром чуял, когда я даю слабину. Когда готов наброситься на него, оставляя красные следы на теле. Силой вжимать его в широкий подоконник конференц-зала, пальцами надавливая на поясницу, заставляя прогибаться, прижиматься возбужденным членом к моему животу.       Но это ничего не меняло. Мы все так же общались на работе, не было этих неловких взглядов, розовых щечек, просто беспорядочный животный секс. Бурный и страстный, оставляющий после себя еще долгое послевкусие. Но не только его. Красные укусы, болезненные царапины и приводящие к синякам шлепки. Не более. Мы долгое время оставались довольны как друг другом, так и этим нечастым вспышкам. И, клянусь, я бы оставался доволен и по сей день, если бы не этот придурок.        — Может сходим в кино завтра?        Недоумение, граничащее с презрением. Ты что удумал, дебила кусок? Мы тебе, что парочка какая-то сладкая?        — Это еще зачем, позволь спросить, — ага, решительности-то поубавилось.        — Нууу… — замялся приятель.        — Вытащи хуй изо рта и говори нормально, — огрызаюсь я, не терпящий такого подхода. Хочешь сказать — говори, пока язык на месте, чего резину тянуть. Ее жечь надо. Ух как она горит. Вот к чему приводит такой затянутый ответ. Меня уносит в ебеня подсознания, в которых я творю не просто дичь, а самую дичайшую дичь.        Но Генри так и не ответил тогда, столкнувшись со стеной отрицания. А я не торопил его. Глядишь взвесит все тщательно, раздуплится и поймет наконец, что пока нам достаточно просто трахаться по всему офису, лучше не портить момент. Но он не понял. И теперь изо дня в день я вижу этот назойливый взгляд вот уже на протяжении года. И как уж я только не говорил ему, что этому не бывать. Что слишком уж я ветреный для каких-либо чувств, особенно, если никаких у меня и не возникает львиную долю времени. А он все таскается, стреляет глазами, дуется, замечая мои взгляды, адресованные не ему. Как жаль, что мне плевать.        И, возможно, стоило бы приглядеться. Принять этого кучерявого душного полуеврея ближе к сердцу. Но не могу. Что-то внутри все так же, как и год, как и час назад против этого. Смотрю на него каждый раз безразлично. Вроде и извиниться хочется, а вроде и пошел ты на хуй. Я твою руку насильно в свои штаны не совал. И уж тем более не просил любить до гроба.       — Я не умею готовить, — пожимает плечами Генри, медленно следуя за мной.        Мы заходим в лифт, бессовестно толкаясь в нем как кильки в банке, не иначе. Моей задницы касается чья-то слабая рука. Повернуться не могу. Даже просто голову хоть на капельку повернуть нет возможности. Заинтригован. Генри вижу в упор — он вжат спиной в двери лифта, и что-то подсказывает мне, что, зная, его врожденную способность попадать в нелепые ситуации, его коричневый пиджак смачно защемило железом. Это не он. Тогда кто же. Будучи беглым случайным прикосновением, рука бы резко пропала от моей пятой точки. Но ловкие пальчики продолжали мять мой филец. Через ткань брюк чувствую все убого. Хочу большего. Поднимись выше, залезь под рубашку, коснись поясницы, чтоб я не сдержал судорожный вздох, потом быстро пройдись ладонью вперед к животу, спустись ниже…        В блаженстве прикрываю глаза, чувствуя, как тяжело становится дышать. Как же, черт подери, много людей в этом гребанном лифте. Тут же можно задохнуться. Жара такая, что ощущение, будто поднимаемся не на последний этаж, а прямиком к солнцу.        Выходим. Теснота лифтовой кабины переместилась ко мне в штаны. Иду, опустив руку с салатом вперед. Прикрываюсь. Пара глубоких вдохов. Внимательнее слушаю горький рассказ о том, как неудобно было ехать, будучи зажатым со всех сторон и тем более лифтом. Вот прям от лифта такого никак не ожидал. Изо всех сил увожу воображение куда подальше. Чувствую запах жареной курицы. Отрезвляет. Желудок, словно сторожевой пес на привязи, уркнул. Тишина. И с новой силой, и с новой силой… Думаете, киты поют? Если бы.        Неудобство в паху прошло, однако, страданиям моим на этом не суждено было прекратиться. Живот скручивало от запахов с такой силой, что казалось, зубы щас посыпятся. Стараюсь отойти как можно дальше. На крыше хорошо. Ветер гуляет между развалившихся на разношёрстных коврах клерков, унося, наконец, как можно дальше от меня запахи жареного, вяленого, соленого, жирного, такого желанного и такого, сука, запретного.        Обедаем почти молча. Я в который раз отмечаю смущенный взгляд на своих поблескивающих губах. Цепляюсь за него, немо намекаю, что не бывать такому. Я никогда не отличался выдающейся особенностью отлично объяснять кому-либо что-либо. А уже когда дело касается чьих-то чувств, вообще стараюсь не вляпываться. А то не ровен час, эмоции захлестнут бедолагу, глядишь, взорвется. А я, стоящий рядом, по уши в говне. Нет, спасибо.        Смотрю на чистое небо, руки, которыми опираюсь сзади о ковер, начинают неметь. Легкое покалывание. Еще не больно, возможно даже приятно, но четко сигнализирующее о скорейшей смене положения. Не хочу. Не хочу двигаться. Подставляю лицо солнцу. Ощущаю ветерок. Улыбаюсь сам себе, понимая, что, может, со стороны подумают, что я приход словил. И что мне с того? Меня тут в лифте облапали со всех сторон. И ведь не смутило, что я могу подумать. Почему меня должно ебать чужое мнение? Я не за роскошный зад тут должность получил. Хотя… Да нет, точно не за него. С миссис Мейси мы познакомились не так уж и давно.        Опять думаю. Мы разобрали нимфоманию и нарциссизм. Два довольно-таки приятных на слух слова. А теперь вслушайтесь — промискуитет. Как будто калиткой кто-то туда-сюда поводил. Аж тошно становится. А я ж главное, когда впервые услышал слово нимфоманка, никак не мог понять почему никто не говорит его в мужском роде. А потом феминистки перестают бриться, снимают свои рубашки и, тряся обвисшими сиськами, орут, что все лучшее в этом мире для мужиков. Просто, что? Промискуитет. Да я даже в слух хера с два повторю это заклинание. Благо, в голове можно вообще не договаривать слова.