Your Moonlight.

Тишина комнаты, кажется, только сгущала краски, пробуждая в душе старые, ещё не померкшие, но слегка притупившиеся со временем чувства. Те ощущения, что тревожили парня очень долгое, неимоверно долгое время, предвещая нечто, наверняка, ужасное, но и прекрасное одновременно, не давали ему сфокусироваться на должном, заставляя рассматривать вновь и вновь уже слегка потертую местами фотографию одного из самых счастливых дней его жизни. Учиха смотрел молча, не стремясь прожечь взглядом ничтожную картонку, но словно высматривая в ней нечто новое, раньше совсем не заметное его глазу. Но всё оставалось по-старому, под каким углом только он не разглядывал. Предметы и не думали менять расположений, пребывая там, где должны быть. — Саске-кун, а ты лжец, — послышалось за спиной брюнета, но тот ни капли не испугался, пусть и не догадывался даже, что в комнате давно не один. Орочимару любил вот так подкрадываться, вероятно, стремясь вызвать забавную для него реакцию со стороны очередной жертвы, но, к его печали, юнец подобные вещи просто игнорировал. Может, он их и вовсе не замечал, чем вызывал неподдельный интерес со стороны мужчины, — Говорил, что плавать не умеешь, а на фотографии то в акваланге. Не расскажешь? — он, ожидая ответа своего неразговорчивого подопечного, оперся на небольшой столик и взглянул во всё такое же задумчивое лицо. Слышал ли тот вообще вопрос? Или погряз в своих воспоминаниях, коими делиться не собирался? — Я и не умею, — послышался спустя минуту гробовой тишины безразличный тон Учиха. Он поднял глаза на Орочимару и смотрел на него ещё примерно столько же, по мнению последнего, решая, стоит ли прояснять ситуацию дальше. Мужчина же, тем временем, гадал, к чему тогда сей маскарад и почему подобное фото так важно? Вероятно, перебороть самого себя перед чем-то, чего Саске боялся, а может дело и в чем-то ином. Длинноволосый всё примерял, стоит ли задавать ещё какой-нибудь наводящий вопрос, но собеседник, не дожидаясь более, заговорил, — На фото мой брат. Чараске. — Вот как, — длинноволосый рассматривал парнишку перед ним, жаждал услышать немного больше, отчего-то не доверяя сказанным словам. Он, ухмыльнувшись, продолжил, — А почему ты никогда о нём не рассказывал? — Если Саске и врал, то делал это великолепно, профессионально, но в любом обмане есть хоть какой-то смысл. На данный момент, мужчина его не видел. — А зачем? Тебя это не касается, — юнец ответил быстро и резко, но Орочимару давно привык к подобному тону. Видя логику в словах Учиха, он более не стал докапываться. В его обязанности, конечно, входило следить за делами подопечных, дабы их проблемы не мешали бизнесу, но не за их семьями. И раз тот говорить не хочет, значит ему об этом и правда знать не обязательно. — Не за чем, — мужчина лишь пожал плечами, поднимаясь с места, — Главное, чтобы твоя задумчивость не мешала делу. И тебе, кстати говоря, уже пора. Не теряй счёт времени в фантазиях, Саске-кун. Орочимару позволил себе удалиться из помещения, а Учиха себе тяжело вздохнуть. Он вспоминал, как было раньше, как всё это начиналось, какие мелочи довели его именно до этой жизни и этих решений. В его совсем недавнем прошлом всё было действительно замечательно. Может, немного скучно и нудно, но в целом довольно неплохо, он никогда ни на что не жаловался. Шел к своим целям весьма размеренно, не делая опрометчивых поступков. Тогда он считал себя весьма рассудительным человеком и довольно умным. Но рано или поздно всё меняется. Сейчас же он просто был и просто делал. Не так, как правильно. Как получится. Как он сможет продвинуться вперёд, ломаясь на своём пути, словно фарфоровая кукла о бетонный пол, и восстанавливаясь из кусков плоти и чего-то духовного вновь, набравшись хоть парой капель сил. Их оставалось всё меньше, хватало не на такие длительные промежутки времени. Откровенно говоря, всё летело в пизду, такую широкую, как черная дыра, затягивающая абсолютно всё, все мелкие частицы, осколки его и без того вдребезги разбитой, пропитанной ненавистью к самому себе души. Учиха положил старую фотографию на свой столик и посмотрелся в зеркало напоследок. Выглядел он вполне нормально, для его обычного, в последние годы, состояния, только улыбку натянуть и вперёд, развлекать публику. "Сегодня особенный день, Саске," — говорил брюнет мысленно сам себе, пытаясь успокоить натянутые словно струны гитары нервы: "Соберись." Больше ждать было нечего. Время поджимало, стремясь забрать последнее, что осталось, и парень поднялся с места, утаскивая из комнатушки нужное. Он помнил абсолютно всё, и прокручивал дни перед глазами, будто фотоплёнку. Почему нет, если картинки перед глазами придавали хоть немного столь необходимых сейчас сил, будили прежнюю сущность, что так легко относилась ко всему происходящему и не думала ни о чем? Так намного лучше, чем пичкать себя уже не сильно помогающим успокоительным. Тяжёлая железная дверь громко хлопнула, в пустующем помещении погасла лампа, погрузив во тьму тот самый счастливый день жизни Учиха. Это конец, но брюнет сам выбрал такой путь.