Борджиа. Часть 2. "Ошибка Бога".

Шел седьмой час утра. Ночь еще не покинула обширные залы и многочисленные галереи Апостольского дворца, когда Чезаре размашистым, слишком бодрым для столь ранней поры шагом направлялся в папские покои. Он спал от силы два часа, но голова была ясная, и весь он всецело был захвачен одним стремлением: заставить короля Франции отступить восвояси. Вот она, возможность, которую Чезаре ждал всю жизнь - показать отцу, на что он способен. Хуан убрался в Испанию, а дело не терпело отлагательства. В жилах кипело яростное стремление: перед ним лежала новая жизнь, полная смелых надежд и честолюбивых помыслов, стоило лишь рискнуть, поставив на кон Вечный Город. То, что он затеял, подрывало все устои, все правила, все незыблемые основы ведения войны. Грандиозный фарс - очередная вынужденная ложь ради блага не только семьи, но и всего Рима. Бессовестное шулерство, которое Чезаре надеялся превратить в великолепный обман. О его безумной затее не знал никто из близких - ни отец, ни мать, ни даже Лукреция. Стоило поселить в их сердца сомнения, как он бы сам разуверился в задуманном. Чезаре снова и снова думал об этом: “все не так как кажется”. Он вырос среди лжи, впитал ее с молоком матери. Привык к обману с самого раннего детства: отца на людях долгое время приходилось называть дядей, о прошлом матушки полагалось забыть, с Хуаном нужно было делать вид, что они дружны, с Лукрецией же, наоборот, надлежало держаться холоднее, чем хотелось бы. Изо дня в день таить, притворяться, лицемерить, лукавить, изворачиваться и недоговаривать - с годами ложь стала обычным делом. Чезаре давно не терзался муками совести - он жил в опасных сетях предательств и гнусных обманов сколько себя помнил. Такова уж была доля всех сильных мира сего - о праведности и честности пусть помолятся монахи. А Чезаре, чтобы выжить и обезопасить тех, кто ему дорог, предстояла очередная ложь. Он громко и нетерпеливо постучал в двери папской спальни, не слишком заботясь о том, что утро еще даже не наступило. По счастью, отец уже не спал. В одном шелковом халате, наброшенном поверх длинной сорочки, он мерял комнату быстрыми шагами. Чезаре, довольный, что не застал ни одну из любовниц Папы, сразу перешёл к делу: - Французский посол ждет, отец. - Знаю, - отмахнулся Родриго. - Он ждал всю ночь, - с нажимом повторил Чезаре, заметив, что отец явно не готов с ответом. - Я знаю! Знаю! - огрызнулся Родриго, не прекращая метаться по диагонали от окна к дверям. На его лице виднелось крайнее смятение, а в движениях сквозила растерянность. Наконец, он остановился, подбоченившись, будто надеясь таким образом обрести равновесие духа. Его вопрошающий взгляд устремился на сына: - Король Карл смиренно просит проход через Рим, - произнес Родриго, словно разыгрывая предстоящий разговор с послом. - Чтобы спокойно насиловать и грабить… Он же ненавидит нас! - Как и Катарина и Джованни Сфорца, - напомнил Чезаре. Для него не стало неожиданностью, что войска Сфорца присоединились к армии французов. Подобного следовало ожидать, учитывая обстоятельства развода Джованни с Лукрецией. Разумеется, граф жаждал мести. Вот только без помощи своей воинственной кузины Катарины он ни на что не был способен. - Святая Троица мстителей, - с легкой усмешкой проговорил отец, но в следующий миг лицо его потеряло спокойствие, глаза лихорадочно заблистали последней надеждой: - Готовы ли пушки, сын мой? Чезаре судорожно сглотнул и перевел дыхание. Вместо ответа он взял отца под руку и подвел к окну. За мутноватым стеклом, в дымке пробуждающегося дня, упряжки тягловых лошадей тащили десятки гипсовых пушек, внешне ничем не отличающихся от бронзовых, к крепостным стенам Ватиканского дворца. Движение было беспрестанно, ведь Чезаре распорядился, чтобы строго к полудню вся артиллерия была готова к бою. - Поверь мне, отец мой. Хоть раз! - горячо проговорил он, сжимая локоть изумленного впечатляющим видом понтифика. Поверь в меня, хоть раз, подумал Чезаре про себя. Родриго развернулся с улыбкой искренней радости и в порыве ликования осенил сына решительным, грубоватым поцелуем. Во взгляде его, возможно впервые, просияло столь желанное, столь необходимое Чезаре одобрение. - Скажи французскому послу, что Рим — это не только крепостные стены, - отчеканил отец. Лицо его вновь преобразилось, вместо смятения на нем теперь сияла гордость и обретенная решимость. - Рим — это Вечный Город, - понтифик прищурился в холодной усмешке, - и он не будет изнасилован и разграблен! Скажи, что Родриго Борджиа клянется в этом! Выйдя из папских покоев, Чезаре лишь коротко выдохнул и тотчас же отправился в зал аудиенций, где ответа заждался посол. Через полчаса разговор был окончен, и француз отбыл восвояси, ошарашенный вердиктом кардинала Борджиа: в проходе через Рим было отказано. Чезаре знал, что играл в опасную игру. Слишком опасную - ведь ради победы он поставил под угрозу самое ценное, самое дорогое сердцу - благополучие Лукреции. И, разумеется, судьбу Вечного города. Еще ни разу не доводилось ему брать на себя подобную ответственность, но тем желанней, тем заманчивей казалась предстоящая встреча с французским королем. Стоит спасовать, все пойдет прахом. От этой мысли чудовищно холодело под ложечкой. Но времени для раздумий больше не было, жернова войны уже были запущены: многотысячная армия находилась всего в пяти милях от ворот города, через несколько часов все решится. Теперь у Чезаре не было иного пути, как вперед. Даже если ради этого придется продать душу дьяволу. Спустя некоторое время гонец принес новость: Карл, крайне разгневанный дерзким отказом Папы-испанца, выдвинул все многочисленное войско к воротам Рима. Чезаре спокойно выслушал угрозы, упомянутые в ноте протеста француза. Что же, он и так прекрасно осознавал риски, но в отличии от Карла, ему отступать было некуда. Отпустив гонца, он направился к крепостным стенам, дабы лично убедиться в том, что все пушки доставлены по своим бойницам в целости и сохранности. К несчастью, там его ждала не слишком приятная новость: Микелетто сообщил, что при перемещении несколько пушек надкололись, и солдаты, заметив неладное, стали проявлять неподобающее сомнение. Наемнику пришлось преподать мятежникам урок. - Один солдат пострадал, ваша милость, - Микелетто характерным жестом указал на горло, словно прорезая его. В сипловатом голосе дрогнула усмешка. - Я сказал им, чтобы делали вид, что каждая из пушек - смертельное оружие. Как этот кинжал, - Микелетто достал из ножен клинок в следах свежей крови. Чезаре кивнул, без всяких сожалений глядя на лезвие с алыми разводами. У него не оставалось ни времени, ни сил для жалости. На карту поставлено слишком многое. Игрушечные пушки против настоящих бронзовых чудищ французов. Кто же тут выйдет победителем? Тот, у кого больше веры, или тот, у кого больше правды? Небо над городом высилось синее, безоблачное. Легкий ветерок трепал вымпелы и флаги, развешанные вдоль стен, словно декорации к празднику. Полотнища служили временным прикрытием для гипсовых пушек - в нужный момент по знаку Чезаре стяги падут, явив иллюзию опасности. Не стоит давать противнику оценить угрозу наперед, да и кто знает, не разглядит ли какой зоркий глаз подлог, если пушки будут открыты заранее? Что и говорить, тут пригодились бы приемы настоящего театрального представления: важна каждая деталь и тонкость, освещение и даже временные рамки. Сценарий и декорации. Они у Чезаре были, осталось лишь разыграть спектакль с нужным размахом. Поврежденную пушку тут же, под стенами, наскоро чинила Виттория, она смазывала сколы клеем и, не дожидаясь высыхания, наносила кистью краску. На минуту задержавшись над ее склоненной фигурой, Чезаре с ужасом представил, как дуло ненастоящей пушки раскалывается прямо на глазах у Карла - страшнейшего позора нельзя было и вообразить. Он судорожно сглотнул. - Все получится? - по-деловому сухо спросил Чезаре, стараясь не выдать свое смятение. Одной пушкой меньше, одной больше - это еще не провал. - Не знаю. Дай Бог! - ответила она, не поднимая головы, всецело сосредоточившись на работе. Дай Бог? Дай Бог. Сегодня он и сам готов поверить, готов уверовать. В Бога ли, в Сына Божия, в благодатную Деву Марию, в силы небесные, в совпадения и неслучайности, в справедливость и честь, в войну без смерти и мир без жертв. Чезаре вспомнилась Лукреция, подумалось о том, как она спокойно качает ребенка в колыбели, зная, что Рим сегодня не падёт. Она тревожится лишь слегка о том, что гром пушек может испугать малыша Джованни. Она ничего не знает. Она верит своему старшему брату. И верит в него, как никто другой. Ради этого стоит поверить, наконец, в самого себя. Призвав всю решимость, на которую он был способен, Чезаре отправился в оружейную замка Святого Ангела. Там кардинала уже ожидали с подобающим случаю облачением: тяжёлый кольчужный кафтан до колен, высокие сапоги с отворотами, прекрасный меч, выкованный на скорую руку, однако, при том сверкающий и смертоносный. Да, в театре костюм играет роль наравне с актёром, создавая необходимую иллюзию, но сегодня Чезаре предстояло не казаться, а быть. Ему следует забыть о том, что римские пушки всего лишь декорации, ему стоит сосредоточиться на главном - на победе. Конь под ним нетерпеливо артачился, словно чувствуя приближение врага. Чезаре придерживал норовистого скакуна, ожидая, когда с дозорной башни придет знак к выступлению. Там, за стенами Рима, уже отчетливо слышался нарастающий гул: гремело оружие, трещали барабаны, скрипели обозы, рокотало разноголосье, фыркали лошади. Захватчик был у ворот. Время для размышлений истекло, настал час действия. Наконец, ворота отворились, и Чезаре, прежде чем взглянуть перед собой, на миг прикрыл глаза: он справится. Всего лишь несколько минут отделяют его от желанного поединка, пусть и словесного. Пока словесного, пусть это будет репетицией. Но настанет день и у него будут настоящие пушки, настанет день и театр превратится в жизнь. Он решительно стегнул коня и устремил взгляд вперед. Весь горизонт, покуда хватало глаз, сиял стальным, волнообразным блеском - тысячи и тысячи солдат в полированных до сияния доспехах мерцали под солнцем, словно чешуя диковинной рыбы, выброшенной на берег. Чезаре уже доводилось видеть невероятный размах французской армии и даже путешествовать на юг в стройных рядах вышколенных наемников. Тогда он многое почерпнул и многое запомнил: король, сам того не подозревая, выдал многие из своих секретов ведения боя. Нынче они бы пригодились, вот только боя быть не должно, ни при каких обстоятельствах. Глаз Чезаре выхватил двух облаченных в рыцарские латы всадников, отделившихся от основной части солдат и направляющихся к воротам. Он сразу узнал в них своих заклятых врагов - Катарину и Джованни Сфорца. Бывший шурин держался спокойно и уверенно. На плотно сжатых губах Катерины змеилась опасная улыбочка. Остановившись в нескольких метрах от Чезаре, она окинула его оценивающим, полным откровенного снисхождения, взглядом. - Вы хорошо держитесь в седле, кардинал, - произнесла графиня своим низким, грудным голосом. Ее улыбка сделалась еще чуть опаснее: - Но французские пушки скоро разрушат стены вашего города, и вы ничего не сможете предпринять. При всей своей враждебности, Чезаре чувствовал к ней смутное влечение и даже толику почтения, словно к равному сопернику. Несмотря на изрядную перезрелость, Катарина сохраняла соблазнительную манкость женщины, знающей себе цену. А в седле она держалась ничуть не хуже самого Чезаре, и даже тяжелые рыцарские доспехи, выкованные специально под ее по-женски округлую фигуру, не были тому помехой. - Наши стены крепче, чем кажутся, миледи, - ответил он с ноткой иронии. Но лицо его хранило суровую решимость. - Дорогу королю! - послышалось впереди, и стройные ряды солдат за спинами Катарины и Джованни расступились по обе стороны. Через минуту показалась грузная фигура Карла верхом на прекрасном скакуне белой масти. С их прошлой встречи король сильно сдал. Его лицо оплыло и приобрело нездоровый землистый цвет, глаза помутнели, будто налившись кровью, да и в седле он держался как-то мешковато, вразвалочку. Того и гляди рухнет. - Наши друзья - итальянцы, кардинал Борджиа, но преследуют они цели Франции. Король, вымучил нескладную улыбку и невнятно закряхтел. Казалось, каждое слово и движение доставляло ему страдание. - Что это за цели? - осведомился Чезаре, крепче сжав поводья. Король может и не был готов к бою, но пушки позади него выглядели более чем победоносно. Настоящие бронзовые пушки, с крепкими жерлами, способными изрыгать увесистые ядра. - Мы просим прохода через Рим, - ответил Карл, глядя на соперника мутным, полным враждебной настороженности взглядом. - По-хорошему или по-плохому. Вижу, стены Рима украшены флагами и вымпелами. Вы рады нам, да? Чезаре учтиво улыбнулся и коротко переглянулся с Микелетто, ожидающим знака господина в башне у ворот. - Мы будем рады, Ваше Величество, - отчетливо произнес Чезаре, - если вы уедете отсюда. Взгляд Карла ожесточился, и без того упрямо выпяченная нижняя губа выпятилась еще больше. Он, превозмогая болезненную вялость, сковывающую его тело, через силу приосанился. - Я клянусь вам, кардинал, что сотру город с лица земли! - воскликнул король, глядя прямо в глаза Чезаре. Для пущего впечатления он потряс в воздухе кулаком. - Месть будет ужасна! Для вас, вашей семьи, и самого папского престола! - Сначала войдите! - парировал Чезаре, прищурившись на солнце. Он выдержал лавину угроз и глазом не моргнув. Ни один мускул не дрогнул на его полном самообладания лице. Он запретил себе чувствовать. Значение имела лишь вера в победу. - Наша артиллерия проложит мне путь! - заревел король, доведенный до ярости столь дерзким ответом. Щеки его заалели нездоровым румянцем, на губах показалась слюна. - Через двенадцать часов эти стены падут! - он коротко отдышался. - И мы войдем! Чезаре, ничуть не оробевший от воплей Карла, усмехнулся и, подняв вверх руку, дал знак Микелетто. Настала кульминация сего представления. Все или ничего? Aut Caesar, aut nihil! Или Цезарь, или ничто! Он сделает это своим девизом, если сегодня дело выгорит. Слишком самонадеянно? Возможно. Но на кого еще он может надеяться? Чезаре почуял, как за его спиной зашуршали летящие к земле вымпелы, следом послышались характерные звуки выдвигаемых вперед орудий. Он не станет оборачиваться, зная, что все получилось так, как и задумывалось. Опешившие лица Катарины и Карла говорили сами за себя. - Может наши пушки смогут вам ответить, - наконец, проговорил Чезаре, крайне довольный произведенным эффектом. Прочь сомнения! У него вышло: Карл, открыв от удивления рот, таращился на пустые жерла, будто оттуда уже полетели ядра. Катарина, растеряв свое царственное самообладание, буравила взглядом крепостные стены. До Чезаре донеслось ее тихое восклицание: - Как ему удалось!.. - Генерал! - дернулся король, оборачиваясь к своей артиллерии. - Мы еще не готовы, мессир! - прокричал французский капитан, с недоверием глядя на десятки готовых к пальбе римских пушек. Чезаре холодно улыбнулся. Настало время для завершающего удара. - Я должен поблагодарить Ваше Величество за идею, - изрек он, обращаясь к Карлу с ноткой притворного почтения. - Ядра, скованные цепью, проходят сквозь ряды, как нож сквозь масло. Король охнул и поморщился, качнувшись в седле. - Вам плохо, сир? - Чезаре изогнул бровь. - Нас поразил сифилис, - отозвался король, вмиг утративший браваду. Растерянность в его облике, сменилась обреченностью. Чезаре внутри ликовал. Он знал, что слишком спешил, но ничего не мог поделать с неописуемым чувством триумфа, охватывающим все его существо. - Вам стоит воздержаться от битв до полного выздоровления, - сказал кардинал, стараясь придать голосу ровное спокойствие. - Или, может быть, достойно вернуться домой? Во Францию? Чезаре натянул поводья - пора было заканчивать игру. Все, что было необходимо, сделано. Он чувствовал, что если бы в зале сидели зрители, они бы ему рукоплескали. Теперь главное вовремя скрыться за занавесом. Открытые ворота впустили кардинала и по знаку закрылись не до конца. Он остановился так, чтобы его не было видно, и весь превратился в слух. - Мы наступаем, мессир? - осведомился французский капитан. Казалось, на какой-то миг даже гул армии затих. Все замерло в ожидании вердикта короля. - Я что, выгляжу, как дурак? - голос Карла прозвучал надтреснуто, даже визгливо. - Нет, Ваше Величество! - Значит, мы отступаем, - лениво двинул словесную пешку Карл.