«Красота Варшавы — вечно обещана, но никогда не предъявлена» Гжегош Пёнтек, польский архитектор
Don't let the music fade away Don't let the momet pass E.Wolfsson
Он хранил молчание, шагал впереди, закинув за спину рюкзак с парой фонарей и чем-то, что Агнесс не успела рассмотреть. Ночь еще не накрыла город, но улицы были практически пустыми — редкие прохожие, размытые пятна света, ленивые бездомные коты, жмущиеся к парапетам. Агнесс шла следом, не имея ни малейшего представления ни о направлении, ни о маршруте, ни о его длительности. В этом было что-то поистине магическое, будто ее новый знакомый был не человеком, а провожатым в царство теней, и у нее еще был шанс отказаться от путешествия в другой мир. В том, что он окажется другим, она была уверена так же, как в том, что этой ночью небо над Варшавой рассыпалось мириадами крошечных снежинок, которые, не оставляя сомнений в реальности происходящего, кружились под фонарями и таяли на щеках, покалывая холодом. С наступлением темноты Варшава менялась до неузнаваемости, и Агнесс невольно восхищалась ускользающими в сумерках причудливыми очертаниями зданий — одни вырастали исполинскими сооружениями прямо перед глазами, другие напротив, скрывались за поворотом, прячась от любопытных глаз. Только ради одного этого стоило отправиться на ночную прогулку. Дома, пустыри, петляющие улочки, за узором которых скрывались иные улицы, незаметные, давно забытые — Варшава, разрушенная до основания в годы войны, была отстроена заново, возрождена из пепла, и, как в древних Помпеях, ее прежние очертания угадывались в неуловимых формах, замерших под толщей времени. Отражались в незримых отпечатках прошлого. Каждый дом, обманчиво кажущийся старинным, скрывал за собой очередной пустырь — и за каждым пустырем скрывался призрак дома, который когда-то безжалостно сравняли с землей. Он шел быстро, не останавливаясь, и в конце концов Агнесс перестала озираться по сторонам — ее интересовало только то, как бы не упустить спутника из виду и не потеряться ко всем чертям в незнакомом районе на задворках города. Внезапно он обернулся. — Устала? Можем отдохнуть. — Сколько нам еще идти? Он неопределенно покачал головой. — Полчаса. Может быть, чуть меньше. Не могу сказать точно. А может быть, чуть больше. — Судя по всему, мы дойдем до твоего призрачного особняка глубокой ночью, — съязвила Агнесс, плотнее обматывая шею шарфом. — И вся красота будет скрыта во тьме. Это очень готично, без всякого сомнения. — Нет… Небо чистое, светит луна, у меня есть яркий фонарь, и к тому же… — он многообещающе улыбнулся, — …по ночам все впечатления ярче, а чувства — острее. По крайней мере, для меня. Снегопад действительно на время утих, и бледно-желтый месяц выплыл из-за облаков, превращая заурядный спальный район в таинственное царство теней. Там, где луна касалась однообразных панельных многоэтажек, здания превращались в жутковатые крепостные башни, в которых вполне могли кого-то вешать, пытать, сжигать заживо… Агнесс тряхнула головой, избавляясь от бредовых мыслей. Они шли в тишине, изредка перебрасываясь короткими фразами ни о чем, но теперь молчание не вызывало дискомфорта. Вместо неловкого замешательства его наполняло необъяснимое, удивительное спокойствие — под стать притихшей под покровом ночи Варшаве, грандиозной, цельной, разорванной и сшитой заново. В какой-то момент она заметила, что вокруг исчезли не только знакомые, но и хотя бы мало-мальски обжитые места. Похоже, позади остался весь город — теперь их окружали какие-то сомнительные окраины, и безопасными их можно было назвать с большой натяжкой. Агнесс замешкалась и нервно сглотнула — в голове вновь мелькнуло, что не стоило принимать приглашение и отправляться в этот дикий и безрассудный поход. В любом случае, было уже поздно. Она понятия не имела, как вернуться назад, и впервые почувствовала себя в ловушке, однако усилием воли задавила панику. Действительно, до сего момента ей в голову не приходило, что ее провожатый — единственный, кто знал, куда они идут, а значит, мог показать и дорогу назад. Она не могла вернуться в отель, потому что попросту не знала, где находится. Йонас заметил ее смятение и приостановился. — Я знаю эти места. Тебе не о чем беспокоиться. Если не считать бездомных собак, никакой опасности здесь нет. Следуй за мной, осталось совсем немного. Агнесс вздохнула и послушалась — другого выбора не было. Они пересекали невзрачные скверы с размокшими тропинками, пробирались мимо каких-то ангаров и гаражей, и на протяжении всего пути Агнесс не заметила ни одной живой души — места казались необитаемыми. Заброшенные сады, покосившиеся старые дома, явно давно покинутые хозяевами, мусор, разбросанный на обочинах… — Живописный пейзаж, — заметила Агнесс саркастически. Хотелось сказать хоть что-нибудь, чтобы отвлечься от этих удручающих трущоб. Йонас кивнул. — Определенно. Наберись терпения, мы почти пришли. Опрометчивое, сумасбродное решение… и необъяснимо притягательное. Так, порой, хочется шагнуть в манящую пустоту обрыва, вопреки здравому смыслу, балансируя на краю. Следовать за человеком в черном было неразумно, но отказаться не получилось. «Мама бы не одобрила», — мысленно хмыкнула Агнесс и, погрузившись в мысли, не заметила, как Йонас встал, как вкопанный, и с размаху врезалась прямо в его спину. — Мы на месте. Он был спокоен и, как ни в чем ни бывало, отступил в сторону, открывая обзор. Впереди возвышался дом. Вздымался в ночном мраке, залитый мистическим лунным светом. Ни единого фонаря, ни единого светящегося окна в округе — и ни намека на живых людей, кроме ее провожатого. Пока они шли, идея Йонаса скорее развлекала, чем пугала, но теперь, когда Агнесс смотрела на черные провалы окон, вся ее решительность рассыпалась в прах. Здание было старым, зловещим, пугающим — и вполне могло бы сойти за обиталище призраков. Стены змеились трещинами, а дверной проем дышал темнотой — такой густой и плотной, что при желании ее можно было пощупать. Дом определенно создавал гнетущее впечатление, и меньше всего на свете ей хотелось идти внутрь — ради театра ли, ради новой оперы, ради чего угодно. Йонас тем временем поднялся по заросшему и усыпанному мелкими камнями крыльцу, зажег фонарь и посветил куда-то вглубь черной бездны, открывающейся за распахнутой парадной дверью. Луч фонаря тут же поглотила тьма — он выглядел жалким и бессмысленным. Однако Йонаса это похоже ничуть не смущало — он оглянулся и выжидательно уставился на спутницу. Агнесс подумала о том, что он похож на Харона, который ведет ее в подземное царство, или на Орфея — только вот в отличие от классического Орфея, он не уводил Эвридику из мира мертвых, а напротив, сопровождал ее назад. В конце концов он нарушил тишину. — Страшно? — Очаровательно, — съязвила Агнесс. — Я не уверена, что готова за тобой идти. — Что ж, значит, все-таки страшно. Он вздохнул и внезапно осторожно взял Агнесс за руку, потянув за собой. Агнесс опешила и зашагала следом, остановившись только возле двери. — Гляди. Красиво, не правда ли? — Если слово «красиво» применимо к разговору о жутком. — Ну да, — Йонас довольно улыбнулся, руку не выпустил. — Жутко и красиво. Как ты там сказала? Очаровательно? Это правда. — Что внутри? — Агнесс попыталась собраться с духом — похоже, этот человек не оставит ее в покое, и прогулка по дому все-таки состоится в самом ближайшем будущем. — Пустота, — он пожал плечами и безмятежно улыбнулся. — Безвременье. А еще некоторое количество старых книг, потрясающий внутренний дворик и даже старый рояль, если конечно его не украли или доломали окончательно за те три месяца, что меня тут не было… Агнесс собралась с духом. В конце концов, было бы просто обидно повернуть назад и бросить заведомо безумную затею, поддавшись обычному страху. Слишком долгий путь, слишком странное знакомство, слишком незнакомая Варшава… Все здесь было «слишком». Настолько, что Агнесс теряла чувство реальности. Она решительно забрала руку — еще не хватало, чтобы новый знакомый считал, что перед ним трусливая девчонка, требующая опеки. — Дай второй фонарь. В руку легла холодная металлическая рукоять, в голове мелькнула глупая мысль о том, что фонарь вполне мог бы стать средством самообороны — если придется отбиваться. Она встряхнулась и щелкнула выключателем. Теперь темноту прорезали уже два желтых луча, выхватили какие-то фрагменты старого полуразрушенного холла и вновь утонули во мраке. — Глаза привыкнут. Дай им немного времени. Йонас легко махнул фонарем, — луч скользнул по декоративной лепнине и колоннам у входа, — и вошел внутрь. Агнесс не оставалось ничего, кроме как последовать за ним. Отсветы от фонаря плясали на стенах, как светлячки, и толку от них было мало — впрочем, без них Агнесс наверняка бы набила шишек, натыкаясь на (что-то). Йонас, кажется, мог ориентироваться здесь без всякого фонаря — он шел вперед легко, чувствовал себя как дома, Агнесс старалась не отходить далеко. Его спокойствию она доверяла куда больше, чем неуверенному источнику света, который в любой момент мог исчезнуть — не исключено, что запасные батарейки этот пришелец из иного мира не взял. Миновав холл, Йонас резко остановился. Здесь были окна — пыльные, забитые мусором и грязью, но пропускающие слабый лунный свет. Похоже, они оказались в самом сердце старого особняка — парадная зала, давно утерявшая былую роскошь, все еще выглядела впечатляюще. Лепнина на потолке, узорная каменная плитка на полу, просторные галереи второго этажа с узорчатыми балясинами, переходящие в длинные анфилады, останки старинной мебели — когда-то богатой, а ныне рассыпающейся в пыль. — Здесь жил Лукаш Зольски. — Откуда ты знаешь? — Нашел амбарную книгу в кладовке. Весьма расточительный господин. И любил красивую жизнь. — И что с ним стало? — История умалчивает… Йонас хотел сказать что-то еще, но передумал и прошел вперед — в мертвой тишине, которую изредка нарушали поскрипывающие половицы. Звук шагов почти терялся, приглушенный толстым слоем пыли, но иногда под подошвами что-то подозрительно похрустывало. Чем дальше они продвигались, тем неуютнее становилось. Плотная тягучая темнота ощупывала руки и лицо, скользила по коже, окутывала душной пеленой, смотрела из самых дальних углов равнодушно и бесстрастно, игнорируя фонари, беспомощные перед этой бездной. За покосившейся дверью открывался короткий коридор, который расширялся в очередную просторную залу — окон не было, и разглядеть ее не представлялось возможным. Особняк выглядел огромным — куда больше, чем казалось на первый взгляд. Агнесс уставилась в дверной проем и снова подумала о том, что никогда не выйдет отсюда в одиночку. Своим каменным спокойствием Йонас начинал раздражать — на секунду Агнесс показалось, что он издевается. Чувствовать себя в таком месте комфортно было невозможно — по крайней мере, не для живого человека. Он что-то почуял и с интересом оглянулся. — Будь осторожнее. Там проваливается пол. Я возьму тебя за руку и помогу пройти. Этого Агнесс выдержать уже не смогла. — Какого черта?! Какой пол? Куда ты меня затащил? — она начала повышать голос, пытаясь глушить истерические нотки, но в конце концов замолкла. В тишине и темноте паника звучала ненатурально, гротескно, как будто что-то мягкое безвольно шлепалось на пол и билось в толстые стены. Дом, как гигантская утроба, глотал звуки шагов, человеческие голоса, и почти проглотил ее саму. Она сделала шаг. Что-то протяжно скрипнуло, треснуло и вновь погрузилось в тишину, нога едва не провалилась в пустоту, и в этот момент Агнесс поняла, что всерьез готова сойти с ума — или хотя бы позволить себе небольшую истерику. Йонас подхватил ее за локоть и помог удержать равновесие. — Я говорил: будь осторожна, пол проваливается. Не шагай, куда попало. — Ты псих. Настоящий умалишенный псих, — жалобно простонала она. — Я не понимаю, зачем я вообще с тобой пошла? Я провалюсь в какой-нибудь древний подвал, и никто меня никогда не найдет, а я, мать твою, слишком молода, чтобы умирать, еще и в такой глупой манере… Нервы сдали, и Агнесс зашлась нервным смехом — хохотала, вытирая выступающие слезы, которые вот-вот грозились превратиться в лавину настоящих рыданий. — Успокойся, пожалуйста. — Успокоиться?! — она расхохоталась еще громче. — У меня нервный срыв! Тут темно, мы у черта на рогах, впереди ждут дыры в полу, а какой-то малознакомый безумец меня сюда привел буквально за руку… Я из театра, а не из кинопродакшена, мы ставим оперу, а не фильм ужасов! — Все так… И все же, попробуй успокоиться, — он вздохнул. — Я догадываюсь, что сейчас происходит в твоей голове, и, может быть, ты уже меня ненавидишь, но давай для начала хотя бы пройдем эти несколько метров. Следующая комната безопасна. Агнесс закатила глаза и сжала руку мертвой хваткой, испытывая злорадное удовольствие от того, что наверняка делает ему больно. Незначительная месть за пережитый стресс. Она все еще не понимала, что здесь делает, и почему держит за руку человека, которого встретила впервые три часа назад — это было сумасшествием, бессмыслицей, но сейчас Агнесс было все равно. Она была готова забраться к нему на спину, если это поможет убраться подальше от непостижимых развалин и добраться до упомянутого «безопасного места», хотя ей с трудом верилось, что здесь может быть хоть что-то безопасное. Йонас оказался хорошим проводником — он неожиданно легко нашел путь в лабиринте гнилых половиц, ловко огибал дышащие сыростью провалы и осторожно вел ее безопасным путем вдоль дальней стены, полушепотом предупреждая, когда нужно сделать следующий шаг. Агнесс тошнило. Пустоты под ногами казались бездонными, в нос ударял запах застоялой подгнившей воды, и она почти чуяла за своей спиной бестелесные клочки темноты, внимательно следящие за нежданными гостями. Они порхали вокруг, время от времени касаясь сцепленных рук — сухой и горячей мужской, и холодной и влажной от пота женской. Проклятый дом в любой момент мог утопить ее, сделать частью себя — такой же бестелесной, всеми забытой, без имени и памяти, оставшейся в этих стенах навеки. Еще несколько осторожных шагов, балансирующих на плывущих ненадежных досках — и Агнесс окончательно забыла, где находится. Дом казался живым, комната превратилась в утробу древнего молчаливого чудовища, а Йонас… Йонас помогал не стать его пищей. По какой-то необъяснимой причине его не касались волны липкого ужаса, он оставался в сознании и просто шел вперед. — Сделай глубокий вдох, — услышала Агнесс прямо над ухом. — И открывай глаза. Мы пришли. В прострации Агнесс послушалась. Они стояли на пороге большой и светлой комнаты, заполненной свежим воздухом — вся затхлость осталась за спиной, и она опасливо обернулась. Сырая дикая темнота дышала из дверного проема, прислушивалась, едва заметно шевелилась, как живое существо. Агнесс отошла подальше. Разум начал возвращаться. — …И ты скоро сломаешь мне руку. Она вдруг поняла, что все еще судорожно сжимает его запястье — с силой, до побелевших костяшек, — и быстро разжала пальцы. На секунду стало совестно — этот человек обладал незаурядным терпением, а она вела себя как… «Как истеричка», — мрачно одернула себя Агнесс. — «Ты вела себя, как истеричка». — Присмотрись. Он окинул взглядом комнату, осторожно растирая пострадавшее запястье. Агнесс снова почувствовала укол совести. Кажется, она действительно перестаралась. Теперь, когда нервы успокоились, а колени перестали дрожать, она наконец смогла оглядеться. Строго говоря, это помещение даже нельзя было назвать комнатой — они были и внутри дома, и снаружи одновременно, как если бы здание построили вокруг небольшого закрытого дворика. Тайной лакуны в лабиринте коридоров и залов. Здесь было просторно — каменные стены формировали полукруг, а дикие растения разрослись и постепенно захватывали причитающиеся им территории, прорастали сквозь трещины в стенах и стыки каменной плитки. И воздух… Агнесс с наслаждением втянула свежий прохладный воздух — здесь дышалось куда свободнее, чем в затхлых комнатах заброшенного особняка. Откуда-то сверху просачивался холодный лунный свет. Агнесс подняла голову и не увидела потолка. Остатки деревянных балок формировали что-то вроде застекленного купола, похожего на крышу старинной оранжере Несколько стекол чудесным образом выжили, остальные постигла более печальная участь — большая часть стеклянного потолка была разрушена. В небе висела полная, налитая серебром луна, сияя через неровные дыры, и свет причудливо преломлялся, проникая через толстое пыльное стекло. Агнесс не без труда оторвалась от потолка и перевела взгляд на Йонаса. Он держался на расстоянии, безмятежно прислонился к стене и смотрел куда-то в пустоту — одновременно на все вокруг, и ни на что одновременно. Ей захотелось ударить его за все, что пришлось пережить, но импульс исчез так же быстро, как появился. Его спокойствие бесило, выводило из себя… и восхищало. Потертое, но все еще элегантное пальто, тонкий профиль — в преломленном лунном свете он выглядел ирреальным, нечеловеческим — и Агнесс не могла избавиться от ощущения, что в отличие от нее, этот человек был здесь уместен. Более того, он был дома в этом пространстве тишины. Она поймала себя на мыслях о том, что он вот-вот растворится в воздухе, как призрак, смутная галлюцинация, и захотелось на всякий случай схватить его за руку вновь, чтобы не остаться в одиночестве. Определенно новый приятель был самой странной личностью из всех, что ей приходилось встречать. В центре дворика темнел небольшой каменный фонтан, тихий и безжизненный, как и все вокруг. Массивную чашу, усыпанную палой листвой и мелким мусором, обрамляли изящные силуэты рыб с длинными изгибающимися плавниками. Кое-где плавники были обломаны, но некоторые чудом остались нетронуты временем. Может быть, много лет назад этот дом был полон жизни. Агнесс моргнула — на секунду грань между прошлым и настоящим растворилась, и ей привиделось, как пыльное заброшенное пространство преображается, обретает краски, очищается от мусора и грязи, а заросли сорняков исчезают, уступая место изящным цветущим клумбам. Мужчины и женщины в аккуратных костюмах и строгих платьях, смеющиеся дети, девчонки в капорах, журчащая вода в фонтане и яркое летнее солнце, заливающее оранжерею. Жуткая тьма за спиной на мгновение стала уютной и домашней, как будто оттуда вот-вот должна была появиться прислуга с серебряным подносом, полным домашнего печенья и высоким носатым кофейником… Агнесс обогнула фонтан и приблизилась к высокому арочному проему, ведущему в небольшую округлую комнату. Когда-то здесь была красивая застекленная дверь — деревянный остов с элегантными изгибами в стиле арт-нуво все еще хранил следы прежней красоты, несмотря на то, что стекло давным-давно разбилось, а одна из створок повисла на петле. Агнесс почти забыла о том, что она не одна, и появление Йонаса прямо за спиной стало неожиданностью — она не заметила, как он подошел совсем близко и остановился в полуметре. — Самое время, чтобы научиться созерцать. Он не спрашивал, а утверждал, и Агнесс вдруг почувствовала, что позади нее — истинный хозяин этого места, его творец и мастер, занявший место давно почивших владельцев по праву. Теперь он не выглядел ни смущенным, ни задумчивым — Йонас излучал спокойствие и уверенность, потому что находился в нужном месте, в нужное время, в сердце собственного загадочного царства. Этот дом имел над ней пугающую власть, а Йонас обладал властью над ним. Внезапно Агнесс окутало почти забытое спокойствие, уютное, как плюшевое одеяло. По какой-то необъяснимой причине она доверяла человеку, которого едва знала, хоть это и было сущим абсурдом. Йонас рассеянно обошел дворик по кругу вновь, остановился у фонтана, вскользь провел кончиками пальцев по каменным рыбьим спинам и не спеша вернулся в комнату. Только сейчас Агнесс поняла, куда он шел. Чуть поодаль у скругленной стены, ощетинившейся хлопьями растрескавшейся штукатурки, в полумраке угадывался старый рояль. Самый настоящий, некогда украшавший торжественные приемы, а теперь — обшарпанный, усыпанный каменной крошкой и сухими листьями, безвозвратно испорченный, но все еще прекрасный. Агнесс с трудом верила собственным глазам. Место этого рояля, несмотря на его плачевное состояние, было в концертном зале — отреставрированный и бережно хранимый, он стал бы сокровищем для ценителей. Но вместо этого старинный инструмент коротал дни и ночи в заброшенной оранжерее, постепенно разрушался и истлевал. Одна из резных ножек деформировалась, и силуэт рояля подозрительно просел, покосился, словно вот-вот собирался окончательно рухнуть на землю, но пока держался. Древесина рассохлась и потрескалась, часть крышки отсутствовала, и в разломах можно было разглядеть части механизма — сложнейшей, тонкой комбинации струн, молоточков, деревянных планок и деталей, о назначении которых Агнесс не имела ни малейшего понятия. Под сломанной крышкой рояля открывался иной мир — незнакомый и магический. Йонас провел по клавиатуре ладонью, стирая толстый слой пыли. Какие-то клавиши были безвозвратно сломаны, какие-то выглядели вполне целыми. Он бережно тронул пару клавиш, прижал и прислушался. Рояль ответил тихим низким гулом, что-то в его утробе жалобно звякнуло. Агнесс подошла ближе и вдруг подумала, что никогда в жизни не встречала настолько осторожного и нежного обращения с живыми людьми, даже отдаленно напоминающего то, как Йонас Линде касался разбитого инструмента. Так мог прикасаться врач к дорогому сердцу пациенту. Так мог влюбленный мужчина касаться женщины своей мечты. Она моргнула и нажала на одну из клавиш, но звука не последовало — только глухой щелчок. — Эти не работают. В хорошем состоянии всего двадцать одна… — Йонас запнулся и вздохнул. — Ну, как в хорошем… Хотя бы сносном. Он присел перед инструментом и, напряженно хмурясь, что-то разглядывал. — Может быть, его можно починить? — Увы, — он покачал головой. — Отдельные струны утеряны, молоточки и демпферы сломаны. Лишь малая часть функционирует. Реставрация будет стоить целое состояние. Кроме того, он антикварный, и простые детали для современных роялей к нему не подойдут. Он нежно пробежался пальцами по клавиатуре, прислушался к нестройному мелодичному гулу и улыбнулся. — Но все еще дышит. Все в этом доме было неподвижным, мертвым, бездыханным, но Йонас был прав — инструмент дышал. Он жил, и пространство вокруг него тоже оживало. Тем временем Йонас, не глядя на нее, вытащил что-то из кармана, откинул остатки сломанной крышки и, удерживая фонарь, почти забрался в недра рояля с головой. Агнесс открыла было рот, но он ответил на незаданный вопрос первым. — Это настроечные ключи. Хочу подтянуть кое-что, пока это возможно. Дать ему подышать немного… — Ты говоришь так, будто это живое существо, — Агнесс не выдержала и улыбнулась. Он выглянул и поднял бровь. — Потому что это и есть живое существо. Я навещаю его иногда, чтобы он не скучал. Агнесс покачала головой, подтащила поближе первый попавшийся стул и села на край. Похоже, прогулка была не просто прогулкой, и Йонас не ставил перед собой цель проверить ее нервы на прочность, как могло показаться поначалу. Все говорило о том, что для Йонаса Линде притащить ее в этот дом, познакомить со старым другом, пустить в мир собственных секретов было необъяснимым актом доверия — и доверия огромного. Для нее дом предстал чудовищным логовом, полным неизвестности и темноты, но для Йонаса он был храмом, и сейчас они находились на священной земле. — Ты умеешь настраивать инструменты? — Агнесс привстала и с любопытством заглянула в кавардак механизмов, в которых ее новый друг, по-видимому, неплохо разбирался. — Да, подрабатываю иногда, — он ухмыльнулся. — Еще один способ заработка. Хожу по богатым и бедным домам, привожу инструменты в порядок… Он нажал одновременно несколько клавиш, недовольно прищурился и снова полез под крышку. Агнесс озадаченно заморгала, вспоминая, как настраивали пианино у нее дома много лет назад. — А где… ну, хотя бы камертон? — Зачем? — Йонас снова зажал аккорд и, наконец, удовлетворенно улыбнулся. — У меня есть уши. Я все прекрасно слышу сам. — Абсолютный слух? — она восхищенно покачала головой. — Но почему ты в таком случае тратишь время на уличный театр? Он не ответил — попросту не услышал, ушел с головой в работу, прислушиваясь к тончайшим интонациям клавиш и что-то подтягивая, подкручивая, напряженно вглядываясь в глубины разбитого фортепиано. Агнесс замолчала, обхватила себя за плечи и просто смотрела. Смотреть можно было бесконечно — он слушал и исправлял, исправлял и слушал, обращаясь с инструментом неторопливо, самозабвенно и ласково, как если бы в его руках был живой человек. Слушал не ушами, а всей кожей. Строго говоря, Агнесс сильно сомневалась, что человек мог выиграть хотя бы толику этой заботы. У рояля определенно было преимущество. Кроме того, Йонас действительно обладал феноменальным слухом — там, где она слышала один звук, он слышал два, и Агнесс не могла выбросить из головы безумную мысль о том, что для хорватского оркестра такой человек станет даром небес. Завороженная, Агнесс боялась даже пошевелиться, не говоря уже о вопросах — не хотелось спугнуть таинство, но он неожиданно заговорил сам. Очень тихо — Агнесс даже не была уверена, что говорят именно с ней. Вероятно, он разговаривал сам с собой. — Эти струны дисканта должны звучать в унисон, но третья — все. Уже ничего не сделать. Расстроенное фортепиано — это больно. Звучит больно. Он опустил голову, почти прижался ухом к растрескавшемуся дереву и слушал, нажимая клавиши одну за другой. Какие-то молчали или отзывались глухим постукиванием, но другие отвечали чисто и звонко — это казалось чудом, учитывая, что инструмент явно не подлежал восстановлению. Йонас внезапно оглянулся и посмотрел на Агнесс так, будто впервые видел — или только сейчас вспомнил, что взял кого-то с собой. — Подойди, послушай, — он едва заметно кивнул. — Это мой рояль, и он все еще жив. Рояль принадлежал ему, как и дом, как и все, что здесь было — в этом не оставалось ни малейших сомнений. Агнесс нерешительно присела рядом на грязный пол среди кусков штукатурки и обрывков старых обоев. Йонас поднял взгляд, продолжая сжимать в руке настроечный ключ. Он некоторое время смотрел на нее, не мигая, и Агнесс почувствовала себя загипнотизированной. В свете фонаря холодные, неестественно-голубые глаза казались нечеловеческими, а все происходящее по-прежнему окутывал ореол иллюзий. Этот дом, похожий на лабиринт искажений, фонтан с каменными рыбами, разбитый стеклянный купол, луна, оживший рояль, сумасшедший владелец неустойчивых театральных декораций с безупречным слухом, способный настроить разбитое фортепиано без камертона… Еще несколько часов назад Агнесс собиралась допить глинтвейн и отправиться домой, а теперь сидела здесь, подле антикварного рояля, в заброшенном особняке, под пронзительным взглядом чужака, чьи глаза почти фосфоресцировали в полутьме. Еще немного, и Агнесс была готова поверить в то, что его зрачки действительно светятся, и зажмурилась, чтобы сбросить чары — а когда открыла глаза, прозвучал аккорд. Простой, чистый, не запятнанный ни скрежетом, ни дребезгом, ни жалобным скрипом дерева. Агнесс прижалась щекой к грубому деревянному корпусу. В уши ворвались звенящие вибрации струн, нахлынули и переполнили голову, а Йонас продолжал играть что-то тихое и мелодичное, ласково и почти неслышно прикасаясь к к клавишам. Незатейливая, но завораживающая мелодия — все, на что хватало возможностей полуживого инструмента. Этого было достаточно. Звук проникал сквозь кожу, растекался по венам, становился частью тела — каждой кости, каждого органа, и в какой-то момент, почти обнимая корпус рояля, Агнесс почувствовала, что становится музыкой сама. Отдельные ноты складывались в мелодичное воркование, похожее на потустороннюю колыбельную. Она снова прикрыла глаза. «Музыка ошеломляет». Она слышала эту метафору не раз, но еще никогда не испытывала этого на собственной шкуре. Еще никогда музыка не врывалась в ее тело и душу, не расползалась вкрадчивыми наигрышами под кожей, не сбивала с ног, не накрывала с головой. Агнесс погрузилась в таинственный темный океан, у которого не было и не могло быть никакого дна, и он почти поглотил ее — но это больше не пугало. Эта бездонная темнота была полна жизни, темные воды подхватили ее ласково, как ребенка, качнули, понесли… — Эй. Ты уснула, пока я наносил, скажем… последние штрихи, — Йонас мягко тронул ее за плечо, вырывая из объятий океана. В реальность возвращаться не хотелось, но тихий голос был настойчивым. — Я не против, не подумай. Просто земля холодная. Не хочу стать виновником твоей простуды. Агнесс проморгалась, окончательно проснулась и почувствовала себя неловко. Кроме того, этот чертов провидец был прав — она действительно замерзла. Холод пробирал до костей, несмотря на шарф и теплую куртку. — Я не заметила, — она удрученно опустила взгляд, попыталась согреться, но безуспешно. — Как это вообще могло произойти? — Разновидность магии, — он рассмеялся. — Но я не ожидал. — Извини, — Агнесс потерла виски. — Не думала, что меня унесет. — За что ты извиняешься? Три часа ночи, весь нормальный мир давно спит… в отличие от нас, конечно. — Как три?! — от неожиданности она подскочила, но тут же охнула и села обратно на пол — затекшая нога отказывалась слушаться. — Тогда… Тогда мне даже добавить нечего. Он выразительно постучал пальцем по циферблату стареньких наручных часов. — Пожалуй, это я должен извиниться. Так увлекся, что забыл о времени. — Похоже, для тебя увлечься — раз плюнуть, если речь заходит о музыке. — Факт, — он улыбнулся. — Обычно это всех раздражает. Ну и… Конечно, в настройке этого чуда не было никакого рационального смысла. Но я не мог оставить его в одиночестве, раз уж мы пришли. Правда не мог. Как бездомного щенка оставить без еды и питья… Я странный, знаю. Он поежился и виновато покосился на Агнесс — теперь он уже не казался повелителем потустороннего мира и снова стал обычным человеком — замерзшим, уставшим, но, по-видимому, счастливым. Агнесс отмахнулась. — Да брось. Ты, безусловно, чудак. Но мы все тут по-своему странные… Согласись, в том, чтобы идти с тобой за тридевять земель в неизвестность, тоже не было никакого рационального смысла. — Но ты пошла. — Пошла, — кивнула Агнесс. — Пусть это будет разновидность магии, как ты там говорил? — Она самая… Я не ожидал, что ты сможешь уловить суть так быстро. Но был в тебе уверен. — Почему? — Не бери в голову, — он наморщил нос и задумчиво посмотрел куда-то в сторону. — Считай это эмпатией. Или интуицией. Как угодно. — Ладно, — Агнесс наконец поднялась и, прихрамывая, добралась до стула. — Все это волшебно и прекрасно, но я смертельно устала. Не уверена, что потяну обратную дорогу. Фортепиано, дом, нервное потрясение, многокилометровая прогулка — все это вымотало Агнесс до предела, и сейчас, когда чары схлынули, усталость напоминала о себе. Тело категорически отказывалось слушаться, а веки тяжелели. — Я заметил, — Йонас пожал плечами. — Но ты можешь спать здесь, если хочешь. Нет никакой разницы, когда идти назад — сейчас или позже… — Ну нет, — Агнесс попыталась протестовать, но выходило плохо. — Я боюсь здесь засыпать. Здесь небезопасно. Это слишком. Темно, грязно, еще и этот омерзительный подвал внизу, мы слишком близко от той комнаты, там могут быть крысы, и еще… — Там нет крыс. И мышей тоже нет, — Йонас устало потирал ладони и поглядывал на Агнесс, снова начинающую паниковать, из-под лохматой челки. — И даже призраков нет. Только я. Агнесс буравила его взглядом, понимая, что этот невероятный тип никуда не пойдет, зная, что она едва держится на ногах. Выбор был невелик — она огляделась вокруг в поисках хоть какого-то подобия мебели, обнаружила сломанную лавку и попыталась укутать шарфом озябшие ладони. Йонас продолжал стоять, не шелохнувшись. — А ты? Что ты будешь делать? — Агнесс залезла на лавку с ногами. — Не волнуйся, я не буду спать, — он снова заулыбался и посмотрел в небо. — Смотри. Снег пошел. Крупные снежные хлопья, пронизанные лунным светом, медленно кружили в воздухе, проникая через дыры в разбитом стекле, опускались на разбитые потемневшие клавиши, таяли на спинах каменных рыб, серебрились на жестких кудрявых волосах Йонаса Линде — он по-прежнему стоял в дверях, не пытаясь спрятаться от снегопада. Легкая серебристая пыль медленно заметала старую каменную плитку, касалась лица и тут же таяла, оставляя влажные следы, а снег все падал и падал, совершая безмолвный хаотичный танец в лунном свете. То, что Агнесс видела и слышала раньше, еще не было магией. Настоящее невыразимое волшебство творилось сейчас. Йонас постоял неподвижно еще несколько минут, подставляя лицо прохладному ветру и снегу, а потом снял пальто и решительным жестом накинул Агнесс на плечи. — Подожди! — она села на скамье, едва удержав равновесие. — Здесь холод собачий, ты сошел с ума? Забери это. У меня есть куртка. Я не замерзну. Вместо ответа он прихватил колченогий табурет и ушел к роялю. Пальто было действительно теплым, спорить у Агнесс не оставалось сил, и ей оставалось только смириться. Если в Йонасе и было что-то потустороннее, то на данный момент она точно могла поручиться за его нечеловеческое упрямство. Она завернулась в пальто, как в одеяло, и уже в полусне услышала смутно знакомую мелодию. Агнесс приоткрыла один глаз. Йонас явно ждал этого момента, чтобы остаться со старым приятелем наедине — в одном свитере, не обращая внимания на холод и снег, он играл что-то, известное ему одному, и свидетелями были только ночь, снежинки и бледный лунный свет.