Вкус огня (сборник драбблов)

Огденское горчило, но в горечи этой не было злости или досады из-за неудавшейся битвы, пусть и саднило локоть — зацепило заклинанием. Солнце пряталось за линией горизонта, и последние его лучи, по-летнему щедрые, заливали поля, не достигая, впрочем, разбитых окон мэнора: в доме Драко, доставшемся ему после гибели отца, всегда теперь стояли синие сумерки. Кто-то мог бы сказать, что они были отражением внутреннего мира нового владельца, но некоторые вещи не нуждаются в словесном подтверждении. Драко сделал ещё один глоток. Напиток согревал и желудок, и горло, но миновал душу — да и стоило ли ждать волшебного исцеления от алкоголя? Надеяться на это было бы слишком глупо, а глупостей на его жизненном пути было более чем достаточно. Ни возраст, ни приобретённый опыт так и не снизили их количества и — видит Мерлин — не собирались этого делать. Насколько было бы проще, осмелься он солгать, назвав глупостью причину, по которой целенаправленно напивался. Причина сидела напротив, расслабленно опустив локти на колени — или, по крайней мере, казалось, что расслабленно. С тем же успехом она могла расположиться, ведя переговоры с разъярённым Волдемортом. Драко не знал, зачем приходила Грейнджер — раз за разом, неизменно, регулярно, почти безучастно спрашивая его о новостях (Какие, Дементор её побери, могут быть новости?) и планах на будущее. Знала ли она сама? Он не решался гадать, подспудно, ничтожно надеясь, что причиной её визитов была тоска. По нему, по ним? Существовало ли в её мыслях сакральное «мы»?.. Кто знает. Говорило ли это об его собственной тоске? Безусловно. И для осознания этого вовсе не нужно было ходить за ответом к любящему поиграть в знатока душ Поттеру. К счастью, вопросы всегда можно утопить в алкоголе. Или хотя бы попытаться. — Джинни сказала, что ты вновь попросил Гарри увеличить количество патрулирующих. Голос Грейнджер, спокойный и мерный, раздражал столь же, сколь был желанным. Все эти светские разговоры походили на безыскусный фарс, до того откровенный, что хотелось кричать. Он бы и покричал. — Попросил. Она вздохнула, откидываясь на спинку скрипучего кресла. Обвела взглядом комнату — вскользь, не цепляясь за детали. Драко знал, что последует дальше. — Ты не думал о переезде? Я и злейшему врагу не пожелала бы селиться в таком месте. — Это мой дом. Мне нравится. Так надо. «Кому?» — читалось на её лице. Под левым глазом почти затянувшийся порез, — мельком отметил Драко, — губа опять рассечена. Не бережётся, никогда, словно от него нахваталась, изображает берсерка, даже когда пляшет на краю бездны — неважно, материальной или не очень. Он почти потянулся, чтобы коснуться, пальцы дрогнули… Драко отвёл руку прежде, чем вечер стал безнадёжно испорченным. Впрочем, какой теперь вечер можно назвать удавшимся? Дни смешались с ночами, превратившись в одно целое, серое, приправленное горечью и жаждой мести. Да, месть стала единственным чувством, что двигало его вперёд и заставляло вставать с кровати — снова и снова, едва зачирикают птицы. В Уилтшире много птиц. — Драко… — Не надо, — отрезал он, поведя кистью; не будь бутылка давно ополовиненной, плеснуло бы на стол. — Мне здесь нравится. — А мне — не очень. — Так не приходи. Сказать это оказалось проще, чем ему думалось. Он замер, кожей чувствуя, как произнесённое вслух остаётся в воздухе, достигает чужих ушей… осознаётся и, возможно, повлияет на эфемерное «завтра», что для него всегда неотличимо от «сегодня». На лице Гермионы не дрогнул ни один мускул. Она никогда не скупилась на эмоции, но была много терпимее, чем он сам: там, где Драко давно послал бы аваду в чужое тело, безжалостно сжимая в кулаке сердце, она оставалась спокойной, ироничной, лишь иногда — хмурящейся. — До завтра, — в её голосе не было ни обиды, ни злости. Грейнджер поднялась с места — никакой неуверенности или дрожи в коленях, в то время, как его собственное нутро лихорадило и рвало на части. Кристально трезвый, Драко как никогда чётко понимал, что она уходит, и ноги её могут не переступить порог его жилища вновь. Чьё разочарование повисло между ними — его или её? Несбыточные надежды давно разбились о трусость, и окончательный разрыв — не на словах, но на действии — был лишь вопросом времени и сил. Было ли в его нежелании запирать ворота мэнора что-то, помимо мнимой лености? Драко был бы и рад не знать ответа. Он не хотел задерживать её, уверенный в собственной неспособности строить, но знающий, как легко умеет ломать, насквозь израненный местью, больной своей выматывающей пёсьей привязанностью, что мешала спать по ночам и заставляла выть, словно волк, слишком слабый, чтобы бороться — но отчаянно, осознанно желающий этой борьбы. Он не хотел, но шагнул вперёд, незаметно для самого себя, преодолевая метры, обнимая пальцами её запястье, обжигающе горячее под его ладонью. Острая спираль, туго закручивающая где-то в самом его сердце, начала распрямляться, толкая на ненужное, толкая к ней — ближе, вплотную, чтобы заглянуть в глаза и почувствовать дыхание. И, в общем-то, не нужно было ходить к Поттеру. Губы Грейнджер горчили пуще самой крепкой гоблинской браги, снова грейпфруты? ... но он целовал их вновь и вновь, отчаянно, как в первый и последний их раз, когда казалось — было ли это провиденьем? — что через мгновение она исчезнет, оставив его одного на ночном, влажном от приближающейся непогоды ветру. Он чувствовал слабый привкус железа, почти неуловимый, мешающийся с терпкостью виски, и полубезумно слизывал языком выступившую кровь, забывая дышать, думать, осознавать — как, где, что?.. Крошилась под ногами разбитая плитка, превращаясь в сизую пыль, холодил ступни камень, где-то совсем рядом блеснуло давно брызнувшее из рамы стекло. Грейнджер не сказала ни слова, безропотно прижимаясь лопатками к полу, увлекая Драко за собой, оплетая его руками, словно гибкими ветвями ивы. Её касания приносили боль, и боль эта, будь она проклята, была желаннее любой свободы. Драко подавался вперёд, торопливо избавляясь от собственной одежды, сдирая с Грейнджер штаны и рубашку, срывая пуговицы, стремясь ощутить и запомнить в полной мере — отнюдь не вспыхивающие в голове картины прошлого. «Драко», — бормотала она его имя, вышёптывала, выстанывала после, скользя губами по взмокшей шее, плечам, вырисовывая свои собственные клейма, что — сохрани Мерлин! — впечатались в его тело много лучше метки пожирателя и захватили разум искуснее самого умелого империо. Её тело было податливым и чутким, горячим, чувственным, и Драко присасывался ртом, прикусывал зубами, сминал пальцами, ласкал нетерпеливо и жадно, задирая к горлу бюстгальтер с вырванной в спешке застежкой, которую не хватило терпения расстегнуть. «Наверное, ей больно, — думал он отстранённо. — Наверное, нужно остановиться». «Это безумие», — соглашалась с ним Грейнджер, обнимая бедрами — и целовала, целовала, целовала, мешая в единое пот и слёзы, обжигающе нежно касаясь ладонями щёк. Драко казалось, что он умирает — или возносится к небесам, и солнечный свет вот-вот разорвёт его на куски, слишком тёмного для дарованного блаженства. …Пальцы легко скользили по ссадинам на её спине — где-то тонким, словно нить, где-то широким, с лезвие кинжала. В голове Драко не было ни единой связной мысли — лишь сконцентрированная, рвущая изнутри нежность. Он прижался губами к одному из порезов, слизывая кровь, и доведись кому наблюдать за ними, этот кто-то не преминул бы покрутить пальцем у виска. Говорят, даже у стен есть глаза и уши. Драко было плевать. — Прости, — прошептал он. Грейнджер зябло повела плечами и оправила рубашку. — Уже поздно. Мне нужно идти. Руки её дрожали. …Дождь обрушился на Уилтшир столь же внезапно, как Волдеморт на Хогвартс. Вода заливала подоконники, штурмуя пустые глазницы окон, и холодные брызги оседали на полу, прибивая поднятую было пыль. Драко прикрыл глаза, ловя влагу ртом, и тряхнул головой. Он не чувствовал холода — лишь долгожданное облегчение. Наваждение схлыныло. Он помедлил, задержавшись ладонью на ручке двери, догадываясь, что где-то совсем рядом, всего в одном прыжке трансгрессии от него, Грейнджер так же стоит перед своим порогом, запрокинув лицо к тёмному, беззвёздному небу. И, быть может, всё-таки стоит заглянуть к Поттеру. Так, на всякий случай.