Смена тональности

Когда Лютик наконец собрался с мыслями и открыл дверь, Эмиль уже ждал его, сидя на кровати и пристально глядя на дверь. Ни тени улыбки не отразилось на его лице, непривычно бесстрастном, лишь брови слегка сведены. Бард закрыл дверь за спиной и поставил лютню в угол, стараясь не встречаться взглядом с теплым золотом глаз возлюбленного. Он впервые за долгое время не знал, что сказать. Красноречие подводило его, мысли одна за другой просились на язык, но не выбирались наружу, не сотрясали воздух своей искренностью. Эмиль тяжело вздохнул. — Ты был с Геральтом? — спросил он. — Был, — не стал отрицать Лютик, пожав плечами. — Снова ревнуешь? — Не без этого. Бард задумчиво промычал, собирая мысли в кучу, желая высказать все, что решил, предельно четко. Даже если после этого он останется один. Это лучше, чем жить в бесконечных метаниях, недомолвках, мучаясь от страха быть покинутым и нелюбимым. — Ты прав, я всегда буду небезразличен к Геральту, — наконец начал Лютик, осмелившись поднять взгляд на Эмиля. Тот выглядел взволнованным, челюсть сжималась и разжималась, словно он пытался снять напряжение. — Мне тяжело находиться с ним рядом, это удручает, заставляет задумываться о многочисленных «если», вспоминать былые годы, тревожа зажившую рану на сердце. Поэтому я не хочу больше оставаться здесь. Я знаю, что осталось потерпеть несколько дней, но я хочу отправиться к побережью завтра же, отдохнуть и привести мысли и чувства в порядок, — Лютик осторожно протянул руку, словно боясь, что ее отпихнут, и взял ладонь Эмиля в свою, чтобы поднести к губам, коснуться жестких косточек нежным поцелуем. — Я хочу, чтобы ты пошел со мной. Я люблю тебя, и хочу, чтобы ты был рядом. Если ты… чувствуешь то же. Лютик с надеждой посмотрел на мужчину, выдавив неуверенную улыбку. Он любил Эмиля, любил не так, как Геральта: одержимой, всепоглощающей любовью, прощающей любые слова, жертвуя частью себя раз за разом, лишь бы быть рядом, лишь бы удостоиться его внимания, его снисходительной ласки. Любил не как девушек, с которыми некогда спал, не мимолетно за улыбку или голос, за изящный стан или цепляющий юмор, не страстно, вспышкой на одну ночь, но с теплом на долгие годы в душе. Эмиля он любил за спокойствие, надежность, уверенность в завтрашнем дне. Любил за то, что отдавал ровно столько, сколько получал взамен, не чувствуя боли и истощения, усталости от своих же чувств. Любил, потому что это было просто и приятно, без головокружения и умопомрачения. Возможно, не совсем так, как описывают в балладах, зато счастливо. — Мне стоит тебе рассказать кое-что. Видишь ли… я ничего не чувствую, — Эмиль поджал губы, глядя на Лютика с сожалением. Парень непонимающе заморгал, свел брови и сделал глубокий вдох, чтобы не сорваться, не сбежать прочь от болезненной правды. — То есть, ты меня не любишь, — не вопрос. — То есть, я не могу чувствовать. Физически, — пояснил Эмиль. Лютику понадобилась минута, чтобы сообразить, что к чему. Он опустился на постель рядом с мужчиной, но все же держась на расстоянии. Глаза прикрыты, спина сутулая, пальцы сжали покрывало кровати. Эмиль терпеливо ждал, когда бард задаст вопрос или выдаст хоть какую-то ответную реакцию, но тот молчал, напряженный и задумчивый, словно перебирая в голове каждый из совместных моментов, вспоминая улыбки, поцелуи, страстные ночи и жаркий шепот губ на ухо. Но теперь к каждому воспоминанию добавлял узнанную деталь и, мрачнея на глазах, недоумевал, как человек, с которым он пережил столько счастливых моментов, который и сам выглядел довольным жизнью, мог не чувствовать. Ничего. Ни к чему. Не к нему. — Ведьмаки в подростковом возрасте проходят испытания травами, — начинает Эмиль, потому что ощущает нужду объясниться. Ну, точнее, считает, что так бы сделал кто-то с чувствами. — Нас поят эликсирами, чтобы сделать сильнее, ловчее и внимательнее. Делают из нас мутантов, не оставляя ничего лишнего, что могло бы помешать на Пути, например эмоций и… — Чувств, — говорит за него Лютик. Его трясет, но он находит силы посмотреть на возлюбленного. — И ты, и Геральт… — Не Геральт, — поправляет Эмиль нехотя. Он не слишком желал выставить другого ведьмака в лучшем свете, в нем играло животное собственничество и выжженная годами обида, что Геральту так повезло, что Геральт заполучил то, чего он хотел в разы больше. И глупый Белый Волк этого даже не ценил. А Эмиль даже не мог по-настоящему злиться. — Ты хотел знать, почему мы разругались, так вот: мы были не разлей вода, как ты знаешь, носились вместе по крепости, доставляли хлопот Весемиру, хулиганили. Сбегали в поля, к реке или в деревню, где таскали ягоды, набивая ими карманы. Все дурацкие планы придумывали вместе, оболтусы. Эмиль вздохнул, казалось, скучая по тому времени в Каэр Морхене, а Лютик печально улыбнулся, представляя двоих взъерошенных мальчишек с горящими глазами и красными щеками, не знающих еще боли, горя, потерь. Иногда ему не верилось, что Геральт и Эмиль были когда-то обычными человеческими детьми. А после таких рассказов и подавно становилось паршиво на душе. — Мы придумали план, — продолжал Ведьмак, — чтобы не потерять чувства после испытаний. Геральт сильно трусил, но в конце концов тоже решился, и мы направились к деревенской ведьме. Неопытной, старой, зато цену запросила — зараза, — и дала две склянки, мол, поможет сбавить эффект. На этом он остановился, морщась. Воспоминания того дня, если б могли, обжигали бы до сих пор, приходили в кошмарах, мерещились блуждающим эхом в лесах. Крики детей, смерти собратьев, железные оковы, впивающиеся в кожу, когда ты всем нутром желаешь вырваться наружу, прекратить пытки. Но особенно звонкими были крики Геральта. Слезы на его щеках, выгнутая до хруста спина, черные, вздувшиеся вены. И его взгляд, янтарные глаза, смотревшие прямо в душу, сожаление и злость, стекающие по щекам. — Эмиль? — Лютик коснулся чужой ладони, вырывая того из раздумий, возвращая в тишину их комнаты, в прохладу вечера. — Так что случилось? — Зелье, что дала женщина, оставляло не только чувства, но и понижало болевой порог. Геральт ужасно мучился, его волосы поседели, вены вздулись, все были уверены, что он не переживет. Он потерял сознание от боли. Весемир положил его к прочим… несчастным, — покрутил слово на языке Эмиль. В голубых глазах напротив мелькнул неподдельный ужас. Лютик сжал крепкую ладонь, желая подбодрить, пока не вспомнил, что мужчине это без надобности, и не отобрал руки. — Я думал, Геральт не выкарабкается, и я… испугался пить зелье, — произнес гнетущую правду Ведьмак. Лютик протяжно выдохнул и кивнул. Что мог он сказать? Никакие слова уже были не важны. Все это было в прошлом, которое не исправишь ни словами, ни пустыми сожалениями. Зато теперь все слова Геральта насчет Эмиля были понятны, как и их взаимные препирательства, как и их разница в поведении. Геральту достались эмоции и чувства, которых он стыдился, которые давил в себе, ведь они мешали на Пути, где требовался холодный ум и расчетливость. Эмиль же всеми силами пытался изображать из себя человека, улыбался, шутил, делился впечатлениями, не стесняясь, располагая к себе людей, растрачивая силы на каждую реакцию, чтобы отыгрывать день ото дня все то, что было в счастливой юности. Но оба, в итоге, были несчастны. «Может, пройди Эмиль испытания первым, всё было бы иначе. Они оба получили бы, что хотели», — подумалось Лютику, пока он смотрел на поникшего Ведьмака. Опущенные уголки губ, хмурый взгляд в пустоту. Маска. Всё это лишь маска. — Всё это время ты врал мне, — не злость, но горькая обида. И что-то еще, гнетущее, разрывающее на куски, боль, которую не описать ни одним словом из обширного запаса барда. — Врал, — признал он, — притворялся, играл на публику — как тебе больше нравится. Но я не желал тебе зла, просто с тобой было всё иначе. — Иначе? — глупая, наивная надежда обожгла грудь. — Ты прекрасный человек, Юлиан, я хотел бы любить тебя, — посмотрел он своими золотистыми глазами на парня. Лютик не выдержал, подался вперед, впиваясь в губы, напористо и жадно, как любовники, что только что скандалили, как враги, что ищут примирения в тяге друг к другу. Впился, и целуясь, пытался вызвать хоть какую-то реакцию, пока на глазах наворачивались стыдные непрошеные слезы. Сердце отбивало ритм за двоих, щеки горели, глаза зажмурены до боли, пока, оторвавшись, в них не появился немой вопрос. Чувствуешь? Хоть что-то ты чувствуешь? — Лютик, — с сожалением вздохнул Эмиль, качая головой. Бард подскочил с кровати и, обнимая себя за плечи, сжался, будто пытаясь защитить себя от жестокой правды. В голове сами собой всплывали моменты: их поцелуи, их прикосновения, их фразы. Ложь, все ложь. Сладкая, комфортная, дурманящая. Лютик вытер глаза и рвано выдохнул. Хотел бы он все забыть, хотел бы никогда не связываться с ведьмаками. Лучше быть виконтом, свататься со знатными дамами, для которых единственная музыка — звон монет, лучше не видеть ничего дальше собственного сада, не знать ничего важнее расписания аукционов и балов. Лучше было самому потерять эмоции и чувства. — Останься, — вдруг послышалось позади, в самое ухо. Мурашки побежали по спине от родного голоса. Руки, обнявшие за талию, дарили обманчивые уют и ласку. — Всё будет так же, как раньше. Я привык к тебе, и, может, это не любовь, но я могу изображать ее. И сделаю все, чтобы ты забыл, что у меня нет чувств. — И жить во лжи? — обернулся к нему Лютик, кривя губы. Как заманчиво. — И жить счастливо.