Осколки элювиана

      Фенрис вспоминает как-то слишком много и слишком сразу.       Огромный пласт информации обрушивается на его голову, как Архидемон на форт Драккон во время битвы за Денерим. И эльф (эльф?) не может сдержать болезненного стона, мигом заглушенного пылким поцелуем. Тело разрывают на части боль напополам с удовольствием, ломая несчастное искореженное сознание на мелкие разноцветные лоскутки.       Перед глазами кружатся сумбурные цветные пятна, складывающиеся то в неясные, смутно-знакомые образы, то в златоглазое лицо мужчины, чье имя вертится на языке глотком дорогого пряного вина.       Он (она?) теряется в ощущениях, подаваясь навстречу сильным мозолистым рукам, обхватывая партнера ногами, и вместе с тем неистово желая сбежать. Скатиться с жаркой кровати на наверняка холодный пол, придерживая разрывающуюся голову руками, ругнуться на тевене (она знает тевен?) и бежать-бежать-бежать, куда-нибудь в темное, сырое, полуразрушенное поместье (не ее, не его – чужое, трофейное).       Удовольствие, чуждое ему (и ей, обоим?) прошивает тело еще одной волной, концентрируясь внизу живота, опаляя оголенные нервы непередаваемым жаром – и выплескивается, послушное настойчивости чужих движений.       Фенрис лежит на кровати пластом, прикрыв глаза согнутой в локте рукой. У него болят одновременно голова, задница и незалеченный синяк с полбедра, который остался после сегодняшней битвы с Адрианой. Но крайней мере, лириумные клейма затихли, видимо, ублаженные руками мага. Мысль о связи магии и клейм нервирует, но ему (ей?) и без того есть о чем подумать.       Эльф прекрасно понимает, что ему необходимо вот прямо сейчас встать и уйти из гостеприимной комнаты (дома, города, страны, жизни), но сил не хватает даже на то, что бы сползти с кровати. Или хотя бы выбраться из теплых объятий Хоука, сгребшего тонкокостного эльфа вместе с одеялом и сбившейся подушкой, для верности закинув сверху ногу. На инстинктах, наверное, чувствует желание любовника сбежать.       Но Фенрис упорный, всегда таким был (и она ему под стать). Поэтому из ловушки мага умудряется выбраться, даже не смотря на мигрень и полный бардак в собственной остроухой черепушке, при этом не разбудив сладко сопящего в подушку Гаррета.       Хоук, естественно, все равно просыпается в самый неподходящий момент, и Фенрис даже не врет, когда, заикаясь и запинаясь, оправдывается за свой трусливый побег. Он правда хотел побыть счастливым. Для него всего этого действительно слишком много. Ему… нужно время (и выпивка).       «И вообще, Хоук, архидемон бы тебя побрал, чем ты своим волшебным посохом меня заразил?? Клятый маг!.. Одержимость, что, может передаваться половым путем? Тогда понятно, почему в Кругах запрещают секс…»       Но этого, конечно же, вслух не произносит, в последний момент прикусывая язык и выскакивая за порог спальни, сверкая отблесками лириума на босых пятках.       Надо будет сапоги купить, он не настолько гордый эльф, что б босиком рассекать по холодным лужам. С этого момента.       Всю последующую неделю Фенрис старательно избегает общения с кем бы то ни было и тщетно пытается разобраться с самим собою. Сознание предательски двоится, вызывая только приступы головной боли и желание разбить больную черепушку о ближайшую стену. И ладно бы все заканчивалось проблемой самоидентификации (сиськи Андрасте, он теперь знает слишком много умных слов), так нет – разнятся и знания об окружающем мире. Точнее, истории южных земель за последнее десятилетие.       Раздвоение заставляет выть в бессилии – Фенрис (или не совсем он) просто не может определиться, какому из доступных теперь набору знаний верить и что воспринимать «реальностью». При этом отторжения как такового тоже не возникало – чем бы ни являлось происходящее с ним, физического вреда оно не несло. Но это не означает, что он не может сойти с ума. Кажется, именно этим он и занят – с катушек съезжает.       День за днем Фенрис, с упорством, достойным лучшего применения, старательно раскладывает все по полочкам и силится привести собственное сознание в норму. Или хотя бы в единственное определенное количество. Он прячется от Хоука, стоит тому только приблизиться к особняку – элементарно через окно перебирается на крышу, отказывается ходить на задания и живет впроголодь (не то, что бы это было в новинку хотя бы одному из… него самого). В конце концов, эльф приходит к тому, что называет самого себя во множественном числе и может различать знания себя и… ну, еще одного себя.       А еще понимает, что им нужен маг. Какой-нибудь достаточно посвященный в дела Серых Стражей, что б было не страшно ляпнуть что-нибудь из новоприобретенного репертуара, и при этом разбирающегося в особенностях Тени.       Кто б ему полмесяца назад сказал, что он добровольно пойдет в клинику к Одержимому за магической помощью – долго б после этого точно не прожил.       К Андерсу он заявляется с двумя бутылками антиванского бренди и страстным желанием кого-нибудь убить. За выпивкой пришлось завернуть аж в Цветущую Розу – ни в каком ином бакалейном заведении Верхнего Города нормальный бренди не водится, а давиться паленой подделкой или тевинтерской кислятиной или тевинтерским же приторно-сладким сиропом, как всю неделю до этого момента, не очень-то хотелось. И как он только несколько лет пил эти виноградные отходы из данариусовских подвалов? Что б сильно жизни не радоваться, что ли? Отличная тактика, рабочая.       Еще один минус новоприобретенного двойственного состояния души – теперь эта самая душа не лежала к доступной в любой момент и бесплатной выпивке. Что б у него еще деньги водились на то бренди… Спасибо хоть, не Драконья Моча какая-нибудь понадобилась, он бы совсем рехнулся.       Или он уже – еще не определился, «виноградные отходы», которые за последнюю неделю явно заменили ему кровь, связно думать не дают.       Сказать, что Андерс удивлен – означает скромно промолчать. Похмельный депрессивный тихий Фенрис целителя пугал куда больше Матери, с которой когда-то сражался в бытность свою добропорядочным Стражем. От той хотя бы понятно, чего ждать – жаркого и жестокого боя.       Когда же Фенрис прямым текстом просит о помощи – маг готов бежать к Мередит сдаваться в Круг на усмирение, потому что к галлюцинациям он не готов. Или хотя бы за целителем для эльфа (а потом вспоминает, что единственный лекарь на весь Киркволл – это он сам, и печалится).       Желание отправиться на поклон в Казематы только крепнет, когда Фенрис падает на ближайший стул, выставляя на стол пред собой алкогольное богатство, открывает рот и начинает рассказ. Хорошо, что клиника пуста – уже почти полночь и маг честно собирался закрываться. А еще хорошо, что эльф предусмотрительно захватил выпивку – такие разговоры на трезвую голову Андерс бы не пережил.       Даже Справедливость не спорит, признавая, что поддержать эльфа (набухаться с ним вхламину) весьма справедливо, учитывая, в каком состоянии остроухий завалился в клинику, снеся седой головой дверь.       А Фенрис рассказывает. О встрече Андерса со Стражем-Командром в Башне Бдения, о Сэре Ланселапе, о Сером Страже Кристофе, о затерянной в Тени деревеньке на Черных Болотах. Он говорит то «я», то «мы», то вовсе сбивается на «она». Старательно избегает тайн Ордена, но Андерс еще слишком трезв, что б не замечать красноречивых заминок и не понимать, что под ними эльф скрывает знание.       «Я… одержим, да? Одержим демоном, который заставляет меня считать себя Серым Стражем» - приканчивая первую бутылку бренди, обреченно бормочет Фенрис.       Андерс не знает что сказать. Разве что предположить, что демоны не могут знать секретов Ордена или подробности разговоров между смертными – слишком сложная одержимость тогда получается, похожая на профессиональную вербовку.       …Здравая и пугающая идея о причастности Архитектора потребовала себя срочно запить и закусить бутербродиком (спасибо Варрику с его вечной опекой над немощными компаньонами). Фенрис, правда, уверял Андерса, что «паршивого эмиссара» он убивал лично, вот этими… то есть не этими, но все равно своими собственными руками. Целитель согласно кивал и тут же возражал, что они-то Архитектора как раз отпустили…       Справедливость вмешивается резко, где-то на моменте выяснения кто чего знает о магии порождений тьмы. Андерс начинает светиться лазурью на середине фразы, вынуждая Фенриса подавиться не вовремя сделанным глотком, и сообщает, что пусть он и не Мудрость, но кое известно и ему. Например, о множественности миров. Не одержимость это, вполне возможно, а всего лишь реинкарнация. Фенрис был тем Стражем – но в прошлой жизни, в другом мире, отличного от их. Отсюда и разница в историях. Нет, смертные не должны вспоминать подобных вещей, Тень не рассчитана на подобные курьезы… Но если лириумные клейма даруют способность наполовину погружаться в Тень материально, то почему они не могут и вытаскивать из Тени что-то ментальное, например, воспоминания? В конце концов, этим и занимаются сомниари – и древние эльфы в своей Утенере. А тут и эльф, и магические клейма, и острая эмоциональная вспышка, выбившая сознание из колеи…       Если раньше Фенрису казалось, что ненавидеть Данариуса еще больше он не способен, то после речи Справедливости пришлось признавать, что нет предела совершенству. Андерс согласно кивает, вытаскивая из заначки еще пару бутылок какой-то самодельной браги (бренди благополучно закончился, а мага часто благодарят не деньгами, а чем попало).       Спустя два глотка оба (или четверо – всем уже плевать) признают, что ничего дерьмовее огреновского пойла не существует во всем Тедасе. И во всех Тедасах, вестимо.       «Стоп» внезапное осознание вынуждает Фенриса отставить полупустую кружку в сторону и уставиться на собутыльника почти-протрезвевшим взглядом. «Флемет. Это была Флемет! Ее магия! Я не просто умерла, я хотела все исправить! Но… почему тогда другой мир, другое тело?.. Вот сука крылатая, что она, что дочь ее… Ненавижу магов!»       Андерс некоторое время честно пытается додумать несказанное самостоятельно, но быстро сдается и, разливая по кружкам еще пойла, заплетающимся языком просит:       «А теперь давай-ка начни с начала, Алира Кусланд. Что тебе сделали маги?»       Следующим днем клиника не открывается, а не страдающая излишней тактичностью Изабелла, пришедшая под вечер позвать Андерса в Висельник на партию Добродетели, к собственному изумлению обнаруживает мага на полу под столом, причем в обнимку с одним небезызвестным эльфом, которого уже неделю никто из их компании не видел. Оба парня полностью одеты, а количество пустых бутылок на столешнице и явственное амбре спирта и нестиранных портянок с тонкой ноткой винограда, как бы намекают, что до разврата дело точно не дошло, даже если кто-то и собирался.       В Висельник Изабелла возвращается в одиночестве, зато с занимательной байкой, которая чуть позже в устах Варрика обрастет невероятными подробностями (но оригиналу все равно проигрывают в бредовости).       Хоука в тот вечер обыгрывает даже Мерриль, но он вряд ли это осознает.       Не то, что бы Фенрису очень уж хотелось выползать из алкогольной дымки на свет Создателя и что-то там решать на счет собственной сумасшедшей жизни, но – приходится. Элементарно потому что умирать от голода – не лучший выход из ситуации, а деньги на еду еще нужно заработать. Или смародерить, тут уж как получиться и какое задание подвернется.       Если честно, Фенрис чувствует себя гномом, которого добрые сородичи выпнули на поверхность без права на возвращение – вроде как в небо падать не собирается, но и что дальше делать – непонятно, лучше бы упал. А еще у него стучит в висках, зудят клейма, а в голове все та же осточертевшая двойственность.       Андерс говорит, что это все похмелье, и эльфу очень хочется скормить его паукам.       Что самое печальное – в памяти, аккурат между смертью Алиры и ритуалом Данариуса, находится пробел. Фенрис подозревает, что именно в этом пробеле и кроется причина его «раздвоения личности» - она не может себя ассоциировать с каким-то там эльфом, рожденным тевинтерским рабом, как и его сестра, мать, архидемон знает кто еще и до какого поколения. Но острые уши и, гм, не-женские половые органы, ясно дают понять, что и дочерью тейрна Хайевера он быть не может. Отныне, по крайней мере.       А так получается что-то среднее – как будто Данариус проводил ритуал над Алирой, в результате чего она сменила пол, расу… и все, в принципе. Все остальное, вроде новых боевых приемов и рефлекторной боязни магии, наросло уже с новым рабским опытом (благородная леди в глубине души визжит в истерике и жаждет что-нибудь взорвать, но подобные порывы привыкла в корне душить еще Алира).       Поэтому, в результате вдумчивого совещания самого с собой, было принято решение восполнить загадочный пробел, насколько бы отвратным ни оказалось его содержание.       А для этого нужна сестра.       Фенрис умеет читать, вообще-то. Точнее, Фенрис не умеет, рабов не учат такой глупости. А вот Алиру очень даже, ее желания и не спрашивали. Так что Фенрис, на самом деле, знает восемь языков, включая тевин, кунлат и язык рабов, а прилично читать-писать может на четырех из них. Потому что за две весьма насыщенные жизни чему только не научишься, особенно в компании антиванца и гномов. Если постараться, он и на эльфийском на пальцах разъясниться сумеет – спасибо Веланне и Мерриль.       Так что спасибо за подарок, Хоук, выход вниз по лестнице.       А еще были яблоки, антиванский бренди, новая броня, мощные руны для клинка, трупы работорговцев, яркие улыбки и теплые янтарные взгляды. И ненавязчивое оттеснение от Андерса – после той приснопамятной пьянки оттепель в отношениях мага и эльфа заметили все, и Хоука такое дело как-то не устроило. И вроде бы Фенрис уже должен был закатить истерику, пнуть оборзевшего мага в колено и гордо удалиться, вещая о собственной свободе и деспотичных одержимых магах крови, но ни первое, ни второе, ни третье приписать Гаррету не получается. Хоук мягок в своей настойчивости, он планомерно окутывает эльфа плотным одеялом из внимания и заботы, сворачиваясь вокруг преданным мабари – и только пусть посмеет кто чужой приблизится, мигом все лишнее отгрызет и магическим огнем для полного счастья прижарит.       Андерсу почему-то смешно. Фенрису – не очень. Перед глазами раз за разом всплывают алая роза в рыжих отблесках костра и удаляющаяся спина, закованная в королевскую позолоченную броню.       С горечью во рту тевинтерское вино справляется преотвратно.       У Хоука, кстати, есть мабари. Эльф ловит себя на очень ферелденской мысли, что мабари – это мощный аргумент в пользу Хоука. Потом вспоминает, что в замке Хоу тоже были мабари, и у Логейна не могло не быть мабари, и вообще вон по Киркволлу целая банда собачников шатается. В общем, аргумент не такой уж и внушительный.       У Андерса эльф понимания ожидаемо не находит – тот измеряет людей котами, и все собачники в его шкале ценностей находятся где-то на пятом уровне Глубинных Троп. Гаррет и Герой Ферелдена, может быть, на уровне моря. Фенрис возмущен до самих глубин благородной ферелденской души, что выливается в жаркое обсуждение на повышенных тонах, с применением голубой подсветки с обеих сторон.       Через пару дней сияющий от счастья Хоук тащит Фенриса выбирать новый ошейник для Эрла и планомерно обходит оба рынка Верхнего и Нижнего Городов (все заканчивается, ожидаемо, в Висельнике) и не сказать, что эльфу не нравится такой поворот событий. Хотя почему они в итоге покупают не ошейник для мабари, а новое артефактное кольцо для него самого – не совсем понимает.       Разборки с кунари заканчиваются в пользу Хоука. Андерс немного в истерике, Фенрис немного в панике, Изабелла не немного счастлива.       Хоук немного при смерти.       Эльфу хочется пнуть труп Аришока и спросить Создателя, правильно ли Алира сделала, когда освободила из клетки в Лоттеринге изможденного коссита. Почему-то получается, что не слишком. К списку ненавистных эльфу созданий (который возглавляет единолично Морриган) добавляются кунари. С высоты приобретенного опыта Фенрис понимает, чем его так привлекал кун несколько лет назад.       Мнимостью свободы при полном отсутствии выбора. И оправдывает его только то, что он не знал, что такое настоящая свобода.       Не то, чтобы ему, Серому Стражу и дочери тэйрна, действительно когда-либо было известно что-то подобное.       Андерс не понимает, почему Фенрис с упорством мазохиста продолжает страдать, о чем и сообщает закадычному приятелю напрямую. К их общению уже все, включая Хоука, успели привыкнуть и убедиться, что никакой романтики там нет и быть не может (маг на такие предположения только пальцем у виска крутит – еще чего им обоим не хватает).       «Ты больше не Страж. И не тевинтерский раб. Начни жить заново, что тебе мешает? Хочешь – из Киркволла уезжай, хочешь – прыгай в постель нашего Защитника. Имя смени, что б совсем уж ничего не связывало с обеими жизнями. Ты свободен, эльф, так и пользуйся этим. Данариус… Что тебе, видавшему Архидемона, какой-то там тевинтерский магистр? Тьфу и растереть…»       Легко сказать, живи. Он и рад бы, честно. Вот только Алира не ради острых ушей выслеживала Морриган и Флемет по всем степям Тедаса. Не ради лириумных клейм бросила своих друзей. Не ради, Создатель побери, свободы уходила с поста Командора!       Она же, на самом деле, смерти искала. Героической, во благо всего мира и любимого мужчины.       Она хотела умереть там, в Денериме, вместо него…       А Фенрис с упорством бронто носит на запястье алую ленту да таскает на поясной сумке герб Амеллов.       Потому что он мазохист с раздвоением личности и даже не пытается это опровергнуть.       В принципе, быть с Гарретом ему нравится. Дружить, в смысле (сам себе врешь, да, Фенрис?). Идти за ним в бой. Или пить. Или в гости к орлесианцам (обычно Хоуково «в гости» заканчивается катастрофой, чему ферелденская часть души эльфа не может не радоваться).       Рядом с ним эльф ощущает все то, что жаждал тевинтерский беглец и о чем мечтала Страж-Командор. Фенрис получил свою свободу. Алира выпустила из собственных рук бразды правления.       Хоук, сам того не зная, подарил им обоим многим больше, чем яблоки, оружие и книги.       Он даровал им покой.       Проблема заключается в том, что ощущая этот покой по отдельности, друг с другом Фенрис и Алира примириться никак не могут. Даром, что как личность они существуют в единственном экземпляре – у Андерса, между прочим, такие же проблемы со Справедливостью.       Ну вот не понимают они друг друга. Фенрису слишком отвратительна мысль о подчинении. Алира слишком устала принимать решения сама.       Он уже наподчинялся. Она уже накомандовалась.       Хоук терпеливо ждет, таская яблоки и бренди в плетеной корзинке с золотистой ленточкой на ручке.       Когда умирает Лиандра, Фенрису нечего сказать. Он не помнит своей семьи, не знает слов утешения и даже не уверен, что Хоук не выкинет его в окно, как только увидит на своем пороге. Но все равно приходит в поместье Амеллов, тенью проскальзывая мимо молчаливо рыдающего Гамлена, и опускается на краешек кровати рядом с опустошенным магом. Хоук, безбашенный весельчак Хоук, сгорбившийся и резко постаревший, с седой прядью у виска (которой совсем недавно не было), сам на себя не похож.       Тевинтерский беглец не смеет и рта раскрыть…       …Алира рассказывает о том, как уходила, не оглядываясь, оставляя за спиной охваченное пламенем родное поместье. И о том, как рада была видеть во снах Архидемона вместо изуродованных лиц племянника и невестки. На самом деле, она не знает, почему рассказывает о событиях, места которым в этом мире нет (из Кусландов здесь жив только Фергюс, а Герой Ферелдена – вообще долиец). Не знает, как будет объясняться с Хоуком потом, когда до того дойдет смысл ее монолога.       Алира, не задумываясь, просто делает то, что когда-то давным-давно не хватило ей и на что не способен Фенрис – заполняет собственным голосом (хриплым, мужским, но все же своим) скорбную тишину дорогого ей человека. Она говорит о том, как хотела умереть вместе (и вместо) родителей, говорит о том, как нашла в себе силы сражаться.       И молчит о том, что мотивация жить пришла к ней с улыбкой любимого мужчины. И с ней же ее покинула.       Хоук слушает, гипнотизируя пустым взглядом серебристую макушку, съехавшую с кровати на пол у его ног. Он мог бы быть рад, что эльф наконец раскрывается перед ним, что доверяет клочок своих тайн – такой важный, на самом деле, клочок. Но у него нет сил даже поднять это неимоверное создание с холодного пола и пристроить на кровати у себя под боком.       Гаррет не задает никаких вопросов даже через несколько недель, поэтому спрашивать начинает Фенрис. С пристрастием.       Припертый к грязной стене Клоаки Андерс – на диво сговорчивый Андерс. Руку в грудь эльф не сует, конечно, их отношения не настолько доверительны, а убивать приятеля ему совершенно не хочется, но когтистые перчатки на голой шее – тоже достаточно мощный стимул быть правдивым.       Целитель бледнеет, краснеет, сверкает голубыми трещинами на коже и силится доказать всем и вся, что с ним обращаются несправедливо.       Фенрису немного плевать – в последний раз, когда он видел Справедливость во плоти, тот с упоением крошил на фарш неудачливых разбойников, за каким-то гарлоком сунувшихся к стоянке Серых Стражей.       Возражать Андерсу нечем – он тоже помнил тот привал на подступах к руинам Лоттеринга. И как потом, подгоняемые злой Веланной, в спешном порядке меняли место дислокации.       Поэтому приходится признаваться – да, Хоук знает. Уже три года как, почти сразу после разборок с кунари.       «Конечно не всё, эльф, я жить хочу! И сказал тоже потому что жить хочу, вы ж два сапога пара, сиськи Андрасте, у вас даже перчатки одинаковые на ощупь, да не рычи ты, собачник несчастный!»       Гаррет, как оказалось, не хуже Фенриса знает о сговорчивости одержимого в определенных условиях. Чем и воспользовался, как только ревность переполнила чашу терпения и видеть эльфа в непосредственной близости от мага стало совсем невыносимо. Андерс со Справедливостью, протерев собственной спиной какой-то закоулок, и вызверились слегка, как раз в тот момент доведенные до трясучки храмовниками, пациентами и отвратной жизнью. Хоук получил гневную матерную отповедь, смысл которой сводился к двум фактам – Фенрис вспомнил свою прошлую жизнь в другом мире и теперь не может определиться, кто он есть.       Защитник внял, запасся терпением и… имеем то, что имеем.       Попутно Андерс выболтывает о встречах с Зевраном и сестрой Соловей (на которые Фенриса не взяли по сугубо объективным причинам) и что не рассказывать ничего эльфу было его же, одержимого, идеей. Из чего достаточно сообразительный Гаррет, видимо, сделал вполне логичный вывод, что прошлая личность Фенриса связана с Пятым Мором.       Одной половине души эльфа хочется истерично ржать, второй – забиться в самый темный угол и не отсвечивать.       Поэтому он выбирает третий вариант и идет за выпивкой, таща на буксире активно сопротивляющегося мага.       После вдумчивых возлияний одержимый получает прощение, избегание упоминаний о былых соратниках – одобряется, а какая-то шайка работорговцев в закоулках Клоаки – вымирает.       Варанья, хоть и оказывается жалкой остроухой сукой, возложенные на нее надежды оправдывает на всю сотню процентов.       Вместе с собственным именем (еще одним, Создатель помилуй, у него слишком много имен, титулов и прозвищ) в седую голову возвращаются и воспоминания тевинтерского эльфенка, так отчаянно надеявшегося спасти мать и сестру, что заплатил собственной жизнью за шанс для них.       …Пафосное нисхождение Данариуса по грязной лестнице Висельника встречается счастливым хохотом и радостным оскалом.       Лито и Алира, Алира и Лито.       В сумме получается Фенрис. Все очень-очень просто, Андерс оказался прав.       О бывшего хозяина даже руки марать не хочется, но Фенрис должен поставить точку. Первую из.       Полная гармония в собственной голове вызывает полнейший экстаз и помутнение новоприобретенного рассудка (хотя в последнем, возможно, виноват бренди). Поэтому просыпается Фенрис абсолютно голый, абсолютно счастливый, и на груди такого же обнаженно-счастливого Гаррета.       Настроение слегка портят воспоминания о том, другом мужчине и Фенрис, поддавшись женской логике, благополучно решает испортить настроение и любовнику (называть Хоука возлюбленным ему страшно – меньше всего он хочет вновь увидеть удаляющуюся на смертный бой спину своей любви).       Разговор выходит долгий, хотя о части своей истории Фенрис молчит. Пусть и бывший, но он все равно Серый Страж, разбалтывать секреты Ордена он не собирается даже под пытками. «Жертвенность в смерти» и все такое, знаете.       Хоук оказывается очень теплым. В его крепких успокаивающих объятиях история льется беспрерывным потоком, но чувствует Фенрис не горечь пережитой войны, а умиротворение домашнего очага и силу Защитника. Своего собственного защитника.       Алира, существуй она отдельно от личности Фенриса, была бы рада в кои-то веки почувствовать себя слабой женщиной. Женщиной, которой не нужно никуда бежать и ничего решать. Женщиной, на которую не сбросят ответственность за отряд (на время, разве что, в критической ситуации), но и которую, признавая ее силу и право, не запрут в башне как прекрасную принцессу.       Ладно, Фенрис любит Хоука. Целиком и полностью, без разделения на личности.       (Скажет он об этом, правда, еще через год – перед боем в Казематах)       Встреча с королем Ферелдена проходит несколько суматошно – Авелин благодарит того за спасение при Остагаре, Андерс поминутно оглядывается в поисках бывшего рыжего начальства, Хоук разрывается между желанием поджарить эту хамскую морду и утащить другую хамскую остроухую морду куда-нибудь подальше. Фенрис задумчиво рассматривает его величество и пытается уловить внутри себя хотя бы отзвук каких-либо чувств.       Но нет. Их просто нет. Вежливо-любопытный взгляд Алистера не вызывает удивления и паники, которых эльф от себя ожидал. Конечно, он не узнает в нелюде перед собой свою бывшую любовницу Кусланд. У него никогда не было любовницы Кусланд, Алиры вообще не существовало в этом мире. Узнавать некого. Как странно, что Фенриса это ни капли не задевает. И болезненной ревности к королеве Аноре, которую эльф испытывал несколько лет назад, еще когда думал о себе во множественном числе – тоже не находит.       То ли он сумел принять, что здешний Алистер – вовсе не тот мужчина, которого он когда-то знал… То ли Фенрис наконец отпустил те чувства, которые так долго тянули и Алиру, и его самого на дно.       Третья точка поставлена.       Фенрис ловит обеспокоенный янтарный взгляд любимых глаз и нежно улыбается (получается все равно кривой оскал – с улыбками у него проблемы, но Хоуку нравится и так)       Очередная попойка в Висельнике начинается со слов: «А хотите, я расскажу вам сказку о Сером Страже, которая настолько жалела о принятых решениях, что решила изменить прошлое?..»       Хоук и Андерс носятся по Киркволлу и окрестностям с такими вдохновленно-загадочно-суровыми физиономиями, что Фенрис решает тактично умолчать о том, что он, вообще-то, тоже знает рецепты Дворкина. Изабелла и Варрик, судя по идентичным ехидным оскалам, аналогично. Может, и не самого Дворкина, но с гномьей взрывчаткой явно знакомы оба. Революционеры-энтузиасты не видят ничего, кроме своего «очень тайного» проекта, поэтому не замечают ни пришвартованного в самом легкодоступном месте корабля Изабеллы, ни соратников в полной боевой готовности (на низком старте все, кроме Себастьяна – про него совершенно случайно забыли).       Когда творчество последователей сумасшедшего гнома распыляет Церковь на мелкое крошево, Фенрис обзывает обоих недальновидными идиотами и спокойно занимает свое место в строю за спиной Хоука. Во-первых, он и так прекрасно знал, на что идет. Во-вторых, он уже однажды спасал Круг Магов – и ничего, пережил как-то. В-третьих, магов и магию он все так же терпеть не может, но Мередит как-то подозрительно напоминает фанатиков Андрасте из Убежища. (Варрик называет его поведение синдромом героя)       …Мотивация жить покидает Фенриса вместе с улыбкой любимого мужчины. Опять.       И знаете... Он умеет командовать, править, сражаться, быть хорошей женой и идеальным рабом.       Прощать смерть дорогих людей даже не собирается учиться.       Того огня, о котором говорил Рэндон Хоу, в его глазах давно уже не осталось – его заменил холодный отблеск лириумных клейм. Фенрис не рвется в бой, не нарывается на стычки – он покорно выжидает, когда миледи Инквизитор перестанет быть незаменимой. У него хороший источник информации и молчаливая поддержка друзей.       …Лаванда Лавеллан встречает его непониманием и радостной улыбкой – она всегда улыбается эльфам. Даже тем, которые приходят ее убить. Фенрис не винит ее. Наверное, его глаза просто слишком холодны, что б прочитать в них жажду убийства. В ответ он улыбается нежно – научился за столько лет, перед зеркалом репетировал.       Инквизиция расступается перед ним – безропотно отходит в сторону даже Лелиана, предусмотрительно взятая на прицел Варриком (не то, чтобы Соловей была верна Лаванде, но Инквизитор могла быть выгодна ей – и Фенрис не собирался давать и шанса на спасение).       «Ты хотела забрать его сердце себе… что ж, тогда я заберу твое»       Имя «Фенрис» быстро сменяется на привычное «Командор». Он не против, правда, только почему-то, когда Варрик подсовывает ему под руку бокал антиванского бренди, с губ слетает уже не смех, а тихий отчаянный всхлип.       У Командора Фенриса волосы цвета серебра и ледяные зеленые глаза, время от времени светящиеся голубым. А еще огромный двуручник Меч Милосердия в качестве насмешки над дураками (за милосердием – точно не к нему), мабари по кличке Эрл в роли верного телохранителя, и звание Инквизитора – как средство мести одной зазнавшейся остроухой лысой твари.       Командору самое место в Легионе Мертвых.