Однажды в оккупированной Франции

— Пятьдесят франков, — повторил на плохом английском напыщенный прасол, барабаня по гравированной этикетке увесистого виски крупными, толстыми пальцами. Его шея, сама по себе напоминающая вывернутую горловину бутыли из-под вина, которым при любом удобном случае любят потчевать заседателей дешёвых придорожных пабов, дрожала при каждом выброшенном слове, а визгливый голос с акцентом, выдавал в нём, несомненно, выходца из Нормандии. — И ни центом меньше. — Да ты меня за идиота держишь, — фыркнул Донни с необдуманной поспешностью, так свойственной тем, кто был удачлив родиться черноволосым, статным и на редкость пригожим собой. — Пятьдесят франков за тридцать седьмой год, твою мать!.. Она и двадцати не стоит. — Проклятым янки бы стоило поучиться уважению, — побагровел француз. — Платите или проваливайте. Альдо наблюдал за ними обоими с ленивой медлительностью, одной рукой защищая глаза от солнца, другой — вяло вертя почти догоревшую сигарету и отмахиваясь от клубов назойливого дыма. Ютивич стоял здесь же, в стороне, и, казалось, скучал, с завидным усердием переминаясь с пяток на носки сапог возле сломанной деревянной изгороди, отделяющей протоптанную дорогу от извилистых тропинок, уходящих вглубь деревни. Альдо тоже не было интересно то, как Донни облапошивает какого-то разодетого француза, однако их громкий трёп раздавался без малого на тридцать ярдов в округе и уже начинал привлекать лишнее внимание. — Двадцать, — гнул своё Донни. — И ты не получишь от меня по башке за то, что набиваешь цену. Француз между тем начинал терять терпение. — Ты просто пресквернейший скряга, янки! Проваливай, я найду покупателей щедрее вас. — Есть предложение, которое тебе понравится куда больше, дорогой жан, ¹⁾ — встрял Альдо, утомлённый их пустым балаканьем. Огонёк сигареты вспыхнул в его руке в последний раз и потух, придавленный тяжёлым носком ботинка. Брови прасола ползли вверх, предчувствуя лёгкую наживу. — Какое? — Плачу тридцать новыми рейхсмарками, и этот упрямый малый, — Альдо с усмешкой кивнул на Донни, — оставляет тебя наедине с твоими подержанными побрякушками, мясом и рыбой. С твоей стороны будет крайне неосмотрительно отказаться, жан, если ты, конечно, хочешь продать за этот день ещё хоть что-нибудь. Уж я-то этого парня хорошо знаю. Он не отвяжется, пока не получит своё. Альдо видел, как раздуваются вены на прасольском лбу и обильно потеет его шея, когда француз прикидывал в голове, что выгоднее: остаться при своём или наконец избавиться от настырного невоспитанного янки. Рассчитывая воззвать к его жадности, Альдо выудил из кармана монету, повертел её в руке и кинул французу. Тот поймал её на лету и спрятал. — Тридцать франков, — наконец нехотя согласился француз. Монеты, оказавшись в его руках, зазвенели тем самым неповторимым звоном, который могут издавать только деньги. — Хороший улов, сэр! — оживился Ютивич, когда они отошли к заднему двору одной из покосившихся построек, заваленному всяким хламом. — Такой виски во всём Париже не сыщешь! — Оглядевшись по сторонам и бросив беглый взгляд на бутыль, он облизал обсохшие губы: — Неплохо бы распить, сэр. — Позже, Ютивич. И лучше не заставляй меня жалеть о том, что сделал из тебя чёртового младшего сержанта, — отрезал Альдо, отмечая, однако, что кое в чём Ютивич был действительно прав: такого дерьмового виски и вправду нигде — даже в Париже — не сыщешь. В Америке Альдо не отдал бы за него не то что тридцать, а и все двадцать франков, но в военное время выпивка во Франции являлась предприятием редким, в то время как у фрицев водки, шнапсу и ликёра было столько же, сколько пулемётов. Так легче сделать из любого героя. — Когда выберемся из этой дыры. Под «дырой» он подразумевал маленькую и совсем неказистую деревушку неподалёку от южных границ Мулена, попавшуюся им на дороге прежде, чем они пересекли реку. Пару дней назад войска вермахта оставили её, сместив линию фронта на пять лиг севернее, ближе к городским стенам, а потому теперь эти места пестрили долбанными французами из освободительных войск Шарль де Голля — настолько, что мухе сесть было негде. Некогда пустынные места теперь являли собой цветастое и громкое смешение беженцев, перебежчиков, контрабандистов и прасолов, желающих сбыть товар быстрее, чем они попадут в руки солдат, жадных как до французских куртизанок, так и до краденого. Теперь каждый закоулок в этом крае был наполнен голосами порядка полсотни человеческих глоток, бранящихся, кричащих и галдящих на разномастные лады; изворотливый французский говор путался с твёрдым английским наречием, являя собой ворох звуков, имеющих некую схожесть со звоном железа и мелодиями Брамса. Самих было трое: он, Донни и Ютивич, и из Парижа путь их лежал в Виши; там они должны были встретиться с остальными — и с другим французским отрядом, так услужливо предоставленными союзными войсками. Дорога, оставляющая желать лучшего и в иные времена года, прежде чем вывести их к безопасным путям, заворачивала вправо ещё раз, и Альдо, не имея охоты продираться через лес, предложил обойти через деревню. Так как мнения Донни и Ютивича не рознились с его собственным, путь их был ясен. Утро стояло раннее и не предвещало собой никаких дурных обстоятельств. Солнце воровато выглядывало из-за горизонта, и бесцветный мир постепенно начинал шевелиться, однако довольно скоро Альдо начал чувствовать раздражение. Узкие грязные улочки, по которым они шли мимо стаек гражданских и низких домов, наводили на мрачные мысли. В отличие от Донни, Альдо предпочитал держаться в стороне и не заговаривать ни с кем — меньше занимающей времени болтовни, меньше ненужных расспросов. Собаки в конурах лаялись, кони ржали у себя в стойлах, и пейзаж вокруг принимал прокисший вкус. Петляя, дорога вывела их к широкой квадратной площадке, обложенной густо заросшими палисадниками. Раньше это место пестрило красками, но с приходом фрицев всё изменилось: ставни многих домов были заколочены, остальные же производили отталкивающее впечатление. Со стороны доносились французские ругательства. Альдо жестом велел остановиться спутникам и замер сам, вглядываясь внимательнее. На том месте, где ранее, очевидно, когда-то располагался колодец, теперь была голая вытоптанная земля, на которой соорудили висельницу с четырьмя петлями, перед каждой из которых стоял ублюдок в нацисткой форме. День начинался как нельзя лучше. — Выглядит так, будто лягушатники поймали пару эсесовских задниц, — задумчиво протянул Ютивич. В нашивках, которые англичане и французы клепали своим солдатам, он разбирался плохо, но вычурные мундиры нацистов узнал без труда. — Что думаете, сэр? Альдо не ответил. Кивнув им обоим, он прошёл вперёд, чтобы рассмотреть отчётливей: форма фрицев, скроенная из чёрно-серого сукна, действительно выдавала в каждом бывшего члена офицерского состава. Цветной кант по классу рода войск, проходящий по низу воротника и борту клапанов на груди, у первого и второго, тех, что стояли ближе всего к ступенькам, свидетельствовал к принадлежности обоих к люфтваффе. На первый взгляд им было около двадцати — зелёные мальчишки, имевшие глупость напялить на себя нацистскую форму. У третьего, напоминающего кригсмаринца, невысокого и хохлатого, были рассечены лоб и правая бровь, бурая кровь запеклась возле крючковатого носа, на щеках, залила приглаженный воротник. Теперь он казался тёмно-зелёным с синевой, почти что чёрного цвета. Верно, французишки обменяли их на кого-нибудь из своих военнопленных или достали возле Мулена, теперь это было неважно. Важно было то, что более ловкие французы сумели провернуть это дельце раньше американцев и получить в свои руки четверых офицеров — а вот это уже весомый повод для раздражения. Недовольно цокнув, Альдо снова повернул голову в сторону висельницы и ощутил острый прилив досады — то самое странное желчное чувство, кое испытывают спортсмены, упустившие медаль. Мысленно одарив французов парочкой витиеватых ругательств, он перевёл взгляд на последнего фрица, застывшего чуть в отдалении. И замер, как будто его ударили прикладом по голове. Он узнал в четвёртом живом мертвеце Ганса Ланду. Где-то вдалеке гортанно хохотнул Донни, возвращая Альдо к реальности, Ютивич же разглядывал висельников молча, выглядя более фаталистичным, нежели изумлённым. — Сэр, это часом не наш старый знакомый? — спросил он, хотя и без того знал ответ. — Он самый, Смитсон, — смакуя, согласился Альдо. Он шевельнулся, стряхивая с себя остатки недоумения, и невольно выпрямился. Пожалуй, если госпожа удача и в правду существует, в этот день он ухватил её за самый хвост. Это в самом деле был полковник Ланда: Альдо бы узнал это узкое надменное лицо среди сотен других. Полковник озирался вокруг затравленным взглядом, но спину держал по-прежнему ровно; рот его презрительно кривился, когда он исподлобья смотрел на столпившихся внизу французов. Его красивая нацистская форма — серо-зелёная, кою обычно носили лишь высшие чины СС, — смялась и более не пестрила обилием орденов, на высоких сапогах растрескалась грязь, но в остальном это был всё тот же человек, встреченный ими в Le Gamaar: та же выправка, тот же взгляд, наполненный скрытой угрозой. Возле виселицы сгрудилась группа солдат в полевой форме, бурно что-то обсуждавших и поминутно тыкающих в висельников пальцами — верно, спорили, кто из фрицев испустит дух первее. Обособленно от них стоял офицерский состав, состоящий из трёх человек. — Эй, солдат, — окликнул Альдо одного. Французы крепили свои щеголеватые знаки различия к рукавам верхней одежды, и взглядом Альдо выхватил серебряный галун, выведенный у того на правом рукаве. Его товарищи, между тем тоже оторвавшиеся от обсуждения, пытливо уставились на него. — Ты говоришь по-английски? — Капитан, — обиженно исправил француз, подходя к ним. — Капитан Роланд Легран, — замешкавшись, произнёс он поставленным офицерским тоном. — Чем могу быть вам полезен, сэр? Слишком молод для капитана, это уж точно, зорко отметил Альдо про себя, когда смог ближе рассмотреть нашивки. Слишком молод и носится со своим чином, как девица с новеньким платьем. Гладко выглаженный китель юноши с отороченным отложным воротником застёгивался спереди на шесть медных, начищенных до блеска пуговиц, длинные брюки навыпуск одного с кителем цвета, завернутые до середины икры, ладно сидели поверх коричневых кожаных шнурованных ботинок. Никак на смотрины собрался, а не на войну. — Лейтенант Альдо Рейн, — представился Альдо. — А эти двое храбрецов — сержант Донни Доновиц и младший сержант Смитсон Ютивич. Слыхал о таких, Легран? Француз опешил. — Seigneur! ²⁾ — воскликнул он, смекнув наконец, кто перед ним: Альдо понял это по тому, как изменилось выражение лица мальчишки, когда тот перевёл взгляд на его шею. Хоть бы теперь не обмарался от счастья. — Боже правый, я бы и не подумал, что встречу вас здесь, лейтенант! — продолжал француз, задыхаясь от восторга. — Что привело вас сюда? — Скажем так: командование решило, что пора бы начать прижимать ублюдков на юге, Легран, — сказал Альдо и поморщился. Юношеская напыщенность француза, не сглаженная ни единым проблеском житейской мудрости, поднимала в нём очередную волну раздражения. — Признаться, мы и не думали забредать в эти дивные места, капитан, — молвил он с расстановкой, желая пресечь на корню весь поток дальнейших вопросов. Помолчав с минуту, Альдо оглянулся на Донни и добавил тихо, будто невзначай: — Приятель, откуда у вас эти фрицы? Я что-то не припомню, чтобы под Муленом на днях проходило наступление. — А, эти, — капитан заулыбался. — Их доставили прошлой ночью. Другие наци выдали вместе с военнопленными. Они попали в опалу фюрера или что-то в этом роде. Мы с ребятами не разбирались, — сообщил француз довольно и уже раскрывал рот, чтобы поведать что-то ещё, но Альдо перебил его: — Кто у вас тут главный, капитан? Француз засиял ярче пуговиц на своём кителе. — Я, сэр. — Что ж, весьма похвально, Легран, — отметил Альдо. — Не каждый в таком юном возрасте может стать страшим по званию. Франция, должно быть, гордится тобой, юноша. Я это одобряю. — Он дал французу время проглотить наживку, а затем продолжил голосом, не терпящем отказа: — Капитан, нам нужен тот, что посередине. У которого волосы бриолином зализаны и от которого за версту несёт гнилой подлостью. — Который? — мальчишка в непонимании обернулся на висельников и прищурился: — Жидолов? — Он самый, — довольно протянул Альдо. — Дело тут такое, Легран: полковник Ланда — наш старый приятель, и у нас с ним есть одно старое неразрешённое дельце. Ваш французский брат опередил нас, приперев фрицев к стенке, но так дела не делаются, Легран. Отдайте нам полковника Ланду, и мы в долгу не останемся. — Ну уж нет, — тут же бойко запротестовал капитан. — Мы его первыми поймали. В это время к ним подошёл ещё один француз, отделившись от пёстрой стайки своих товарищей, видно, привлечённый их разговором. В своей светло-зелёной офицерской форме, высокий и стройный, он выглядел на пять лет старше их собеседника. На рукаве у него тоже была нашивка — медная, в отличие от капитана. Француз смерил Альдо проницательным взглядом. — Вы хотите выкупить Жидолова? На эти его слова капитан немедленно огрызнулся, сноровисто мотнув головой — движение, свойственное плохо выдрессированным пони. Француз с медной нашивкой нахмурился, будто обдумывая что-то, затем, споро бросив Альдо пару слов на французском, скорее всего, одну из формальных любезностей, увёл капитана в сторону. Между ними завязался спор, в котором Альдо не понял ни слова, но имевший неприятное значение для мальчишки, судя по его краснеющим щекам. Капитан говорил сбивчиво и рьяно, будто в лихорадке, тот второй — взвешенно и уверенно. — Разрешите выразить сомнения, сэр. — Отрапортовал Ютивич, пока французы лаялись между собой на своём языке. — Если кто-нибудь из лягушатников поднимет шум или проболтается, о нас станет известно каждому фрицу в Мулене. Нехорошо выйдет, сэр. — Такие нацистские мундиры просто так на дороге не валяются, — произнёс сквозь зубы Альдо. Какая-то часть его сознания понимала, что Ютивич прав, но отступать он не собирался. — Я скорее последую светлым идеям фюрера, чем упущу его в этот раз. Донни, дай сюда мне чёртову зажигалку, — потребовал Альдо зло и сплюнул. — Блевать уже тянет от этого швейцарского жевательного табака. Полная срань, а не табак. Закурить сигарету он всё же не успел: француз — тот, второй, с медным галуном — отошёл от капитана, выглядевшим злым и подавленным одновременно, и обратился к Альдо голосом, выдающем в нём человека твёрдого и практичного: — Что предложите за Жидолова? — Ещё один, — тут же вспылил Донни. — Ишь что выдумали: платить за нацистского ублюдка. Вы сами, должно быть, рады, что избавитесь от него. — Ваш друг сильно заблуждается, если считает, что нам не доставит большого удовольствия самим вздёрнуть полковника Ланду, — меж бровей француза пролегла складка. — Если бы не ваши заслуги перед Францией — о торге бы здесь и речи не шло. Поэтому решайте, что предложите взамен, лейтенант, — произнёс он в нетерпении, обращаясь теперь только к Альдо: — И решайте скорее. Или мы его повесим. «Вешайте», — хотел было согласиться Альдо, но вместо этого сказал: — Меняю на бутылку виски. — Идёт. Они обменялись рукопожатиями. Долго им ждать не пришлось: нациста спустили вниз по хлипкой деревянной лестнице двое крепких молодцов, на голову выше его самого. На последней ступеньке фриц замешкался, зацепил выступ носком сапога и неуклюже упал, выставив вперёд руки. Первые ряды столпившихся солдат зашлись издевательским смехом, Альдо тоже не удержался от улыбки. Один из французских офицеров, понимающий по-английски, предложил поцеловать там, где болит. Капитан Легран, стоящий чуть в отдалении, недовольно растирал запястья. — Tout le monde pendre! — прокричал он отрывисто, когда фриц оказался внизу. Резкий фальцет француза в сгустившемся от зноя воздухе прозвенел раздражающе громко, но на этот раз Альдо понял его без перевода: «Всех повесить». На шеях фрицев поочерёдно затянули петли, и по повторной команде капитана выбили из-под ног опору, толкнув каждого прикладом вперёд. Наци повисли в воздухе, беспомощно дрыгая ногами, подбородки их немедленно вздёрнулись вверх, перекошенные лица посинели, а вены раздулись, напоминая глубокие борозды рек. Кригсмаринец истошно хрипел что-то на немецком и брызгал слюной налево и направо; он мог браниться и поносить их всех на чём только свет стоит вдоволь… пока ему хватало на то воздуха. Когда первый фриц издох, французские солдаты издали недружный, но радостный вопль, застучав каблуками по земле. Ютивич предпочёл отвернуться, Донни щерил зубы, наблюдая за происходящем с нескрываемым мрачным удовольствием, Альдо же смотрел на висельников почти безучастно: на кой чёрт переживать за мертвецов? К этому времени успели подвести и Ланду. — Ваш нацист, лейтенант, — процедил француз с медным галуном, неприязненно кривя губы. К великому сожалению Альдо, за всю дорогу полковник так и не удостоил своим вниманием ни его, ни его спутников: вместо этого чёртов наци во все глаза пялился на издыхающих фрицев, как зачарованный, да вывернув шею так, что на мгновение Альдо показалось, что он сломал её. Человеческие кости просто не способны выворачиваться подобным образом. — И постарайтесь, чтобы он сдох смертью, достойной фашистского выродка. Что-то у виселицы вызвало очередную волну ругани, но то было ясно и случайному слушателю — представление подходило к концу. Заметив наконец француза с медной нашивкой, полковник немедленно окрысился, озлобленно прошипев ему пару слов на немецком — так, чтобы француз не разобрал, — и круто развернулся, собираясь ляпнуть ещё что-то. И встретился со знакомым взглядом еврейских глаз — тёмных, страшных. Щёки фрица тотчас же сделались белыми, как мел, уголок тонкой, практически бескровной верхней губы нервно дрогнул. Он хотел было дёрнуться прочь — резко, рывком, но Альдо удержал его. — Хорошо выглядите, полковник. — Проговорил он беззлобно, хлопнув фрица по плечу с почти с дружеской приветливостью. Альдо говорил негромко, но пальцы его с силой впились в рукав эсесовского мундира. — Как там поживает ваш Нантакет? На лице фрица застыла гримаса тупого оцепенения. Он обернулся назад, на французов, двигаясь натужно и медленно, будто в полусне. Сделав конвульсивное движение рукой, он перевёл взгляд на криво ухмыляющегося Донни, быстро скользнул испуганными голубыми глазами по Ютивичу, моргнул — раз, два, три, будто силясь смахнуть наваждение — и в немом ужасе раскрыл рот, как если бы оказался при всех своих красивых эсесовских орденах напротив рассвирепевшей толпы комми. Где-то вдалеке сипло прохрипел кринсмаринец — и затих, отчаянно брыкнувшись в последний раз. День и в правду начинался как нельзя лучше.