Однажды в оккупированной Франции

В мёрзлом воздухе покинутого французами дома пахло дымом и солью. Внезапно нахлынувший холод приятной свежестью отрезвлял голову, и Альдо наконец-то вздохнул полной грудью. Из-за боёв большая часть домов в округе Мулена давно пришла в запустение, но, постоянно мотаясь из одного конца страны в другой, выбирать не приходилось. Капитан Легран, являя собой само воплощение гостеприимства, предложил Альдо занять один из таких, когда небо на западе подёрнулось осенним золотом, а в горизонт кровавым пионом ввинтили солнце. Французы во всех своих домах нарочно делают потолок невысоким, однако здесь это отчего-то ощущалось особенно остро: были ли тому виной обшарпанные голые стены или, быть может, изломанная мебель, Альдо не разобрал. Альдо перешагнул порог, пересёк комнату, очевидно, когда-то бывшую гостиной, и остановился напротив опустошённого бюро, покрытого настоящим слоем сажи. Дверной проём справа вёл в две другие комнаты, прилегающие одна к другой, слева вилась лестница на второй этаж, чуть дальше — если развернуться и посмотреть пристальней, — располагался чулан, рядом с которым были разбросаны цветастые тряпки. Более среди всего этого запустения не было ничего — одна только грязь, копоть и пыль. Меж грубых досок заколоченных окон, будто остерегаясь этой всей внутренней невзрачности, пробивались тонкие лучи света. — Ну и редкостные же трущобы, сэр, — отметил Ютивич, входя следом. — А ты никак хотел царские хоромы? Сними с фрица плащ, — кивнул Альдо Донни, не оборачиваясь. — Будет что на пол постелить, если придётся. Ланда что-то возмущённо забормотал в тряпьё, которым Альдо распорядился заткнуть ему рот, — даже несмотря на это он всё никак не желал угомоняться, отчаянно мычал и упорно, хотя и невнятно, ругался. С минуту застыв возле покалеченного временем и людской спешкой шифоньера, Донни пропихнул Ланду вперёд грубым пинком: ноги фриц переставлял демонстративно медленно, почти не сгибая в коленях, а шататься с ним полдня и без того вышло сущей пыткой. В зябком мороке в глаза Альдо вдруг особенно приметно бросился его ярко начищенный крест под накрахмаленным воротником — не снятый, в отличие от других орденов. — Довольно, Донни, можешь освободить его болтливый рот, — с большой неохотой сказал Альдо, когда эсесовский плащ чернильной кляксой растёкся по полу. Хорошо сгодится заместо половой тряпки — на первое время. Стараясь лишний раз не притрагиваться к фрицу, Донни развязал свёрнутый в узел платок у того за затылком, дёрнул его и отстранился от Ланды с нескрываемым отвращением. Фриц прижал руку к горлу, гадливо скривился и немедленно принялся отплёвываться. Светлые волосы его растрепались, лицо, скуластое и вытянутое, как у лисицы, виделось почти что белого, постного цвета в спокойной сгустившейся полутьме. Нервно облизнув языком губы, фриц распрямился, и в уши Альдо ударил его знакомо-звонкий, подрагивающий от гнева голос: — Вы не могли… никак нельзя было обойтись без этого?! — Не хотел всю дорогу слушать твой бестолковый трёп. — Альдо вытащил из внутреннего кармана пальто портсигар, уселся на покосившийся подоконник и закурил. Ланда внимательно следил за ним, высоко подняв брови. От волнения острый подбородок фрица словно сильнее заострился, чуть вздёрнутый нос как будто бы вытянулся. Боязливо шаря глазами по углам, некоторое время Ланда стоял молча: видимо ждал, что по освобождению его первым же делом изобьют в кровь. Однако никто, казалось бы, и вовсе не замечал его присутствия: заложив руки за спину, Ютивич застыл у узкого зеркала, что ютилось у самого подножия лестницы, по-видимому, горячо заинтересованный своим отражением, Донни прошёл в соседнее помещение и там плюхнулся на одну из кроватей, даже не снимая сапог. Альдо неторопливо курил, вглядываясь в дымовые глубины, клубящиеся перед его лицом. Пару мгновений Ланда прочищал горло, а потом обратился к Альдо голосом, пронизанным весёлой торжественностью, хотя было видно, что он до сих пор сильно нервничает: — Что ж, несмотря на достаточно хладный приём и это… это маленькое недоразумение, я от всей души выражаю вам признательность за моё столь неожиданное спасение, лейтенант Рейн. Я теперь ваш должник, — добавил фриц с лучезарной улыбкой, фальшивой, как и всё его существо. Альдо сделал глубокую затяжку, стряхнул пепел на пол. — Можешь засунуть свою признательность так глубоко себе в задницу, чтобы даже твой сраный фюрер не достал. Ланда сдвинул брови к переносице, бросил на Альдо быстрый взгляд, обиженный и недовольный. — Простите, если задел вас, лейтенант, но я не мог не поблагодарить вас за то, что вы избавили меня от верной смерти. Если бы не вы, сейчас я бы непременно болтался на виселице, — губы Ланды вновь шутливо дёрнулись, голубые глаза смотрели располагающе радушно и тепло. — Но, если вы не настроены принимать от меня какие-либо благодарности, я не буду настаивать, это ваше право. Если так, то предлагаю перейти сразу к делу, лейтенант. Когда вы собираетесь доложить обо мне своему командованию? — С чего ты взял, что я вообще собираюсь вести тебя к командованию, фриц? — Ну как же, — Ланда развёл руки сангвиническим жестом. — Как военнопленный, я представляю особую ценность для подавляющего большинства ваших диверсионных операций на территории Франции. Вы и ваши спутники же отнюдь не глупые люди, вы должны это понимать. И, раз уж на то пошло, — а я в этом абсолютно уверен, — многие люди в американском командовании будут весьма заинтересованы располагаемыми мною сведениями насчёт… Скажем, насчёт пары сущих мелочей, которые могут решить исход этой порядком затянувшейся войны. — Фриц обезоруживающе улыбнулся. — А у меня нет ни малейшего сомнения, что вы хотите её окончания так же страстно, как и я, лейтенант Рейн. — Если бы кому-то нахрен сдались твои сведения, твой немецкий брат не отдал бы тебя лягушатникам, как побитую собаку, — Альдо затушил сигарету о некогда белые обои и, щёлкнув зажигалкой, закурил вторую. Казалось странным, что эта полуразрушенная хибара, насквозь пропитанная тоскливостью, будто бы ожила вместе с энергичной болтовнёй фрица. — Забыл спросить кстати: как, пришлась по душе старине Адольфу твоя оригинальная идея отправить его и всех его друзей в могилу? — Послушайте, Альдо… Я же могу звать вас Альдо? — поинтересовался Ланда, озадаченный, но, так и не дождавшись ответа, продолжил, спесиво дёрнув подбородком: — Если вы не доставите меня к вашему командованию живым, это может вызвать ряд… — Я не собираюсь тебя убивать, фриц, — оборвал его Альдо, но уже более грубо. — Для такого подлого ублюдка, как ты, это было бы, пожалуй, слишком просто. Ланда молчал, побледневший, однако довольно споро смог совладать с чувствами. — В таком случае не могли бы ли ваши люди быть столь любезны освободить мне руки? — спросил он с очередной своей улыбкой, однако глаза его больше не смеялись. — Признаться, я их совсем уже не чувствую. Поискав глазами, куда бы деть окурок, Альдо щелчком пальцев отправил его в кадку с засохшим растением. Осенними вечерами темнеет быстро, дальние углы комнаты практически тонули во мраке, будто придавленные брюхом здоровенной чёрной змеи, но отливающая серебром сталь, извлечённая из ножен, сверкнула в нём необычайно остро. Альдо взглянул на фрица, прищурив глаза, и, понизив голос, жёстко заметил: — А хорошо, однако, сказано: «Если не доставим живым». — Прошу меня извинить, лейтенант, но я не понимаю, к чему вы клоните, — быстро и сухо пробормотал Ланда, вздрогнув от неожиданности. Фривольно присвистнув, Альдо спрыгнул с подоконника; каблуки сапог цокнули друг об друга, будто вторя его внутреннему задору, гулкой дробью ударились об пол. С обветшалых стен слетело ещё пара ошмётков штукатурки. — Ты же допрашивал каждую нацистскую мразь, которую мы клеймили свастикой, верно? — спросил Альдо у фрица, подходя ближе. — Он говорил, что допрашивал, Ютивич? — Говорил, сэр, — с весёлой улыбкой подтвердил Ютивич. Фриц смотрел в лицо Альдо остановившимся взглядом, во мгновение ока растеряв всю свою раздражающую весёлость. — Тогда ты наверняка помнишь, что пленных брать — не наше дело, — Альдо сделал ещё шаг вперёд, Ланда — назад, прочь от него. — Однако тебя убивать и в самом деле будет неразумно — в конце-концов, я отдал за тебя тридцать франков, и, чёрт возьми, не для того, чтобы выбросить их на ветер. — Что вы собираетесь делать? — прошептал фриц едва слышно. Страх не шёл к его лицу, странно и некрасиво изменяя всегда доброжелательное выражение. — А вот это вы знаете не хуже своих обезображенных лобастых товарищей, полковник. — Альдо не удержался и провернул нож в руке. — Уж они-то точно должны были поведать вам кредо, приведшее меня в этот кишащий трусливыми фрицами край. Каждый ублюдок, напяливший на себя нацистскую форму, будет носить её до гробовой доски. Хотя я смотрю, ты её и без того не снял. В этом я тебя понимаю. Какому эсесовскому подонку захочется добровольно расстаться со своей красивой формой? Может быть, взгляд его был донельзя пропитан презрением, может быть, в нём выразилось отвращение, даже злорадное наслаждение его испугом — но только вдруг, после почти минутного выжидания, глаза Ланды оторопело округлились, а сам он дёрнулся, будто в лихорадке. — В-вы не можете! — воскликнул фриц в совершенном ужасе, отчаянно завертев головой и отшатываясь от Альдо, как от прокажённого. — Это… да это просто бесчеловечно! — Бесчеловечно? — вскинув голову, хохотнул Донни. Расстояние, разделявшее его и фрица, он пересёк почти неслышно, двигаясь сильно и быстро, как и привык. — Ты, грязный нацистский ублюдок, уж точно последний, кто может рассуждать о человечности. Донни потянул фрица к себе за плечи, однако Ланда вдруг вздумал упереться: извернувшись всем телом, он зубами вцепился Донни в кисть и, когда тот выпустил его, разрешившись неистовой площадной руганью, мотнулся вправо, в сторону — небывалая проворность для человека со связанными руками. Альдо только разочарованно цокнул языком. — Ну Донни, мать твою. Тебе охота весь вечер за ним бегать? — Эта паскуда меня укусила! — в небывалой ярости прошипел Донни, дико уставившись на фрица взглядом, способным вспороть шею. — Это было самой большой ошибкой в твоей жизни, говнюк. Донни уже хотел взяться за пистолет, но Альдо остановил его, цепко схватив за плечо. — Постой-ка, сержант, не горячись. — Альдо держал Донни ровно до тех пор, пока не удостоверился, что тот и в самом деле успокоился. — Всегда ещё успеешь вышибить ему мозги. Пока он говорил, фриц, весь дрожа от страха, успел забиться в дальний от них угол, плотно прижавшись спиной к палям; впрочем, это мало чем могло ему помочь — бежать было некуда, — а это было ясно и идиоту. Альдо неторопливо поглядел, как блестит посеребренное лезвие в ярко-оранжевых лентах заходящего солнца. И, в упор глядя на Ланду, усмехаясь, сказал: — Назови мне хотя бы одну причину, почему я должен остановиться, фриц. Не в силах пошевелиться, Ланда оцепенело уставился сначала на нож, потом на Альдо. И вдруг выдавил из себя голосом настолько тихим, словно вместе со словами из его лёгких выходил весь воздух: — Я… Я жду ребёнка. Это на мгновение сбило Альдо с толку. — Чего ты там ляпнул, сукин сын? — знакомо раздалось откуда-то справа. — Я жду ребёнка, — повторил фриц вздрагивающим голосом, но уже более отчётливо. Он дышал быстро, хватая воздух короткими, жадными вздохами. Лязгнув наручниками друг об друга, Ланда выставил вперёд себя руку — левую, на которую ему не приходилось упираться, — и, будто бы в подтверждение сказанных слов, мягко положил её на живот. Подобный оберегающий жест обычно нацелен вызвать умиление — в особенности среди женщин, — однако Альдо он умилил не более, чем все лживые заверения фумандзю ¹⁾ об их непричастности к бомбёжкам Пёрл-Харбора. Помолчав с мгновение, Альдо поднял глаза в лицо фрицу и медленно, сквозь зубы, проговорил: — Скажи-ка мне, Ганс, ты нас троих за круглых идиотов держишь? Я скорее поверю в сказку про зубную фею, чем в эту сочинённую брехню. Ваша история, полковник, воняет враньём. А я терпеть не могу враньё. — Какое враньё — как можно!.. — вскрикнул фриц вдруг с таким искренним отчаянием, что мог бы разжалобить и мертвеца. — Документы, — наконец нашёлся Ланда, — документы в правом кармане плаща. Посмотрите на документы, лейтенант, прошу вас. — Да этот засранец нам зубы заговаривает, — Донни начинал терять терпение. — Кончайте с ним, сэр. Ланда разлепил губы, хотел что-то сказать, да так и замер с открытым ртом. В иной раз действительно стоило послушать Донни: получай Альдо за каждую нацистскую мольбу хотя бы цент серебром, к концу войны непременно бы скупил пол Лувра. Однако что-то в голосе фрица — его неподдельная, трогательная искренность, — или, быть может, этот чёртов запуганный взгляд, который Альдо так часто вспоминал впоследствии, — всё же заставили его помедлить. — Что ещё за документы? — спросил Альдо резко. Зерно сомнения было посеяно. — Моё удостоверение, — торопливо забормотал Ланда, — в нём есть графа о моей половой принадлежности. Я… Я говорю правду, лейтенант, клянусь вам!.. Бумаги… да-да, бумаги… бумаги там — в плаще. — Ютивич, тащи плащ, — скомандовал Альдо решительно. — Все беды на свете от плащей, сэр, — посетовал Ютивич и двинулся за плащом. Проводив младшего сержанта бегающим взглядом, Ланда попятился назад, сел на кровать, — съежившийся, бледный, — и всё так же держа руку на животе. Этот самый жест вызывал у Альдо спутанное чувство недоверия, смешанное с неприятной, какой-то подсознательной жалостью, которая злила, выводила его из себя. Ютивич меж тем бодро пересёк комнату, поднял плащ, уже щедро извалянный в пыли, и передал его Альдо, нарочно подпрыгивая с каждым пройденным шагом. — В правом кармане, — тут же услужливо подсказал Ланда. Документы и в самом деле нашлись в правом кармане эсэсовской шмотки — видимо лягушатники решили не тратить впустую время, исследуя нацистское барахло. Развернув бумаги, Альдо неспешно прочитал фамилию и сличил фотографию с лицом сидевшего перед ним человека. Нетронутые временем буквы были вписаны в графы аккуратным убористым почерком, настолько, мать его, идеальным, что Альдо даже поморщился. Не сводя взгляда с Ланды и не возвращая документов, Альдо прощупал полковника взглядом — сверху вниз, хотя фриц и в полный рост был ниже его на пол головы. — Омега, — Альдо протянул строчку о половой принадлежности прежде, чем тишина сделалась гнетущей. Позади него воздух тотчас разрезал едкий и издевательский смешок Донни. — Я так и знал, что он слаб на задок. Альдо раздражённо оглянулся на него. — В следующий раз, когда будешь знать что-то наперёд, Донни, сообщи мне об этом раньше, чем я потрачу свои деньги на возможный кусок дерьма. Альдо присел на тюфяк рядом с Ландой и помахал смятыми документами перед его нацистским носом. — Это всё ещё не тянет на правдоподобную сказочку, фриц. Где же твоё выпирающее брюхо, а? Насколько я знаю, оно должно быть у всех беременных — даже у трахнутых нацистов. Альдо не понял, что задело Ланду больше — грубый тон или срамное слово, но его униженный вид на миг согрел душу жарче солнца родной Вирджинии. — Срок ещё не подошёл, — уязвлённо произнёс фриц. — Мы с Германом… — Избавьте меня от подробностей вашей личной жизни, полковник, — перебил его Альдо. — Мне плевать, перед кем ты там раздвигал ляжки. Лучше скажи вот что, Ганс: как так вышло, что в полковники ваших идеальных до чёртиков эсэсовцев затесался педик? Ютивич не сдержал хихиканье. Оскорблённо поджатые губы Ланды задрожали, но сам он не произнёс ни слова. Альдо сделал вид, что собирается подозвать к себе Донни. — Сержант Доновитц, напомните полковнику, что ему задали вопрос. Когда Донни на шаг приблизился к ним, Альдо вдруг показалось, что Ланда вот-вот лишится чувств. — Ну, знаете… — Фриц просто задохнулся от возмущения. — Я получил своё звание из-за своих профессиональных качеств, а не из-за… От этих его слов Донни вспыхнул, как подпаленный фитиль. — Это из-за каких таких качеств, сука? Профессиональных качеств убивать евреев? — Я не убивал евреев! — змеёй зашипел Ланда, вздёрнув голову кверху. А потом добавил, но уже спокойнее: — Я только искал их. Большая разница, извольте заметить. — Допустим. — Эти слова фрица вызвали в нём прилив острой злобы, но Альдо скрепя сердце сдержал его. — Не мне советовать старине Адольфу, как выбирать себе подчинённых. Однако у меня что-то в голове не укладывается, как твоё командование не пришибло тебя сразу после того, как с тебя слез твой… Как там звали твоего любовничка? — Никто из немецкого командования не знал. — Бросил фриц недовольно, как будто Альдо был ребёнком, которому приходилось дважды объяснять задачу по математике. — Никто не знал. Неужели вы и в самом деле думаете, что после принятия поправок к 175 параграфу ²⁾ я мог бы настолько рисковать жизнью Германа и… — Он бросил короткий взгляд на живот, уже немного успокоившись. — Это было бы просто неслыханной глупостью. Когда я узнал, что жду ребёнка, уже было ясно, что война проиграна, и мне ничего не оставалось, кроме как позаботиться о том, чтобы в скорейшем же времени покинуть территорию Рейха. И мне, признаюсь вам откровенно, лейтенант, это удалось бы, не провались так некстати ваша операция с макаронниками. Альдо хмурился, осмысляя сказанное. — И сколько ты уже на сносях, а? — Два месяца, — нехотя ответил Ланда. Альдо прикинул срок в уме. По словам фрица выходило, что к их встрече в злосчастном Le Gamaar он уже был брюхатым — это и вправду могло бы объяснить его поспешное решение сменить сторону и переметнуться к победителям. Но на ложь легче лёгкого нанизать правду, а Альдо привык стоять до конца. — Хочешь сказать, ты позволил тем лягушатникам вздёрнуть тебя, попутно не растрепав никому о том, что тебе намяли пузо? — осведомился он с подозрением. — Ладно сказано, но — не убеждает. Я ещё могу поверить в то, что ради спасения своей шкуры ты за милую душу предал своих, но, чтобы такой трусливый подонок, как ты, фриц, упустил возможность сохранить свою поганую жизнь… Никогда не поверю, чёрт возьми. Ланда устало покачал головой из стороны в сторону и отметил исключительно любезно: — Для солдата у вас на редкость благородные представления о людях на войне, лейтенант Рейн. В этом он действительно прав, с досадой признал Альдо про себя. Лучше уж сотню раз быть повешенным, чем обслуживать солдат по очереди до тех пор, пока кишки волосами не забьются. Предстань перед ним такой выбор, Альдо бы и сам без раздумий полез в петлю — даром что во второй раз. — Почему тогда об этом не растрепали твои немецкие дружки? — спросил он сухо. — Они ведь мастера подгадить напоследок. — Они не успели, — отвечал фриц сдержанно, однако голос его нервно прерывался, выдавая затаённое унижение. — Под Мулен нас доставили за день до того, как был отдан приказ обменивать военнопленных. А тот мальчишка, тот надушенный француз… Он даже не удосужился допросить меня, — произнёс Ланда холодно и снова поджал губы. Ютивич выглядел несколько озадаченным. — И что теперь с ним делать, сэр? — Пристрелить, — Донни равнодушно пожал плечами. — Или отдать обратно лягушатникам. Какая к чёрту разница? — Но он же брюхатый, — с сомнением косясь на фрица, отозвался Ютивич. — А тебе вдруг приспичило с ним поцацкаться, брат милосердия? Если этот ублюдок сбежит… — Помилуйте! — воскликнул Ланда. — Разве я могу сбежать в моём положении? Донни вместо ответа с чувством сплюнул фрицу под ноги. Это наконец-то заткнуло его. Альдо задумчиво молчал, барабаня пальцами по рукоятке ножа. Омегу он на своём веку встречал впервые — и первая же встреченная оказалась сопливым нацистом. В Новом Свете подобное было редкостью: старик Рузвельт даже вводил для них какие-то льготы в конце тридцатых, однако самого Альдо никогда прежде не заботило существование на свете — ни в Новом, ни в Старом, — мужчин, способных залететь от него. Сжав челюсть так, что у него заболели зубы, Альдо перевёл взгляд на Ланду: тот сидел на краю кровати, дыша так осторожно, точно боялся, что грудную клетку его вот-вот переломит, пальцы его не находили себе места, то и дело судорожно сжимая тонкое ватное одеяло. — Ещё доказательства есть? — спросил Альдо, вставая. Лицо Ланды сделалось белее; он молчал. — Я так и думал, — произнёс Альдо с расстановкой, коротким движением бросив документы на кровать к фрицу. — Донни, ну-ка подними его. И следи внимательнее за его зубами — в следующий раз эта шельма вцепится прямо тебе в вену. Ютивич, ты держи голову — я не хочу, чтобы он захлебнулся собственной кровью. — Нет… Нет, — зашептал Ланда одними только губами. — Не надо, пожалуйста, не надо! Ладонь Альдо крепко закрыла ему рот. — Признаться, полковник, очень лестно слышать подобные вещи от людей вашего типа. Однако, чтобы заставить меня передумать, пары слезливых словечек недостаточно. — Лезвие ножа вскользь прошлось по виску фрица, коснулось мочки уха. — Если немедленно не заткнёшь пасть, будет больнее. В бессилии заскулив Альдо в руку, Ланда трусливо зажмурился в ожидании грядущей боли. Теперь фрицу приходилось дышать через нос, и Альдо кожей чувствовал, как его дыхание спёрло от ужаса. Нацистская безделушка под воротником у Ланды и вправду невольно притягивала взгляд: позолоченная, филигранная, с двумя перекрещёнными мечами — уж она-то стоит много больше, нежели тридцать франков, даже если это не настоящее золото. Подцепив эсесовский крест концом ножа, Альдо помедлил, не отказывая себе в удовольствии лишний раз поглядеть на до смерти перепуганного фрица, уверенным движением срезал сначала крест, а после принялся за левый погон. Позолоченная бляшка упала на пол с тихим звоном, но таким ясным, что, казалось, он проник во все углы комнаты. Удостоверившись, что фриц не будет кричать, Альдо отнял руку. С губ Ланды сорвался шумный облегчённый вздох. Знаки различия в петлице и нацистский шеврон на его красивом эсесовском мундире были вшиты наглухо, а потому пришлось рвануть крепко — снова и снова, — оставив выдранное чёрное сукно на месте нарукавных орлов и погон. Трижды Ланда раскрывал рот в молчаливом протесте, губы его кривились едва ли не плаксиво, когда Альдо срезал особенно дорогую ему нашивку, и трижды фриц не находил в своём трусливом существе сил на то, чтобы сказать что-либо. Когда с последним эсесовским знаком отличия было покончено, Альдо склонил голову на бок, чтобы оценить проделанную работу получше. — Ладно, парни, отпустите его, — наконец сказал он довольно. Внезапно оставшись без опоры, фриц, однако, долго на своих двух удерживаться не смог: колени его тут же подкосились, и Ланда неуклюже плюхнулся обратно на тюфяк. Его глаза, ещё хранившие в себе остатки недавнего унижения, были подёрнуты тонкой плёнкой слёз. — Вы, вы чёртовы… — произнёс Ланда сдавленно. И добавил что-то по-немецки совсем тихо — ругательство, очевидно. — А вы разнылись прямо как маленькая девочка, полковник. — Произнёс Альдо, весело ухмыляясь. Убирая нож обратно под внутреннюю подкладку пальто, он скрежетнул им о ножны, издавшими короткий, неприятный звук. От этого звука фриц нервно дёрнулся всем телом, как вздрагивает от гудка солдат, несущий пост у самой линии фронта. Озлобленный взгляд Ланды сменился настороженным. — Что... что вы собираетесь теперь делать? — прошипел он, пряча глаза. И в правду, что? — Отведём тебя в Виши, — ответил Альдо с крайним неудовольствием. — Там должно околачиваться не менее двух дивизий французов. Думаю, один док на эту свору у них найдётся. — Может, найти дока здесь, сэр? — спросил Ютивич неуверенно. — Ты как себе это представляешь, младший сержант? — Никак, сэр, — честно признался Ютивич. Именно, что никак. Шататься по французским захолустьям вместе с фрицем, наряженным в офицерскую форму, ещё с день или с два будет ровне самоубийству. Тогда уж можно просто найти самую людную близлежащую площадь и заголосить на всю округу, если так не терпится растрепать о себе всем наци от Мулена и до Парижа — так выйдет даже надёжнее. Альдо уже битый раз пожалел о том, что ему пришла блажь спустить фрица с виселицы. Альдо присел перед кушеткой на корточки так, чтобы удалось заглянуть Ланде в лицо. В окно смотрел стремительно сгустившийся вечерний сумрак, всё странно потускнело, и голубые глаза полковника казались тёмными. — Учти, фриц: если в Виши выяснится, что ты вздумал водить меня за нос, ты сотню раз пожалеешь о том, что не сдох от рук лягушатников тогда в петле. И никакая сводка о твоей долбанной половой принадлежности тебя не защитит. — Альдо щёлкнул фрица по носу. — Всё понятно, а, Ганс? Ланда медленно, с пониманием кивнул.