Однажды в оккупированной Франции

Ещё один труп встречал их около дорожного разворота. Первым его заметил Саймон. Длинноногий Саймон и прыткий, невысокий Ютивич забежали вперёд, вдоль перелеска, ушли вниз узкого притока реки, переговариваясь друг с другом жестами и подавая знаки, когда отходили друг от друга на расстояние тридцати-тридцати пяти футов. Если бы звуки обломились об ответные вражеские выстрелы, полагалось стрелять в воздух сигнальным огнём. Но Ютивич ушёл на тридцать ярдов левее, перескакивая между кустов, как маленькая юркая тень, которую не могли поймать даже обманчивые солнечные сети, когда Саймон уже возвратился обратно, пригибаясь в три погибели, насколько то позволяло его вытянутое, как у майского жука, тело, обёрнутое в зелёный военный сюртук, в изумрудный гимн уходящего лета, и крикнул горячечным полушёпотом: здесь! Труп лежал в одиночестве среди ободранных кустов ежевики. Энди и Герольд, возглавляющие их скромную процессию в качестве полицейских жандармов, один слева, другой справа, будто сиамские близнецы, не заметили бы его вовсе — они искали тела людей с французскими знаками различия, живых или мёртвых, и решительно бы прошли мимо тела, беспорядочно раскинувшего руки и ноги на голой земле. Издали тело солдата походило на бревно. Оно было завёрнуто в кровавые тряпки, и среди опавшей листвы было бы почти не заметно... Если бы не запах. — Такое чувство, что тгхупоков здесь минимум пятнадцать, — бросил Саймон перед тем, как уйти на разведку вновь. — Воняет-то как!.. Картинка перед глазами тут сильно скосилась, как в зрачке плохо настроенного фотоаппарата, и, когда они объявились из леса напротив, слева был ещё один перелесок, ими неизведанный, а справа лежало очередное поле, золотое, выбеленное лучами солнца: фрицы, очевидно, пришли оттуда, от широкой проезжей дороги, примкнувшей к полю, как сказал Энди, осмотревшись; это было видно и из расположения на карте, и по тому, как в мёртвое тело пришлись пули. Блокпосты всегда ставили рядом с населёнными пунктами: где-то там, через бурелом, через поле, у боковины дороги будет натянута колючая сетка, стоять, выпуская дым, грузовые машины, царствовать немецкое наречие... На западе в линию горизонта уже втыкались пара крыш — жилых или нежилых построек, они не разбирали. Однако поразило их другое. — Они играли с ними, — прошептал Герольд ошарашено. Осеннее солнце зажгло листья, и они шевелились в округе, точно живые. — Посмотрите… Трупы как лежат. Что первый, что второй. Они отпускали их. А потом стреляли. Не надо было быть провидцем, чтобы понять: у французов не было шансов. Даже отсюда, из глубины лесной чащобы, становилось видно, что во французов стреляли прицельно и стреляли издали: солдат просто бы не смог отбежать настолько далеко от блокпоста, давайся командирами команда к рукопашной. На месте было всё, — погоны, военный китель светло-оливкового цвета, даже выпотрошенный вещмешок, над которым ласково склонились белые сорные цветы, скорбящие вместе с ними всеми — не было только человека. Кожи на лбу почти не стало, открылись сухожилия и сырые обсохшие мышцы. В пустых выемках из-под глаз месились опарыши. — Кошмар, — пролепетал Герольд одними только дрожащими скулами. — Они даже не взяли военнопленных. Я понимаю прекрасно, что было бы с нами, попади мы немцам в руки, но французы… — Земля им пухом, — с сожалением сказал Энди. Майкл перекрестился. «Крестись не крестить — они уже не оживут». — Альдо придерживался такого мнения. Майкл размял руки с воинственным хрустом. — Чтоб их также вздрючили — на том свете. Вот чтобы также. Лиц — много, а высший суд, он для всех будет один. Вторым из первого залпа трупов солдат лежал наполовину в озерце, сотканного из мутной воды. В воде тела гниют дольше, и француз, может, оставался жив после перестрелки, однако неудачно попал в воду носом и, скорее всего, захлебнулся там же. Остатки лица безобразно раздулись, и Альдо не мог понять, сколько лет французу было: смерть смела всех под одну гребёнку, сточило волосы, поселило на щёки зеленоватый румянец цвета черепной кости. Водящаяся во французских лесах живность съела нос, а вороны выклевали темечко. Из живота тянулась лента кишок. Ютивич только перепрыгивал через ствол, когда ворона с карканьем поднималась в небо. Смерть этого наступила около недели назад, Саймона даже не стоило звать. На расстоянии добрых десяти ярдов противно пахло чем-то, похожим на грибы, подставленные под дождь, разило трупным запахом разлагающего тела. Ланда учуял его раньше всех и живо натянул его шарф на нос. Альдо заставлял себя дышать полной грудью. Внутри перелеска вилось собственное ответвление маленькой юркой речки, у речки — стояли густые заросли камышей и сорной травы. Лес не успел полинять, осыпаться к осени, кругом властвовали заросли крапивы, ежевики и чертополоха. Они здесь обнаружили ещё трёх солдат: трёх лицами кверху, как в карточной игре. Энди даже снял с француза трёхцветные ленточки, мешающие обзору, и тихо рапортовал по погонам: рядовой, снова рядовой и, как кажется — прапорщик. Альдо количество солдат тоже показалось странным — подполковник Клермон обговаривал пятерых солдат, зачисленных французам в потери, но пятеро трупов лежали перед ними, как на ладони… Неужели они нашли весь отряд? В таком случае Альдо не видел командира. Ещё два солдата осиротело сидели, уперевшись спинами в склон оврага, к которому их привела тропинка, обходящая предполагаемый блокпост по западной стороне. Овраг был завален ветками, на сторонах его виднелись подошвы немецких сапог. Французы выглядели так, словно устали и остановились попить воды. У одного такого был распахнут страшной раной живот, у другого не хватало руки. Третий вообще не походил на человека. Среди кишок белыми пилюлями извивались червяки: солдаты будто были банками для рыбалки, в которые снасти оказались напиханы навалом. Герольда затошнило. — Какими извергами надо быть… — Альдо услышал, как Герольд склоняется вниз с дохающим кашлем, будто плакучая ива, к плечу Майкла, угадал, что серые глаза его расширяются, будто вот-вот лопнут. Герольду, выходцу из престижного военного училища, было тяжелее всех привыкнуть ко всем тяготам фронта. — Можно, как видишь, — Майкл поглядел в сторону трупов свирепо, — парней только жалко. Молодые же совсем. Им бы семьи собственные создать. А они, здесь… как собаки бездомные померли. — О, Господи! — Герольд опёрся о ствол дерева. — Меня сейчас… меня сейчас вырвет. Майкл остановился резко. От изумления суровое лицо его побелело, точно тротиловые шашки. — Да шо ты… Как девочка. Даже нацик себя в руках держит. — Да мать твою, Хешберг. — Альдо встал вместе со всеми. — Сколько ещё раз мне нужно вспомнить твою благочестивую маменьку, чтобы ты вспомнил, что мы не на сраном медовом месяце у моря? — Иди поблюй, — посоветовал Энди. — Опять — та же песня! — проговорил Донни вдогонку. — Слышь, да мы даже наци резать не начали, а ты опять — за старое. Сколько тебя можно терпеть, Хешберг? — Альд, да как так можно-то! Совсем неженкой стал. Взрослый мужик, уже женатый почти, а ведёшь себя хуже моей пятилетней дочери. Стыдно, рядовой. Стыдно! Майкл подвёл глаза под густой лиственный навес; они с Энди зашептались. Саймон воспринял это как личное оскорбление. — Что вы накинулись на него, стегхляди? Стоите себе и гхжёте в тгхи гхожи. Что молчишь, Энди? Я к тебе конгхетно обгхащаюсь. Сам бгхезгуешь фашистские тгхупаки осматгхивать, всех вечно за себя заставляешь. У человека пгхосто негхвы не выдегхжали. Тут и любой дхгугой взгхлослый мужик бы от стагха бы окочугхился. Я вообще кгхови боюсь. Донни, ты — молчи. Умнее покажешься. — Сам — молчи! — крикнул Донни. — Сай, ты — хоть крови и боишься, но свою боязнь ты во врачебное дело превращаешь. Это — дело, я понимаю, когда боишься чего-то, как ишак, но через силу берёшь и делаешь. А Альд... — Я вот — никогда не блюю, — сказал Донни. — Не блюёт он! Особенно, когда перебираешь, но так — никогда. Не только Альдо тошнит. Это — естественная реакция организма. Вам бы тоже, смелым больно — носы прикрыть, — вступился за Герольда Омар. Они отвели его к кустам. — Мы не на курорт приехали. — Майкл прошёл вперёд твёрдой походкой. Энди следовал за ним по пятам. — Да, мёртвые. Да, убили. А кого ты тут увидеть-то ждал, Альд, скажи мне по секрету? Хош, шоб пахло цветами — переводись в секретари. — У французов даже сортиры пахнут цветочными духами, — Энди перепроверил затвор своей винтовки. Альдо закончил их словесную потасовку: — Люди умирают каждый день. Хешберг, воды выпей. Или два пальца в рот всунь. Быстрее. Саковиц, помоги ему. Майкл выпустил изо рта слюну, а качать головой не перестал. Донни тоже следил за Герольдом неодобрительно. — Как тут остаться бесчувственным! Я не могу представить, что немцы могли так издеваться над разведчиками… Даже не взять военнопленных… Простите, сэр, — Герольд сгинул в объятиях Саймона. Альдо остался хладнокровен, хотя ему очень хотелось отвесить Герольду затрещину. Из-за него они попросту теряли время. — Хешберг, время не тяни. Меньше слов — больше блёва. Давай, вспомни, как обжимался с девочкой на выпускном под две бутылки текилы. — От того, что вы на него кричите, Альд блевать не будет, сэр. — Омар вытирал руки о колючую осоку. Укорив его на правах ефрейтора, он добавил тихо: — Французов в самом деле жалко. Альд правильно сказал: они их отпускали, чтобы самые быстрые убежать могли. Только не убежал никто. Даже не знаю, что было бы, встреться мы с ними место на месте. — Я бы с ними подрался. — Майкл дрался часто. Саймон поддерживал Герольду волосы — у Герольда они были длинные, тёмно-русые, вьющиеся, почти девчачьи, но недостаточной длины для того, чтобы закалывать их в хвост. Ланда смотрел в сторону Герольда едва ли не с пониманием. — Не будьте так строги к мальчику, — сказал он, бегая бледными пальцами по синему шарфу. Синий давал его коже странный воображаемый прикус. — Не каждый взрослый мужчина способен выдержать вид подобного зверства… — Тебя забыл спросить, — огрызнулся Альдо. — Хешберг, блюй быстрее. Сейчас сюда нацики прибегут: на месте французов будем. Герольд его приказа послушался, и в один присест исторг из себя дневную порцию маринованных сардин на завтрак, гречневой каши на обед, пластинки сливочного масла на десерт. Ланда смотрел на него внимательным прицелом голубых глаз. Альдо тоже видел, что, когда на его плечо с сука случайно упал небольшой жук, он брезгливо, двумя пальцами, снял его с рукава пальто, бросил себе под ногу и раздавил каблуком сапога с ожесточением: Ланда, видимо, на дух не переносил насекомых. Альдо к опарышам остался равнодушен. Он видел только, что Донни хочет поднять с трупа самого жирного червяка и засунуть Ланде за шиворот. — Я слышал, что в концлагерях ещё и не такое творится, — рассказал Энди, пока было время для заминки. — Подумаешь — пятеро убитых. Омар поднял брови: — Тебя так послушать — всё самое занимательное в Луизиане находится. Девятое чудо света. — Это тот самый, который у Освенцима находится? Все самые страшные лагеря смерти либо в Польше, либо на Украине, — спросил Ютивич шёпотом. — Нет, это в Дахау. В нём заключённым тоже не сладко приходится, так тебе скажу. — Они с Энди могли создать непобедимый дружеский союз, если бы постоянно не мерились военными заслугами. — Далеко от твоей Польши. Проводят эксперименты с морской водой. Говорят, Гитлер настолько возгордился перед лицом эволюции и законов логики, что хочет превратить морскую воду в обычную. Делят заключённых на три группы. Одной даётся вода морская, второй — обычная, третьей — морская, с какой-то… примесью. А если ты отказываешься пить, запрягают тебя в упряжку, и хлещут тебя, пока ты не откинешься. Так там происходит, да-да. — Какой… ужас… там творится! — причитал Герольд. — Это… это… зверство! Наша задача — расчистить от немцев всю Францию от Прованса и до Ла-Манша!.. Иначе за нас это никто не сделает. Боятся… — И склонился над кустом в приступе рвоты. Ланда наморщил нос так, что тот стал похож на сморчок, выставленный под весь запас осеннего дождя. Только что Герольд был симпатичен ему — и вот проявления человечности вернуло всё на прежнее место. Ланда отвернулся, хмыкнув в отдушину пальто на немецком тихо: «Blödsinn! Unsinn!», добавив что-то ещё, однако Альдо его не понимал и не слушал. — Блюй, парень. — Майкл поддержал Герольда за правое плечо. Он не устыдился прошлых слов, но на помощь пришёл. — Только тебя стоим ждём. Пусть всё плохое выходит. — Как так можно… Людей… Они же живые… — Как и мы все, — вздохнул Омар. — Ничего страшного. — Ты как будто только что родился. — Энди забрался на поваленный ствол, счистил с него слякоть и грязь. Не только он один знал, почему счёт Герольда по скальпам был самым маленьким. — В концлагерях ещё и не такое проворачивают. Евреи, цыгане… Цыганок, слышал, стерилизуют — прямо как кошек каких-то, представляете? На нас, на евреях, опыты ставят. — Пулю бы им, — поддакнул Ютивич угрюмо, — прямо промеж глаз. — …Сначала они подсыпают яд тебе в еду. Когда ты прознаёшь, что в супе у тебя есть унция мышьяка и отказываешься есть, они бьют тебя палками. Если у тебя есть семья, мать, отец, братья или сёстры там, сначала бьют их, и только потом тебя. Вот так, Альд! Так хорошо! Почти всё вышло! — Эдс, прекрати. — Даже Донни стоял молча и отводил от французов взгляд. — Ты портишь мне аппетит. Я не засну сегодня. — …А от мышьяка у тебя сначала выпадают волосы, потом слепнут глаза. Ты начинаешь походить на живой труп. Ты не узнаёшь себя перед зеркалом — если такое в вашем бараке, конечно, есть. А потом ты просыпаешься рано-раненько утром и понимаешь, что напрудил под себя кровавой мочой… — Хоро́ш, — всерьёз нахмурился Донни. — Иначе я опять не оставлю ни одного рыла на военнопленного. — Не опять, а снова, Донни, — сказал Энди беспечно. Муха пролетела прямо перед его носом; Энди сделал одно резкое движение и обрезал ей крылья лезвием карманного ножа, осмотрел муху со всех сторон, прежде чем оторвать ей голову. — Это ещё лейтенант Рейн добрый больно. Я вообще считаю, что пленных фрицев надо коленями на ячмень ставить. Ну или как там. Око за око, зуб за зуб. Поговорка старинная есть такая. Если Герольду сейчас так плохо, я представляю, как французам было ужасно. Донни поддержал: — Дело мутишь. Люблю я твою кровожадность, Эдс. Ох как люблю. А за мной дело не станется. В следующий раз поймаю уродца, все кости ему пересчитаю. На несправедливость надо отвечать несправедливостью ещё большей. — То-то, — откликнулся Майкл. А Энди смеялся: — Повесим нациков на дерево, как мексиканскую пиньяту! На самый высокий и толсты сук, чтобы дрыгались побольше! Вышибем из них всё дерьмо. — Найти бы их сначала, сэр. — Так думали они все. Пятеро найденных трупов остались позади, когда свернули самую укромную часть леса. Здесь давали бой. Воздух стал заметно свежее, но свидетелями прошлого момента оставались следы на деревьях, круги, выемки, срезы, насечённые на стволы вытянутых винтовок бронзового цвета. Трава была стоптана, всё красноречиво молчало утихшим боем. Ютивич и Саймон разделились у пня: Ютивич нашёл какой-то пень, и тот час же объявил его местом сбора. Герольда перестало тошнить, он извинился перед Альдо за «проявление чувствительности», как он сказал. Альдо бы назвал это проявлением слабости, но пустил Герольда вместе со всеми. Ютивич двинулся на восток, вверх по грязной лесной реке, Саймон, хоть и запыхавшийся с прошлого перебега, ушёл разведывать дорогу к западу. Он бегал в университетской команде до того, как страстно пристрастился к курению, и бегал дистанции и больше. Густой подлесок выставил кустарники вереска, дрока; тут буйно вился теплолюбивый плющ и колючий остролиста. Многие деревья были повалены, под ногами чавкала грязь. Альдо успел заметить, что все овраги, попадающиеся им на пути, были вырыты природой, а не снарядами, которые бы забрасывали с атакующих рубежей. Это обстоятельство несколько успокоило его: значит, немцы обошлись без гранат, а немецкий блокпост был близко, и всё они старательно вглядывались на наличие у фрицев патронташа, которого не было бы у них. Особую опасность представляли автоматы и пулемёты. Однако либо фрицы сильно экономили на обмундировании и запасах, либо у часовых, загнавших французов в чащобу, как в страшной сказке, которую тебе рассказывают перед сном, их не было вовсе. Донни посылать на разведку не было смысла, потому что он всегда слишком шумел из-за роста и веса, Энди и Майкл хорошо работали в паре и оставались караулить в засаде. Ланда ждал момента поковыряться в бумажках. Ютивич и Герольд прибежали обратно около получаса спустя. Герольд доложил о кровавых тряпках на ветках, подтвердив Доннину догадку: стреляли из маузеров. Ютивич сказал, что ничего дельного не нашёл, но зато принёс ещё крупной, свежей, только что созревшей ежевики. Они поделили её поровну: с утра ни у кого куска не было в горле. Саймон вернулся последним. — Там, за лесом — уже видать догхогу, сэгх, — объявил он, — ни пгхоодохнуть, как она начинается. Видел, кажется, ещё один фгханцузский мундир. С нашивками. Дегхевья, все, ух, каналья, какие высокие! Были бы тут танки или самоходки, немцами оставленные. Можно было бы прямо на танк забгхаться! Пгхямо на танк! Такого ещё никто не делал. Но мы-то — сможем. — Блокпост видать? — спросил Альдо. Донни злобно сопел у него за спиной. — Нет. Никак он дальше. Но если фашисты тут и обосновались, то основательно обосновались. Лес они не пгходили. За нашим пегхелеском — бугхелом, за бугхеломом — поля. И, кажется, я видел цегховь. Это уж точно. Я едва не сдох! Я так с прошлого месяца не уставал, когда кинотеатге бегали, и ещё, и ещё. Когда за команду бегал… А команда-то какая была! Одни спогхтсмены. Можно будет в обход, сэгх. — Тебе бы на марафон записаться, — посоветовал Энди. — Зачем в шахматный спорт пошёл… Такой талант просрали… — Устал, як стадо свиней, сэгх. Но скажете бежать ещё — побегу. Чтоб мне сдохнуть пгхямо здесь — но побегу. Пока всех фашистов в могилу не сложу… За, за фгханцузов, хоть и не нхгавятся они мне, за наших. За всех. — Саймон упал на колени. — Ты отдышись для начала. — Омар присел перед Саймоном на корточки. — Упрямый, как ослица. Говорили же не бежать второй раз — но кого же ты послушаешь? Саймон дышал тяжело, рёбра выпирали спицами под грудной клеткой. Малиновый платок, его, заботливо связанный матерью, ничуть не уступал лицу по цвету, высокий ворот полинявшего серого свитера доставал до узкой продолины, как на чертёжной линейке, на не менее узком подбородке. Обычно Саймона узнавали по голосу: если у Герольда тот был тихим, плавным, переливчатым, как кочующая вода, то Саймон оказался обладателем голоса резкого, картавого, сипящего, если закладывать одно ухо в то время, как Саймон говорит. Их дуэт звучал как пластинка с хорошей музыкой, по которой скрипящее проводят дужкой граммофона — чтобы остановить музыку, что в прямом смысле, что в переносном. В особенности, что Саймон матерился чаще, чем ходил отлить. Майкл и Энди помогли Саймону подняться на ноги. Донни постучал его по спине, бросил: «Хорошая работёнка, рядовой. Не подвёл нас». Омар предложил выпить воды, спрашивал, не колет ли ему сердце. Альдо дал Саймону отдышаться, а потом задал собственный вопрос: — Дальше что — поле? Далеко оно? — Поле, сэгх, — отфыркивался Саймон. Вода полилась у него по губам. — Нет, не надо. Но как далеко — не скажу сейчас. Я, як труп ещё один увидел, сгхазу обхгатно дегху дал. Дело не сделано пока. Когда будет сделано, тогда и отдохну. — Населённые пункты, помимо церковного обиталища, есть? — Альдо бросил короткий взгляд вперёд. Листва шевелилась над их головами, точно полинявшие зелёные шапки. — Не видел, сэгх… Дальше по плану — бугхелом, ядхгёна вошь. Только дегхевья. Дегхевья, дегхевья везде. Нужно как минимум тгхёх посылать. Так — быстгхее будет. — Машинные колонны? — Настало время задумываться об машинных колоннах. — Никак нет, сэгх. Отсюда — не видать. — Я могу забраться на дерево, — предложил Ютивич тут же. — Как на танк, но только на дерево! Оттуда увижу половину окрестности. Шишками в немцев кидаться буду. — Не надо никуда забираться, — Майкл опустил грузные брови. За два дня он уже успел обрасти щетиной. — Карта перед тобой, сержант. Оставь ты это… своё ребячество. Пустое сейчас. — Утивич предлагает идеи, а не молчит в тгхряпочку, — заступился за Ютивича Саймон. Саймон называл его «Утивич», потому что Ютивичу нравились утки. — Если хочет лезть — пусть лезет. Я — за. Ловчее его у нас нет. — А дальше шо — всамделишные шишки? — глухо расхохотался Майкл. — Эко смеху ты дал, братец! — Вместо шишек гхганатами закидывать фашистов. Они наверх-то — не посмотгхят. Майкл отвёл край жёсткого рта скептично. — В поле — нужна будет евонная ловкость. Тут главное — посреди канав удачно разложиться. Оборонительная позиция тоже имеет ряд плюсов. Один из таких: врага нужно убивать, а не шишками его закидывать. — В поле мы не пойдём, — объявил Альдо. — Самоубийство. Выкурим нациков из лесополосы градом выстрелов. Но для начала… разведать надо. И нужно найти оставшиеся трупы. Я хочу знать, какие игрушки есть у немчуры. — Так давайте узнаем, сэр. — И они пошли. Лес становился только гуще, крапива — злее. Понятно, почему фрицы не заглядывали сюда. Чуть дальше лиственные деревья поредели сильно, но им пришлось пробираться через выстроенную роту вражеской крапивы. Лесная чащобы была бы смешанной, стройные стволы осин и низкорослых французских ёлок мешались с хилым молоденьким дубняком, клёнами и вязами. Притоптали траву, нырнули в сень остроносых клёнов, прошли про проделанной животной тропинке вдоль стороны оврага, придерживаясь за корни. Внизу плескалась вода, спустившаяся от осадков. Уставший Саймон тут чуть не поскользнулся, но вода съедала трупный запах, и им задышалось легче. Бурелом отступил. Перед ними открылась поляна с живой изгородью из небольших рощиц, травой, заправленной под ковёр мха, царствовавшего всюду. Это был не тот лес, в который рисуют на путеводителях в таких штатах, как Айдахо, славящиеся своими озёрами и тянущимися порогами серых мглистых гор. Лес нехоженый, дикий. Если обороняться: то только здесь — немцы поломают себе ноги раньше, чем их пули просвистят у висков, а всех французов они прицельно вылавливали на открытой территории. Со всех сторон поляна была оплетена влаголюбивым буком. Впереди, до не было ни стволов, ни поваленных сучьев. Гигантский пень оказался на том месте, на котором его оставил Ютивич: он похвастался, что нашёл его первым. Во время летней грозы в него попала молния, несущее дерево повалилось, и громадный пень, похожий на корону, в одиночестве остался королём леса. Отличное место для засады. Альдо лес мало нравился. Когда их отношения с отцом не испортились настолько, что единственной схожей чертой между ними оставался унаследованный им цвет глаз, они выбирались в государственный лес имени Чака Суона (Мейнардвилл, насчитывающий в себе добрые две тысячи голов, каждые из которых поголовно знали друг друга, обиталище большой деревни, входил в округ Юнион, самый бедный, и Альдо всегда говорил гордо: деревня). Жили они даже в Мейнардвилле на окраине, (Альдо говорил: на окраине окраин), и фермеры гоняли к «Чаку», как они ласково его звали, на ближнее к лесу поле скот. Но однажды отец пьяным заснул посреди лесного частокола, убаюканный природой и коньячной бутылкой, маскированной под фляжку, а он, восьмилетний, остался куковать ночь. Альдо потом всем всегда говорил, что нашёл дорогу сам по мху, но на деле он тогда разревелся со страху страшно, пытаясь разбудить папашу, но папаша спал крепко, и ему только и оставалось, что, зарёванному, сидеть рядом с ним. На северной части Франции лесов, где можно было скрыться от вражеского обстрела, почти не наблюдалось, и, постепенно сужая круг действий, они обходились убогими лачугами, холодными погребами в выборочных домах. Деревья, где и были, рассаживались по округе населённых пунктов. По-французски это называлось «кампани» и сильно усложняли им работу. Южная часть, властительница вечнозелёного сада, лесопосадок у дорог, оставалась нетронутой. Прошлый британский шпион рассказал ему об Орлеанском лесе. Такой даже Саймону не понравится, любителю рассказов. Он представлял, насколько здесь может быть страшно ночью. Разведка работала в три пары рук. Ютивич проверил ближайший участок ещё на сто ярдов, а, вернувшись с оторванными стеблями крапивы в руках, раскидал её в разные стороны: — Лес длинный. Если закладываться — то только в низинах, сэр. В любой другой точке мы будем на виду. — Поле видать? Сколько до него? — спросил Альдо за всех. — Впереди — дорога, но на ней почти нет места до укрытия до поля, — сообщил Ютивич. — До него рукой подать. Шлагбаума и машин не видел, но галька стоптана: по ней ходили. И ездили. И не раз. Но немцы там засели, не сомневаюсь даже. Французы дали бой, но быстро разбежались. Везде следы от пуль. — В ярдах ста отсюда, — добавил Саймон. «Значит, в ста», — подумал Альдо. Это убирало с их пути значительную часть нехоженого лесного массива. Возвратившийся Герольд был бледен, как священник в борделе. — Соглашусь с рядовым Саковицем и младшим сержантом Смитсоном. Но там… там… — Что — там? — не вытерпел Альдо. — Жидолов родит первенца раньше, чем ты, рядовой Хешберг, мне рапорт отдашь. Команды распускать нюни не было. Ямочки на щеках Герольда вздрогнули и пропали. Альдо снова сошёлся с собой во мнении, что их первые лейтенантские чины были совершенно разными. — Ещё один труп. И кровь… кровь везде. Засохшая уже. Ютивич сдал рапорт у дороги, Саймон у руки, а я… прямо пошёл. Как в сказке. Там больше трупов, чем нам докладывали. Я нашёл их всех. Не пять трупов, а целая чёртова дюжина. В разных местах, и трупные разложения… тоже разные Немцы полностью контролируют окрестности. Здесь расположен взвод. — Сколько лягушатников ты нашёл? — Альдо нахмурился. — Человек десять, сэр. Не меньше. Подозрение, витающее в воздухе, высекло первые искры сомнения — и обратилось в пожар. — Их тут целая армия! — воскликнул Энди, сорвав шапку с головы. — Ставлю фунт на то, что человек пятнадцать, если не меньше. — Ни у кого нет больше денег, — пожурил его Майкл. — Ты почти всегда выигрываешь. — У блокпостов всегда по человек десять-пятнадцать, — проговорил Альдо. — Но их может быть больше. Если здесь положили французский отряд до нас, а до этого — ещё один, надо вынюхать в этом лесу каждый гриб. — Если это не засада. Я сразу сказал: тут жмуриков больше, чем нам выдавали изначально. Но меня опять никто, ёптить, не послушал. Донни осматривал пень. Альдо сорвал щепотку осоки, проводя между зубов на манер зубочистки, но ничего Донни не сказал — потому что Донни был прав. — По оружию — винтовки точно, — Альдо вспомнил, какие пулевые отверстия были на трупах. — Стреляли прицельно и стреляли издалека. Пока мы в лесу, мы для нациков вне доступности. Они даже не знают, что мы весь лес перечесали. — Стгхеляли из маузегхов, сэгх. — У Саймона сильно раскраснелся нос, как всегда происходило у него от нервов. — Фашисты хорогхо вооружены. — (Саймон всегда говорил «фашисты», а не «фрицы», и не потому, что так казалось ему правильнее, а потому, что сильно картавил и «фрицев» произносил с трудом). — Что наш «Винчестегх», только у нас ни того, ни дгхугого. — Если — не превосходят нас числом и вооружением. Так сказать, что мы в дерьме, не говоря, что мы в дерьме. — Если маузеры — засада, — цокнул Майкл. — Они бьют сильнее и крепче наших. — У нас есть снайпер, — возразил Омар. — Только на полставки, — зевнул Ютивич лениво. — И мне за это не доплачивают. — И на нашей стороне — внезапность, — добавил Герольд. — Ага, — Энди небрежно потряс своей винтовкой. — Внезапность и снайпер. Вот этим, — он продемонстрировал, как древко вкладывается в ладонь, — только по голове во время драки бить. А кто будет на амбразуру кидаться, внезапность и снайпер, что ли? Нас трое, а их — рота. — Если тебе нужно будет трофейное оружие, Эдс — убей немчуру и сними с него. У нас ожидаются крупные осадки в виде трофейных пушек. — Донни поковырялся своей травинкой в зубах. Оправив накидку на горле, Саймон хмыкнул: — Тебе тгхубу дай — ты с ней на амбгхазугху пойдёшь. — В этом моё преимущество, — похвастался Донни. — Я могу воевать всегда. — Только не когда даёшь хгхапака, — отпарировал Саймон. — Конец войны так пгхохгхопишь. Донни с Саймоном говорили совершенно разными словами, но, как не парадоксально, также — почти одно и то же. Французская винтовка напоминала обрезанное вдвое ружьё, но нескладное, старого, неудобного образца. Немецкие во всём были лучше: маузеры цепляли больнее и били дальше. В вооружении фрицы проигрывали французам, разве что, только в гранатах. Энди отставил винтовку на место, одёрнул разукрашенные фалды пиджака. — Да нахрен мне эти ваши маузеры. В темноте ни они, ни какие автоматы нациков не спасут. Надо атаковать сейчас. — Атаковать сейчас? — ошеломлённо переспросил Омар. — Энди, ты думаешь, о чём говоришь? Ночи нужно дождаться. — А чего ещё подождать, собственных похорон, может? Я думаю, о чём я говорю. — Все немецкие наряды немцев сменяются в полночь, — продолжил Омар, пытаясь разговаривать с Энди спокойнее, чем кто-либо. — Это установленный факт. Ночью их будет подстрелить быстрее и легче. — У нас нет столько времени. До ночи они успешно заметят нас, и перевес будет не нашей стороне. Я — за быструю и хорошую атаку. — У нас нет права на ошибку. — Омар рассерженно посмотрел на Энди карими глазами. — Они вдвое превосходят нас числом. — У нас нет столько времени. Я — стратег, а ты — тактик, дружище, и в этом вся разница. Откуда ты знаешь, что случится через час. Может, они выйдут прочёсывать окрестности, а может, они сейчас все спят. Зачем терять шанс за ожиданием? — Подставить себя и остальных — это твоя стратегия? — упорствовал Омар резче. — Ты собираешься перед машинной колонной махать своим красным пиджаком? Майкл схватился за голову, воскликнув: — Эй, Сай! А машины-то? С машинами — шо? — Машины есть? Какие именно? — Альдо поднял голову. — Не было машин, сэгх. От них вся дорога бы давно гудела. — Не может быть, — усомнился Омар тут же. — Грузовики и офицерские машины должны быть в любом случае. Хотя бы что-то. — Блокпост — и нет машин? — Альдо тоже это показалось странным. — Клянусь гнусом в бычью задницу, машин не было, сэгх! — Бронетранспортёры и танки могут стоять на стоянке, — Майкл выплюнул сухарь и ожесточённо растёр квадратный подбородок, как если бы хотел смолоть его. — Или быть рядом. Дорога — нехоженая, от населённых пунктов тоже, давеча, далеко. На топливе экономят. — Ты по шинам видел чего? — Омар повернул в сторону Саймона голову. — Не видел, сэгх. Следы давние. По ним уже неделю никто не ходил. Вот как этим тгхупам. У них топливо кончилось. Отогнали. — Здесь должна быть шутка про Роммеля, но я её ещё не придумал, поэтому просто считайте, что я снова смешно пошутил. — Энди поковырялся в зубах. Альдо выложил карту. — Вот что мне не нравится, — сказал он, тыкая в переплетение линий. — Блокпост выходит в поле с трёх сторон. — С этой вот, да — лес, но придётся сделать огромный крюк, чтобы выманить фрицев из-за баррикады. Отсюда не слышно и не видно ничего. — На разведку ещё раз сходим, — проворчал Майкл. — Чай, не первый раз замужем. Времени много ещё. — Мы можем разделиться надвое и прождать до следующей смены караулы. — Пальцы Герольда ступили на противоположную сторону карты. — Местность у блокпоста уходит в равнину; нужно просто занять высоту и сосчитать, сколько у них солдат и подвижного состава… Осмотреть вышку… — На вышке самый сок, папаша. Туда нам надо. Там офицеры заперлись и жрут шнапс. — Конечно — в такой глуши. Я бы тоже нажрался. Единственное развлечение — шнапс жрать. — Недолго им осталось. — Донни угрожающе захрустел костяшками. — Чур, бухло — поровну! — развеселился Ютивич. Альдо разозлённо зыркнул на него. — Ютивич, ты знаешь, кто пойдёт на сегодняшнюю ночную вахту первым? — Кажется, знаю, сэр. — Ютивич спрятался за Омара полностью. — Простите. — Самые слабые места здесь и здесь. — Альдо указал машинную стоянку и на слепую зону позади смотровой вышки. — По остальным можно палить хоть до вечера, проку не будет. — Окружить и вдарить фрицам в лобешник. Тут только так. — Нужно сперва спланировать пути отхода, — говорил Герольд мягко. — Верно. Это только Энди — торопится помереть, — фыркнул Омар. — А обманный манёвр? — напомнил Ютивич. — Зачем обманный манёвр? — Энди скривил пухлый рот. — Надо просто понять, сколько у фрицев здесь человек. — Или — захватить военнопленного. — Не факт, что этот ваш военнопленный нам шо-то и скажет. Он разорётся… а может, и идейный попадётся. Только время зря потратите. Омар согрел руки друг об друга. — Нам нужно найти опушку. И дождаться вечера. Трупы… трупы тоже осмотреть. Целиком. — А ты думаешь, под вечер трупапки меньше вонять станут? — пошутил Энди. С Омаром они плохо ладили. Майкл слез с пня. У него единственного при себе был штурмовой ранец, куда можно было погрузить шашку и прочее сапёрное снаряжение. Сверху большое отделение затягивалось шнуром и закрывалось клапаном, ремешками на три пряжки. Пропустив за щёки воздух, он запустил череду выдохов, похожих на пыхтение поезда, внимательно искал самые удобные участки дороги. Тротил предполагался для них. Выманить грузовики, машины, бронетранспортёры, и они подорвутся, как солёный попкорн. Не так красиво, как в кино, которое — с поездом: пара хлопков, а не цельный взрыв, вместо полыхающего огня— чёрный дым, от которого кашляешь через раз, от которого приходится закрываться смоченной марлей с укусом. Марля и уксус были у Саймона, так что теперь, по крайней мере, осталось дождаться одного только взрыва. — Я бы заложил шашки вокруг оборонительных рубежей, — вдумчиво оповестил Майкл, осмотрев карту целиком. — Вместо мин. Вы бы взяли на себя рубеж между полем и лесом. Огнём — выманить все звенья. — Лес даст отличную площадку для стрельбища, — согласился Герольд. — Но техника? — повторил Майкл. — Выедет из блокпоста танк — хана всем нашим планам. Без техники — никуда. — Выходит, будем караулить. — Альдо свернул карту обратно. — Выходит, сэр. — Омар спрятал её в свой полевой ранец. Энди следил за ним неодобрительно поднятыми бровями и перешёл ближе к Донни. Майкл добавил: — Дождаться-то надо, но солнце тут в другую сторону светит. — Эта деталь вносила их в пучину сомнений. — На нас, а не на блокпост. И не на дорогу. Мы не поймём, откуда именно стреляют, пока нас тут не переложат всех к чёртовой матери, как французов. — Тротил разложишь? — спросил Альдо. — Только под вечер, сэр. Фрицы уже заняли выгодное расположение. Энди косо посмотрел на Ланду. Он хихикнул: — А временные военнопленные подтянутся. Чую, будет целый урожай на скальпы и свастики. — Кто-нибудь хочет пойти туда? — спросил Омар. — Я — впереди, — выступил Донни. Альдо упёр руку в бок. — Нет, сержант, ты — остаёшься в карауле. Пока не разведаем, что и как — никакого веселья. Он проговорил имена: — Коган, Циммерман, повторно прочешите заросли. Саковиц, Хешберг, вы отправляйтесь колесить окрестности. Ульмар и Смитсон останутся с нами защищать тылы. Вы слышали приказ? Выполнять. Впереди лежал самый вычищенный солнцем край леса: кругом в тесноте стояли овраги, солнце дозировалось по унциям сквозь узкую щель ветвей. Низкорослые ели грудились кучками, точно сплетничали над ними. Он отослал Майкла и Донни осмотреть овраги: у них обоих так и чесались руки погеройствовать, но глина должна была сбить с них пыл. — У меня, как всегда, только хорошие новости, сэр. Наблюдаются прекрасные пути для отхода, — продолжил Энди, когда они разъединились. — Возле пня Имени младшего сержанта Смитти звериные тропинки. Мимо травы змейкой проползти. Не повторим французских ошибок. Альдо оглядел лесные завалы мрачно. Оставался только один выход: залечь здесь и караулить немцев, пока они не попадут к ним в руки. Саймон внёс свою лепту: — Я обнаружил стгханые следы от пуль, сэгх. Минут пять с ними возился. Такие только у фашистов делают. — Мгэшки, никак? — спросил Альдо, но Донни, наморщив нос, ответил за Саймона снова: — Да тут смотреть не надо, сэр — видно, что из автоматов замочили. — Лучше Донни в оружие никто не разбирался. — В спину стреляли, убегающим. Всем скопом. Трусы обоссанные. Никого в живых не оставили. Винтовки были найдены — теперь обнаружились и автоматы. Это была как дурацкая игра в складывание пазла. — Мгхази, — с презрением скартавил Саймон, откашливаясь. — Фгханцузы! Фгханцузы — молодые же совсем… Каналья, да чтоб их… — У нас было четыре винтовки, три карабина карабинов, фиг знает сколько пистолетов… А у нацистов был один большой пулемёт. — Запричитал Энди. — Коган, Саковиц, выдвигайтесь в разведку на расстояние пятидесяти ярдов от наших позиций, — Альдо выплюнул изо рта осоку. — Энди двинулся на запад, Саймон, закинув на плечо винтовку, удалился на восток. — Будем прочёсывать лес. Пока солнце не зайдёт, я хочу знать местоположение каждого лося и мухомора. Если немчуры тут целый рой, надо планировать пути отхода. — Как бы ещё на жмуриков не напороться. — Энди перепроверил затвор на своём «шмайсере», прежде чем скрыться из виду. — Никак вся Франция тут и полегла. Тогда понятно всё, почему у них армия из говна и палок сделана. Лиственные деревья и не думали редеть, они лишь находили поддержку в хвойных: почва под их ногами пошла суше и твёрже, кое-где проглядывал игольный настил. Крапива совсем озверела. Вернувшийся Майкл указал большой волосатой рукой вперёд. — Стреляли оттуда. Французов загоняли с поля. Как скот какой-то. — Надо ринуться на них, — прорычал Донни. — Лучше в канавах залечь, — резонно произнёс Саймон. — И выкугхрить фашистов оттуда. Хочешь на амгхазуру кинуться — кидайся сам. А можго связку гханат сделать! Можно свегху — и целую связку! — Или найти место для тротиловых подушек, — добавил Майкл хмуро. Однако бой вёлся уже в голове Донни: — Надо огорошить уродцев всем, что есть. Окружить их, и… — Не серчай, сержант, — засмеялся Альдо. — Оборонительная позиция даст нам лишние минуты. Немцы-то не знают, что мы здесь. Омар покачал головой. — Берите в счёт штурманские винтовки, сэр. Тех двоих, в овраге, штурманскими застрелили. Стрелок высоко поднимал голову и вскидывал приклад. Из обычных «маузеров» бы так не выстрелили — те худее. — Штурманские винтовки, маузеры... Как бы не напороться на пулемёт, сэр. Циркулярная пила Гитлера нас пополам распилит. — Ветер терзал Энди кудри. — Гранаты по две штуки на каждого, — распорядился Альдо. — Против маузеров лучше всего идут ихние шмайсеры и наши «Томсоны». — «Томсоны» в отряде были у Майкла и у Омара; Альдо выставил их против маузеров, не долго думая. — Как водка с пивом пойдёт. — Но здесь ничего не слышно, сэр, — вдруг усомнился Герольд. — Машин не видно, и шлагбаумов тоже. — Они ещё здесь, — сказал Альдо, доверившись предчувствию, когда они собрались у пня снова. — И все машины на блокпосте тоже. — Хешберг — струсил. — Я не считаю, что каждое дело нужно решать кулаками! — воскликнул Герольд, и щёки его вспыхнули, как огонь в кронах. Альдо заглянул за кромку леса — будто уже ввязался в сражение и победил в нём. Перед глазами всё ещё стояли лица мальчишек: белые, зелёновато-бурые, навсегда мёртвые. Он не позволял влезть в голову мысли, что на месте этих французов мог быть лейтенант Бонне. — Хешберг, проползи на брюхе ту часть леса, что ближе к дороге. Если увидишь бронетранспортёры или танки, сразу дуй назад. — Герольд повиновался неукоснительно. — Коган, проверь, есть ли здесь неподалёку ещё животные тропы, чтобы по ним можно было обойти немцев по крюку. — Энди отставил свою тревогу и двинулся в обход. — А нах смотреть? — вспылил Донни. — Надо — в атаку! Альдо спустил его знамя: — Надо смотреть, Донни — надо. Предусмотрительность — она такая. Сигарета скурена, девица беременна. Уже ничего не поделаешь. — Если бы стхтреляли из пулемёта, было бы месиво сплошное вместо людей, — Саймон тоже хорошо разбирался в оружии. — Здесь, вегхно, все машины — мелкие. Не должно быть бгхонетгрангхспоргхтёгхов, сэгх. — А вот надо понять. — Они завладевали лесом постепенно. Дальше начинался опасный участок. Альдо бы ринулся вперёд первым, но теперь с ними был фриц, за которым тоже нужно было следить. Пока он вёл себя хорошо. — Что вы собираетесь делать? — спросил у него Ланда, когда они остались в одиночестве у пня. У пня ещё был Омар, но Ланда не принимал его в расчёт. И как будто бы не понимал, насколько глупым оказался этот вопрос. — Стрелять. — Альдо и в самом деле собирался стрелять. «И стрелять много», — подумал он. Но для начала — выждать вечера. а Ланде вслух ничего не сказал. Ютивич и Энди заспорили. — Это из автоматического стреляли. Все трупы были убиты из автоматического. — Вот ещё. Ты глаза-то разуй. Пули не так лежат, как от автоматического. Винтовками и карабинами били их. Был бы тут дыры из-под Фаустпатрона — знали бы, что танки ездят. — Автоматический. Не похоже ни на маузеры, ни на штурманские. В тех двоих их «шмайсеров» стреляли — совсем, как у тебя. — Ага — Смитти, что ещё расскажешь? Никак французиков расстреляли из самозарядного пистолета «Стэн»? — А вот и нет! — А вот и да. — Манда, — огрызнулся Донни. — Не заткнётесь, по харе дам обоим. — Что вы как дети малые, ей-богу, — одёрнул их Майкл. — Тут людей убили, а вы как юродивые какие-то. — Мы конструктивно дискутируем на тему вражеского обмундирования, — возразил Энди. Альдо был не в настроении слушать их перепалку. — Сначала осмотрим оставшиеся трупы. Увидите что-то — не стрелять. Если из кустов вылезет кто-то, стрелять в последнюю очередь. Мне надо понять, есть ли у нациков пулемёт. — А если будет, сэр? — спросил Ютивич. Он приподнялся на мыски так, что ветка склонилась ему на курносый нос. — Ну тогда, собираем манатки — и на заслуженный покой. Я иду просить прощения перед Гитлером. Против пулемёта же не стояли никогда. От знания, где расположен враг, какие у него оружие, как рой рубеж он занимает, оборонительный или наступающий, есть ли в округе особенно глубокие канавы, пути отхода, зависел успех операции. Было два варианта: либо отсиживаться в лесу до ночи, направив всю подготовку в уши, либо задавить противника числом, чтобы у него патрон осталось меньше, чем у тебя людей. Альдо всегда ставил на быстроту и манёвренность: они наносили удары и рассыпались, как крупа, по разным клочкам округи. Карта разговаривала с ними на языке мира, но не показывала, где есть кочки, способные укрыть от пули, или пути отхода, благодаря которым можно было бы подобраться к врагу и выстрелить ему в спину. Перешёптывания снесло ветром, им на смену пришёл красноречивый язык партизанских жестов. Согнутый кулак на протянутой руке означал «опасность», «замри»; опущенная вниз — «пригнись», разворот вдоль — «входи», разворот наполовину вдоль — «обойди». Особенно хорошо ими вращал Саймон, умевший также показывать и на пальцах. Альдо переходил от одного дерева к другому. Они сильно сбивались с графика, а его устрашала и злила увиденная картина; устрашала неизвестность, злила — собственная беспомощность, что они пришли позже, и всё, что остаётся сейчас, это караулить и ждать, караулить и ждать. Альдо тоже происходил не из того спокойного десятка солдат, которые на выданный наряд вне очереди сказали бы: «Так точно, сэр», однако всегда причислял свою вспыльчивость к своим достоинствам. Но сейчас он старался мыслить хладнокровно: «У блокпостов всегда есть танки. Или бронетранспортёры. Или и то, и другое. Но их отсюда как два пальца и видно, и слышно было бы. Если разведка не доложила о техники, здесь только перед населённым пунктом на документы шманают. И мы просто не должны попасться немцам на глаза раньше времени». Альдо велел осмотреть французам карманы и вещмешки. Некоторые солдаты и командиры брезговали поднимать патроны с убитых, закрывали солдатам глаза и оставляли за ними патронташ, однако Альдо не причислял себя к их числу и считал подобное проявление жеманности за несусветную глупость: война есть война, а пара найденных патронов или карманных ножей может спасти жизнь. Патрон на солдатах ожидаемо не нашлось — фрицы забрали с собой всё. Поэтому они собрали документы: все, которые могли отыскать, на которых едва можно было разобрать имена и фамилию: единственная служба, что они могли сослужить этим солдатам — вернуть документы в полевой штаб, чтобы не оставались без вести пропавшими. — Сэр, — позвал Герольд вполголоса. — Я, кажется, нашёл командира. Герольд был прав. Они выбрались на перепутье, отодвинув ветки. Из-за древесной кучи вывалились оставшиеся внутренности французского пейзажа, солнце висело на нитке, а стволы были обглоданы мхом. Смерть догнала командира у дорожного поворота. Трупный запах струился, как из-за распахнутой двери. Над головой у трупа кружились мухи, и смрад вокруг стоял не меньший, чем в прошлом перелеске. Мысли озлобленно унесло в сторону: хотелось вернуться в момент и дать бой вместе с французами. — Алон Дюкран, — считал с Омар разворотного листа документов. — Возраст написан? — На вид всем солдатам было около двадцати пяти-двадцати семи лет. — Написан, но не цифрами. Я, честно вам скажу, лейтенант, даже предполагать не стану. — Омар протянул ему бумаги. — Дай языку — он стоит без дела. — Альдо кивнул в стороны Ланды небрежно. — Фашист як откусил себе собственный, — Саймон хитро поглядел себе за плечо. — Нет, ты не прав, старина: полковник Ланда просто привык путешествовать комфортно. А мы тут путешествуем не в классе люкс. И стюардесс тут нет, — съехидничал Энди. — Алан Дюран, двадцать шесть лет. Командир отряда, — озвучил Ланда, когда Альдо показал бумаги и ему. — Чин какой? — Альдо перегнулся через ветки. — По погонам — не разберёшь уже. — Старший сержант, если мне не изменяет зрение, — Ланда сощурился. — Подождите… Здесь ещё пара пометок. — Пометок? Я бы сказал — тут кровью выведено. — Математика плохо давалась ему со старшей школы, но за умение видеть вещи в лицо он мог бы получить красный диплом Лиги Плюща. — Здесь написано: «мать», — сказал наконец Ланда, передав документы обратно. Последнее, о чём подумал солдат перед смертью — о матери. Саймон пережал платок. — Это из нашей части? — спросил Альдо. — Не из той, которую вы имеете в виду. — Ланда указал на заляпанную цифру в правом уголке листа. — Из соседней. Пятьдесят шестая. Здесь побывало два отряда, если я смог правильно рассмотреть. Бумаги очень грязные. — Сколько? — Пятнадцать человек. — Ланда подобрал пальто ближе к носу. — Восемь солдат из пятьдесят шестой, четверо — составляют потери подполковника Клермона. Ещё трёх отнесли бы к без вести пропавшим. И по невидимой дороге пуль, по оборванным кустам стало ясно, откуда они бежали. — Наше поле — сразу за этим, — озвучил Альдо после того, как бумаги побывали в руках Ланды. — Этого француза подстрелили последним. Убитых они не трогали: хоронить всех не представлялось времени, возможности, а потому безымянной могилой для солдат стала мягкая трава, земля среди выкорчеванных пней. Они смотрели на погоны. Командир смотрел вверх: небо над ним будет навсегда чистым. Сняли головные уборы, у кого были, почтив память мёртвых негласно протянувшимся молчанием. Отомстить не клялись: клялись забрать столько же или вдвое больше — кто как мог. — Значит, нациков тут около десяти или пятнадцати человек, — сказал Альдо, вспоминая всё, что они осмотрели. — Не так много, как ожидалось. — (Но больше, чем нас). — Богаты на винтовки и автоматы. Но техники у них нет, и для них это большая ошибка. Была бы техника, можно было бы взглянуть на небольшой приватный фейерверк. Альдо забрался на пень, поменьше, чтобы все его видели. — Слушай команду, — объявил он с громкой уверенностью. Он должен был быть уверенным за них всех — если не он, то никто. —— Нациков будем брать под вечер, когда уснут они. У них нет никакой техники. Первого будем брать дежурного. Делимся надвое: Циммерман, Коган и Ульмар пойдут за первым сержантом Доновитцем, остальная часть — за мной. Доновитц возьмёт кусок леса со стороны населённого пункта, который на карте нарисован, мы останемся здесь. Смитсон, Ульмар, на вас оба дежурных. Все остальные — кто кого быстрее пристрелит. Выкурим нациков из ихнего блокпоста и, как заправские партизаны, постреляем их из грязи. — Вы можете положиться на меня, сэр. — Майкл перепроверил патронный затвор: клац-клац — туда-обратно. — Так точно, сэр, — Герольд занял место по правую руку от Саймона. Их винтовочные дула царапали небесную гладь, как пики. — Если всё пошло для чтения напутственной речи, то я буду кричать «Канзас». — Ютивич распихал Герольда и Саймона и встал поперёк них. — Вот умора-то будет! — Пойди «здесь я, здесь» покричи. — Донни издал неприличный звук. — С вами моя крошка Нэнси. Тёмный взгляд Майкла кусал свирепо. — И мой «Томсон». Устрою им хорошую парилку. — И моё прекрасное чувство юмора. — Энди забросил себе в рот сухарь. — Немцам стоит убежать сейчас, — Омар улыбнулся слабо. И сказал последним: — Командуйте, лейтенант Рейн. Альдо чувствовал, что все взгляды и надежды устремлены теперь на него. Начало к атаке будет скомандовано — либо сейчас, либо никогда. Он повернулся к Ланде: — Вылезешь без спросу — пеняй на себя. Но предупреждать Ланду не пришлось: Ланда струсил страшно. Он хотел оказаться где угодно, но не здесь. Первый рубеж был пройден. Они взяли под контроль полосу леса. Остался второй: заключительный. Они ощерились оружием, как ежи иголками: оставалось только затаиться и ждать, когда первый фриц высунется, и сосчитать мундиры по пальцам. Саймон держал в руках винтовку. Ютивич и Энди сделали две короткие перебежки на переднюю часть поля, и также быстро вернулись. Залегли в низинах, среди канав и земли. Прошло десять минут, потом двадцать, затем — полчаса. Они караулили усердно. Но ничего не происходило. Отчаянное ожидания сменилось на нетерпение более уравновешенное, потом — на нетерпение подозрительное. Через три нетерпение стало бурлить оттенками другого чувства. Ещё через час над полем, каркая, пролетела ворона. Герольд с перепугу едва не выстрелил. Альдо нравились вороны, но сейчас он бы сам пристрелил её. У партизан были собственные уловки: лес им стал родным домом, и они умели подражать другим его обитателям: у Донни хорошо получалась собака, а Герольд умел чирикать. Майкл не умел ни того, ни другого, отмахиваясь от них обоих, что Донни и Герольд ребячатся не погодам, хотя голос у него был красивым. Энди его голос расхваливал и советовал после войны пойти подрабатывать диктором на радио. По военным меркам как раз наступало время ухода за боезапасом. Они стали уставать. Солнце, стоящее в зените множило тени: враг был повсюду, в любом направлении. Саймон сказал, что они зря теряют здесь время. Ютивич начал креститься чаще. Майкл поддавался неохотно, не думая, что Бога можно беспокоить по такой причине, но бормотал себе под нос: «Отче наш, Иже еси на небесех!.. Да святится имя Твое… да приидет Царствие Твое… да будет воля Твоя… яко на небеси и на земли…» Молитва жужжала в воздухе. Альдо сопровождал каждое его такое быстро поползновение пальцев по грудной клетке вялым раздражением — Ютивич был верующим католиком и Альдо знал, что католичкой была и его мать — она отмечалась в душе зазубренной, что он, со слов матери, тоже был таким же. Донни на крещения не обращал внимания. Альдо и Донни лежали в низине, когда поясница у него разболелось, и Альдо, перевернувшись, сказав: «Смени меня. И смотри в оба». Донни сменил. Альдо прокатился на спине по глине, улёгся так, как на перине и уже хотел потянуться за табаком, но Донни одёрнул его: «Опять? Ты так скоро бегать не сможешь». Донни обладал непоколебимой силой воли — он тоже курил, но — редко, больше за компанию, и, каждый раз, когда курение сбивало ему дыхание, бросал на несколько недель, несколько месяцев, позволяя выкурить себе две: утром и перед сном, которая и, даже подтягиваясь, зажимая сигарету небрежно, красуясь, но никогда не выкуривал её до конца. Ланда тоже ему говорил, что он перебарщивает с сигаретами. Но Донни Альдо послушал. Он поменялся с Донни местами. В отряде верующими были Ютивич и Майкл, что, пожалуй, было удивительно только в первом случае, потому что Ютивич был моложе той планки возраста, когда приходит осознание необходимости верить в стоящую над тобой силу, а Майкл давно превзошёл её, когда Ютивичу только-только исполнилось пятнадцать. Герольд, мягкий, трепетный, миролюбивый, в равной степени обожающий людей, собак, кошек и даже обоссанную ими мебель (деталь про мебель в обоих словах, как и сама фраза, относилась к богатому арсеналу фраз Донни Доновитца), относился терпимо к любым вероисповеданиям и людям; Энди то поддакивал Ютивичу, то переходил к Майклу, то поносил Бога на все четыре стороны — Альдо так и не понял, протестант он или католик. Может, даже православный — но Энди чёрт дерёт, Энди во всём хотел всего и сразу, так уж повелось с тех пор, как он объявился на учебном солдатском плацу, обряженный в нацистскую форму, с усами, как у Гитлера, с нашивкой, как у Муссолини и расхохотался на манер Геббельса. Энди каждое своё появление облачал в собственное представление: «А вы пропустили одного, парни! Простите, лейтенант Рейн, я не знаю, как будет «позор» по-немецки. Я только английский знаю, пустая моя башка». А Альдо сказал: «Этого — точно надо брать». Остальные либо не верили, как он, либо склонялись к еврейским канонам. Донни не ел свинину и самовольно устраивал себе выходной первую субботу нового месяца. Саймон был их полной противоположностью: порою ему казалось удивительным, как такие разные люди, как Герольд и Саймон, Северная Каролина и Южная, могут находить общий язык. Хочешь узнать высокоморальную причину, почему тебя бросила подружка — спроси Герольда, хочешь узнать правду — дай сказать Саймону. Герольд скажет, что ваши пути были разлучены самой судьбой, Саймон добавит, что ты просто растолстел. Из них двоих Саймон всегда нравился Альдо больше. Саймон отзывался едко, что христианский Бог — не его, а потому не узнает, что он о нём думает — чем навязал себе славу скептика и циника. Майкл поначалу пытался разубедить Саймона в обратном, но бросил через пару-тройку месяцев, так и не перейдя к Новому Завету Библии. Саймон был не из тех людей, которые подставили левую. У протестантов и католиков не было обязательной ежедневной молитвы, им достаточно было просто — верить, но Ютивич с Майклом договорились о чтении перед сном. Они читали «Отце наш», хотя любой англичанин ждал бы от них прочтения Торы. Тору, еврей по матери, а не по отцу, читал Саймон. Когда приходил запал вечерней молитвы, Альдо отправлялся спать раньше: он перестал верить в Бога в тот самый момент, когда спас его человек, имени которого он так и не узнал, а единственное, что ему осталось — позволять им шептаться перед сном. Хотя в течение вероисповеданий его мнения и не спрашивалось. — Сэр, — тронул его за плечо Ютивич, который сидел рядом. — Когда солнце зайдёт, преимущество будет не на нашей стороне. Это я вам как снайпер говорю. — Знаю я. — Ещё день караулить немцев придётся. — И это знаю. — Я могу пойти в разведку, — голубые глаза Ютивича загорелись от азарта. — Я в Канзасе так делал, и вы знаете, что у нас в отряде нету никого ловчее и моложе меня. Я видел осины недалеко. Надо только вернуться. Представляете, сэр, их как будто выгнали из леса!.. Как раз для меня. Саймон тоже мог бы попробовать, но он устал, а времени осталось мало. Времени оставалось в обрез. — Дуй на сосну. — Скомандовал Альдо. — На сосну? — оживился Ютивич. — Что, прямо-таки на сосну? Вы разрешаете? — Именно так, сержант. И смотри не доорись до Берлина, что вышло по-твоему. — Самые быстрые ноги во всей Франции к вашим услугам, сэр. — Ютивич всунул пистолеты за пояс, и ползком двинулся в сторону подружек-сосен. Альдо сказал только: «Смотри, чтоб на сосне не выловил тебя никто». Донни добавил: «Крякай, как утка». Ютивич потерялся из виду: сначала исчезли трёхцветные ленточки, винтовка, вещмешок, потом, подпрыгивая, скрылись оттопыренные уши и голова. Альдо надеялся, что не крестик, но военная сноровка не даст фрицам заметить его. Неизвестность высвобождала свободные вздохи между словами, терзающей тишину напряжённой волной, ломала их пополам. Она неслась по стволам дуба и бука, скидывала жуков с тем медленным движением золотого тела, с которым качалось поле. Туман над лесом почти вышел, точно его всосало в золотую воронку. По лицам струился пот. Равнина равно ранила их всех. К половине шестого Альдо не вытерпел. Блокпост ожидалось увидеть впереди на расстоянии ста футов. Первым знамением, как и крёстное, обозначающее то, что фрицев здесь нет, что они ушли, стало отсутствие ежей: заграждения оставались на своём месте, но колючая проволока, обворачивающая была обрезана в нескольких местах. Обычно ко всем блокпостам подходила линия снабжения, но машин на дороге не виднелось, а грунт был сухим. Они заметили выкорчеванные шнуры лесок ещё раньше, когда обходили перелесок по кругу, однако не могли полагаться на простое стечение обстоятельств. Людей подели вровень: Саймона и Герольда повёл за собой Донни, Энди и Майкла — он. Омару выпала честь караулить Ланду. Первая тройка обошёл со стороны перелеска, второй двинулся блокпосту в обход. Ничего не последовало. Они разогнули спины. В отряде, поделенном на двое, пошли шепотки. — Мне уже начинает казаться, что это не наше поле. — Может, лягушатники на карте расположение перепутали? — Не может быть такого. Французы с воздуха смотрели. — Если есть трупы, о какой ошибке может идти речь? Они сами померли? — Странно это всё. — Майкл прожевал ругательство и сказал: — Никак, дрыхнут без задних ног они. Кони. Саймон и Майкл дежурили по дороге. Солнце медленно падало за облака. И было… Тихо. Подозрительно тихо. Первым эту тишину увидел, как и труп, Саймон. Следующим был Ютивич. Он соскочил с дерева, как маленькая проворная обезьянка, и объявил: — Там ничего нет, сэр. Я видел поле. Блокпост тоже видел. Немцы оставили его. — Может, они дальше к лесу засели? — усомнился Омар. — Нет. — Ютивич очистил рукава от коры и веток. — Там ничего нет. — Что значит — «ничего нет»? — Альдо навестило плохое предчувствие. — Ты в нашу сторону смотрел? — Пусто, — Ютивич отряхнул колени. — Везде пусто. Ушли они. По головам пронёсся ропот. — Ушли. — Да ты пгховидец пгхям. — На телик лохотроном работать пойду. Раз всё, что я говорю — сбывается. Вы потом все подохните от зависти. — Если ушли, надо доложить командованию. И о трупах, и о перебрасывании сил. — Да не может этого быть! Фгханцузская гхазведка была здесь около недели назад. — Смитти, а ты точно в ту сторону смотрел? Никак опять на галок заглядывался. — В ту самую, — подтвердил Ютивич. — Блокпост пустой. — Странно это всё, сэр, — пробурчал Майкл. — Мин нет, но лучше не подниматься от греха подальше. Может, снайпер пасёт нас с другой стороны дороги. — Снайпер обычно пасёт на точке выше, — не согласился Ютивич. — Тут местность пересечённая. Если бы я был немцем, я бы засел на вышке — или на сосне — но все сосны остались за нами, а высоты тут нет. Альдо сказал: — План под номером два. Раз нацики не идут к нам, мы придём к ним сами. — Потом хладнокровно добавил: — Коган, пусти их по ложному следу. Подберись ближе и дай очередь в воздух. Отвлечёшь внимание. Немчура обязательная, она обязательно выстрелит тебе в ответ. …Когда Энди вернулся, солнце уже почти укатилось за соты поля. Виднелись пёстрые нашивки и значки на внутренней подкладки его тёмно-багрового пиджака и куртки. — Я хотел обхитрить их. Пустить по ложному следу, как вы и сказали. Но, похоже, сэр, надурить смогли меня. — И? — спросил Альдо, хотя сам не слышал выстрелов. — Смитти прав. Блокпост заброшен. Те тени, которые нам людьми показались, были тенями деревьев. Тут пусто. И так оно неслось, по головам, по ртам, колыхая траву, забираясь под брёвна, пробивая брешь в самом оплоте их уверенности: — Пусто, пусто, пусто… Пусто было в лесу. Пусто было в поле. Всюду, куда бы ни попал их опоздавший взгляд, в какую-либо щель между брёвен не закатывался. Только что они готовились к бою — и вот неслась в небо полоса, расцвеченная трассерами, отбросив их далеко назад, к самому побережью, о который точили зубы солёные волны пролива: пусто, пусто, пусто… Блокпост был совершенно обычным: устроенный сбоку от дороги, он сразу выдал себя часовой вышкой, широкой, почти шесть ярдов в длину, стеной, квадратом ограждающей территорию боевого прикрытия от его внутренностей. Немцы всегда рыли их по квадратной основе. Слабое место находилось за постоянной огневой точкой, рядом со стоянкой бронетехники: если обойти блокпост сзади, при прицельной стрельбе можно было снять стрелка, но тут встречали разложенные ежи. Окоп пристраивался тут же. Шлагбаум, выкрашенный в чёрно-белый цвет, приоткрыт, будто фрицы дожидались незваных гостей, но, не дождавшись, ушли разобиженными. Он не сказал бы, что местность была выбрана правильно: слишком маленький охват, но и блокпост оказался небольшим. Альдо прошёл мимо шлагбаума, уткнулся носом во внутренней периметр стены из бpёвeн, мeшкoв c пecкoм, кaмнeй, бeтoнныx блoкoв нa выcoту, удoбную для cтpeльбы, со злости пнул его основание. Основание оказалось крепким и ответило ему тем же ударом. Саймон сорвал вывешенные на стены нашивки со свастикой, и они с Майклом растоптали их ногами. Пост охраны был решительно заброшен. Блокпост был больше, чем обычным: лески сняты, бронетехника угнана по дороге. Следы машинной колонны. сопровождали копытца конных жандармов. Они ушли — куда? — На лицо — стягивание сил, — проинспектировал Энди. — По той дороге ушли. Вместе с коняшками. — Он ткнул пальцем вдаль. Герольд был более оптимистичен: — Французы будут рады новостям. Немцы полностью оставили эту дорогу. Майкл хмыкнул: — Конечно — рады. За всю армию отработали. Теперь, когда первое впечатление от боя, так и не начавшегося, схлынуло с лиц, подозрительной Альдо начала казаться дорога. Дорога без насыпей, без ухабов, кустов, чтобы укрыться. На катящейся гальке вились бетонные зигзаги, направляющие машины. Храбрились они долго. Альдо был человеком нетерпеливым до дела и вспыльчивым, но не подставлял никого под пули — первее он послал Майкла, чтобы осмотреть поле на предмет мине, но Донни… Но Донни был ещё нетерпеливей. — Домолились, — выплюнул Донни, поднимаясь во весь рост. — Их здесь нет. Можете не прятаться — мы, как лохи, целый день караулили пустой блокпост. Мы — единоличные короли этого царства комаров. — Если Майкл спугнул нацистов молитвой, я хочу, чтобы он молился постоянно, — сказал Энди. Усмешка прошлась по лицам, но его собственного так и не зацепила. Энди считал своим умением проговаривать шутки так, чтобы казалось, что его острота — самое смешное, что когда-либо слышало человечество и мир; он гордился им. Альдо знал, что в семействе у Энди всем заправляет бабка, низкая, тучная женщина, со сварливым характером и твёрдой рукой. Все многочисленные кузены, тётки боялись её, как огня. Альдо поднялся третьим, когда Донни уже подошёл к блокпосту в одиночку; он ходил вокруг заградительной линии, не решаясь пересечь её прежде, чем Майкл пройдётся всюду с сапёрным снаряжением, но ругался так, что и мертвец бы ожил, чтобы заткнуть уши, ругался и снова ругался, пихал бочку для питьевой воды. Поверх вилась колючая сетка; одна глупая ворона уцепилась за неё при полёте, и её трупик висел, как чёрная гирлянда. Ланда пугливо поднял светлую голову: его, пожалуй, пристрелили последним — на фоне выделялось только его собственное тёмно-синее пальто. Первая вылазка окончилась их технической победой: немцы просто ушли, не дождавшись их. Ланду надо было брать с ними с самого начала в качестве талисмана. Немцы не успели остеклить наблюдательную вышку, однако в стенке были вделаны дыры для бойниц. Вышка возвышалась, как водонапорная башня — самое высокое, что было у них в городке. Здесь же стояло два указателя: «Charafraj» — на первом, на втором: «Paris». Майкл немедленно выгнал с блокпоста всех. Обойдя колючую проволоку по кругу, он, взяв Энди себе в подмогу, отставил прочь Донни, который советовал со своего места, что и как правильно делать. Майкл рявкнул, чтобы Донни не мешал, закатал рукава блёклого серого комбинезона и двинулся в обход, обрезая кусачками колючую проволоку. Зажав сапёрную лопатку в зубах, сначала Майкл канаву на наличие мин, но не нашёл ни одной насечки: ни самодельных, ни утрамбованных специально. Энди нёс его штурмовой подсумок с ремнями из брезентовой тесьмы. Облазив каждый угол, зайдя во внутреннюю палатку, Майкл отозвал Энди обратно к ним. Сам он сел на бочку грузно, обтёр рукой лоб, густо покрытый испариной. Его комбинезон натягивал, как серый парус, ветер. Майкл плюнул, снял расшнурованный ботинок. Энди было пошёл в палатку, но Майкл остановил его, облазил площадь на четвереньках и через некоторое время всё-таки долгожданно крикнул, чертыхаясь: «Осматривайте. Тут — чисто». Донни пошёл первым, остальные потянулись за ним неровным строем. Майкл сидел на бочке, плевался и чесал голову. Когда Герольд и Омар подлезли к нему под обрезанной сеткой, разойдясь в противоположные стороны, как по наводке французского указателя, а остальные сравняли расстояния с внешним периметром, Майкл крикнул — уже не таясь: — Немчура жадная до мин и техники. Мин на французов им, чай, жалко. Мы — не тот народец, не тот класс, чтобы на нас обмундирование ещё и тратить. Они — как моя тёща, — добавлял он, посмеиваясь: — Всё себе, всё себе. — Ушли они, — бездумно прошелестел Герольд. Альдо посмотрел себе за плечо и хмыкнул тихо: — Ну на то и нужна разведка. Чтобы докладывать, что всякие говнюки ушли. Между двумя периметрами — внешним и внутренним — были устроены окопы — справа немцы устроили угловые ячейки, углублённые в полный рост: на тот случай, если бы их принялись закидывать гранатами; если бы их финальная стычка всё-таки состоялась. Альдо забрался на оборонительную баррикаду — не так ловко, как хотел из-за больной ноги, но всё-таки забрался. Вид отсюда открывался широкий: вся дорога от линии горизонта. Вдалеке стояли две сосны. Немцы тоже подготовились основательно: трава выкошена вокруг, как после неудачной стрижки в парикмахерской, деревья срублены, пни брошены, не выкошены. Вдалеке, возле двух долговязых сосен, медленно и неторопливо покачивался осенний лес. «Вот же дерьмо. — Альдо протянул из горло досаду, как жвачку. — Целый день караулили. Нихрена нет». В нём буйствовала злость на себя, на фрицев; досадное недовольство на французов, не оповестивших их, выдавших неправильные координаты; вкупе все оттенки чувств, перемешиваясь в смущённой душе, выдавали примитивное, злобное отчаяние: обвести их и французов за нос?.. Вот так, просто уйдя? Два отряда — по десять человек?.. Он чувствовал себя ребёнком, позднее всех прибежавшего к ёлке на Рождество и обнаружившего, что все подарки разобраны — задолго до него, а ему, самому неудачливого, никто не позвал и даже не думал позвать заранее. Ему было так противно от неудачи, досадно на погоду и злобливо на мир, что самолюбие почти подначивало Альдо закурить: на зло себе, самолётам и фрицам. Усесться, закинуть ногу на ногу, надменно раскурить сигарету, растыкивая впереди себя дымовые облака — и оказаться подальше отсюда. — И что теперь, сэр? — спросил Ютивич, когда Альдо спустился с вышки. — Обратно возвращаться? Поморщившись и вздрогнув, точно от резкого прикосновения, Ютивич задрал голову: — И, кажется, дождь начинается. Это никак в вашу честь, сэр. — Уходить, малой. — Майкл тем временем слез с соседней бочки. Герольд громко чихнул. — Правда! Чтоб тебя. Уходить — самое то. Единственный, кто бы порадовался такому исходу, был Ланда. Пока Герольд, Ютивич, Саймон с Энди шастали по внутреннему периметру палатки в поисках провизии, фриц не присоединялся к ним не потому, что мешался бы под ногами, а потому что знал, что они здесь ничего не найдут. Он стоял чуть поодаль, поняв, что время, которое оттягивалось до стрельбы, готово растянуться до момента, когда они выдвинутся в указанную подполковником часть: Ланда казался удовлетворённо успокоенным произошедшим и уже сонно клевал носом. Но Альдо не собирался уходить с пустыми руками. — Нет, — упрямо сказал он, вытирая руки. — Ищите всё до последнего винтика. Я надеюсь, немчура всё же решила оставить нам пару пачек сигарет. Немцев не было, но они получили долгожданную возможность отсидеться, размять затёкшие после перехода ноги. Фрицы делали это прямо здесь: внутри блокпоста стояла палатка, обложенная песком и пара плохо заправленных вещмешков. По углам расположенные бойницы смотрели на него угрожающими клиньями. Осмотревшись, Альдо добавил задумчиво: — Не нравится мне это всё. Фрицы что-то замышляют. Не иначе. Он говорил это Омару. Ютивич раздобыл ему ещё разноцветных ленточек. — У немцев, должно быть, было переназначение. — Омар поискал глазами Энди и, не найдя, добавил спокойнее: — Происходило же наступление на Муллен. Может, большинство дивизий — как раз там. — Тогда они бы не срывались отсюда так резко. Тут два населённых пункта. Если по близости есть один Ганс, окажутся и другие. — Мы можем наткнуться на другой блокпост. — И все могут быть заняты фрицами. — Лучше уж фрицы, чем трупы, — Омар поёжился. — Хотя бы станет понятно, что мы не заперты в романе ужасов. — Как фриц? — спросил Альдо бегло. Омар покосился на Ланду. — Обошлось без происшествий... Спрашивайте Ютивича, не меня. — Ланда заметил, что на него смотрят, и кивнул ему, улыбаясь. Альдо скорчил Ланде приветливую улыбку в ответ. Уходя, Омар добавил через плечо: — Завалите меня работой, сэр. — Остановиться здесь, сэр? — непринуждённо спросил Герольд, проходя мимо. — Скоро гроза. В поле без укрытия все вымокнем. — Здесь мы оставаться не будем. — Кое-кто мог бы отдать должное случаю, что они заняли высоту, с которую просматривалась вся дорога, в обе стороны, но в любой момент с ближайшей точки мог вернуться немецкий отряд им навстречу с распростёртыми объятиями, как свадебный кортеж. «Как сглазили». — Мысли болтались на перекрёстке. Злость была вшита в подкорку начала сегодняшнего дня, отравила его окончания. Крупица дождя упала Альдо на нос, в небе взвыло, хлынуло, заморосило десятком братьев и сестёр: с неба начинал покрапывать небольшой моросящий дождь. Даже погода — и та — как будто была не на их стороне. В противовес и дождю, и дождливому горю раздался хохот: громкий, откровенный, вырвавшихся из темноты, настоящий хохот, а не смех: между смехом и хохотом есть существенная разница, потому что, смеясь, человек может перейти в хохот, но хохот никогда не может перейти в смех, потому что хохот — наивысший предел человеческого удовлетворения. Хохотал Энди. После первого периметра блокпоста стоял второй, палатки для состава, где можно было раздобыть амуницию и провизию: и после того, как стало ясно, кто хохочет, место действия обозначилось тоже: хохот доносился оттуда. Спустя второго такого залпа из палатки, пригибаясь, вышел Саймон, злой, красный до корней волос, ругающийся, как сам чёрт. За ним тащился Энди, едва переставляя ноги. Он шёл и смялся, смеялся и шёл, хлопая себя по коленям парусиновых гетр, подвороченных дважды, ровно до щиколотки. Шапка в руках болталась из стороны в стороны, потому что Энди всё никак не мог решить: надеть её себе на голову или оставить так, и ею он стирал слёзы с розовощёкого круглого, как обчищенное куриное яйцо, лица. Кажется, от смеха ему вот-вот сделалось дурно. — Вторая… смешная шутка… нацистов… за второй день, — не унимался он. — Братцы, плохо мне! Я задохнусь сейчас! Врача мне! Врача! — Вы там читали новый сборник нацистских анекдотов? — Альдо пристально посмотрел на них обоих. — Саковиц, Коган, поделитесь с остальными, из-за чего вы так ржёте. Пусть все смеются. Саймон и Энди видели в палатки одно, но лица их расщепились на совершенно другое. Саймон был похож на кипятильник, забытый на плите — краснота его переходила в нездорово-ржавый цвет где-то на уровне носа, из худой шеи хотел вырваться кадык. Энди тоже был красен, но смеялся так заразительно, что Герольд и Майкл, смотря на него, непроизвольно, вопреки ситуации, начали улыбаться в ответ. Энди остановился около внутреннего периметра. Саймон бросил свирепо и коротко: — Единственное, что мы поняли сегодня, сэгх — у фашистов пгхедостаточно пгховизии, чтобы успевать совать хегх не только фгханцузам, но и нам. А Энди, стирая с щёк слёзы, рассказал: — Сэр, а мы, значит, за жратвой пошли. Видим, стол, а на нём, с десяток где-то банок тушёнки стоят, нетронутые… Мы, дураки, подумали: никак запасы забыли. Ой, батюшки… не могу… Нетронутые, значит. Мы думали, там еда какая. Открываем, а там… там… — Твоя мамаша, — подсказал Донни мрачно. — Плесень! — прыснул Энди. — Самая настоящая нацистская плесень! Чтоб мне сдохнуть, если я вру, сэр! — Жгхать — нечего, — зло скартавил Саймон. — И, чтобы вы понимали… это не просто плесень, а специально выращенная плесень… Под этикеткой! Плесень… Плесень! Фрицы этикетку эту ножом отшкрябали, чтобы видно не было, что попользованная она уже, и дырок на крышке понаделали. И подпись снизу: «Guten Appetit»! При-ят-ного!.. Ап-пе-тита! — И снова бросился в хохот. — Плесень? — повторил Герольд, моргая. — Какая? — Зелёная! Лохматая! Воняющая собачьим дегхмом! — подхватил Саймон и разошёлся: — Чтоб они издохли все. Я злой, як стадо свиней. Сукины дети. Сначала командиха их на тушёнку погхезать за шутки такие, потом — всех остальных! — Не серчай, док. Устроишь ещё. — пробухтел Майкл. Он положил руку Саймону на плечо. — А он уже её сам сожгхать хотел! — хохотал Энди, тыкая в Саймона пальцем. — Хотел сожрать, братцы! Энди вытер лицо об пёстрые нашивки на бардовом пиджаке. Все молчали. Дождь усиливался. — Доложим шкетам, что у наци всё в порядке с провизией, — Донни посмотрел на блиндаж, скорчив рожу. И раздосадовано добавил: — Бухла бы оставили. — Шнапс? — хмыкнул Омар. — Тебе от него, как от коньяка — плохо станет. — Зато не плесень. — Плесень ты камнями не закидаешь. — Герольд грустно подставил открытую руку под стремительно тяжелеющее небо. Плесень, самолёты… Они что, за идиотов их держат? — Плесень, говоришь? — Альдо сунул бы все банки с испорченной тушёнкой шутникам в рожи. Он не считал, что немецкий юмор чем-то превосходит американский, но с уходом Ланды они явно развеселились. — Конечно, плесень, сэгх! — подтвердил Саймон. — Там везде теперь воняет, как от выкидыша дохлой селёдки. — Саймон! Чёрт возьми, уже открывает! Саймон, колет мне! Колет! — Эта вонь будет во сне мне сниться! — взорвался Саймон. — Эти угходы специально написали. Знали, что мы, или фгханцузы будут пгходить, и написали. — Они знали не только это, — проговорил Герольд грустно. — Знали, что за французским отрядом придёт ещё один, и ещё. Только имён… имён не знали. — А как написано было? — Донни захрустел костяшками. — На немецком? А французская подпись есть? — Хочешь посмотгхеть? Иди и смотгхи. Только без меня и моего желудка. Меня туда никто не затащит больше. Я им тоже выдумаю. Что-нибудь… этакое. — Альдо знал: придумает. Саймон продолжал ругаться: — Я им эту в задницы засуну и скальпелем пгховегхну три раза. Издеваться! — Шутники, — сказал Ютивич. — Ну, когда перед высшим судом ответ держать придётся — тогда для шуток поздно уже будет, — чмокнул Майкл. — Палкой по мордасам — этим шутникам. — Донни решительно направился к палатке. — А дайте-ка мне эту… салфетку эту. — Донни, ты куда? — позвал Альдо вяло. Донни развернулся на ходу. — А я пойду захвачу с собой эту салфетку. Хочу узнать у следующего нацистика, как правильно пожелать «приятного аппетита» без акцента. — Стой, сегхжант! Я — с тобой. — Саймон двинулся вслед. — Кроме плесени и пожелания аппетита — нету ничего? — спросил Альдо у единственного человека, который мог превратить поминки в празднование именин — у Энди. — Никак нет, сэр. Было бы с переводом, стало слишком очевидно. Они издеваются. Клянусь, мы так в средней школе над талисманом не издевались, как они сейчас над нами. Альдо со злости выдернул жевательный табак из-под верхней губы. В висках гудело. Изнутри у него всё горело, как листья на клёнах. — Сегодня мы остались ни с чем. — Сначала нападение на французскую деревню, разделение отряда надвое, потом пустой блокпост, который фрицы оставили насмешкой над лягушатниками, рано или поздно набредших бы на него. Сглазил их кто, что ли? Сзади развернулось обсуждение. — Если есть блокпост, значит, есть и дгхугие. Они по линейке их гхасполагают. Надо сходить вниз по догхоге и узнать, оставили ли фашисты дгхугие точки. — А зачем? — Сегодня — поздно уже. — Ты это паникёрство — оставь. Вернёмся к французам, доложим в штаб. Оттуда всё и решат. — Побеждёнными? — ощетинился Донни. — Живыми. — Омар получил от Саймона салфетку. — Обведёнными за нос. — Донни попытался вырвать у Омара этот импровизорованный платок, сложенный вдвое, не дотянулся и разошёлся ругательством: — Вы совсем омурлели, черти? Вперёд меня пойти никто не хочет? — Кто выше, тот и пойдёт. — Саймон стукнул Донни по руке: — Мне отдай. Опять потегхяешь всё. — Они водят нас за нос. На что это, по-твоему, ещё похоже? — На манду с ушами, — зло сказал Саймон. Салфетку с немецкой подписью он спрятал под высокий воротник вязаной жилетки, которую мать тоже связала ему. Энди уселся на бочку. — Вот что я хочу сказать, — отрезал он коротко и ясно, делая вид, что закуривает, как Черчилль, сигару. — Нацисты хотели, чтобы мы сюда пришли. Хотели, чтобы мы обнаружили блокпосты в таком порядке. — Он обломал сучок с двух сторон, выпустив струю иллюзорного дыма. — Это я вам как умный американец говорю. Они сидят в своих и гхжут над нами, как сказал бы Саймон. — Саймон бы сказал, что погха заканчивать с осмотхом и идти дальше, — сказал Саймон. — Играешь в Шерлока, братец? — усмехнулся Майкл. — А то-то мы без тебя не поняли. — Пуаро лучше, — откликнулся Омар великодушно. — Оба хороши. — Герольд как всегда старался всех помирить и утихомирить. — Про нас тоже можно снять своего рода фильм, — задрыгал ногами Энди. — Я представляю, как в фильме Джеймса Круза… Донни небрежно оправил подтяжку на плече. Кому-кому, а ему явно было досаднее некуда, что сегодня его бита так и не пошла в ход. — На сегодня достаточно обоссаных приключений. Скоро ночь. Ночь, дождь, темень. Переждать надо. Либо церковь осмотреть и там залечь, либо насобирать дрока и вернуться в лес. С выспавшейся головы лучше думается. — Да на прошлую лягушачью базу надо, — перебил Энди. — Следующую ночь я хочу спать среди одеял во французской казарме. — Слезай с бочки, — потребовал Донни. — Не слезу. Моя плесень, мой отвоёванный блокпост. Моя бочка. — Да пусть сидит, если хошет. — Большие ладони Майкла были запачканы в земле и глине.— Делать-то шо? — Если бы я был фгханцузом, — заговорил Саймон, — я бы гхазгхыдался от плесени и воевать бы отказался. — Но мы не французы, — улыбнулся Герольд. — И в цегховь молиться не пойдём. Гхехов за нами нет. Энди ткнул воображаемой сигарой в разъём между Ютивичем и Герольдом. — Я голосую — обратно к французам. Обидно, конечно, без скальпов. Но… Факты на лицо. — Ты не спешишь, к французам сразу? — Герольд застегнул пуговицы на шинели вяло. — То, что мы насобирали, вполне для достаточно. Соберёмся всей толпой — и в столовку. — Коган, а ты что весёлый такой? — нахмурился Донни. Энди закинул ногу на бочку, чтобы перешнуровать ботинки. — Немцы хотят, чтобы я был злым, хотят, чтобы я локти себе кусал от досады — поэтому я смеюсь, — говорил он, завязывая и на правой, и на левой одновременно: — И на каждую их новую пакость я буду отвечать смехом. — Надо расшатать тебя, — засмеялся Герольд. — Слезай — ну! — Саймон толкнул бочку. Энди затрясся и чуть не свалился с бочки. Майкл присоединился к нему. Герольд как будто не замечал их совместного шума и возни. — День ещё не окончен, — озвучил Альдо между тем. — Фрицы пустили нас по ложному следу. Тут ещё блокпосты, но тоже заброшенные. Надо переждать дождь и осмотреть всю дорогу. — Сэр, здесь не дело, — покачал головой Майкл. — Тут всё нараспашку. Общими усилиями Энди всё-таки удалось спустить с бочки. — И дождь собирается. — Ютивич сдул со вздёрнутого носа выпавшую слезинку дождя. — Здесь — нет. — Альдо поставил ногу на оборонительный вал с землёй. По руке ползла божья коровка, перелетевшая на него со сруба дерева. — Сместимся с маршрута и осмотрим всю дорогу. От и до. Точкой сбора объявляется тот пень, где Ютивич нашёл ежевику. Альдо оглядел всех. Только половина лиц была устала, однако все они были злы: раздражены и злы. Либо фрицы успели поумнеть с июня, либо они планировали масштабное перераспределение сил. Альдо не нравилось и то, и другое. Божья коровка проползла ему по руке. Странно, что они ещё не впали в спячку — погода стремительно холодала. Альдо поглядел на него, не стряхивая. Загадал желание: «Добраться до лягушачьей части живыми — по крайней мере, до одной следующей…» Жук походил по его руке ещё немного, расправил крылья и улетел внутрь палатки. — Осмотрим блокпосты в порядке очереди. Время ещё есть. — У живых времени навалом, — согласился Майкл. С неба полился сильный дождь, все заругались, запахиваясь в шарфы, куртки, пальто и шинели плотнее. Саймон натянул шарф до горла: он переживал за Герольда, успевшего простыть. Осень лила по несостоявшейся драке слёзы. Альдо кивнул в противоположную от блокопоста сторону: — Остальные — в шеренгу по одному. И чтобы ни единого звука. Может, немчура вздумала играть с нами в прятки. Омар усмехнулся — из тонкой выжимки его губ был выстиран весь смех. — Если так, они, пожалуй, выигрывают, сэр.