Голодные Игры: Восставшие из пепла

Кап. Я схожу с ума. Капли стекают одна за другой. Кап. Кап. Мне кажется, это повторяется, как череда смертей в моей жизни: стремительно, быстро, остро. Кап. Я чувствую каплю у себя над губой и машинально слизываю ее. Прохладная, пропитанная вкусом знакомых трав: лаванды и эвкалипта. Ни с чем их не спутаю – запах детства и маминой заботы. Они снимают отечность и жар, но к чему они мне? Разве я чувствую тяжесть и неповоротливость тела? Или меня обдает жаром? Незамедлительно я чувствую, как горячая волна лихорадки прокатывается по мне. Я чувствую, как меня начинает трусить. Ног и рук я действительно не чувствую, шея затекла в самом неудобном положении. Мое туловище – излишне тяжелый балласт. – Что это? – раздается грубый мужской голос. Я его слышала. Очень часто слышала. Имя незнакомца ускользает от меня так же, как и мое собственное. – Это настойка эвкалипта и лаванды – снимает жар, – отвечает другой, женственный, но хрипловатый голос. – Как ее угораздило… – Мне кажется, Китнисс искала кого-то. – Сэй, она не дура. А тем более, не сопливая девчонка. Сэй? Сальная Сэй? Да-да, я здесь. Почему я не вижу вас? – Тогда скажи, почему она пролежала там до самого утра? В грозу? – нетерпеливо восклицает второй голос. – Она не воин, а ребенок, которому пришлось слишком быстро повзрослеть, Хеймитч. Хеймитч? Я здесь, отзовитесь, почему вы не слышите меня? Я рвусь на голоса, но от них меня огораживает плотная, непроницаемая стена небытия. Что-то не так. – Ты ее просто недооцениваешь. – И в том наша разница, – говорит Сэй. – Я ее ценю, а ты ее переоцениваешь. Ментор грубо выругался, заскрипел пол. Он скрылся. Сальная Сэй долго не отходила от меня. Часто она напевала знакомые отцовские песни, говорила что-то утешающее, поглаживала по волосам – как я того и хотела. Слушая ее, я проваливалась в сон, если его можно таковым назвать. Он приходил кусками, с яркими и одновременно размытыми лицами знакомых, друзей или родных. Часто что-то будто переключалось, и я просыпалась, но вокруг меня глумилась черная пугающая пустота темноты. Сэй уже не было рядом, когда последний сон остался позади. Вокруг все стихло. По запаху комната напоминала мою собственную – затхлый, мало проветренный воздух, аромат леса, а теперь и луговых трав. Жар спал, но я до сих пор чувствую проходящий чередой конвульсий озноб. Было одиноко и страшно – почему я не могу открыть глаза? Неожиданно снова заскрипел пол. Звук был затихающим – кто-то крался к моей постели. Дыхание незваного гостя было сбивчивым с шумными выдохами через нос. Кто это? Почему мне становится жутко? Рядом со мной обиженно скрипнул стул – некто сел. В голове восстает картинка того, когда наш дом посетил Сноу. И ужас тех дней вернулся с новой силой. Встань! Пошевели пальцами! Китнисс! Я кричу, пытаясь вызвать ответную реакцию тела, но оно непоколебимо, а крик так и остается у меня на губах, не решаясь сорваться. Некто аккуратно касается моих одеревеневших, непослушных пальцев ладонью – руки начинают согреваться. Рука мне знакома, но я не могу вспомнить этих касаний, как не могла вспомнить имя ментора. Сердце успокаивается, опасности больше нет. Сколько мы сидим в безмолвном молчании, сказать трудно; я молчу от того, что собственное тело не слушается моего контроля, от того, что сказать что-либо было бы слишком просто. – Ножки устали. Труден был путь. Ты у реки приляг отдохнуть… Голос, лишенный музыкальных способностей, звучит нараспев, хрипловато. –Солнышко село, звезды горят, Завтра настанет утро опять… Мелодия отдается каждым новым звуком и словом глубоко внутри меня. В памяти всплывает луг, Рута, белые полевые цветы… Это было так давно и так недавно. –Тут ласковый ветер. Тут травы, как пух. И шелест ракиты ласкает твой слух. Кто мог знать слова песни, кроме меня и маленькой девочки? Рута. Это она пришла забрать меня, чтобы сопроводить в лучший мир. – Пусть снятся тебе расчудесные сны, Пусть вестником счастья станут они. Нет, голос слишком низкий – мужской. Ладонь слишком грубая, а пальцы длинные. Знать слова может только тот, кто их слышал… На арене с Рутой мы были одни… – Глазки устали. Ты их закрой. Буду хранить я твой покой. Нет. Я пела ее дважды. Тогда, на поляне, и в самые светлые дни, проведенные на Играх, в пещере… Когда Питу было совсем плохо. Когда жар полностью овладел им. Невольно я напевала эту мелодию, боясь той участи, на которую была обречена Рута. – Все беды и боли ночь унесет. Растает туман, когда солнце взойдет. Пит. Глаза привыкают к яркому дневному свету не сразу. Он будто раскаленной кочергой выжигает мне глаза. Тело обретает контроль, и я уже могу пошевелить пальцами рук и ног. Моя комната: кровать, шкаф, прикроватный столик, стулья. Кто-то резко отдернул руку от моих пальцев, будто обжегшись. Я вспомнила о присутствии незваного гостя. – Привет, – сухим, неестественным голосом говорю я. Пит широко улыбается. – Привет. – Давно я здесь? – Три дня. До этого момента ты не приходила в себя. – Где меня нашли? На лбу Пита появляются морщинки недовольства. – На крыльце. Ты пролежала под дождем практически всю ночь. Тебя нашел Хеймитч. Мы боялись, что у тебя воспаление легких, но все обошлось. Жар долго не спадал, но сегодня ты выглядишь намного лучше. Он отчеканивал слова быстро и четко – так бывало, когда он очень злился. – Мне звонил Плутарх… – Предлагал выступить на Играх в роли ментора? – спрашивает Пит. Бессознательно киваю потому, что с каждым новым словом теряю все больше сил. – Мне тоже. – И что ты будешь делать? – Поеду. Я обомлела. Как он может так просто возвращаться туда, где из него сделали монстра? Бесчувственного переродка? Где искалечили и заставили возненавидеть меня? – Не удивляйся, Китнисс, – улыбается Пит. – Мы с тобой допустили то, за что теперь отвечают дети капитолийских беженцев. Я не допущу, чтобы они так просто сдались. Если у меня есть возможность, я обучу их всему, что знаю и умею сам. – А если… – Приступы? Да, знаю, вероятность того, что они будут преследовать меня во время тренировок, велика, но я не могу всю жизнь бояться. Не могу сидеть и смотреть на то, что делает Койн, Китнисс. – Мне страшно, Пит. – Мне тоже, – честно признается он. В этот момент мне кажется, что передо мной настоящий Пит. Без тени злобы и ненависти. Хотя я больше не замечала бесконечной любви ко мне, он относился ко мне более чем снисходительно. Он подает мокрую повязку и укладывает мне на лоб – озноб спадает полностью, и я ощущаю, как на смену тягучей темноты приходит настоящий сладкий сон. Когда я зеваю, Пит только усмехается: – Тебе нужно поспать. – Мне опять будут сниться кошмары. Лучше вообще без сна, чем так… – Я останусь здесь, и, возможно, кошмары меня испугаются. Говорит со мной как с ребенком, но у меня нет сил, чтобы возразить ему. Теперь я понимаю, чего испугаются кошмары: темных, фиолетовых синяков под его лазурными глазами; уставший и безжизненный вид. Возможно, он даже переживал за меня? Сидел у кровати и напевал что-то? Его тембр так похож на отцовский… Он думает, я его не слышала – это даже к лучшему. На руках у меня главный козырь против Пита Мелларка — Мальчика с хлебом, которого я считала неуязвимым. С этими мыслями я проваливаюсь в умиротворенный сон.