Голодные Игры: Восставшие из пепла

Сердце выстукивает бешенный, отчаянный ритм, выбиваясь из грудной клетки, словно дикая птица. Я чувствую, как волну радости сменяет волна страха. Возможно, в данную минуту он контролирует свой разум, но едва сознание напомнит ему о родителях, и переродок одержит над Питом верх. Я с удивлением обнаруживаю, как крепко мои пальцы впились в мягкую обивку дивана. Я стараюсь разжать руку и понимаю, что сделать этого попросту не могу: пальцы словно онемели и не отвечали на любой мой самый мизерный приказ. Он не сводит с меня испуганного взгляда, и я начинаю задумываться о том, кто кого больше боится. Ужас отступает и на его место занимает недоумение. Пит не двигается с места, так и оставаясь в проеме между буфетом и коридором. Его кулаки напряженно сжаты и так сильно, что я замечаю белеющие костяшки. – Китнисс, – шумно выдыхает он. Меня вновь обдает разрядом тока и, отвечая на него, мое тело передергивается. Пит замечает это и шагает вперед. Одно его движение – и я уже стою на ногах, готовая кинуться к своему купе. Встречая мой обезумевший взгляд, он замирает. Одергивает протянутую ко мне руку, будто ошпарившись. Это движение возрождает во мне целую гамму эмоций – будто палитру всех оттенков смешали в один, образуя что-то темно-бурое и непонятное. Страх за Пита? Возможно. Боязнь за собственную жизнь? Несомненно. Радость того, что с ним относительно все в порядке? Именно. Отчаянье от того, что я боюсь его прикосновений? Да. Тысячи раз – да. – Прости, Китнисс. Я ведь говорил, я – животное, которое хочет причинить тебе вред. – Он подходит чуть ближе, и я стараюсь не двигаться. – Но, поверь, – этого больше не произойдет. Я не позволю ему, каких бы усилий мне это не стоило. Теперь его лицо освещает тусклый свет буфетной лампы. Он выглядит еще хуже, чем тогда у моей постели: темные синяки были видны теперь куда отчетливее, на щеке я заметила пару царапин, костяшки рук и пальцев были сбиты в кровь. Он боролся сам с собой и переносил всю свою злобу на неповинную в его бедах стену. Я вслушивалась в каждое его слово с замиранием сердца, выискивая в глазах и тоне Пита железную, непоколебимую ярость переродка. Но теперь этого не было, и кроме старого доброго и такого забытого Пита Мелларка я не видела в незнакомце абсолютно ничего. Хотя – нет. Теперь к образу моего мальчика с хлебом приписывался неописуемый детский трепет, который он излучал. Тело невольно качнулось ему навстречу. И вот я стою прямо перед ним – человеком, который еще вчера пытался меня убить. Я снова безоговорочно доверяюсь ему. Пит не верит в это счастье и очередной подаренный мною шанс, оставаясь на прежнем месте. Трудно сказать, сколько мы стоим так, просто выискивая друг в друге подвох. Что-то, что может навсегда разрушить хрупкий, неподвластный никакому логическому объяснению мир, в котором есть место только для меня и Пита. Хотя, конечно, он так не считает. Первым сдается он. Но лучше бы он стоял, не шевелясь. Его рука медленно тянется к моему горлу, я тут же отскакиваю в сторону. – Нет, я просто хотел проверить… – оправдывается мой бывший напарник. Я неуверенно возвращаюсь на свое прежнее место в надежде на то, что это не очередная уловка переродка. Его мягкая ладонь касается моей шеи, и я тут же чувствую расходящуюся по всему телу боль. Он сравнивал отпечаток и свою ладонь – они, конечно, совпадали. Он стиснул зубы, и я услышала скрежет зубов. Ярость. Мне вновь стало страшно, и я уже не пыталась этого скрыть. Медленно высвобождаясь из его хватки, я кинулась к выходу, надеясь, что Пит не станет преследовать меня и поймет, что мне стоит побыть одной. Но он нагоняет меня у самого входа в буфет. Его рука выхватывает мой локоть и бережно разворачивает к нему лицом. Только он так умел – вселять ужас и в то же время обращаться со мной как с дорогой фарфоровой игрушкой. Я не видела страшного гнева в его взгляде. В лазурных глазах плескалось отчаянье, отчаянье того, что я никогда не смогу простить и отпустить животный ужас, который вспыхивал во мне при его виде. - Я пойму, если ты ударишь и сбежишь от меня, Китнисс. Но прошу: просто выслушай меня. Всего несколько минут – и ты свободна, клянусь. Я молчу и стараюсь не выказывать своего страха. Он ждет моего ответа. Сглатываю подкативший к горлу комок, облизываю пересохшие губы и вдыхаю ненужный воздух. Пит ждет, но я не тороплюсь с ответом: этому меня научили Игры, этому меня научил Капитолий, этому меня научил сам Пит. – Я выслушаю тебя. Он замирает: снова не до конца верит в происходящее. Но на этот раз не позволяет себе такую роскошь, как молчание, и практически сразу начинает говорить: – Китнисс, чтобы хоть как-то загладить свою вину перед тобой мне не хватит и всей жизни. Ты боишься меня – это правильно. Ты возненавидела меня – это логично. И теперь, когда нам снова придется играть в «несчастных влюбленных», я могу представить, какой это мукой станет для тебя, – Пит переводит дыхание и не сводит с меня лазурных глаз. – Мне нужно было предупредить тебя тогда, в пекарне, но я понадеялся на собственную силу духа и проиграл… Я видел, как он убивает тебя, Китнисс. Видел, как мои собственные руки душат единственного человека, который знал меня прошлого. Значит, вопрос только в том, чтобы узнать себя прошлого? «Китнисс, это пустые надежды. Кроме злобы переродка и лояльного отношения к тебе в нем не осталось никаких иных эмоций», – вторил внутренний голос. Душу облили соляной кислотой. – Я не заслуживаю твоего прощения, но я хотел бы знать: не передумала ли ты по поводу беженцев? Его интересуют беженцы. Не ты. Беженцы. – Нет, – твердым, но охрипшим голосом отвечаю я. Его лицо озаряет вымученная, слабая, но такая знакомая улыбка надежды. Он улыбается так, как тогда, на Арене, когда я лечила его у воды. Он понимал, что долго не протянет, а я не позволяла думать ему об этом, заставляла бороться. В глазах тогда теплилась нежность. Та самая нежность Пита Мелларка, с которой он смотрел на меня. НА МЕНЯ. И ни на кого больше… – Они нуждаются в нас. Не по отдельность, а вместе. Если ты одна смогла свергнуть Сноу, что можем сделать мы вместе? – я соглашаюсь с ним и коротко киваю головой. – Китнисс, я клянусь, что бы со мной там ни стало, я клянусь, ты больше не пострадаешь от этих рук. Он с ненавистью глядит на свои ладони, длинные истерзанные кровоточащие пальцы, руки с длинными проходящими по всей длине порезами. Я перевожу взгляд с его рук на самого собеседника. В бирюзовых глазах, казалось, отражается весь свет и пронзительность неба. Я беру его за руку, стараясь делать это как можно безразличнее, осматриваю раны. Я забываю о безопасности. Забываю о страхе. – Их нужно обработать, Пит. – Ерунда. – Если в кровь попадет грязь, начнется гноение. Тебе не хватает еще одного протеза? – колко подмечаю я. Он соглашается. Я неуверенно отпускаю его руку и направляюсь к своему купе, стараясь не оглядываться на своего бывшего напарника. Почему «бывшего»? Теперь мы снова в одной «связке». Боремся против Койн. По-моему, моя жизнь - одна сплошная непокорность власти Капитолия. Возможно, это потому, что именно Койн и отобрала у меня родную сестру, косвенно, но была виновата в том, что Боггса разорвало на мине, а Финника истязали переродки. О чем ты говоришь, Китнисс?! Все они умирали за твою жизнь, все они страдали из-за того, что ты стала символом восстания, а их ошибка состояла лишь в том, что они успели привязаться к тебе. – Китнисс? – кто-то ласково хлопает меня по плечу. Я оборачиваюсь. Ты все еще здесь, мальчик с хлебом. – С тобой все в порядке? Ты, не отрываясь, смотришь на эту дверь уже минуты две. В его поведении еще были видны смятение и осторожность. Он двигался плавно, едва заметно – могу поклясться! – как настоящий охотник. Он боялся спугнуть меня. Спугнуть мое доверие. Ведь впереди нас ждал Капитолий – беженцы – спасение. Я неуверенно перевожу взгляд на дверь моего купе. Она отъезжает с привычным механическим звуком. Все по-старому: купе, я и Пит. Иронично, странно и небезопасно. Но о последнем я забыла. И стараюсь не вспоминать. Из дорожной аптечки вытряхиваю абсолютно все. Теперь содержимое покоится на моей полке, но этих лекарств я не видела прежде. Перламутровые коробки, жестянки, вроде тех, что нам присылали на Играх, вытянутые полые, на первый взгляд, футляры. Отсутствие всяких опознавательных этикеток меня уже не удивляет. Наверняка на моем лице написано недоумение и растерянность, поэтому я беру себя в руки и будто со знанием дела хватаю первый попавшийся под руку «препарат». Я стараюсь не смотреть на свою сжатую ладонь, в которой находится «НЕЧТО», что должно помочь Питу. Хоть бы не футляр. Хоть бы не футляр. Футляр. Ну, да. Вспоминается лозунг Голодных Игр. «…И пусть удача, всегда будет на вашей стороне…» – Присаживайся, – как можно спокойнее говорю я. Пит садится на самый край полки. Подальше от меня. Подальше от пляшущего света фонарей, стоящих вдоль уплывающей дороги. Я шумно выдыхаю и стараюсь не выказать своего волнения. Кроме едва заметно дрожащих пальцев, я выгляжу вполне адекватной. Руки захватывают футляр с двух сторон в поиске нужной кнопки. Возможно, там ничего нет, и это всего лишь футляр, но я не сдаюсь. Нашариваю в нем небольшое углубление и слегка надавливаю. Перед тем, как футляр с щелчком разомкнулся, в голове проснулась мысль, что это может быть сигнальная ракета. Что она могла делать в аптечке? Пылиться до очередного восстания. Нет. Всего лишь бинт. Я несказанно рада тому, что я довольно быстро справилась с «нелегкой» задачей. – Бинт, – зачем-то говорю я, становясь эхом своих мыслей. Я бросаю короткий взгляд на моего «пациента». Он все также недвижим, но теперь с интересом наблюдает за моими неловкими движениями. Вот только этого не хватало. Прежний забытый страх возвращается с новой силой, и на секунду я думаю о том, что уже соскучилась по переродку. Лишь бы Пит не видел моего краха. Теперь, стараясь действовать как можно слаженнее, я отдаюсь логике. В жестянках нам переправляли мазь, которая довольно-таки быстро затягивала смертельные раны. Почему бы ей не оказаться там и теперь? Со щелчком открываю банку с обтянутой вокруг ее оси голубоватой лентой. Невезение – дар. И я им, к несчастью, обладаю. Всего лишь ватные диски. – Китнисс, ты уверена, что я нуж… – Молчи, – перебиваю его я. Теперь я совершенно забываю об осторожности и врачебной «сдержанности», открывая банку за банкой. С каждой минутой я все больше разочаровываюсь в собственных силах и все больше ненавижу чертову капитолийскую аптечку. Я не отрываюсь от своих «поисков» до тех пор, пока чья-то рука вновь не ложится на мое плечо. – Давай я попробую, – примирительно говорить Пит. Я уступаю ему место. Он тут же берет в руки сине-зеленую коробочку, которая полетела в сторону уже впервые минуты борьбы с препаратами. – Снежинка – это охладительный эффект. Он снимает боль и способствует лучшему заживлению, – указывая на коробку с шестигранным кристалликом, говорит он. Я чувствую себя дурой. Полной и непроходимой. И это Сойка-пересмешница, победительница войны, символ восстания, дочь врача, в конце концов? Пит улыбается. По-настоящему, не пытаясь играть. Хотя кто еще играл? – Держи. Я неумело открываю злосчастный тюбик. Мазь пахнет точно так же, как и та, что была на Играх: можжевеловым лесным запахом, который смешивался со свежим ароматом мятной листвы. Я наношу первый слой мази на самые глубокие порезы. Вторым покрываю незначительные ссадины и царапины. Для пущего эффекта перебинтовываю обе руки своего «пациента». – Не удивляйся, я слишком долго проболтался в Капитолии, чтобы не знать такой элементарщины, как охлаждающая мазь. – Ты часто получал там такие травмы? – Не особо, – бросает Пит. – Только после приступов, которые там становились одиночными. Когда бродишь по белоснежным коридорам в поиске признаков жизни, мало что может напомнить о родном дистрикте, или Тринадцатом, или... Он умолкает. Его взгляд теперь неотрывно следит за моими переменами в лице. – Обо мне, – договариваю я. По-моему, заканчивать самые неприятные части предложений вошло у меня в привычку. Пит кивает. – Я думал, меня никогда не вернут в Двенадцатый. Но теперь я понимаю, что зря обрадовался. О чем это он говорит? – Как раз перед отъездом домой меня отправили на прием к Аврелию – нашему с тобой лечащему врачу, которого ты игнорируешь. Подходя к кабинету, я услышал чей-то разговор. Как я потом уже понял, это была Койн, и она беседовала с доктором по поводу Игр. Они решали, какое психологическое давление на арене будет действовать на трибутов эффективнее… Я с ненавистью сжимаю руки в кулак. Слышу скрежет собственных зубов. Ощущаю волну ненависти, которая накатывает на меня. – Это было подстроено, Китнисс. Тогда я не понимал этого, потому что меня точно так же, как и тебя, обуревали гнев и ненависть. А теперь все становится ясно и состыковывается словно пазл. – Пазл? – недоумеваю я. – Зачем меня вернули в Двенадцатый, так и не окончив курс лечения? Зачем объявили Игры именно сейчас? Зачем на всю страну трезвонят об этих мизерных восстаниях? Зачем так явно измывались над беженцами? Зачем дали подслушать разговор Койн и Аврелия, зная, что я его все равно услышу? Зачем вынудили нас отправиться в Капитолий? Это начало чего-то большего, Китнисс. За одну секунду ко мне приходит осознание всех сказанных им слов. – Она ждет, пока мы начнем восстание... – У Капитолия должны быть веские причины, чтобы убить нас, - заканчивает за меня Пит. _________________________________________________________________________________________________ Зная, что моя любимая бета пропадет на несколько недель, решила выложить сейчас, поскольку из меня очень плохой редактор. Люблю вас, читатели мои:З Не пропадайте)