Голодные Игры: Восставшие из пепла

Когда за окном наконец-то стало светать, Пит покинул мое купе, сославшись на усталость и недомогание. Хотя мне самой давно уже стало ясно: молчание, затянувшееся в помещении, стало исчерпывать себя и давить на уши. Темы разговора вроде: «восстание», «свержение Койн», «помощь капитолийцам» и «воспоминания из детства» стали для нас отчужденными и выговоренными. Нельзя было в сотый раз обсуждать то, что стало ясным с самого начала: нет у нас никаких шансов предотвратить 76-е Голодные Игры, пусть даже аргументы, – которых у нас, кстати, нет – были бы неопровержимым доказательством того, что Койн – всего лишь махинатор, вроде Сноу. Вроде Сноу? Мне кажется, она – его тень, бесчеловечная и движимая одной лишь ненавистью. Возможно, у прежнего правителя Панема этой ненависти не было. Кроме неприязни к жителям Дистриктов, он испытывал, быть может, только омерзение. Я разминаю затекшие руки и перевожу взгляд на круглое зеркало у противоположной стены. С ужасом замечаю, как плохо выгляжу: серый домашний костюм висел на мне мешком, глаза обрамляли следы моих ночных сопровождающих – кошмаров, а на спутанные и лежащие колтунами волосы я стараюсь вообще не смотреть. Неожиданно в голову приходит запоздалая мысль о том, что мне предстоит пережить в следующие несколько часов. Новая команда подготовки, их щебетание, порхание незнакомых отчужденных рук, возможно, даже слабые упреки в мою сторону за столь ужасный вид. Но разве это важно? Мои домашние любимцы: Вения, Октавия и Флавий? Неужели Койн настолько малодушна, решив, что это станет самым лучшим способом подстегнуть ненависть и враждебность Сойки? На самом деле она права. Несмотря на то, что я не любила всю наигранность, всю жестокость и одновременную детскую непосредственность капитолийских жителей, ко многим из них я уже успела привязаться. Цинна. Он никогда не отзывался о моем участии в Играх как о том, в чем мне действительно повезло. Мое самопожертвование ради Прим зажгло в нем ту искру надежды, которая теплилась в каждом, кто мечтал о свободе. Будь он жителем моего Дистрикта, я бы наверняка с ним подружилась, но не уверена, что среди боли, страданий и грязи Шлака ему жилось бы так же уютно, как внутри обоюдного дворцового празднества Капитолия. Я тяжело вздыхаю. Цинна, как и Прим - часть меня, которая теплится внутри лучиком надежды на то, что однажды я стану счастливой, но не ради себя – ради них. Неожиданно я вспоминаю прошлый счастливый сон, который настиг меня в пекарне. Цинны там не было. Нет, я бы наверняка запомнила его лицо, ведь он дорог мне ровно настолько, насколько дорог мне Финник, тогда почему? Почему я не видела его среди остальных? Мое воображение мечется в поисках ответа. Не могло ли случиться так, что после всех его мучений в казематах Капитолия он все-таки выжил? Остался жив и теперь находится на длительном лечении все в том же сердце Панема? Что за ересь, Китнисс? Ты вновь отдаешься пустым надеждам. Ты видела, как его избивают, видела его обескровленное лицо и могла подумать о том, что с ним все в порядке? Ты знаешь жестокость Сноу, ведь ты - птица, на груди которой выжжено клеймо Капитолия. Ты знаешь его безразличие, ведь именно он превратил жизнь Пита в ад. Ты знаешь его садизм, ведь Сноу уничтожил гнездо Сойки-пересмешницы. Я отворачиваюсь от зеркала и выхожу из душного купе вон. Мне кажется, я в действительности схожу с ума. Я забываюсь, не помня, когда реальность теряет свою тонкую и очерченную грань, превращаясь в одни лишь мечты и вымышленный мир, в котором все потерянные и загубленные мною люди вновь рядом… Возле меня тут же возникает светловолосая девица. По-моему, единственная из всего персонала экспресса, кто не лишен здесь человеческой улыбки и языка. Она интересуется моим самочувствием, предупреждает о вынужденной остановке поезда на дозаправку, предлагает крепкий кофе. Никогда не любила этого напитка, но улыбка девушки заставляет меня почувствовать укол совести, и я позволяю ей позаботиться об этом. Она скрывается в конце коридора, и я остаюсь одна. Чувства не успевают поглотить меня – вокруг становится темно и тихо. Тоннель. Еще одна преграда меж Дистриктами. Трудно сказать, какой это на этот раз: вокруг разместился хребет Скалистых гор, мы словно по тонкой борозде пересекаем горную расщелину. Пейзаж за окном однообразен: скалы, горы, витиеватые тропинки, ведущие к их подножию. Проезжая несколько километров всего за пару минут, я замечаю будто «встроенный» в массивную груду камня город. Он выглядит намного основательнее, чем мой Дистрикт. И даже находясь на его окраинах, я замечаю обустроенные госпитали и дома, как мне показалось, государственных лиц Панема. Подъезжая к станции, я замечаю подергивающиеся голограммные таблоиды: «Добро пожаловать в Дистрикт-2». Все становится ясным. И богато обустроенные дома, и роскошные приветственные рекламные вышки, и шикарный, отделанный по столичным меркам вокзал. Вспоминаются дни Тура победителей. Уже тогда я замечала присутствие Капитолия в каждом приближенном к нему Дистрикту. Во втором и первом это ощущалось особенно. Возможно, от того, что только Второй Дистрикт не принял сторону сопротивления в Тёмные времена, поддерживая в войне столицу Панема. Я ощущаю противоречивые чувства, находясь в этом месте. Возможно, именно здесь правление Альмы Койн ненавидят больше всего, но ведь не она развязала восстание? Не она убила Сноу? Дрожь проходит по телу, когда я вспоминаю о том страшном и вздернутом пеленой воспоминаний дне казни бывшего Президента Панема. Рядом со мной вновь появляется светловолосая проводница, когда поезд полностью останавливается. – Не желаете подышать свежим воздухом? Я согласно киваю, и она провожает меня на перрон. Вокзал широкой полосой тянется вглубь очередной скалы, и мне уже докучают эти горные виды, навевая тягостные воспоминания о своих родных, пропитанных счастливыми днями лесах. На улице я не замечаю ни одной живой души, и, кажется, Дистрикт-2 еще спит. Стрелки круглых, обрамленных каймой подсветки часов клонятся к половине пятого утра. Достаточно раннее время для близлежащего к столице Дистрикта и абсолютно нормальное для такого, как, например, Двенадцатый. Проводница еще немного стоит рядом со мной, но вскоре, жалуясь на холод, скрывается в вагоне, сообщая о том, что поезд тронется ровно через двадцать пять минут. Этим незначительным жестом она напоминает мне Эффи Бряк. Жизнерадостную, простодушную и незацикленную на таких мелочах, как жизни людей, женщину, которая по счастливым обстоятельствам стала моей сопровождающей. Возможно, будь Сноу жив, а Голодные Игры имели бы свое место в прежнем мире Панема, Эффи стала бы знаменитостью, ведь именно ее трибуты дважды возвращались с арены живыми. Но теперь это - очередной порыв мысли. Эффи, моя маленькая, хрупкая, но бойкая Эффи теперь в казематах, где делит пайку вместе с моей командой подготовки, отвечая за поступки, которых они не совершали. Я одергиваю себя и нервно тереблю локон своих спутанных волос. Только сейчас обращаю внимание, как легко и несуразно одета: ситцевые штаны и безрукавка под стать им. Небогато для символа восстания, но я и не старалась выделять свою роль, которую сыграла в революции. Неожиданно я замечаю направляющегося к кассам парня. Ему не больше двадцати лет, в темных волосах играет ветер, на лице — неподвижная маска безразличия. Стоит предположить, что он одних из разнорабочих в шахтах, которые расположены в хребте гор. Он движется вразвалку, не обращая ни на поезд, ни на меня никакого внимания. Мне кажется, я видела его где-то… Нет. Не он. Не сейчас. Я пытаюсь не смотреть на незнакомца, но он сам оборачивается в мою сторону. Все мои страхи отлегают от сердца: нет, этот парень - не Гейл Хоторн. Не мой бывший лучший друг, который разделял со мной добычу, радости, горечи и потери. Потери? Как я могу употреблять слово «потеря», говоря о нем? Гейл. Я не могу по нему не скучать. Он – все, что осталось от меня прошлой, от меня, не искореженной силами Капитолия, но разве между нами что-то осталось? Дружба растворилась в ненависти к нему, которая стала первой эмоцией после того, как я поняла, чьи бомбы были сброшены на беззащитных детей. Они стали «живым щитом» Президентского Дворца. Дрожь проходит сквозь пальцы, поднимаясь по плечам и останавливаясь у самого сердца. Я чувствую, как волна воспоминаний накрывает меня прежде, чем отчаяние пытается вскрикнуть свое слабое «Нет!». Я закрываю глаза и переживаю все заново. ...Малыши и подростки. Рядом ни единого взрослого, который мог бы ответить за содеянное. Дети в самом центре баррикады, которую сотворили жители Капитолия у стен Президентского палаца. Многие из них плачут, другие зовут на помощь, но я знаю: их не услышат. Их около сотни – и каждый испытывает страх и непонимание от того, что происходит вокруг. Я устремляюсь к фонарному столбу; цепляюсь за веревку, привязанную к нему, и поднимаюсь над толпой. Мятежники. Они оттесняют миротворцев к самому подножию стен дворца, овладевая Капитолием квартал за кварталом. Я знаю цену завоеваний каждого пройденного шага на пути к сердцу Панема – на пути, который кроваво-красным маревом пророчит свободу. Но я не успеваю об этом подумать. Над головой появляется планолет с эмблемой столицы и из него сыплются десятки серебристых парашютов… – Я не полагал, что победители такие разговорчивые, – говорит некто. Я открываю глаза и замечаю перед собой того самого «псевдо-Гейла». Сперва я впадаю в ступор, пытаясь понять, кому же было адресовано его колкое замечание. Потом, включаясь в реальность, я осознаю, что эти слова брошены в мою сторону. – Могу полагать, это психологическая травма, – заключает он. – Нет, я просто… – запинаясь, начинаю я. – Молчи, а то я подумаю, что на экране Огненная Китнисс выглядит куда более эффектно, – он протягивает мне ладонь. – Элмер Хейс – Дистрикт-2. Напомни мне ту бурду, которую говорили после этой фразы. Что-то вроде неудач, которые должны следовать за нами по пятам… – И пусть удача всегда будет на вашей стороне, – улыбаясь, говорю я. – Странно, но именно после этих слов нам не везло больше всего. Я мысленно соглашаюсь с ним, ведь обычно ее произносили или на Жатвах, или во время Парада Трибутов, или когда в очередной раз выжившие слышали издевательский голос Распорядителя Игр на арене. Интересно, говоря о «нас», он имел в виду оставшихся победителей или абсолютно всех жителей Панема? – Я рад нашей встрече, Огненная Китнисс. Многие в моем дистрикте отдали бы целую жизнь за то, чтобы побывать на моем месте. Вы направляетесь в Капитолий? – Да. На открытие Игр. Он улыбается, но улыбка эта кажется мне безнадежной. – И где же твой бессменный «женишок»? – нагло интересуется Элмер. – У нас… кризис отношений, – вскользь отвечаю я. – Сомневаетесь, стоит ли заводить ребенка? «Сомневаемся, стоит ли убивать Альму Койн», – думается мне, но вслух я, конечно, этого не произношу. – Ну, и как тебе Дистрикт-2? Сильно изменился после «тура»? Я понимаю, что он имеет в виду. Восстание и последующие бои против Капитолия – жила, которая снабжала их дистрикт самым необходимым и таким недостижимым для моего собственного дома. Даже Элмер после месяца пережитых ужасов выглядит куда лучше любого жителя Двенадцатого: на лице ни единого следа серых пятен, оставшихся от голодных времен, ни ожогов от кровопролитных и смертоносных боев, разбросанных по всему телу, ни тени озлобления или боли на инфантильной маске безразличия. Он замечает, с каким интересом я разглядываю его, и тут же ретируется: – Не думай, пташка, Второй не остался в стороне на этот раз. «На этот раз». Логично предположить, что он стал одним из повстанцев. Мятежником, который рвался высвободиться из цепких лап Сноу. Но кто сказал, что Элмер - не один из его приверженцев, консерваторов, которые только приветствовали Президента с его неограниченной и деспотичной властью? – Я мало помню дни тех поездок, – вру я. – Ты была знакома с Катоном и Миртой? – неожиданно спрашивает Элмер. – Понимаю, была, и осознаю, что особой радости от встречи с ними ты не испытывала, но я их знал… – Мирта пыталась перерезать мне глотку, а Катон едва не убил Пита – разве ты не смотрел Игры? Он рассеянно качает головой. – Миротворцам смотреть Игры необязательно. Вот оно что. Элмер Хейс был в ряду миротворцев, но почему-то избежал гнева нового правителя… Это странно и невероятно в одно и то же время. Разве Койн не преследовала людей, подобных ему, и не карала их, словно они были преступниками и во времена Сноу имели право голоса? – Тогда тебе повезло,  – отрезаю я. – Нет, Китнисс. Все, что ты здесь видишь, – фантик, красочная обертка и не более. То, что происходит внутри Дистриктов, внутри каждого города, намного ужасней, чем ты можешь себе представить. Панем раскололся на одержимых и удерживающих. Как бы вторые не старались отрезвить первых, недовольные найдутся всегда… – У Койн достаточно власти, чтобы это предотвратить, – отвечаю я. И от этих слов становится горько, будто бы только что я предала свою свободу. – Но достаточно ли у нее власти, чтобы усыпить нашу веру, Китнисс? Веру в то, что жизнь без Игр возможна? – Я верю в это, Элмер. И всегда буду верить. Я ответила честно, без зазрения совести. То, что осталось от меня прежней, – моя вера. Вера в то, что я выберусь с арены и выживу ради Прим; в то, что смогу вытащить оттуда Пита; смогу доказать Сноу свою любовь и преданность моему мальчику с хлебом; выживу после Квартальной Бойни; свергну Сноу и спасу из его паучьих лап Пита, чего бы мне это ни стоило; верну Дистрикту-12 его прежний «живой» вид; переживу смерти всех моих близких и постараюсь жить ради них… Возможно, мой новый знакомый находит в моем взгляде нечто вроде решимости и отчаянности. Нечто, что заставляет его сказать следующие слова: – Я часто задумывался: почему именно ты символ восстания? Почему не та же Мирта? Почему не Цеп или Катон? Почему не Марвел? Или малышка из Одиннадцатого? Меня вновь пробирает дрожь. – Рута. – Почему не они все? – не унимается он. – Но однажды я просто понял, что никто другой этого и не смог бы сделать. Сломился или упал бы на полдороге, зализывая гниющие раны. Потерял бы чувство собственного достоинства, вымаливая и требуя у людей понимания и жалости. Не смог бы остановить кровопролитные бои и, движимый ненавистью, превратил бы Панем в настоящий ад. Я не верил твоим агитроликам, Китнисс. Ни одному из них, если быть честным. Все это казалось мне слишком явным позерством перед камерой. Но казнь Сноу полностью изменила мое мнение о тебе. Он замолкает и смотрит на состав, который издает протяжный гудок. Я пытаюсь не вспоминать о том дне, который Элмер так старательно пытается воспроизвести. Все эти травмы и страхи, завладевшие мной, реагируют на мои воспоминания, словно мотыльки, летящие на свет: стремительно и быстро, это своеобразный маяк для ужасов, которые заполняют меня, едва лишь я сливаюсь с воспоминаниями. – Я верю в то, что ты еще полетаешь, Сойка-пересмешница… Он возвращается к кассе, так и не попрощавшись. Из поезда показывается недовольное лицо проводницы. Она сообщает, что экспресс отходит через несколько минут, и я, не задумываясь, впрыгиваю в вагон. Я оборачиваюсь и замечаю просветлевшее, но все еще угрюмое лицо Элмера. Он подносит три пальца левой руки к губам и медленно, будто опасаясь, что его заметят, протягивает их в сторону удаляющегося поезда. «Я ставлю на тебя, Огненная Китнисс», – проносится до боли знакомая и выцветшая фраза, которую, будь он рядом, Элмер Хейс сказал бы наверняка. _____________________________________ У нас у всех сегодня небольшое событие. Ровно месяц назад на свет появился этот фанфик, который долгие недели зарождался в моих мыслях. В честь этого столь длинная и довольно содержательная прода. Я хотела воссоединить в ней практически все детали, которые были опущены до этого момента. Китнисс медленно, но верно приходит в себя. Потому и начинает "думать", вспоминать, ощущать. К моему сожалению, эта глава последняя на этой, а возможно, и на будущей неделе. Приятного всем прочтения:)