Portishead – Biscuit
Она не выглядит устрашающе. По крайней мере, я могу с уверенностью сказать, что Китнисс не попытается убить меня этой ночью. Всадить в плоть свои белые, ровные клыки, разодрать меня живьем на части, издать хриплый, надрывный всхлип, похожий на смех. Все старые воспоминания стираются, когда ее плечи слабо вздрагивают. Китнисс свернулась на моей постели так, словно искала здесь убежища. И вряд ли она его нашла, раз тихий, усталый всхлип разносится по комнате. – Китнисс? – наконец, зову я. Она резко поднимает свой затравленный взгляд на меня. В полутьме не разобрать гримасы боли, что исказила ее лицо, но я знаю, чувствую ее на каком-то интуитивном уровне. Ощущаю, когда ее «слишком» плотно сдавливает горло девушки. Она резко отворачивается, будто не желая видеть. – Что ты тут делаешь? – мягко спрашиваю я. – Я подумала, ты ушел. – Так и было, после того, как ты исчезла. По-моему, это было слишком обыденно для нее: уйти в ночь за новой добычей. Вот только, чем дольше я нахожусь рядом с ней – такой знакомой и далекой одновременно – тем больше понимаю: Китнисс – не зверь. – Я … не могла уснуть. Тут уж я начинаю злиться. – Кошмары? Почему ты не разбудила меня? – Пит, я знаю правду. Сердце замирает в груди, и я понимаю, насколько близок к провалу. – Правду? – Насчет тебя и Хейвен. И я снова дивуюсь ее уму. Такая хрупкая, но предельно, до отвращения честная. – Китнисс… – Когда ты хотел сказать мне? – на удивление ее голос груб. – Я не уверен, что должен был. – Должен был?! Это просто аморально, Пит! – вскрикивает она, привставая с кровати. – Это…неправильно! – Я знал, что ты отреагируешь именно так, но я не мог рисковать тобой, понимаешь? Ты бы помчалась к Койн и тогда… тогда бы, ты просто повелась на ее наживку. Она на шаг впереди нас – я ведь говорил тебе. Она замирает, словно боясь, походит ко мне чуть ближе. Пыл Сойки-пересмешницы угас. Переродок внутри обиженно скалится: допуская Китнисс ближе – я предаю самого себя. – Наживку? – голос ее дрожит. – Конечно, Китнисс. Для нее эти дети только наживка, – словно ребенку объясняю я. Она мотает головой, а я прекрасно понимаю, что не должен разъяснять ей все это. Нужно держаться отстранено и холодно. Расчетливо. Сухо. Если нужно – грубо. Но когда ее стальные глаза беспомощно уставляются на меня, а губы девушки слабо подрагивают, я не могу молчать. Не могу не смотреть на нее так, как смотрел Пит Мелларк из прошлой жизни. – Я не понимаю… – Её возраст, возраст многих, так или иначе, должен был всплыть, – говорю, как можно спокойнее. – Возраст? Меня передергивает. Демон внутри меня уже потерял способность облачать свои мысли в слова – он молчалив, но от этого он не становится менее опасным. А когда шепот Китнисс наполняет меня всего до краев, словно нечто легкое касается моей оголенной кожи. Я делаю вынужденный шаг навстречу. – Ты уверена, что мы говорим об одном и том же секрете? Она нервно сглатывает. Странное поведение Китнисс настораживает меня. Мы ходим вокруг да около, не понимая друг друга. – Ты и Хейвен… Ваш секрет… – Да. Настоящий возраст Хейвен и многих трибутов. Я знал об этом, но знал, что не могу нарушить правила, и стать частью игры Койн. Она все еще смотрит мне в глаза и это кажется мне ненормальным. Я мечтал о ее смерти. Столько раз был на грани того, чтобы убить ее, а она – вот так доверчиво – продолжает смотреть на меня. Пауза затягивается, и, чтобы она не переросла в неловкость, я продолжаю объясняться: – Хейвен самая младшая из старшей группы трибутов – ей девятнадцать. Многие из профи старше ее на пять-шесть лет. О детях и говорить не приходиться – десять, девять, двенадцать лет. Койн играет не по правилам, но я боялся сказать, зная, как дороги они тебе. Но теперь, когда ты знаешь правду скрывать это от тебя просто бессмысленно… С каждым мгновением ее лицо меняется. Черты лица становятся ожесточенными, грубыми и суровыми. Мне кажется, я слышу, как надрывно и быстро бьется ее сердце. Ненависть захлестывает ее и в этот момент, я понимаю, что мы говорили совершенно о разных «секретах». Но прежде, чем она пытается рвануть прочь из комнаты, я останавливаю ее. – Нет, Китнисс, – холодно отрезаю я. – Не говори мне «нет». Ты знаешь, что мы обязаны остановить! Теперь, когда у нас есть неопровержимые доказательства ее лжи! Люди пойдут за нами! Настоящий, прорезавшийся голос революционерки. Глас Сойки, что побудил людей не к смерти, а к жизни. – Они хотят отмщения и им абсолютно плевать, кто умрет. – Нет! Нет! Слышишь меня – нет! Я не позволю, я не сдамся! И ты не смей сдаваться, Пит! От каждого нового ее слова по венам расходятся разряды тока. Она верит в меня. Господи, если бы только я мог представить, что кто-то мог так верить в меня. Настолько отчаянно и сильно. Ее руки непроизвольно обвивают мои, она встряхивает меня, словно отгоняя пелену моего непонимания. Вот только я продумал свой план куда тщательней ее самого. – Я не сдаюсь, Китнисс. Я жду. Я жду того момента, когда они все покажут на что способны, – спокойно отвечаю я. В тот момент, когда ее глаза наливаются ненавистью и отчаянным желанием сражаться, моя стальная защита дает сбой. Потому, что я отчаянно нуждаюсь в том, чтобы проверить: настоящая ли она? Мои руки касаются ее талии. Словно тысячи раз до этого я обнимал ее. Понимал. Желал. – Скажи мне – это ведь не та правда, о которой мы говорили? – мой голос охрип. На ее губе алая капля крови. Вспоминаю, как тысячи жизней назад, она точно так же кусала губы, отгоняя волнение вглубь своей души. Китнисс волнуется? С чего бы? – Нет. – И о какой правде идет речь? – Теперь это уже не важно. Важно то, что я не позволю ей, Пит. Не в этот раз, – она старается выскользнуть из кольца моих рук. Вот только на этот раз дело не в страхе. Я вспоминаю ее. Каждый божий день я знакомлюсь с ней заново, стараясь не замечать затравленного, злорадного взгляда переродка. Он пытался ненавидеть ее, но, тем не менее, не мог противиться тому, что менялось, что вспыхивало и тлело в моей душе. Я и сам не могу сопротивляться этому. – Ты всегда думаешь о ком-то. Всегда утверждаешь, что ты слишком сильная, чтобы позволить себе такую слабость, как чужая помощь и сострадание, – говорю я, пробуя каждое слово на вкус. – Но ты слабее меня, Китнисс. Слабее Хеймитча или Гейла. Ты – девушка, и ты нуждаешься в защите. – Она нужна детям. – Я и Хейвен – что ты знаешь об этом? – игнорируя ее выпад, спрашиваю я. – Это твоя личная жизнь – я не желаю вмешиваться в нее. Ты вправе быть с тем, кого любишь. Тем более теперь, когда ей оказалось… Личная жизнь? Вправе быть с тем, кого любишь? Тошнота подкатывает к горлу. Она решила, что я влюблен в Хейвен. И, если честно, это озарение заставляет мое сердце, где-то там под ребрами, сжаться и пропустить череду ударов. Я замираю, все еще глядя в стальные глаза, казалось бы, такой мудрой девушки. Вот только она слишком мало знает о любви, в то время как Пит из прошлого знал об этом чувстве абсолютно все. И именно он знакомил меня с ней. Именно он, настолько сильно и отчаянно хотел быть с ней, что стирал грани между прошлым и настоящим. Нет теперь разницы между мной и ним. – Теперь, когда это не будет похоже на изнасилование, да? Обида теряет свой вкус, когда Китнисс прячет глаза. Беззащитная. Сломленная. Нуждающаяся в защите. – Я прав? – громче переспрашиваю я. Между нами нет разницы. Потому, что теперь – я готов умереть за нее. Жить. Сражаться. Умирать. Терпеть боль. Ужасы инъекций. Пыток. Капитолия. Чего он только не делал ради нее? А ведь она так и не ответила ему взаимностью. И это понимание приходит слегка запоздало, и в подтверждении этого она произносит: – Пит, я безумно устала. Мне пора, – она снова пытается высвободиться. На лице кроме изнеможения нет ни единой эмоции. Она больше не выдержит. Значит, ни мне, ни Питу из прошлого не добиться ее благосклонности. И это почти выводит меня из себя. – Господи, Китнисс…– шумно выдыхаю я. – Спокойной ночи, – прощается она, уходя прочь. – Спокойной ночи. Она уходит в ночь. Что ж, она всегда так уходила. Никому из ученых Капитолия не удавалось приручить огня. Не приручить его и мне. Не сегодня. Не завтра. Никогда. Ее походка по-охотничьи тихая, по-кошачьи мягкая. Плечи чуть сгорблены, а голова устало дергается при каждом новом шаге. Она замирает у двери всего на мгновение, а я уже слышу ее сдавленный вздох. Переродок буквально взбухает от счастья. Внутри все печет от боли и разочарования, а ему радостно – Китнисс Эвердин ушла прочь. «Навсегда. Навсегда. Навсегда». Каждую секунду повторяет он. Вот только я не согласен мириться с этим «навсегда». Моя рука сдавливает ее ладонь, замершую на открытой двери. Слабый толчок, и она оказывается рядом. Так же близко, как когда-то на кухне Тренировочного Центра. Вот только тогда, переродок оказался сильней, и я согласился с его версией «секса вне правил». Но сегодня все изменится. Все уже изменилось. Мои губы накрывают ее в исступленном, прерывающем дыхание, желании. Ее кожа обжигает, словно пламя, а руки, заведенные над головой девушки, впиваются в кожу моих ладоней. Не от страха. Уж тем более не от отвращения. Желания, что волнами захлестывает меня, так же болезненно мучает и ее. Но когда рамки запретов спадают, и мой язык прорывается внутрь, кроме ее слабого стона – нет ничего в бушующем, живущем мире Капитолия. Когда я выпускаю ее руки, пальцы Китнисс слабо одергивают мои волосы. Жажда – ту, которую я испытывал на арене – будто возросла в несколько раз. Мне хотелось бы знать, насколько счастлив был бы Мелларк из прошлого, потому что мое личное счастье было безгранично. Когда моя ладонь поднимается от плоского живота к изгибу солнечного сплетения, Китнисс замирает. Контраст пламени и льда ее поведения, заставляет меня остановиться. Это же Китнисс. Никто не говорил, что будет легко. Особенно с ней. – Скажи мне, – хрипло говорю я. – Скажи мне, и я остановлюсь… Я пытаюсь объяснить, что не давлю на нее. Что все это – лишь разменная монета, будто убеждая самого себя в том, что не желаю ее. Вот только ее губы накрывают мои, и я замолкаю, не успев возразить. Трещит по швам ее майка. Руки тут же стягивают ее, и нам приходится отстраниться от нее. Все, что мелькает в голове: красивая. Она красивая. Каждый сантиметр тела не обходится без моего внимания. Потому, что она нужна мне. Нужна так же сильно, как и прежде Мелларку, погибшему в стенах Капитолия. Вот только теперь разница между нами слишком мала - в чем-то у меня даже есть преимущества – теперь я с Китнисс, он же… Он же отдал за это мгновение свою жизнь. Боюсь только, Китнисс не поймет этого. Для нее я прежний. Мальчишка с хлебом и мечтами о доме, где-то на окраине Двенадцатого. Только вот я – монстр. И она еще не знает об этом. Она цепляется за меня так, словно боится, что я убегу прочь. Хотя, на самом деле, у нее есть все основания полагать, что я отступлюсь. Вот только не сегодня. Не завтра. Никогда. Больше никогда. Когда мои губы раз за разом опускаются на ее оголенную кожу, Китнисс хватает ртом воздух, словно дышать ей было просто нечем. Я аккуратно отодвигаю полоску бюстгальтера, скрывающего ее грудь. Губы проходятся по нежной, бархатной коже и Китнисс – девушка, что сделана из Огня – оправдывает свое название. Под моими руками, она плавится, словно раскаленный металл. То, что заставляет задыхаться и меня – ее тихий, сдавленный от желания, шепот: – Пит… Она словно молит меня о пощаде, как некогда в пекарне, когда мои руки едва не оборвали ее жизнь. Отгоняя эти мысли, я вглядываюсь в ее чистые, грозовые глаза, затуманенные пеленой желания. Мне нужно знать правду. Это буквально так же желанно, как и она – податливая и мягкая – в моих руках. Приходится отпустить ее, чтобы перехватить ее ладони. Она удивленно выдыхает, вглядываясь в мои черты лица. – Скажи, что это не подачка Мелларку из прошлого. Скажи, что ты не собираешься умчаться к другому, когда все это кончится. Скажи, что ты реальна. Эти слова даются мне с таким трудом, что дыхание сбивается едва ли не с каждым брошенным словом. Она должна знать. Пусть запоздало. Даже, если она уйдет сейчас, я буду чувствовать, что выполнил долг перед тем, кто теперь являлся мной лишь отчасти. Нужно отдавать дань памяти тем, кто пал ради нашего общего будущего с Китнисс. Именно поэтому Пит Мелларк из Дистрикта-12 пережил очередное утро в Капитолии с мыслью об Огненной девушке, чтобы на закате умереть. Оставив лишь воспоминания и клятву: научить любить Китнисс Эвердин по-настоящему. И девушка нервно сглатывает. Она сжимает мои руки, глядя в глаза. – Я реальна, Пит. И это не подачка. Мне смешно. Смешно и больно. Настолько, что я отступаю. Отступаю в сторону, чтобы затем быстрыми шагами направится к кровати. Гнев и боль закипают внутри. Как она может думать, что Хейвен – милая, жизнерадостная Хейвен – была для меня чем-то большим, чем… она? Понимание того, какое глубокое, какое всепоглощающее влияние она возымела надо мной за эти несколько недель, приходит слишком поздно. Обидеться на Китнисс? Оставить ее сейчас такую родную и непреодолимо желанную? Невозможно. Невероятно. Жутко. – Иди ко мне, – гортанно прошу я, в надежде, что найду отклик в ее душе. – Не как подруга, не как партнер на Играх или девочка, которая знает песню Долины. Как девушка, Китнисс… Я жду того, что это заденет ее. Что она покраснеет, расплачется и убежит. Но вот только она остается на своем месте. Такой знакомый, вожделенный взгляд из полуопущенных ресниц. Минутное замешательство в ее глазах. А затем уверенный шаг. У меня перехватывает дыхание, когда ее руки скользят к лямкам шорт. Мне недостает воздуха – живительный кислород обжигает горло. То, как она стягивает с себя одежду не похоже на что-то решительное. Скорее, вынужденное. Когда ее руки замирают на нижнем белье, я надеюсь, что она, наконец, остановится. Но эта пытка, заставляющая все мое нутро сжаться, продолжается. Руки впиваются в мягкую ткань простыней. Она совсем нагая. Рядом со мной. Красивая. Мне открывается другая сторона Китнисс ласковая, преданная, нежная. Грубость и могущество символа восстания растворяется. Она просто девушка, которая мечтает стать моей. И от этой мысли голова идет кругом. – Господи, Китнисс… – Если хочешь, чтобы я замерзла, так и скажи… – нервно шутит она.***
John Murphy - The Surface Of The Sun John Murphy - In The House_In A Heartbeat
В какой-то момент уши закладывает от жуткого воя взрыва. Рушатся перекладины здания. Фоновым шумом до меня доносятся чужие крики, перед тем, как я глохну совсем. Кажется, от боли, что разрывает ушные раковины, я кричу. Кричу и слышу вместо собственного крика инородный писк. Он поглощает все звуки. Он поглощает все вокруг. Срываются потолочные плиты недостроенного комплекса, а вместо стерильного запаха в нос запивается вонь горелой плоти. Я прижат лицом к земле. Несущая балка или очередная потолочная взорванная плита давит меня к земле. Ощущение, будто из легких выбили последний воздух, а вздохнут не позволяет колющая боль в груди. Наверное, это сломанное ребро. А может, уже проткнутое легкое. Все, что я могу видеть заваленный вход впереди нас, отгораживающий меня от Хеймитча. Нет, если он не последовал за мной, обломки не достали его. Значит, с ним все в порядке. Теперь, если ни мне, ни Гейлу не выжить, он позаботиться о Китнисс. Вспоминая о напарнике Китнисс, я зову его, стараясь привстать на локтях. Не знаю, насколько истошно воплю, но прикладываю для этого немало усилий. Вдыхать жизненно необходимый кислород – опасно. Вероятность того, что новым вздохом в поврежденное легкое может хлынуть кровь все выше. Сколько я еще продержусь сказать сложно. Когда ты оглушен, дезориентирован и боль, словно маркое напоминание того, что ты все еще жив, пульсирует где-то в груди – время теряет свою значимость. В помещении с каждой минутой все жарче. Я не могу видеть полыхающего огня, но точно могу сказать, что пламя взвилось в задней части помещения. Именно там, куда отправился отряд Гейла. Его имя сотрясает стены обрушивающегося здания, не принося никакого толку. Единственное в чем мне повезло – мое положение. Я придавлен к земле, а значит дышать здесь куда проще. Но огонь вскоре распространится, сжигая заживо тела тех, кто еще мог выжить. Этим счастливчиком мог оказаться и я. Боль в груди усиливается с каждым новым вскриком. Именно в тот момент, где-то впереди появляется просвет. Маленькое, разобранное отверстие среди завалов. Там Хеймитч, там Джэйден, там Пэйлор. Они должны позаботиться о возвращении Китнисс. Я снова пытаюсь встать, но с ужасом понимаю, что плита надо мной приходит в движение. Возможно, это еще один часовой механизм, который может привести к смерти остальной части нашей команды. Прилагая все усилия, я стараюсь перевернутся на бок, чтобы накрыть бомбу собственным телом. Так меня учил Гейл. Так поступил бы он сам. Вот только это не бомба. Знакомые наручные часы. Оборванные куски камуфляжной куртки. Кровавые полосы алой жидкости, стекающей по руке. Кожа обуглена. В некоторых местах до кости. Имя напарника сотрясает помещение с такой силой, что я слышу собственный вопль. Он не мог умереть. Он не мог так просто сдаться. Он не мог… не мог пожертвовать собой, ради меня. – Гейл. Гейл! Но он не откликается. Дышит слабо и прерывисто, открывая рот и кашляя, прочищая горло. По его губам течет кровь. Напарник Китнисс, который оберегал меня все это время, умирал у меня на глазах. –Гейл! Вспомни о Китнисс! Наконец, слух возвращается ко мне. Я по-прежнему не различаю никаких шумов извне, но ощущаю собственный голос, как будто во время разговора, мне зажали уши. Но Гейл не откликается. Лишь слабо шевелит губами, и я успеваю разобрать родное имя: «Китнисс». В свое последнее мгновение жизни, он все еще думал о ней. Такой далекой, но безмерно любимой. Он носил свою любовь гордо, и он желал соперничества, вот только это не делало его хуже. Глупее. Бесчестней. Гейл Хоторн просто любил свою охотницу, и безответность не была ему преградой. – Ради нее, Гейл. Она вернется к тебе. Ты, а не я, должен найти ее, слышишь? Я замечаю на окровавленных губах слабую, безумную улыбку. Гейл повторяет ее имя, как молитву. Буквально в пяти метрах от нас обваливается крыша. Балки, древесина, черепица и плиты в некоторых местах крошатся, позволяя более массивным обломкам свалиться вслед за ними. Мне сложно дышать, и с каждым новым вздохом желание остановить весь этот кошмар становится все сильнее. А просвет впереди, у выхода, становится все шире. Оттуда доносятся крики и к нам, наверняка, подоспеют. Осталось только дождаться. – Потерпи ради нее. Немного. Еще чуть- чуть, – я сам едва ли верю в это. Но, наконец, Гейл вздыхает. Его грудь вздымается и он издает слабое, хриплое мычание. Открытие – я, наконец, слышу его. – Она всегда любила тебя, – он еле волочит языком. – Всю жизнь. Еще до того… Он разрождается хриплым, булькающим кашлем. Теперь по его щекам стекают струйки крови. Глаза Гейла – до боли похожие на глаза Китнисс – наполнены слезами. И они, смешиваясь с кровью, оставляют на холодном, сером полу потеки и следы. – Не обижай ее, Мелларк. Где-то впереди слышен грохот. Где-то впереди в нашу сторону уже спешат медики. Рядом с ними Хеймитч. Рядом и Пэйлор, что готова отдать жизнь за каждого бойца. Но это лишнее. Слишком поздно. Стальные глаза остекленели. Гейл Хоторн мертв. Мой напарник – мертв.