***
Пальцы Марка нетерпеливо бегают по рулю, когда машина застывает перед светофором на добрых полторы минуты. Около получаса назад они высадили Ренджуна у автовокзала, и в салоне повисла настолько непривычная гнетущая тишина, что единственным желанием ребёнка эльфов стало поскорее выбраться из металлической коробки и оказаться в стенах родной квартиры. Вообще-то Донхёк яро отстаивал идею довезти Ренджуна до дома, но тот выглядел настолько истощённым и уставшим, что только слепой не догадался бы о его остром желании побыть в одиночестве. Меченый таким не был, поэтому после крепких объятий и скромной просьбы написать, когда друг будет дома, он отпустил его, и, ссутулив плечи, скрылся в салоне, оставив Ренджуна и Марка один на один. — Ты мой лучший друг, — вдруг начал Ренджун, заставляя Марка удивлённо распахнуть глаза. — Но Донхёк тоже. И я очень прошу тебя быть мудрее. Кто-то из вас двоих должен. Иначе мы все пострадаем. С этими словами Ренджун коротко обнял его, переступив через собственную нелюбовь к прикосновениям, и скрылся в здании вокзала, ни разу не обернувшись. После этого они не проронили ни слова. И это ожидаемо: поездка вымотала каждого без исключения, и сейчас с трудом можно принять то, что они возвращаются домой и в следующий раз встретятся впятером только на чьём-нибудь дне рождения. В лучшем случае. Даже Чону, пробывший с ними в Снежной Ночи всего неделю, стал выглядеть счастливо и хорошо только после того, как хаммер Марка затормозил напротив квартиры Йери. Он окрылённо выпорхнул из салона, наспех поцеловав Донхёка в макушку и потрепав волосы на голове Марка, попросил их обоих не пропадать и держать его в курсе ситуации с Джисоном, а потом радостно побежал к дверям дома, закутавшись в толстый полосатый шарф по самые уши. Так что да. Единственное, чего сейчас отчаянно желает Марк, — оказаться в их с Донхёком квартире, устроиться на диване и съесть что-нибудь жирное, вроде бургеров из ресторанчика через пару улиц от дома. Последний раз они заказывали у них еду много месяцев назад, но это что-то привычное, приземлённое. Человеческое. А ещё поговорить. Как нормальные люди, без той ругани, которую они устроили у Тэёна, без чужих ушей и излишней опеки друзей. Сейчас им неуютно в компании друг друга, и Марку не терпится стереть этот повисший над их головами вопрос «А что дальше?». Донхёк лениво листает плейлист в своём телефоне, ставя полюбившиеся песни на повтор, устроился, поджав под себя ноги и иногда вертясь в кресле из-за слишком долгого пути. Он осматривается по сторонам, глазами ловя мелькающие за окнами кафе и магазины, покачивая головой в такт битам. Марк не может сдержать счастливую улыбку, ведь больше всего боялся, что меченый сбежит сразу же, как только они останутся наедине. Но вот он, сидит рядом, немного растрёпанный и сонный, до боли знакомый. Марк хочет извиниться. Когда стрела едва не пронзила его тело, всё, о чём он мог думать, — Донхёк. О том, как безумно он поступил, решив сдаться, не предприняв ни одной попытки спастись. И пусть это жестоко, неправильно, омерзительно, но Марк счастлив, что выстрел получил не он. Это помогло ему кое-что осознать: он человек. И та стрела стала бы для него смертельной, без сомнения. Он выбрал короткий людской век, но всячески отталкивает одну из главных составляющих человеческой жизни — любовь. Вне сомнений, прожить без неё можно. И порой гораздо счастливее, чем состоя в медленно убивающих отношениях. Однако ему в руки упало настоящее сокровище. Человек бескорыстно, всей душой любящий его не за принадлежность к магическому народу, а за дурацкие шутки, непереносимость лактозы и слабость к ситкомам. Донхёк — драгоценность, потому что он даёт ему любовь, заботу, преданность. Всё то, о чём давно позабыли эльфы в погоне за продолжением рода, желанием потешить своё самолюбие и утвердиться за счёт того, кто слабее. Они готовы сделать всё, лишь бы почувствовать себя полноценными. До краёв напичканные знаниями, но при этом абсолютно пустые внутри. Марк никогда не хотел быть таким. Он ушёл из леса, чтобы жить. Чтобы дышать, учиться, путешествовать, помогать людям. Любить, дарить добро. Его восторгают технологии, медицина, искусство. Марк столько всего ещё не увидел, и умереть тогда, на высохшем серо-жёлтом поле, было бы в высшей степени глупо. Он понял это, потому что прекрасно учится на собственных ошибках. Даже подумать о том, что жизнь ему не нужна, было безумием. Марк больше не эльф. Он не может магией заставить кого-то полюбить себя, ведь теперь для этого нужно что-то большее. Открытая душа, желание сделать другого человека счастливым, желание открывать для себя грани другого мировоззрения и открываться самому. И пусть его прошлая жизнь навсегда останется там, где ей место. Под толстым куполом, в отдельном месте, где собраны все пролетевшие до этого момента годы. Марк был эльфом, и он принимает это. Он перестанет избегать любого упоминания, скрывать боль за грубостью и холодными ответами. Марк выдумал себе жутких призраков и всеми силами прятался от прошлого. Хватит быть жалким. Теперь он человек, а значит, вправе и любить, и чувствовать, и сходить с ума из-за ревности, целовать любимого до потери пульса. Слишком взбудораженный своим открытием, Марк не замечает потускневшего лица Донхёка, когда они тормозят у дома. Он не придаёт значения тому, что друг ждёт, пока он своими ключами откроет дверь, и, перешагнув порог квартиры, совсем не замечает, что оказался в леденящем кровь ночном кошмаре. Его сердце подскакивает к горлу только в тот момент, когда он видит опустевшую книжную полку в гостиной. Сглотнув вязкую слюну, заполнившую рот горечью, он медленно ставит сумку на диван и поворачивается к Донхёку, не чувствуя собственных пальцев. — Где твои вещи? Правда в том, что он знал об этом с самого начала. Догадывался, что Донхёк не просто так вернулся домой, забив на друзей, оказавшихся в беде. В глубине души он знал, что это конец, но как всё может закончиться, если он только сейчас открыл совершенно новый мир? Марк влюблён и готов сделать шаг навстречу этому чувству, но, кажется, через минуту его сердце безжалостно растопчут в наказание за всю ту боль, что он приносил Донхёку годами. — Я переехал. У Донхёка всё на лице написано. Раненый, потерянный и пугающе одинокий. Это первые слова, которые они говорят друг другу спустя долгое время, и боль сквозит в каждой букве, сорвавшейся с побелевших губ. Донхёк даже не стал снимать куртку, потому что, очевидно, не задержится надолго в отныне чужой для него квартире. Марк с трудом делает новый вдох. — Что? Зачем? Паника отбойным молотком стучит в висках. Он хрустит пальцами, нервно озираясь по сторонам в поисках хотя бы одной вещи Донхёка, которая раскроет тупой розыгрыш и прекратит эту игру. Но на диване больше нет пушистой подушки, которую Марк в шутку прозвал их собакой, со стен пропали фотографии Донхёка с родителями, а с журнального столика исчезли все заколки, которыми он убирал волосы. От ужаса у него сводит желудок. — Потому что так больше продолжаться не может. Односложные ответы, холодная интонация, бегающий взгляд. Если Марк сейчас немного надавит — Донхёк вернётся. Так всегда было, и ему просто нужно сказать всё, что накопилось внутри. Болезненные, реальные слова, которые существенно повлияют на их будущее. Но в горло будто натолкали острых стёкол, и откровение, заготовленное много лет назад, распадается на буквы, оставляя после себя пугающую темноту в голове и груди. — Ты не можешь уехать от меня, Донхёк, — он глотает слёзы и обиду. Жгучую, мучительную, потому что всё идёт не так, как он ожидал. Марк опять опоздал, и теперь эта ошибка станет фатальной. — Как я буду жить без тебя? Механизм запущен. Для приведения в исполнение смертной казни осталось только несколько предложений. Донхёк белеет. Он тяжело дышит, и по прекрасному, некогда румяному лицу скатывается одинокая слеза. Марку не просто больно видеть его таким. Это невыносимо, потому что он причина чужих страданий. Меченый делает вдох, жмурится, а потом вдруг широко улыбается, делая шаг навстречу и сжимая холодные, влажные ладони Марка в своих руках. — Так, как должен был жить с самого начала, — Донхёк глотает некоторые слова из-за подступающей истерики. — Продолжай учиться, займись любимой работой, помогай людям и путешествуй. Ты же так хотел этого, Марк. А с моим появлением ты потерял главную причину, из-за которой сбежал. Я отнял у тебя свободу. — Что? Нет, Донхёк, всё не так… — Дай мне договорить, — парень мягко обводит его запястья пальцами и кусает губу. — Всё с самого начала кувырком. Я привел тебя к своим друзьям, заставил быть рядом, делал всё, лишь бы стать для тебя таким же важным человеком, каким ты стал для меня. Правда в том, что ты всегда боялся стать похожим на своих сородичей. Влюбить в себя кого-то насильно. Но сам не заметил, как кто-то бесчеловечно провернул подобное с тобой. Не сдерживая эмоции, Марк прижимает Донхёка к себе за плечи и бездумно целует холодную кожу щёк и шеи. — Ты накрутил себя. Всё не так, ты не держишь меня силой. Я люблю тебя, потому что ты всегда был единственным человеком, которого я видел. Он трётся носом о линию челюсти, но замечает, что Донхёку неприятны его прикосновения. Меченый трясётся всем телом и крепко сжимает руками края куртки, испуганно жмурясь и отклоняя голову. — Держу. Ты просто пока этого не понял, — шепотом чеканит Донхёк, медленно отталкивая Марка от себя. Его боль падает на воротник куртки осколками кристально чистых слёз, ранимость заставляет дрожать нижнюю губу, и больше всего Марк боялся увидеть именно эту картину: убитый его руками Донхёк. — Но я буду сильным ради нас двоих. Потому что мы так долго вместе, что застыли. Больше чем друзья, меньше чем влюблённые. Так нельзя. Он делает шаг назад, и руки Марка безвольно падают по швам, пока он не принимается вытирать ими обжигающие слёзы. — Пожалуйста, давай попробуем, Донхёк. Я изменился, понял, что ты самое важное в моей жизни. Я люблю тебя. Так сильно, Хёки, ты просто не представляешь. Вернись домой, прошу. Марк ладонями обхватывает чужие щёки, не разрешая другу отвести взгляд. Только тот и не пытается. Тычется в чужую ладонь, закрывая глаза и потираясь носом о кожу, а потом дарит лёгкий поцелуй в запястье. На секунду этот жест заставляет Марка почувствовать облегчение. Всё вернётся на свои места. Они будут рядом. Кто заслуживает счастья больше, чем он и Донхёк? — Нет. Ноги Марка подкашиваются. Он впервые после той ночи в машине начинает задыхаться от слёз. Не обращая внимание на боль в коленях, Марк двигается вперёд и обвивает ноги Донхёка, вжимаясь в джинсовую ткань лбом и громко всхлипывая. Он не верит, что это их конец. — Самым важным в твоей жизни человеком должен быть ты сам, — острые лезвия со свистом рассекают его сердце. — Я знаю, как это тяжело, Марк. Я ведь последние семь? Восемь лет? Живу только тобой. Мы себя не знаем так хорошо, как знаем друг друга. Пора поменять что-то. Донхёк отрывает от себя его руки, в последний раз нежно проведя ладонью по растрёпанным волосам. Марк едва слышит его дрожащий голос из-за слёз и шума в ушах. Так больно, даже хуже, чем тогда в лесу, когда он только пересёк границу. Невыносимо. Донхёк ведь не уйдёт? Этого не могло случиться. Не с ними. — Спасибо за наше время вместе. За нашу юность. И если ты правда любишь меня, то не станешь терзать. Не будешь звонить и искать. Я прошу тебя отпустить, потому что не могу больше так. В неизвестности. Отпусти меня, пожалуйста, — его голос надламывается, обнажая сломанную душу. — Отпусти… И Марк расцепляет пальцы, которыми держался за край куртки. Он поднимает голову и долго смотрит на Донхёка снизу вверх, даже не думая вытереть слёзы и сопли, уродливо размазавшиеся по лицу. Пытается запомнить хоть что-то. — Давай встретимся снова, когда сможем любить? Но они уже любят. Марк не понимает его слова, задыхается от закрутившихся клубком в животе чувств. Ему хочется кричать, ругаться и разбить все вещи, только тело не слушается. Донхёк уходит, вытирая слёзы и подхватывая сумку. Хлопок двери — и дальше только тишина вокруг, потому что Марк теряет всё. Даже способность громко рыдать из-за скопившейся внутри боли. Это их конец.***
Смотря на Джисона из окна дома, он позволяет себе лёгкую улыбку, зная, насколько тот счастлив. Дриады наделены как внешней красотой, так и внутренней. Им не нужно прилагать усилия, чтобы привлечь чьё-то внимание, понравиться кому-то. Их счастливый смех растопит любое ледяное сердце, добрый, открытый нрав заставит задуматься даже закоренелых циников, а пылкость покорит окончательно и бесповоротно. Джисон из-за нелепой скромности не видит, что его магия проявляется в умении очаровать других. Джемин же объективен и замечает, как на Джисона смотрят другие. Для Джено он полон загадок, неизвестности, из-за чего волк наверняка испытывает к нему недоверие, но именно это и заставляет его приглядываться к Джисону чаще, попадать под его чары. Для Тэна он милый ребёнок, который при знакомстве оказывается умнее многих взрослых, с которым интересно говорить о чём-то глубоком, волнующем. Судя по тому, что увидел в глазах демонолога Джемин, тот любит разговаривать о прошлом, будущем, о музыке, рисовании и науке. А для Джисона, запертого в границах города, единственным развлечением всегда было чтение, позволяющее попасть в другие миры, развиться духовно. Так что не удивительно, что они спелись, делясь своим опытом. Про Чэнлэ даже говорить не нужно. Он окрылён Джисоном. Его жесты, его желание касаться, его слова и взгляды — всё кричит о том, что он влюблён. Рядом с дриадой он становится совсем другим человеком, и не нужно быть гением, чтобы заметить: Джисон — его главная мотивация стать лучшей версией себя. Все без исключения тянутся к нему на какому-то интуитивном уровне, чувствуя могущественную древнюю энергию. Потому что дриады — это природа, а она априори не может не привлекать. Чангюн и Шиён, приехавшие к ним, чтобы осуществить план по спасению Джисона от умирающего дерева, не стали исключением. Как только Джемин и Джено пару дней назад вернулись из пещеры, они перестали тратить время на поиски хоть каких-то крошек информации в доме деда Чону. Потому что Тэн всё это время знал, как нужно действовать, и Джемин только подтвердил догадки, стоило Марку и старшему демонологу многозначительно переглянуться после его рассказа о видении. — Это опасно, — сказал тогда Джено. Но Чэнлэ был преисполнен решимости. Он просто кивнул и сказал: — Раз это наш единственный вариант, то стоит сделать это. Признаться честно, магия ведьм Джемину куда интереснее, чем магия демонологов. Возможно, дело в том, что присутствием Чэнлэ и Тэна он успел перенасытиться, в то время как тёмная сущность, постоянно скользящая рядом с ведьмами, выглядела интригующей, необычной. Они черпают силы из отрицательных эмоций, коих в воздухе клубится столько, что ведьмы и ведьмаки обеспечены энергией до конца своих жизней и могут колдовать без проблем даже в глубокой старости. Джемин не скрывает того, насколько заинтересован их магией. Он легко находит общий язык с апатичным Чангюном, чувствует, чем заинтересовать Шиён, и благодаря умению словами располагать людей к себе получает открытый доступ к чужим знаниям. За несколько дней узнает, как из простых настоек ведьмы делают зелья, как из ядовитых трав делать мази, несравнимые по эффективности с теми, что годами производит он сам. Джемин и не подозревал, насколько полезно друидам общаться с представителями этой магической расы. С каждым днём желание впитать в себя новое крепнет, поэтому он проводит непозволительно много времени в окружении едва знакомых людей, хотя до этого момента ему было достаточно Джисона. Джемин чувствует, что привязывается к каждому новому человеку, и несмотря на чувство собственной убогости и несостоятельности в качестве друида, он понимает, насколько окрыляет его компания магических существ. Правда в том, что прах его бабули перевернулся бы где-то под землёй, узнай она, что Джемин так легко предал главные завет предков — любовь к одиночеству. — Ведьмаки черпают силу из гнева, печали, страха, но это не подразумевает, что все мы плохие, — поделился с ним Чангюн, когда Джемин впервые угостил их фирменным чаем с листьями смородины и предложил погостить у него дома. — Да, мы можем насылать порчи, сыпать проклятиями и вызывать у людей болезни. Но мы также можем помогать. Всем просто нужен был отрицательный персонаж для легенд и преданий. Прости, но за счёт магии наши зелья куда более эффективны при лечении болезней, чем твои. Конечно, Джемин до пересохшего горла спорил с ним на эту тему. Для ритуала Чангюну, Шиён и Чэнлэ нужно объединить свои силы, поэтому с самого утра они расчистили площадку перед домом от снега и уже который час бьются над исполнением самых простых магических взаимодействий. Джемин заинтересованно косится в окно, разминая в ступке еловые иголки, и постепенно замедляет движения, когда улавливает тень магии, до мучительного медленно и осторожно оплетающую ноги Чэнлэ. Однако стоит материи коснуться груди демонолога, как тот теряет контроль, и нарисованные на земле сигилы гаснут, оставляя неестественно глубокие борозды чёрного цвета. И пусть он терпит неудачу, но то, как младший старается, достойно не просто уважения, а восхищения. Однако Чэнлэ разочарованно стонет, поворачиваясь в сторону друзей, усевшихся на ступеньках, и если Джисон подбадривающе показывает ему палец вверх, то учитель Тэн явно недоволен подобным исходом. Он поднимается и без раздумий заходит в круг, объясняя, что Чэнлэ сделал не так и как это исправить. Тэн не выглядит раздражённым или злым, но они не знают, сколько у Джисона осталось времени, так что дёрганые движения выдают его взвинченность и обеспокоенность. Он не нервничал бы так, если бы чужое спасение зависело от него самого. Тэн без сомнений может справиться и с призывом демона, и с целой армией тёмных душ обратной стороны при необходимости. Только провести ритуал должен именно Чэнлэ. Никто другой. А он слишком неопытен для подобной магии, и Тэн винит себя, потому что не может обучить юного демонолога так быстро. В горах удивительно солнечный, тёплый день. Совсем скоро весна вернётся, и природа под снегом оживёт от её любви. Джемин обожает смену сезонов. Несмотря на вечный холод в горах, он частенько наведывается ниже, туда, где мороз отступает, являя миру зелень и рождение. Его сердце трепещет от мысли, что скоро природа оживёт сама, без помощи магии. Осталось только пережить затяжные холода и спасти Джисона. Просто ерунда, они легко справятся. Тем временем Чэнлэ, красуясь перед Джисоном, заставляет демонический круг снова вспыхнуть синим пламенем, едва заметным в лучах солнца, но даже эта мелочь приводит дриаду в полный восторг, заставляя парня смеяться и прикрывать широкую улыбку ладонью. Счастливое выражение лица отвлекает демонолога, но Тэн безжалостно щёлкает пальцами перед его носом и заставляет вернуться к уроку, из-за чего Чангюн и Шиён смеются словно гиены. Единственный человек, которого нет у дома, — Джено. Джемин обеспокоенно смотрит в другое окно, выходящее на задний двор, убеждается в том, что оборотня нигде нет, и решает выйти на улицу. Чтобы не быть слишком очевидным, он опускается на крыльцо рядом с Джисоном и начинает разговор, спрашивая, как дела у Чэнлэ. — Он справится, — Джисон в это верит. Непоколебимо и твёрдо, как можно верить только в дорогого сердцу человека. Джемин до трясучки боится за него, но в глубине души знает: они не дадут ему умереть. В крайнем случае он сам вернёт его к жизни. Сделает всё мыслимое и немыслимое, даже если придётся заплатить огромную цену. — Ты не боишься? — задаёт волнующий душу вопрос Джемин, обеспокоенно разглядывая задумчивый профиль. За те дни, что его не было дома, Джисон изменился. Он похудел, лицо будто вытянулось, а под глазами залегли тени. Хоть он и выглядит счастливым, его тело выдаёт то, что с ним творится. Он медленно умирает, и подобное не скрыть за улыбкой. Перед лицом смерти, которая пришла за его лучшим другом, Джемин чувствует себя тем же потерянным ребёнком, каким его покинули родители много лет назад. — Я приму любой исход, Джемин, — он смотрит на друга и сжимает губы. — Меня не страшит смерть, потому что это естественно. Я боюсь только за то, как вы примете мой уход. Джемин давит тупую боль в груди, которая появляется всякий раз, стоит ему подумать о том, что всё может закончиться очень плохо и что Джисон уже завтра может никогда больше не пересечь порог его дома. Однако ему нужно держать себя в руках. Если он покажет свой страх, то только доставит кучу проблем. Джемин старше, а значит, должен стать поддержкой и опорой для своего друга, брата, самого любимого и родного человека. — Шиён научила меня вызывать огонь по щелчку пальцев, — Чэнлэ идёт к ним, совсем не замечая, что рядом с Джисоном устроился и Джемин. Он останавливается перед дриадой и внезапно целует его губы, нежно оглаживая раскрасневшиеся от мороза щёки. Буквально несколько секунд, но Джемин видит, насколько важно для них каждое такое прикосновение. Словно оба заряжаются силами только в присутствии друг друга. — Фу, утихомирьте свои флюиды, — фыркает он, лукаво улыбаясь. — Лучше скажи мне, куда пропал Джено. Джисон наспех облизывает губы, намеренно игнорируя пристальный взгляд Чэнлэ, следящей за этим движением, и щурится, будто пытаясь вспомнить, куда пропал оборотень. — Сказал, что пройдёт прогуляться? Джемин удивлённо кривит лицо и пытается угадать, куда тот мог пойти. За несколько дней в доме друида он покидал жилище только несколько раз, а тут вдруг ушёл не пойми куда, да ещё и один. Друид тихо возвращается в дом, напоследок послушав, как Шиён рассказывает о других способах призвать огонь, хватает банку высушенных дубовых листьев с полки и вынимает пару. Джемин уверенно растирает их между пальцев, а потом лижет мелкую крошку, закрывая глаза и набирая полную грудь воздуха. Этот фокус он обнаружил сразу же после ухода родителей. Первое время Джемин следил за мамой и папой, испытывая стыд за слабость, но продолжая перед сном наблюдать за родными. Обычно видения приходят после контакта глаза в глаза, иногда — с шумом ветра, иногда — при контакте с кожей, а порой их приход не объясняется ничем. С кровью они обретают чёткие контуры, а если при этом держать частичку дерева, то и вовсе становятся настолько явными, что их с трудом можно отличить от реальности. Но Джемин хотел видеть конкретно родителей. Поэтому экспериментировал до тех пор, пока не открыл для себя такой вот способ. Стоит вежливо попросить магию, подумать о человеке и немного усилить эффект частью растительного мира, как он тут же оказывается в нужном месте. Джено действительно пошёл прогуляться. Однако это место определённо не входило в список тех, где Джемин ожидал его увидеть в ближайшие лет сто. Друид наспех натягивает куртку и ботинки, помня, как раздражается Джено, если он их не надевает, хватает варежки с полки (для оборотня, потому что тот ушёл без них), обматывает шарф вокруг шеи и прячет под шапкой чувствительные уши. — Куда ты? — Джисон удивлённо ловит его на заднем дворе и заставляет обернуться. — Пойду к Джено. Джисон хитро улыбается, играя бровями, и закидывает Джемину руку на плечо. — Я думал, ты прекратил следить за ним прямо как одержимый. Он честно пытался перестать это делать. Однако волнение за Джено усилилось во много раз после того дня у дуба. Джемин не может перестать думать о нём ни на секунду, постоянно переживает, что Джено всё же не выдержит и сбежит. Ему стоит поговорить с оборотнем об этом, но не сейчас. Не тогда, когда всё между ними столь шатко и непостоянно. Он нравится Джено, но достаточно ли этих чувств, чтобы принять все секреты друида? — Отвали, я просто хочу с ним прогуляться. — Значит, издеваться можно только тебе? — наигранно возмущённо бросает Джисон. — Значит, что ты сейчас получишь ёлкой по лицу, если не пустишь меня. Друг смеётся как ненормальный. Джемин возмущен до крайности таким фривольным поведением, а заметив слёзы в уголках глаз, и вовсе обиженно толкает Джисона в плечо. Ему не нравится, что они поменялись ролями и теперь он стал жертвой насмешек и двусмысленных намёков. — Ладно. Я присмотрю за домом. — Пусть Чангюн держится подальше от моих настоек. Серьёзно, с чего он взял, что они на водке? Любовь к алкоголю погубит его. В спину ему раздаётся хохот. Ноги быстро несут Джемина по знакомому маршруту. Он прислушивается к шуму ветра и редким крикам птиц где-то далеко, наслаждается скрипом снега под ногами и гуляющими сквозь ветви бликами солнца. Почему Джено вернулся туда? С тех пор как Марк, Донхёк и Ренджун уехали, он спит очень беспокойно. Джемин часами может наблюдать за тем, как хмурится чужое лицо, как изредка сжимаются кулаки на одеяле, как сбивается глубокое дыхание. Они спят в одной кровати (только из-за нехватки места, конечно), но Джемин до дрожи боится сделать что-то не так, а потому перестает касаться его, пока на улице дневное время суток. В темноте он позволяет себе больше: гладит жёсткий ворох волос, целует широкие плечи, совсем легко, чтобы не нарушить чуткий сон, переплетает их пальцы. Джено не успокаивается рядом с ним, как это происходит во всех романтических фильмах, и Джемин не представляет, что делать с чужими кошмарами. Как помочь, если Джено упрямо держит происходящее в голове? Джемин резко тормозит посреди дороги, запинаясь о развязанные шнурки высоких ботинок. Джено ушёл, потому что хочет побыть один. Что, если ему тяжело в присутствии Джемина? Он такой замкнутый, легко ранимый, и прийти сейчас, нарушить его уединение будет неправильно. Джемин, как всегда, ищет ответ в природе. В том, как капли растаявшего снега падают с выглянувших из-под толщи сугробов поломанных веток, как над головой проносится птица, рассекая небосвод острыми крыльями, как солнце прицельно и ласково ложится на его одежду. И правильнее сейчас будет вернуться в дом, но Джемин вспоминает, как много недель назад Джено сделал выбор в его пользу. Не вернулся в отель, а пришёл к нему в дом, точно так же мучаясь и решая, стоит ли оно того. Стоит? Он находит его там, куда друида услужливо привело видение. В пещере с дубом, на корточках перед белым волком, большую часть которого уже успела принять земля. — Волчонок, — Джемин мягко касается его плеча, но тот всё равно вздрагивает, удивлённо распахивая глаза и поворачиваясь в сторону друида. — Как ты узнал, где я? Джемин уверен, что его щёки вспыхивают от стыда, но он старается не выдать себя, беспечно пожимая плечами. — В конце концов, я вижу будущее. Джено заторможенно кивает, принимая его слова, позволяет себе короткую улыбку, но в какой-то момент снова поворачивается к мёртвому волку. — Может, это знак для меня? — тихо спрашивает он, разглядывая комки белой шерсти. Дыхание Джемина сбивается от страха. Ему очень хочется залезть к Джено в голову, чтобы развеять собственный ужас, но подобное не подвластно даже друидам. Чужая душа — потёмки. — Он переродился и наверняка стал кем-то ещё более красивым, — рассуждает Джемин, поглаживая чужое плечо. Джено ещё несколько минут молча сидит, смотря куда-то сквозь труп, а потом поднимается, разглаживая джинсы. — Меня мучают кошмары об этом месте. Поэтому я пришёл. Прости, что без спроса. Джемин этого и боялся. Он привёл сюда Джено, поддавшись порыву, и теперь жалеет об этом. Его культура слишком древняя, пугающая звериными повадками и зверскими обрядами. Неудивительно, что благородный, честный Джено напуган происходящим. Джемин качает головой и мягко гладит напряженную руку от плеча до пальцев. — Я понимаю. Ты можешь приходить сюда в любое время, если от этого будет легче. Джено долго смотрит ему в глаза. Пронзительно, глубоко, так, что не знай Джемин о его волчьем происхождении, подумал бы, что тот ведьмак. Только их взгляд способен пробирать до костей. А Джено, несомненно, способен видеть его насквозь, и Джемин сдаётся. Позволяет всему идти своим чередом. Он легко отдаёт всю свою жизнь на суд оборотня и просто надеется, что в конце это не убьёт их обоих. — Смотри, что я обнаружил, — тихо выдыхает Джено в конце концов, удивляя друида. Он хватает Джемина за руку и осторожно ведёт его ближе к дуплу. Там, на одной из самых крупных веток, распушился зеленью большой клубок омелы, и сквозь мелкие листья, жадно ища воздух, пробиваются крупные белые ягоды. — Омела, Джено. Джемин удивлённо смотрит наверх пару секунд, прежде чем подняться на носочки и потянуться, пальцами дотрагиваясь до цветущего облака. Он срывает несколько ягод, поднося их к глазам и не веря в происходящее. В их прошлый визит здесь не было даже мелких зелёных плодов, а теперь с каждой ветки свисает по десятку крупных капелек. — Почему сейчас? — удивлённо спрашивает он, не ожидая ответа. Без сомнений, магия даёт ему знак, но Джемин не представляет, как воспользоваться этим знанием. Он потерянно смотрит на оборотня, хлопая ресницами. — Может быть, из-за твоего обряда? — предполагает волк, смотря вверх. В этом есть доля логики, потому что дерево ответило на призыв магии, но стоит Джемину впиться взглядом в острую линию чужой челюсти, как в голове остаётся только пульсирующий шум. Красиво. Джено такой красивый. — А может быть, из-за твоего присутствия, — он отвечает тихо, поэтому сомневается, что Джено услышал. Но тот удивлённо переводит взгляд на него, облизывая губы и медленно ведя глазами по смущённому глупой фразой лицу. — Ты другой здесь, — говорит волк. Они делят один воздух на двоих, и это куда интимнее всего, что доводилось переживать Джемину в своей жизни. Секс ничто по сравнению с этим моментом, когда в глазах и мыслях Джено только он. Так волнующе непривычно. — Какой? — Джемин хрипит, облизывает губы и глотает слюну, пытаясь справиться с сухостью в горле. Его глаза сами по себе приклеиваются к покрасневшему, приоткрытому рту Джено. — Пугающий, — шепчет волк, но, заметив чужой, вмиг потускневший взгляд, спешит добавить: — Пугающе красивый, могущественный. Я не встречал ни одного человека, похожего на тебя, Джемин. Ты уникальный. От похвалы всё в груди расцветает бутонами. Джемин медленно, всё ещё с опаской, касается талии под расстёгнутой курткой и сжимает пальцами худой бок. Кончики пальцев покалывает от желанного контакта. — Хочу поцеловать тебя здесь. Это жутко? — спрашивает он, ловя смешинки в глубоких, тёмных глазах. Джено оглядывается, а потом жмёт плечами и нежно ласкает его лицо. — Немного, — одно слово — и Джемин роняет ягоды, наплевав на их ценность и святость. Он чертовски быстро путается пальцами в чёрных волосах, целует влажные губы и дрожит. Язык Джено жадно толкается в его рот, а рука по-хозяйски ведёт линию от лопаток до самой поясницы, вызывая мурашки по всему телу. Его опаляет жаром, когда, прикусив тонкую губу, он слышит сдавленный стон Джено, притягивающего его так близко, что не остаётся ни одного сантиметра, разделяющего их. Обоих ведёт от переполняющих чувств. Джемин замечает, как его сила выплёскивается наружу, до краёв заполняя пещеру; он путается в ногах от потери контроля, почти падая на Джено всем своим весом, но продолжает давить на губы, мечтая, чтобы этот миг никогда не кончался. Всё страхи развеиваются, когда он рядом. Джемин безумен: он желает Джено каждой клеточкой своего тела, как никогда не желал ещё ничего и никого в своей жизни. И стоит его губам найти чувствительное место за ухом у оборотня, от которого тот скулит и начинает дрожать, становится очевидно, насколько он вляпался. — Ещё, — шепчет Джено. Он наверняка сам не до конца понимает, о чём просит, и эта поволока в тёмных глазах заставляет всё внутри Джемина перевернуться. Он снова накрывает чужие губы своими, целует яростно, чувствуя всецелую отдачу, из-за которой магия начинает по-настоящему сходить с ума. Он морщится от поднявшегося ветра, пробирающегося под одежду, отвлекается на шум листьев над их головами и замечает, насколько ярко стало в пещере из-за обезумевших светлячков. И если до этого момента Джемин думал, что близость с кем-то — это просто приятно проведённое время, то сейчас, с Джено, он готов отдать все силы, лишь бы не переставать целовать его, чувствовать сбитое сердцебиение и с трудом соображать от горячих, обжигающих выдохов в кожу. — Я всегда найду тебя. Не боишься? — спрашивает Джемин, заглядывая в чужие глаза. — Даже если захочешь сбежать, спрятаться, всё равно буду знать, где ты. Джено несколько раз мажет по его губам, подбородку и щекам. А потом трётся своим носом о его. — Не думаю, что когда-нибудь перестану хотеть, чтобы ты нашёл меня.***
— Омела? Сейчас? — удивлённо спрашивает Джисон, когда позже они собираются на кухне в доме Джемина. Чангюн и Шиён зажали Тэна на диване с двух сторон, обнимая демонолога, как коалы, а Чэнлэ с Джено устроились на ковре, играя в приставку. За окном давно стемнело, и Джемин мысленно благодарит магию за ещё один день в компании Джисона. Теперь моменты, когда они спокойно пьют чай вдвоём, — дороже золота. — Я сам удивился, — они в кухонной зоне, и, пока Джемин заваривал травы для них двоих, успел рассказать дриаде о своей находке. — Попробовал спросить, почему она появилась, но ничего. Пустота. Будто загадка, ответ на которую я должен найти самостоятельно. — Для чего её используют? — Рассказать тебе наши байки про омелу? — спрашивает Шиён, присоединившаяся к ним так внезапно, что Джисон вздрагивает на стуле от звука её голоса. Тёмные волосы ведьмы оплетают стройное тело со всех сторон, напоминая щупальца, и в приглушённом свете дома губы, покрытые красной помадой, выглядят так, будто на них расплылась кровь. — Давным-давно, когда Землю ещё считали плоской, а эльфийские задницы надменно расхаживали по миру, словно короли, слёзы озлобленной матери, ребёнка которой украли ради лунного проклятия, породили боль такой силы, что из неё родилась ведьма. И ни на земле, ни в воздухе не существовало ничего, что могло бы успокоить бушующую жажду мести внутри неё. До тех пор пока эльфы не попросили у природы защиты от мстительного порождения зла, и та подарила им омелу, как символ мира, способный утешить и защитить любого, вставшего под цветущие клубки. Сначала ведьма успокоила собственное сердце, а затем помогла матери первого на земле оборотня. Так что для нас это растение такое же священное, как для друидов. Оно придаёт нам сил. — И ведьма просто успокоилась? — разочарованно спрашивает Джисон. Привыкший к историям Джемина с обязательно трагичным, поучительным концом, такой финал истории его совсем не устраивал. Друид улыбается немного детской, милой реакции. — А каждая история обязательно должна заканчиваться смертью? — Шиён выгибает бровь. Джено, внимательно прислушивающийся к их разговору, издаёт нервный смешок и выразительно косится в сторону Джемина. — Так гласит легенда. Да и самое страшное в жизни каждой ведьмы — потерять грань и стать тем порождением зла, о котором говорят все. С тех пор мы используем мази из её стеблей, чтобы облегчить боль, судороги или вылечить лихорадку. Многофункциональный помощник от всех недугов. — Мы добавляем листья в настойку, — подтверждает чужие слова Джемин. — Я подпитывал такой твоё дерево, но с ягодами сталкиваюсь впервые. Омела на этом дубе зацвела только сейчас. Мне нужно будет срезать её закалённым магией лезвием и высушить. Тогда я смогу сделать эликсир, способный… Кровь в жилах Джемина леденеет. Он бессознательно ищет Джено, испуганно опуская чашку на стол и задерживая выдох в груди. Все удивлённо впиваются в него взглядами, но друид так сильно обескуражен подсказкой магии, что не слышит даже голос Джисона до тех пор, пока тот не опускает руку на его оледеневшие пальцы. — Джемин? — Вечнозелёная омела — символ бессмертия, — басит Чангюн, нарушая тишину. — Друиды могут создать эликсир, способный… — Вернуть мёртвого к жизни, — заканчивает за ведьмака Джемин, смотря в глаза Джено. Когда тот удивлённо распахивает глаза, а Шиён негромко начинает напевать детскую песенку об одинокой матери волка, часы, идущие в такт жизни Джисона, начинают обратный отсчёт.