In Mambo's Clothing

      Со временем, Зельда пришла в себя, даже немного остыла и перестала каждой своей клеткой ненавидеть бессовестную лгунью Мать Демонов.       А потом вернулась Мари. Зельда не знала чьих рук это дело, но Мари — живая и здоровая — просто пришла из ниоткуда на порог академии. Все почему-то были невероятно счастливы ее триумфальному возвращению: Хильда и Сабрина, висящие на шее жрицы, так, будто это ни какая-то недавняя знакомая, а Воскресший Эдвард; Пруденс тепло сжавшая руки Мари в своих, и что-то прошептавший ей Эмброуз, и остальные просто счастливо улыбающиеся. Почти каждый в академии был счастлив возвращению с каких-то пор всеобщей любимицы. Каждый, кроме Зельды. Падая в объятия Вудистки, та не чувствовала ничего.       Чувства не появлялись и от поддерживающих и отвратительно-сочувствывающих улыбок, ни от прикосновений чужих ладоней, ни от заботливо принесенных чашек чая или чего покрепче, ни от чего. Сейчас она понимает, что не было у них с Мари ничего. И куцие остатки своих чувств Зельда дарила не изменившейся в один вечер жрице, а совсем другому существу. Мари же осталась прежней, и Зельде нечего было ей предложить, кроме выпитой до дна души и редких вечеров за плотными шторами кабинета. Мари все так же жила в нечестивой церкви, и вряд ли Спеллман решится пригласить ее в свою постель. Зельде было глубоко все равно — просто несуществующий для нее человек снова стал не существовать в непосредственной близости.       Вскоре она поняла: ее снова наполняют ненависть к Демонессе — та просто пришла и превратила жизнь ведьмы в спутанный клубок. До нее Зельду устраивали холодные вечера и жаркие ночи в компании Мари, их недочувства, сменяемые периодически то холодным безразличием, то навязчивым участием. Все казалось правильным и стабильным. Но, не прожив и месяца в доме Спеллманов, Лилит сдула старательно выстраиваемый старшей Спеллман карточный домик, оставив ее посреди жженого пустыря, продуваемого ледяным ветром. И Спеллман злилась, потому что теперь все пресно и неправильно, потому что теперь ей приходится переосмыслить свою жизнь, потому что она продолжала нарушать поставленные собой же запреты и испытывала болезненную привязанность к Демонессе, потому что она одна и продрогла на этом пустыре, а ветер не дает развести костер.       Зельда терзала себя неделями, но никто не замечал — старшая Спеллман предпринимала все меры для того, чтобы продолжать казаться бронированной безупречной директрисой, Верховной Жрицей, сестрой и тетей. И все же, Хильда заметила.       Они говорили. Хильда умела поддерживать, и поддержка ее была крайне тактичной, такой, что Зельда ни в коем разе не чувствовала себя слабой. Хильда умела убеждать, и сейчас старалась убедить старшую сестру хотя бы попытаться наведаться к Лилит, дабы расставить все точки над «i». Зельда умела сопротивляться. Она была горда и все твердила, что не выйдет ничего — Люцифер уволок Мать Демонов в неизвестном направлении. Хильда любила помогать…

***

-Ну и? — Зельда выжидающе смотрела на поверхность воды, налитой в небольшой тазик. — Подожди, у нас нет ее вещей, нужно постараться, — Хильда насыпала воду еще один порошок — попытайся снова. Зельда окунула руки в мутную воду и закрыла глаза. — Думай о ней, только о ней. — Помолчи, Хильда.       Зельда почувствовала, как по воде прошла рябь и распахнула глаза. Ее взгляду предстал крохотный домик, смутно знакомый. Сомнений не было — это Гриндейл. За годы жизни в городе, Зельда изучила каждую улочку вдоль и поперек. Картинка сменилась, теперь на воде появилась плохо освященная комната, в которой находилась Демоница. Выглядела она, насколько позволял рассмотреть водной экран, нормально. Кровью не истекает, от боли не орет.       Спеллман стало легче. Она наспех распрощалась с Хильдой и вышла из дома. Зельда пыталась найти этот несчастный домик, подключая память, логику, шестое чувство и прочие. Ветер продувал тонкое пальто, а ноги гудели от столь долгой пешей прогулки на каблуках, но Зельда не остонавливалась. Когда она все-таки увидела то же строение, что разглядела в воде, перевалило глубоко за полночь. Находясь в паре метров от Демоницы, она не стала даже подходить к заветной двери. Зельда не испугалась, нет, она слишком стара, чтобы боятся своих чувств, но слишком горда и воспитана для того, чтобы ломиться в чужой дом посреди ночи. Придет утром, у них есть время.       Времени не было.       Придя утром, Зельда так и не достучалась до хозяйки дома. Спеллман бы не стала унижаться дальше и ушла бы, но навязчивое предчувствие и сгустки черной магии, витающей вокруг дома, ее переубедили.       Она распахивает дверь магией и переступает высокий порог дома. Тихо. Слишком тихо для жилого помещения.       Проходит в самую дальнюю комнату и видит Лилит, безжизненно распластанную на кровати. Подходит к постели, наперед зная, что увидит и почувствует, но все еще лелея надежду, что ей просто показалось, что Лилит просто выбилась из сил и спит.       Не показалось. Все внутри обрывается, скомкивается где-то внизу, оборачиваясь свинцовой тяжестью в ногах и зияющей дырой в груди, которая спешит наполниться болью. Болью всепоглощающей, беспощадной и такой тяжелой, давящей и распирающей грудь так, что дышать становиться невозможно.       Она, делая рваные полувздохи-полувсхлипы, садиться на кровать. Невидящим взглядом смотрит на исхудавшее лицо Лилит, очерчивает торчащую скулу, сжимает еще теплую тонкую руку — приди она на пару часов раньше…       Будь ее скорбь и сожаление ощутимы, их бы почувствовал каждый в этом городишке.       Будь они субстанцией, они бы тонким слоем залили всю площадь обеих Америк.       Будь они токсичны, они бы отравили воздух каждому жителю этой планеты.       Но они — лишь чувство, грузом лежащие на сердце одной земной женщины, потому жизнь они никому кроме нее не подпортят и проживать их придется в одиночку.       Зельда не плачет. Целует подобранный крест, в который впечатались пальцы первой женщины на земле, закрывает стеклянные голубые глаза смотрящие в бесконечность коридора, гладит волосы цвета вороного крыла, все шепча, как завороженная, как бредящая или умалишенная: «Снись мне».       Никак не может оторваться и все смотрит, смотрит и гладит хладный труп первой женщины на земле. Женщины, выбившей Зельду из равновесия, женщины, подарившей ей почти месяц, который ведьма не забудет вовеки, любившей ее женщины, женщины, для Зельды навсегда потерянной. Зельда вспоминает ее всегда странно-грустную полуулыбку и печальный взгляд, которыми одаривала ее Демоница в полумраке спальни, когда Зельда в очередной раз решала судьбу ковена или академии. Тогда они теплым шлейфом окутывали молочный плечи Спеллман, сейчас же обернулись колючим комом в горле. На ум приходят слова, услышанные где-то очень давно: «Ничто не печально, пока не закончится, когда закончится — печально все»

***

      Зельда пережила. Убедила всех и себя в том, что все хорошо. Продолжает заведовать школой, управлять ковеном, придумывать и искать обычаи для их новой религии, отчитывать Сабрину, ворчать на Хильду, иногда развлекаться с Мари, но засыпать одной.       У Верховной Жрицы церкви Гекаты все прекрасно. Только вот, вместо ежевечерней молитвы, после тяжелого рабочего дня, как только медовые локоны рассыпаются по подушке, блаженно прикрытые глаза распахиваются, и она произносит слова, заменившие ей молитвы, ставшие персональной мантрой, вытеснившие другие верования. Слова-религия для разуверившийся жрицы: «Приснись мне»