❀❀❀
Возвращение Сынмина знаменуется густой грозой. Едва он оказывается на пороге, как где-то вдали разрывается молния. Феликс встречает его тёплым пледом после проливного дождя, кружкой горячего чая и объятиями, от которых, пожалуй, становится теплее всего. Сынмин устало бросает сумку с вещами и плетётся за другом на кухню, при этом восторгаясь чистотой. Феликс смеётся, говоря, что у него с детства в привычке приводить всё в порядок перед чужим приездом. Оказавшись на своих привычных местах за столом, Феликс рассматривает чуть преобразившегося после городской жизни Сынмина и думает, что действительно по нему скучал. За время, что они живут вместе, они и правда успели стать друг другу семьёй. — Как всё прошло? — вкрадчиво спрашивает Феликс, наблюдая за тем, как Сынмин осторожно пробует приготовленный им обед. По его выражению лица видно, что всё не так плохо, и он облегчённо выдыхает — повар из него всегда был не очень. — Лучше, чем я ожидал, — честно отвечает он. — К тому моменту, как я приехал, брат уже разобрался примерно с половиной проблем. Но, думаю, опоздай я, — он бы так всё и оставил, — вздыхает. Феликс понимающе кивает. Он достаточно наслышан о непутёвом брате Сынмина, от которого вечно какие-то проблемы: будь то угроза отчисления из университета или драка в подворотне. — Больше не поедешь обратно? — с надеждой спрашивает он. Феликс действительно не хочет, чтобы друг снова уезжал. Несмотря на то что в чужой отъезд у него развязаны руки, он слишком ценит присутствие Сынмина. Ведь за всё то время, что они провели буквально бок о бок, Феликс и правда прикипел к нему душой. Сынмин поднимает на него изучающий взгляд, а после улыбается одним уголком рта, так, как это умеет только он — не слишком эмоционально, но в то же время тепло. И Феликс успевает заучить эту улыбку. Ни у кого из его знакомых нет настолько сдержанной, но при этом трогательной манеры освещать свои чувства. Именно поэтому ему очень нравится эта особенность Сынмина — она делает его живым и уникальным. В такие моменты Феликс не может сдержать ответной улыбки — более открытой, но всё же простоватой. — Нет, — он миролюбиво качает головой. — Я останусь с тобой до самого конца лета, не переживай. Феликс еле сдерживает себя от резких благодарных объятий. У них есть ещё целый месяц, чтобы создать множество совместных воспоминаний.❀❀❀
Вокруг благоухают сотни пёстрых цветов, расходясь сладким ароматом бесконечной весны. Феликс делает глубокий вдох и чувствует, как лёгкие наполняются едва осязаемой пыльцой. Перед глазами — бескрайнее небо, обрамлённое кромкой высоких деревьев. По бледно-голубому полотну скользят белые пушинки облаков. Где-то вдалеке поют птицы, отчего приятная тишина периодически прерывается негромкой мелодией. Феликс лежит на мягкой траве, что слегка щекочет голые руки, и прикрывает глаза в наслаждении. Он чувствует такое небывалое умиротворение, что не хочет даже лишний раз двигаться, лишь бы не спугнуть момент. С недавних пор ему совершенно не хочется уходить из оврага даже тогда, когда Чанбин скрывается в чаще по делам. Феликсу слишком нравится находиться в отдалении от всего привычного, и он не может ничего с собой поделать, оставаясь во власти леса, словно здесь — его новый дом. Он уже не помнит, как было в начале: как он умудрялся денно и нощно находиться в селе, в окружении местных жителей; как мог бояться пересечь кусты в форме арки и вторгнуться на мнимо запрещённую территорию; как удовлетворялся лишь тем, что видно каждому, и совершенно не думал о том, что скрыто от чужих глаз, — о чудесах. Он проникся к этому месту не просто любовью, он не просто привык к постоянному аромату цветов и жужжанию пролетающих мимо шмелей. Он прикипел к этому месту душой, словно слившись с ним воедино. И для него уже нет ничего ближе, чем одинокий домик в самом сердце леса с огромным переливающимся всеми цветами радуги садом. Этот сад будто сам стал душой Феликса. Ему требуется некоторое время, прежде чем окончательно признаться самому себе, что именно об этом он всю свою жизнь и мечтал. Сначала ему казалось подобное невозможным, за гранью фантастики, но по мере того, как дни сменяют ночи, Феликс всё больше укрепляется в мысли, что Чанбин — не что иное, как его судьба. И всё, что его окружает, и всё, что он несёт за собой, — неисполненные мечты Феликса. От этого на сердце становится сначала странно: Феликс всегда стремился к чему-то абстрактному, словно художник — к своему недосягаемому шедевру на полотне, — а после до дрожи в коленках волнительно, потому что такое счастье не может так просто свалиться на голову. И Феликс не до конца осознаёт, как крупно ему повезло однажды родиться чересчур любознательным, чтобы позже собственными силами отыскать то, что заставит душу трепетать. Раздумывая обо всём случившимся, о том, как кардинально поменялось его мироощущение, о том, насколько легче ему стало жить от знания, что на этой планете действительно существует место, в котором он ощущает себя своим, Феликс не перестаёт улыбаться, глядя на яркое небо, что такой же радостной улыбкой отвечает ему солнечными лучами по загорелой коже на щеках. Однажды Феликс спрашивает Чанбина о том, верит ли он в судьбу, задумывался ли он когда-нибудь о том, что где-то на просторах их вселенной обязательно должна найтись душа, которая в точности, в каждой потёртости и царапинке подойдёт, словно пазл. На что Чанбин по-философски пожимает плечами, удивляясь чужой мысли. Он отвечает, что в книжках, особенно в романах, часто говорят о подобной связи. И, быть может, он допускает подобную вероятность, надеясь на лучшее. Но нужно же оставаться реалистом, глядя на настоящее. Феликс разочарованно дует губы и несогласно качает головой, будучи уверенным в том, что даже если всё это — выдумки и фантазия чересчур романтичных натур, он сумел обмануть повседневный ход вещей — и обрёл то, что восхваляют в своих историях сотни писателей. Свою судьбу. Чанбину ничего не остаётся, кроме как спрятать чуть смущённую улыбку в рукаве своей белоснежно-чистой рубашки. Он точно не из тех, кто так просто впадает в краску — скорее, он именно тот, кто заставляет других, — но по какой-то причине иногда у Феликса получается застать его врасплох. И хотя сам Феликс в такие моменты этого не замечает, будучи занятым собственными размышлениями, Чанбин всё равно старается скрывать то, как сильно чужие слова на него влияют. Внимание Феликса привлекает летающая вокруг ярко-жёлтая бабочка. Она как отблеск лимонного сока на белоснежной столешнице в доме Сынмина. И Феликс следит за тем, как она заинтересованно облетает его лежащую фигуру, словно не зная, можно ли ей потревожить. Феликс чувствует себя маленьким победителем, которому дали золотую медальку, и он не может не улыбнуться, осторожно протягивая руку к стесняющемуся созданию. Бабочка мягко приземляется на его миниатюрную ладонь и незаметно двигает красивыми крыльями, словно гордясь собой. Солнечный луч просвечивает сквозь них, подсвечивая изнутри, и Феликс завороженно выдыхает, не в силах сопротивляться красоте столь хрупкого существа. Он не может оторвать от неё взгляда, и внутри разливается какое-то странное тепло просто от осознания, что в их мире существует столько всего удивительного. Пускай даже иногда слишком незаметного. Но ведь если должным образом присмотреться, то даже самые обыденные вещи покажутся чем-то волшебным. Феликс искренне благодарен, что в нём взрастили это чувство прекрасного. Потому что именно оно помогало ему двигаться вперёд и даже в самых, казалось бы, серых и будничных вещах находить то, что заставляло его верить в лучшее. В нескольких метрах различаются неторопливые шаги, и на Феликса опускается тень. Бабочка, не испугавшись шума, но потеряв доступ к солнечному свету, улетает, оставляя Феликса смотреть себе вслед. Он провожает её чуть сонным от умиротворения взглядом, а после наконец обращает внимание на потревожившего его покой. — Держи, — Чанбин протягивает ему спелое красное яблоко, и Феликс, удивлённо приподняв брови, забирает его. — Откуда? Чанбин садится рядом с ним прямо на траву, не заботясь о чистоте своих штанов, но всё же с неподдельным изяществом, которое просто невозможно изъять из каждого его движения. Феликс никогда не перестанет удивляться его плавности и гибкости. И остаётся лишь гадать, каким образом он всему этому научился в подобных условиях. — Ты же не думаешь, что я всё это просто так выращиваю, — подтрунивает он, следя за тем, как Феликс крутит в руках яблоко. — Попробуй. Оно должно быть сладким. Феликс и не сомневается в том, что оно будет вкусным. По-другому быть просто не может. Ведь всё, что выращивают с искренней любовью, — всегда приносит самые лучшие плоды. Он откусывает небольшой кусочек и сразу чувствует, как по языку стекает приятная сладость. И от того, что яблоко чересчур спелое, он не сразу справляется с возникшим желанием съесть его в два укуса. — Ну как? — Чанбину не нужны чужие комментарии. Он и так прекрасно знает, что не прогадал. И чужой чуть повеселевший взгляд как нельзя лучше об этом говорит. — Вкусно, — честно, без преувеличений отвечает Феликс, чем вызывает у Чанбина самодовольную ухмылку. Август — прекрасное время, полное созревших фруктов и распустившихся цветов. И Феликс до этого момента ничего не пробовал из сада Чанбина, а потому такая простая мелочь приносит ему ещё больше удовольствия. Он искренне благодарит эльфа за то, что тот поделился плодами своих трудов, на что тот лишь пожимает плечами и говорит, что иначе поступить просто бы не мог. Ведь в какой-то степени отныне это и труд Феликса тоже. Ведь он тоже всё это время внимательно наблюдал за тем, как растут деревья и не болеют ли они. Теперь одиночные усилия Чанбина удваиваются и становятся их общими. Феликс всячески отмахивается, считая, что его помощи даже и в помине не было. Но Чанбин уверяет его в обратном, удивительно твёрдым тоном отвечая, что если бы его здесь не было, то и яблоки не были бы настолько вкусными. Ведь их каждый день, с самой первой их встречи, окружала любовь не только одного Чанбина, но ещё и кого-то помимо. А любовь этого кого-то была настолько всеобъемлющей, что её хватило бы на целый лес. — Слушай, — проговаривает Феликс, закончив с яблоком и смотря на умиротворённо глядящего в сторону крон деревьев Чанбина, у которого осталась пара травинок на коленях. — А ты можешь мне показать, как ты колдуешь? — осторожно, не зная, позволительно ли вообще просить о подобном, спрашивает Феликс. Острые уши Чанбина, выглядывающие из-под копны чёрных волос, что на солнце отливают синевой, едва заметно дёргаются, и он всячески старается скрыть свою реакцию. — А я всё думал, когда же ты наконец вспомнишь, — насмешливо вторит он и неторопливо встаёт со своего места, отряхиваясь. Феликс следит за тем, как он отходит на несколько шагов, и уже хочет извиниться, решив, что каким-то образом мог его задеть подобным вопросом. Но ему действительно интересно ещё раз хотя бы краем глаза взглянуть на то, что больше никто никогда не сумеет повторить. Ему хочется ещё раз увидеть то, на что неспособен больше никто. Но, расценив реакцию Чанбина как отрицательную, ему становится совестно за свой невежественный порыв. — Стой… Я… Чанбин возвращается обратно с голым стебельком в руках, садится на прежнее место и одаривает Феликса игривой усмешкой, отчего тот моментально понимает, что его не просто услышали, но ещё и провели. — Поверь, я даже рад, что ты попросил, — с едва различимым азартом в глазах проговаривает он и садится так, чтобы Феликсу было хорошо видно. — Только обещай, что не будешь кричать и не свалишься в обморок. Феликс фыркает, выпрямляясь и скрещивая ноги. — Ещё чего, — он внимательнее присматривается к сорванной Чанбином травинке и на мгновение сомневается в чужой затее. — Что ты… Чанбин прерывает его негромким смешком, будто он в точности знал, что тот что-нибудь спросит. — Не беспокойся, я не обману твоих надежд, — он аккуратно закатывает рукава, оголяя сероватую кожу, и Феликс ловит каждое его движение. — Смотри внимательно, — Чанбин всего на мгновение поднимает на него взгляд, и в нём столько внутренней уверенности, что Феликс невольно покрывается мурашками. Чанбин осторожно касается стебля пальцами, прикрывая глаза, и в это же мгновение он озаряется уже знакомым сиянием, словно с ночного неба прямо в его руки падает звезда. И вблизи оно кажется слишком ярким, из-за чего Феликсу приходится зажмуриться. Но он ни на секунду не отрывает взгляд от того, что происходит с растением. Сначала оно кажется пожухлой травинкой, не больше тех, на которых они сейчас сидят, и кажется, что с ним ничего не может произойти. Но уже через пару мгновений оно постепенно обретает новую форму, из него словно вырастает новый цветок. Постепенное изменение внешнего вида настолько завораживает Феликса, что он даже не сразу осознаёт, что буквально сидит с раскрытым от восторга ртом. Феликс не успевает отследить тот момент, когда из полуживого стебелька на свет появляется невероятно красивый бутон белоснежной ромашки, точно как рубашка Чанбина. Вместе с её рождением Феликс ощущает себя так, словно он попал в самую настоящую сказку — настолько происходящее кажется необъяснимым и в то же время завораживающим. Он бросает взгляд на спокойное лицо Чанбина и понимает, что тому не представляется никакого труда создать сотню таких же цветов буквально из ничего. И эта мысль словно делает Чанбина всемогущим в глазах Феликса. Если он способен подарить кому-то жизнь, способен из пустоты создать прекрасный сад, — он уже могущественнее всех тех существ из фэнтезийных книг. Свечение постепенно пропадает, медленно растворяясь, и Чанбин открывает глаза, чуть заметно улыбаясь, глядя на своё творение. Он доволен не меньше Феликса. Ромашка — точь-в-точь, как те, что рисовал Феликс в своём блокноте прямо перед их роковой встречей. И, может, Чанбин не вкладывал в цветок никакого смысла, но Феликсу кажется, что в этом маленьком создании куда больше значения, чем они себе представляют. — Как ты… — потерянно выдыхает Феликс, не в силах что-либо выговорить. Ему уже доводилось видеть, как Чанбин колдует, но чтобы настолько близко — впервые. И чужая магия производит на него неизгладимое впечатление. — Я рад, что тебе понравилось, — ласково произносит Чанбин, осторожно протягивая руку к чужим выгоревшим волосам. Феликс мгновенно замирает, боясь даже дышать. И Чанбин одаривает его мягкой улыбкой, аккуратно касаясь чужого уха, отчего Феликс вздрагивает. — Ты красивый, — Чанбин отстраняется, глядя на растерянного Феликса. Ромашка из его рук таинственно исчезает. Феликс смущённо скашивает глаза и осторожно прикасается к тому месту, на котором ещё горит отпечаток чужого прикосновения, находя у себя в волосах бархатные лепестки.❀❀❀
За стеклом проносятся знакомые дома и палисадники, пшеничные поля и широкий лес. Ранним утром Феликс не до конца успевает проснуться, будучи разбуженным звонким предложением Сынмина поехать в город. И хотя эта затея моментально его воодушевляет и даже помогает встать с тёплой кровати, окончательно сонливость отпускает его лишь в тот момент, когда по салону привычно разносятся песни Queen, а Сынмин звонко отбивает ритм, стуча по кожаному рулю. Всё это становится для Феликса таким родным, что ему начинает казаться, будто он всю свою жизнь вот так ездил с Сынмином под боком — с громким пением, треплющим волосы сквозняком из открытого окна и запахом утренней свежести. Погода обещает быть ясной, и Феликс вытащил из шкафа свою лучшую футболку, которую хранил специально для выхода в свет. Она свободная и заставляет Феликса чувствовать себя ещё увереннее. В такой час машин практически нет, и они без проблем въезжают в город, где их встречают уже немного подзабытые низкие дома с потрескавшейся кровлей и узкие улочки. Феликс глядит в окно с удвоенным вниманием, ибо это первый раз, когда они вместе с Сынмином вырываются из посёлка. Он провёл в этой местности уже два с половиной месяца, но за всё время так и ни разу не побывал в городе. И сегодня ему хочется как можно лучше рассмотреть все аллеи, парки, площади и местные достопримечательности. Он ловит каждый выделяющийся из общей массы дом и пытается запечатлеть его в своей памяти. Они проезжают мимо практически безликого вокзала, и Феликс буквально впивается в него взглядом, понимая, что скоро ему вновь предстоит оказаться на его перроне. Сынмин сбавляет скорость, и они медленно рассекают главную дорогу прямо в сердце города, откуда открывается приятный вид на базарную площадь, по которой снуёт народ. Феликс загорается идеей прямо здесь и сейчас отправиться разглядывать всевозможные витрины, и Сынмин ничего не может поделать с его воодушевлённой улыбкой, припарковываясь в одном из близлежащих дворов. Они выходят на улицу, и Феликс делает глубокий вдох, различая где-то вдалеке аромат свежей выпечки. Не церемонясь, он хватает опешившего Сынмина за руку и тащит его в сторону небольших палаток, толком не зная, что и где находится. Его одолевает любопытство, и он уже не задумывается о том, куда следует идти. Феликс просто доверяется своему внутреннему чутью и движется вперёд, игнорируя настойчивые просьбы Сынмина замедлить шаг. Они врываются в толпу, и если Сынмин пытается вежливо извиниться перед людьми, которых они волей-неволей расталкивают, то Феликс не обращает на них никакого внимания — ноги сами несут его куда-то в глубь улицы. Здесь оказывается гораздо больше людей, чем предполагалось изначально, и от этого создаётся впечатление, будто Феликс вновь оказывается в столице. Он ни капли не скучает по родным просторам и шуму мегаполиса, но отчего-то у него щемит сердце при мысли, что ещё какие-то считанные недели и он вновь окажется в гуще человеческих фигур изо дня в день. И весь шарм подобных вылазок исчезнет, словно его никогда и не было. Феликс хочет сохранить как можно больше воспоминаний о таких, казалось бы, мелочах для остальных, но таких ценных для него. Ведь даже простой поход на рынок кажется ему чем-то особенным, хотя в столице он может заниматься этим хоть каждый день. Но одно дело в переполненной столице, а другое — в небольшом городке рядом с Сынмином. Разница чудовищно велика. Феликса не интересуют торговки с одеждой, и он с дружелюбной полуулыбкой обходит их широкие палатки с многочисленными вешалками, у которых толпятся местные девушки. У него складывается впечатление, будто здесь так же, как и в посёлке, все друг друга знают. И если там ему это казалось обременительным и даже неприятным, то здесь подобная близость людей кажется милой и даже удобной. Феликс осторожно обходит небольшую компанию подростков, и Сынмин наконец нагоняет его у одной из лавочек с фруктами. Лёгкий утренний ветер теребит их светлые футболки и треплет им волосы. В отдалении от основного скопления людей становится свободнее дышать, и Феликс неосознанно замедляет шаг, внимательнее приглядываясь к дружелюбным торговцам. В то время пока он расспрашивает одну приятную женщину о местных достопримечательностях, Сынмин без особого интереса изучает представленный товар: бесконечные безделушки для волос, кулоны, пластиковые кольца и браслетики. Получив необходимую информацию от женщины, Феликс воодушевлённо подходит к другу, уже собираясь сообщить ему об их великих планах. Но его внимание отвлекают небольшие вязанные корзиночки с бижутерией, почти детской, но от этого ещё более привлекательной. Он принимается копаться в ассортименте, не имея ни одной цельной мысли о том, что именно ему хочется отыскать. Сынмин, видимо, тоже не до конца осознаёт цель своих поисков. И вот они двое взрослых парней стоят посреди тёплого августовского дня на рынке, копаясь в дешевых украшениях и чувствуя себя при этом настолько удовлетворённо, что продавщица не решается их прерывать предложением помочь. Феликс находит с десяток миленьких колечек, которые отлично налезают на его тонкие пальцы, но, неслышно усмехнувшись, решает отложить их в сторону, думая, что это не слишком солидно. Он всего на секунду оборачивается к Сынмину, который будто бы ушёл в себя, сосредоточенно сжав губы. И чуть заметно улыбается, в этот момент чувствуя некую связь между ними. Ему вдруг хочется отблагодарить друга за всё, что тот сделал для него за это лето. Но простых слов никогда не хватает, чтобы в полной мере передать человеку всё, что на самом деле находится на уме. И Феликс решает, что пускай даже такой маленький подарок послужит лучше всяких благодарностей. Он выуживает из самой опрятной корзинки сиреневый браслет, точно такой же, как закат в их первый вечер, что они провели под одной крышей. И улыбается себе под нос от нахлынувших воспоминаний. Феликс оборачивается к затихшему Сынмину и находит в его руках похожий браслет светло-жёлтого, почти лимонного цвета. Они одновременно усмехаются своим находкам. — Похож на одну из твоих футболок, — констатирует Сынмин, чем заставляет Феликса искренне рассмеяться. За то время, что они пытались отыскать свои собственные сокровища, к палатке успели набежать люди, поэтому пока они отстаивают очередь, Феликс решает порыться ещё немного. Он натыкается взглядом на несколько брошек, находит среди них самую яркую и не может не усмехнуться, когда понимает, что по воли судьбы она оказывается в форме цветка, напоминающего камелию. Феликс крутит металлическую красную брошку и невольно думает о том, как было бы хорошо, если бы Чанбин оказался рядом. Как было бы хорошо, если бы они тоже когда-нибудь смогли вот так просто пройтись по городской улице, рассматривая витрины и обгоняя прохожих. Как было бы хорошо, если бы они тоже остановились у одной из лавочек с безделушками, а потом нашли друг для друга то, что ассоциирует их лучше всего. Феликс всматривается в посеребрённое покрытие и думает о том, что в образе эльфа слишком мало ярких цветов — извечные светлые рубашки с искусно выглаженными воротниками. И добавляет к их скромной покупке ещё одну дорогую сердцу вещицу. Они обходят весь рынок вдоль и поперёк, просто наслаждаясь свободным временем, а потом спускаются по улочкам в небольшие дворы, рассматривая здешнюю архитектуру. Забредают в неприметное кафе и покупают там мороженое в стаканчиках. Они играют в глупую игру и выбирают друг другу разные вкусы, а потом вместе дегустируют и решают, у кого получилось лучше. И к тому моменту, когда они оказываются практически в другом конце города, уставшие, но счастливые, солнце уже начинает клониться ко сну. Дует вечерний ветер, и Феликс берёт Сынмина под руку, чтобы не продрогнуть, и они бредут в таком виде прямо до оставленного в одиночестве джипа. Темнеет намного быстрее, чем раньше, поэтому уже в восемь часов загораются уличные вывески. — Знаешь, даже если в следующем году у тебя не будет практики, — размышляет Сынмин, когда они пересекают очередную улочку. — Всё равно приезжай, — и чуть заметно улыбается. Феликс ощущает небывалое тепло в районе груди. — С удовольствием, — искренне отвечает он. Если честно, была бы его воля, он бы никогда отсюда не уезжал. Но даже если так, Феликс готов возвращаться каждое последующее лето, лишь бы вновь оказаться рядом с теми, кто как никто другой создаёт атмосферу дома. — Спасибо тебе за этот день, — с широкой улыбкой благодарит Феликс, когда они наконец садятся в джип. Сынмин чуть качает головой. — Это тебе спасибо, что напомнил, как хорошо было проводить здесь время, — отвечает он и тут же усмехается. — Снова, — и вспоминает про случай на холме. Феликс будто позволяет ему проживать приятные моменты вновь, будто вселяет в ушедшие далеко в прошлое места новый, куда более важный смысл. Феликс в принципе будто напоминает Сынмину, как получать удовольствие от тех вещей, что канули в лету. Они обмениваются понимающими, признательными взглядами и невольно обращают внимание на их новые браслеты, что переливаются под светом уличного фонаря на их запястьях, — на символы их дружбы. На душе у обоих настоящее лето — с приятным зноем и прохладной утренней росой. Они оставляют городок и возвращаются домой.❀❀❀
Погода сходит с ума и становится необычно жаркой для конца лета. Настолько, что в столице точно плавится асфальт, а в посёлке иссыхают беззащитные растения на обочине дороги. И воздух превращается в настоящий пар, отчего становится тяжело дышать. И именно в такое время не хочется ничего, кроме как уснуть крепким сном, лишь бы пережить убийственную жару и очнуться только в тот момент, когда на небе уже давным-давно горит прохладная ночь. Желание совершать даже малейшее движение испаряется вместе со всеми лужами, что оставались от позавчерашнего дождя. И если тогда на чрезмерную влагу сетовали, то сейчас о ней остаётся только мечтать. Градусы на термометре подпрыгивают до страшных тридцати пяти, и даже в прохладном доме Сынмина становится невыносимо душно. Будто бы во всём мире наглухо включили горячую воду, как в какой-нибудь ванной, и от неё валит пар — густой, душащий и загоняющий в летаргию. Отказавшись от предложения Сынмина сходить на реку, чтобы хоть немного освежиться, Феликс не находит лучшего места для того, чтобы пережить непогоду, чем вечно-холодный дом Чанбина. Он вваливается в него, как в свой собственный, и едва ли не падает на каменный пол в надежде, что так он сможет быстрее избавиться от этого ощущения тяжести. Он едва ли не упал в обморок от жары, пока со всех ног спускался по склону в полной уверенности, что в конце его будет ожидать спасительная прохлада. И тотчас, войдя в одинокую, полупустую комнату, Феликс облегчённо выдыхает и бросается прямо на аккуратно застеленную кровать — ткань приятно холодит щеку, когда он зарывается в подушку. И стоит Феликсу окончательно расслабиться и остыть, как он осознаёт, что буквально ворвался в чужую обитель, даже не обратив внимания хозяина. Чанбин вообще здесь? Феликс задумчиво поворачивает голову на приоткрытую дверь, но чужой фигуры нигде не видно. Он пытается окликнуть эльфа, но быстро сдаётся — если Чанбин увидел его, то обязательно придёт сам. Феликс неслышно усмехается, понимая, до какой степени они умудрились сблизиться — ему даже не нужно просить разрешения, чтобы просто прийти и занять чужую постель. Будто это само собой разумеющееся действие. Какая-то обыденность — часть повседневности. И Феликс ненароком оборачивается на прикроватную тумбочку, которая хранит на себе отпечатки их самой первой встречи. Нетронутый, ни разу не использованный канделябр так и стоит на нём простой декорацией, но всё же неотъемлемой. И Феликс поддаётся какому-то внутреннему порыву прикоснуться к тёмному дереву, провести по нему рукой, чувствуя его гладкую поверхность, будто собирая с неё кусочки их прошлого. Внутри просыпается неведомое давящее чувство, и Феликс делает вздох, отстраняя руку. В этом доме нет ничего, что могло бы показать внутренний мир владельца, ни одной вещицы, за которую бы уцепился взгляд. И в то же время — каждая вещь говорит сама за себя и хранит столько смысла, что не нужно быть знатоком, чтобы почувствовать. Феликс настолько привык к минимализму обстановки, что со временем она даже стала казаться ему уютной. Он вспоминает свои первые впечатления об этом месте: безликая комната с пустыми стенами, холодным полом и нетронутой мебелью, — и не может не удивиться тому, как быстро способно меняться восприятие, хотя с самим помещением не случилось ничего. Оно всё такое же неприветливое, не похожее на чей-то родной дом, но всё же Феликс точно знает, что вот этот стол — любимое место Чанбина, где он часто читает книги; вот этот сундук — его несметное хранилище засушенных трав, настоек и припрятанных сборников со стихами; этот несчастный канделябр — подарок его родни, привезённый с какой-то барахолки на окраине городка; а в ящике прикроватной тумбочки Чанбин хранит всякие марки, значки, записки, обрывки фотографий, конверты от писем, наклейки, рекламные брошюры, — словом, всё, что несёт в себе хоть какую-то ценность. И разве всего этого недостаточно, чтобы уже сказать многое о своём владельце? И разве всего этого недостаточно, чтобы сделать это место приятнее, чем в самую первую встречу? Кто бы мог подумать, что в конце концов Феликс сам станет частью этого дома? Он облюбовал чужую кровать с самых первых встреч и уже не чувствуют себя здесь лишним. Словно это и его трёхмесячное место жительства тоже. И Чанбин никогда не жаловался на то, что отныне здесь слишком мало места для двоих. Сквозь окно прорывается испепеляющий солнечный луч, и Феликс спешно забивается в самый угол, стараясь от него скрыться, ибо больше, чем уверен, что даже его хватит для солнечного удара. Сегодня слишком ужасный день. Феликса клонит в сон, и он позволяет себе прикрыть глаза, надеясь, что к тому моменту, как Чанбин вернётся, солнце сжалится над человечеством. И он зарывается носом в подушку, как ребёнок утыкается носом в мамину руку в поисках тепла, и окончательно расслабляется, позволяя мыслям блуждать по их велению, не думая больше ни о чём. И чужой едва различимый запах, отпечатавшийся на ткани наволочки, эфемерно распространяется вокруг, заставляя Феликса вдохнуть чуть глубже — пахнет цветами и сосновыми шишками. И хотя Чанбина нет рядом, Феликс всё равно чувствует его тепло, будто тот находится здесь, прямо под боком. Феликсу ничего не снится, и он спит крепче обычного — спокойнее и наивнее. Из безмятежного сна его выводит едва ощутимое прикосновение к волосам, почти не заметное, похожее на отголоски мимолётного сновидения. Сначала ему кажется, что это иллюзия, игра замутнённого мозга, и Феликс неохотно приоткрывает глаза. Но чужая ладонь никуда не девается, она продолжает осторожно перебирать потускневшие волосы, едва касаясь кожи на шее, и Феликс делает поспешный вздох, пытаясь отогнать волну мурашек. — Просыпайся, засоня, — полушёпотом произносит Чанбин, не убирая руки. Феликс переводит на него взгляд, чуть двигая головой, и находит его сидящим на краю кровати с плохо скрываемой улыбкой на лице — олицетворением нежности и в то же время самообладания. Он переворачивается на бок и пытается убрать опавшую на лоб чёлку. — Давно ты пришёл? — заспанно спрашивает Феликс и удивлённо замирает, когда Чанбин аккуратным движением помогает ему убрать с лица непослушные волосы. — Минут десять назад, — миролюбиво отвечает тот. — И всё это время ты сидел рядом со мной? Чанбин усмехается. — Не решался тебя будить, — с какой-то ребяческой гордостью в глазах поясняет он, отчего вызывает на лице Феликса кроткую улыбку. — Там всё ещё жарко? — с надеждой на лучшее спрашивает Феликс, бросая взгляд на дверь, но та оказывается закрытой. Чанбин на мгновение теряется, и Феликс вспоминает, что тот практически не ощущает температуры, чтобы сказать, насколько снаружи невыносимо. — Растения всё ещё жалуются из-за нехватки воды, поэтому могу сказать, что прохладнее не стало, — заключает Чанбин в своей привычной манере, из-за которой у обычного человека появились бы очевидные вопросы, но Феликс всё понимает. Понимает, что пекло никуда не делось. Чанбин, по всей видимости, распознаёт подкатывающее отчаяние на чужом лице и впадает в некую задумчивость. Феликс не обращает на неё внимания. — Как жаль, что эльфы не умеют управлять погодой, — сетует он, прикрывая ладонью глаза. — Было бы потрясающе. По крайней мере, никто бы не сваливался с ног. Чанбин оглядывает его. — Не думаешь, что тогда бы мы были всемогущими? — спрашивает он. — И могли бы воспользоваться этим умением в корыстных целях. Феликс убирает руку, встречаясь с ним взглядом. — Пытаешься намекнуть, что столько силы не может быть у кого-то одного? Чанбин удовлетворённо кивает. Всё-таки за те месяцы, что они провели вместе, они стали отлично понимать ход чужих мыслей. И даже философские рассуждения Чанбина стали отчасти поддаваться осмыслению Феликса. — Именно, — соглашается он. — Если у кого-то будет слишком много способностей, то другие непременно окажутся в невыгодном положении. Поэтому природа всегда удерживает равновесие, чтобы никто не стал сильнее другого, — размышляет он. — Но ведь если так подумать, то эльфы уже сильнее людей, — вторит Феликс. — У вас есть магия и связь с растениями, которой у простых людей уж точно не найдётся. Чанбин усмехается, но отчего-то невесело. — Ты прав, у нас всё это есть. Но в то же время все наши способности являются нашими же слабостями, — он вздыхает. — Например, мы не можем покинуть лес. Мы всегда должны находиться рядом с природой, и в вашем мире мы просто неспособны выжить, — Чанбин опирается рукой на кровать чуть позади колена Феликса. — Именно поэтому практически никто из вас не знает о нашем существовании — потому что мы обязаны жить в отдельном мире. В этом и заключается равновесие. Феликс внимательно осматривает его чуть усталое лицо. — Разве это не слишком жестоко? — наивно спрашивает Феликс, от волнения приподнимаясь на локтях. — Быть способным на столько удивительных вещей и в то же время быть запертым? Чанбин пожимает плечами. — В свою очередь, я могу спросить тебя о том же. Ведь ты тоже в каком-то смысле был всю жизнь заперт в столице, хотя твоя душа желала далеко не этого, — он заглядывает Феликсу в самое сердце, отчего того передёргивает. — Для кого-то наша обязанность жить в лесу покажется тюрьмой. Но для нас самих это само собой разумеющееся. Наше призвание и цель существования, — Чанбин позволяет себе улыбнуться. — И никто не чувствует себя ущемлённым. Феликс окончательно поднимается, садясь и подтягивая к себе ноги. — И тебе никогда не хотелось увидеть остальной мир? Чанбин поджимает губу. — Конечно, хотелось. Но для этой цели у меня есть книги и знакомые люди, которые приносят с собой знания о вашем мире, — на мгновение он отводит взгляд. — У тебя слишком любопытное сердце, чтобы усидеть на месте. Поэтому тебе тяжело представить нашу жизнь. Но поверь, она ничуть не хуже той, что проживал ты. Наши приоритеты многим отличаются, и мы находим радость в других вещах: в том, как просыпается лес после зимы; в том, как от нашей помощи природа быстрее приходит в себя. Мы далеко не несчастны. Феликс нервно хмурится и задумчиво прикусывает щёку. — Я понимаю. Но на нашей планете находится столько потрясающих вещей, что не иметь возможности даже взглянуть на них кажется мне чем-то чудовищным, — честно признаётся Феликс, глядя Чанбину прямо в чёрные глаза. Чанбин беззлобно качает головой. — Но ведь, даже будучи мнимо свободными, не все люди пользуются своей возможностью добраться до этих вещей, — отвечает он. Феликс прекрасно понимает, что это чистейшая правда — многие люди даже не задумываются о перспективах своего существования, попросту прожигая дни в тусклом неведении. Но для Чанбина ему бы хотелось совершенно другой участи. Ведь он тоже любознательный. Ведь ему тоже интересно, что происходит в мире. Но все свои знания он черпает из книг и разговоров, а это даже и близко не то, что он заслуживает. Чанбин заслуживает собственными глазами увидеть те далёкие места, о которых он столько читал, собственными руками прикоснуться ко всему, что находится в тысячах километров, на собственной шкуре испытать всё то, что доступно простому человеку. И Феликсу невообразимо сильно хочется все эти возможности достать Чанбину с неба, позволить ему почувствовать себя настолько же свободным и всюду признаваемым. Ведь он, как и все люди, заслуживает права видеть этот мир таким, какой он есть. А не лишь его крохотную часть. — Не нужно так сильно переживать, — ласково произносит Чанбин, вытаскивая Феликса из тяжких размышлений, и осторожно берёт его руку. — Это естественный ход вещей, и с ним нельзя ничего поделать, — он мягко оглаживает костяшки на чужих пальцах. — Поверь, того, что я имею, мне вполне достаточно. — Но… Чанбин прерывает его улыбкой. — Пойдём, — и он помогает Феликсу подняться на ноги. — Куда? — Я придумал отличный способ пережить жару. Увидишь. Феликс позволяет увести себя, но мысли по-прежнему следуют по пятам. Облака, словно услышавшие громкие мольбы, на некоторое время скрывают за собой палящее солнце, и Феликс удивлённо бредёт следом за уверенным Чанбином по какому-то незнакомому пути. Они проходят мимо того самого дуба, у которого сидели в одну из первых их встреч, пытаясь нормально познакомиться. Феликс бросает на него долгий задумчивый взгляд, но Чанбин не позволяет ему впадать в меланхолию и по-редкому задорно тащит его куда-то дальше. В обычное время именно Феликс создаёт в их паре настроение, но сегодня, будто бы отчётливо чувствуя чужое нестабильное состояние, Чанбин старается исправить ситуацию — их разговор вышел слишком тяжёлым, хотя никто из них не желал делать его таковым. Просто иногда по-настоящему сложно избежать реальности. Они двигаются вдоль широкой поляны, и Феликс искренне изумляется размерам оврага — ему всегда казалось, что он заканчивается примерно за тем дубом. Но в действительности он оказывается едва ли не таким же, как весь путь, который обычно занимает у Феликса от начала леса. Они доходят до высоких кустов, и Чанбин останавливается, призывно оборачиваясь. За время дороги Феликс вновь успевает вспотеть и несколько раз пожаловаться на происки лета. Он, конечно, далеко не нытик и многое может вытерпеть, но иногда его слишком морит, из-за чего он теряет самообладание. — Мне начинать бояться? — с чуть разыгрывающимся предвкушением спрашивает Феликс, подходя ближе и смутно различая в этой живой изгороди ту, что скрывает дом Чанбина. Отчего-то всё в этом лесу так или иначе повторяет друг друга. — Не доверяешь мне? — вопросом на вопрос отвечает Чанбин и демонстративно раздвигает кусты, которые словно по привычке образуют проход. Феликс почти фыркает, проходя внутрь импровизированного входа. Совершенно не зная, чего ожидать в столь неоднозначном месте. Как только он ступает на чуть поредевшую дорожку, перед его глазами открывается поистине удивительный вид на скрытое прямо посреди леса широкое озеро, которое простирается до самого конца оврага — кажется, будто ему нет ни конца, ни края. И Феликс делает несколько неуверенных шагов, не веря своим глазам и думая, что это какой-то мираж — будто они находятся посреди настоящей пустыни и натыкаются на оазис. Он удивлённо оборачивается на усмехающегося Чанбина, и эмоции на его лице говорят сами за себя. Феликс не просто поражён красотой этого места. Он не может поверить в саму возможность существования настолько потрясающего уголка. Ноги сами несут его навстречу приветливо переливающейся на солнце воде. Феликс не решается заходить в неё, но даже отсюда ему хорошо видно, как светится бежевый песок на самом дне. И он невольно глядит дальше, рассматривая водную гладь, и с восторгом отмечает, как точно на поверхности отражается голубое небо. Словно он смотрит в зеркало. Словно небо находится не наверху, а прямо под ногами — дотронься и тут же взлетишь. Из груди Феликса вырывается судорожный вздох, и он неверящим взором глядит на дальние дубы, что обрамляют своей могучей фигурой подступы к озеру. Где-то вдалеке поют птицы, и воздух пропитывается свойственной влажностью. Лёгкие наполняются приятным ароматом чистой воды. И Феликс не знает, как ему стоит поступить. Он вновь обращается к выжидающему Чанбину. — Я отказал Сынмину пойти на реку, — он присаживается на корточки и весело усмехается. — И вот что ты делаешь. Чанбин с лёгкой улыбкой качает головой и подходит ближе, вставая рядом и всего мгновение оглядывая озеро. — Только не говори, что тебе не нравится, — он опускает взгляд на светлую макушку Феликса и едва заметно поднимает уголок губ. — Я же вижу. Феликс поднимает к нему голову и жмурится от солнечного света. Сероватая кожа Чанбина отливает на свету почти ледяным серебром, а в глазах — отражается всё с мельчайшей точностью. Завораживающе. Вокруг него словно образуется ореол света, и Феликсу требуются некоторые усилия, чтобы найтись с мыслями. — Почему ты раньше не говорил об этом месте? Чанбин честно пожимает плечами. — Как-то повода не было, — признаётся он. — Всё же я сам нечасто сюда прихожу. Феликс изумлённо приподнимает брови, с недоверием глядя на эльфа. — Как ты можешь игнорировать это место, когда оно буквально лучшее, что я видел? — выпрямляясь, с воинственным воодушевлением восклицает Феликс, чем вызывает у Чанбина отголоски азарта. — И не нужно начинать речь про то, что все люди видят красоту по-своему, — спешно добавляет он, понимая, что Чанбин действительно был готов начать разговор на эту тему. Чанбин почти смеётся. — Я понял, — убирая руки за спину, капитулирует он. А после миролюбиво склоняет голову к плечу и смотрит на Феликса с какой-то неожиданной нежностью, но в то же время проницательно. Как много может донести чужой взгляд. — Так ты собираешься что-нибудь делать? Или мы сюда просто так пришли. Феликс делает шаг в сторону и тянется ладонями к растянутой горловине футболки. — Не думай, что ты будешь спокойно сидеть на берегу, — безапелляционно заявляет Феликс, снимая с себя верх. Чанбин громко усмехается, скрещивая руки на груди. — Раздевайся тоже, — выворачивая футболку, говорит он. Феликс остаётся в одних свободных шортах, ощущая, как лёгкий ветерок пробегается по разгорячённой коже его загорелых плеч. И он призывно глядит на упирающегося Чанбина, который явно не собирается его слушаться. — И чего ты добиваешься? — нахмурившись, спрашивает Феликс и подходит ближе к своенравному эльфу. — Думаешь, если привёл меня сюда, то так просто отделаешься, — он обхватывает чужие запястья и убирает их с грудной клетки. На удивление, Чанбин не сопротивляется, но внимательно наблюдает за каждым последующим движением. — Поверь мне, — Феликс находит чужие глаза и устанавливает зрительный контакт, от которого у него самого по спине бегут мурашки. Чанбин смотрит на него в ответ, ожидая его дальнейших действий. Феликс протягивает чуть подрагивающие пальцы к чужому воротнику и аккуратно расстёгивает первую пуговицу. — Теперь ты точно от меня не избавишься, — выдыхает он и осторожно расправляется с каждой следующей пуговицей, не отрываясь от чужих глаз и постепенно оголяя чужую накачанную грудь. Только чудом пальцы Феликса не путаются, а Чанбин не произносит ни слова, позволяя Феликсу стянуть с себя молочную рубашку. Он аккуратно проводит рукой по ткани и позволяет Чанбину вытащить руки из рукавов. И на свет показывается его подтянутый торс, без единого изъяна и шрама. Он следит за движениями Феликса с игривой усмешкой, но тот специально не опускает взгляд на чужое тело, будто бы игнорируя. — Со штанами сам справишься, — прищурившись, проговаривает Феликс, расправляя чужую одежду так, чтобы она не помялась. Чанбин громко усмехается и самодовольно расправляет плечи. — А если нет? Феликс переводит на него полный энтузиазма взгляд. — Значит, будешь плавать прямо так. — Кто сказал, что я буду? Феликс выдыхает и поспешно подходит ближе, берёт чужие ладони в свои и тянет Чанбина за собой в воду. И как бы Чанбин ни пытался изображать нежелание, он всё же следует за Феликсом и даже не пробует сопротивляться. Озеро холодит их босые ноги, и Феликс моментально чувствует, как тяжесть жары постепенно спадает. Он не отпускает чужих рук и заходит глубже, блаженно выдыхая, когда вода касается худощавых колен. Они оказываются по пояс в воде, и Чанбин улыбается краем губ, когда обращает внимание на умывающегося Феликса. Феликс мочит лицо и сразу же ощущает себя переродившимся. Словно вода мгновенно сгоняет с него все признаки усталости. И он переводит взгляд на рассматривающего его Чанбина, а после демонстративно ныряет, оставляя эльфа стоять на месте. Он отплывает на несколько метров и выныривает, оказываясь лицом к лесу. И представший перед ним пейзаж завораживает его, заставляет остановиться и просто смотреть на вещи, что сотворила природа. Он с упоением глядит на ярко-зелёную листву, что уже через какой-то месяц превратится в оранжево-жёлтую. И ведь пройдёт всего каких-то тридцать дней, и это место полностью преобразится — станет совершенно иным. Феликс растягивает губы в довольной улыбке и рассматривает лес с почти детским трепетом. И не может перестать думать о том, как же красива вселенная. Будучи под глубоким впечатлением, Феликс оборачивается на раздавшийся позади всплеск с чуть замутнённым взглядом. В нескольких метрах от него по-прежнему стоит Чанбин. Феликс останавливает на нём взор, и чувствует, как где-то внутри него ходит ходуном какая-то часть его души, будто вот-вот и она упадёт, как игрушечная пирамида. Именно так себя ощущает Феликс всякий раз, когда к нему приходит осознание того, что Чанбин — не что иное, как ещё один шедевр матери природы. И у него не хватает духа озвучить своё восхищение вслух, а потому ему остаётся лишь молча восторгаться, разглядывая Чанбина в те моменты, когда он этого не замечает. Феликс не сразу понял, насколько Чанбин особенный — не просто потому, что он эльф; а сам по себе. Ему требовалось некоторое время, чтобы смириться с тем, что мир куда более непредсказуемый, чем ему всегда казалось. Но по мере того, как они стали сближаться, — две совершенно не похожие друг на друга души, что всю жизнь провели в разных концах страны, — Феликс стал всё чаще замечать за Чанбином те вещи, которые делали его не просто другим, не просто представителем другой расы, — они делали его собой. И именно в самого Чанбина, в его отчасти странноватые привычки, в его ни на кого не похожие аристократические манеры, в его низкий, стальной голос, в его приглушённый смех, в его острый ум и скрываемое любопытство, в его честность и высокие мысли, в его настоящий характер, — в его чёрные, как самая тёмная ночь в году, глаза, — Феликс едва ли не готов вложить свою душу. Чанбин отвлекается от прыгающей по воде стрекозы и замечает прикованный к себе взгляд. Он поднимает голову, и на его бледное лицо опадают солнечные лучи, его угольно-чёрных волос касается рука пробегающего мимо ветра. Феликс, сам того не понимая, рефлекторно двигается Чанбину навстречу, будто тот притягивает его своей аурой. И ведь ещё каких-то три минуты назад он сам от него пытался отойти. Но, видимо, в этом и состоит их новая проблема — Феликс не способен оставить Чанбина, и их подталкивает друг к другу какая-то внутренняя сила. Та самая сила, которая в самом начале лета столкнула Феликса в заповедный лес. Та самая сила, которая заставила их поверить и доверять друг другу. Между ними сокращается расстояние, и Феликс останавливается в каких-то несчастных сантиметрах — ему достаточно поднять ладонь, чтобы прикоснуться к молчаливому Чанбину. Их немногочисленные вещи плавятся на жжёном песке, а обувь двумя хаотичными парами оставлена прямо у кромки воды. И сами они стоят посреди озера, опьянённые жарой и одухотворённые друг другом. Феликс соврёт, если скажет, что намеренно не пришёл в такой день к Чанбину. Потому что какой бы ни была погода, какое бы состояние у него ни было, если у Феликса есть возможность провести хотя бы несколько минут в присутствии Чанбина, он сделает всё, чтобы воспользоваться ею. Ибо за все эти два с половиной месяца Чанбин успел стать для него сродни кислороду — таким же необходимым и неотчуждаемым. — Нужно зайти глубже, — выдыхает Феликс, вновь протягивая ладонь. Чанбин, не задумываясь, протягивает руку в ответ, словно только этого и ждал. — Не боишься утонуть? — спрашивает он и следует за Феликсом. Когда вода касается их шей, они останавливаются. — Ты же рядом со мной, — без задних мыслей отвечает Феликс. И с такой искренностью и простотой, что в глазах Чанбина всего на мгновение мелькает удивление. Волосы Чанбина заметно намокают, и Феликс улыбается уголком губ, думая о том, что впервые видит его настолько незащищённым, настолько открытым. Был ли он когда-нибудь настолько же близок с кем-либо? Ответ не имеет значения. Имеет значение лишь то, как они ощущают себя в данный момент, в эту магическую, полную признания секунду, когда их дыхание сплетается в унисон и они больше не в силах сопротивляться. Феликс оглядывает утончённое лицо Чанбина и никак не может остановиться на какой-то конкретной детали: ему хочется рассмотреть как можно больше, чтобы в голове навсегда остался этот момент. Чанбин в ответ глядит лишь в одну конкретную точку, будучи честным с самим собой. — Я не представляю, как раньше мог жить без тебя, — на выдохе откровенно проговаривает Феликс, в конце концов глядя Чанбину точно в глаза. Чтобы передать ему всю свою уверенность. Чанбин по-доброму, так же, как и всегда, усмехается, осторожно проводя пальцами по чужой щеке, на которой отпечаталось несколько переливающихся на свету капель. — Глупый, — его усмешка превращается в мягкую улыбку. — Каждое наше знакомство несёт в себе какой-то смысл и наступает лишь в указанную минуту, — он ласково гладит чужую кожу. — Для нашего тоже было отведено определённое время, — Чанбин делает шаг навстречу. — И не мне ли говорить, насколько я счастлив, что наше время наконец пришло. Не в силах сдерживать собственное сердцебиение, Феликс протягивает обе ладони и аккуратно обхватывает ими чужое лицо. Он касается пальцами чужих щёк и внутренне сгорает, когда ощущает на себе прикосновения Чанбина. Феликс глядит ему в глаза всего секунду, прежде чем окончательно приблизиться и поспешно прильнуть к чужим тонким губам. Ему хотелось сделать это с лёгкостью, но давнее внутреннее желание решило за него, из-за чего он касается губ Чанбина настойчивее, чем предполагалось. И тем самым он отрезает путь эльфа к мнимому отступлению — Чанбин отвечает ему спокойнее, размереннее, но от этого не менее чувственно. Феликс явственно ощущает под своими пальцами мягкость чужой кожи, а на своих губах — сладость обоюдной преданности. И абсолютно все мысли вылетают из его головы в это мгновение, когда они неспешно отвечают друг другу, нежно касаясь друг друга ладонями. Чанбин деликатно кладёт руку на талию Феликса, и под водой его прикосновение заставляет Феликса покрыться мурашками. Целуя Чанбина, Феликс чувствует себя настолько окрылённым, влюблённым и в то же время — свободным, что ему попросту не хочется останавливаться. Чанбин творит с ним невообразимые вещи, как будто он находится под действием чужой магии. Но Чанбин для Феликса сам по себе — уже сильнее всякого волшебства. Потому как в такие моменты только искренние чувства позволяют душе ликовать и покрываться сотней цветов, словно бескрайняя поляна тёплой весной. Их честность друг перед другом, их доверие и внимательность, их заинтересованность и симпатия послужили причиной того, что они испытывают в данную секунду. Все их чувства от знакомства и по сегодняшний день стали той самой искрой, что разгорается в сердце от малейшего вздоха. Каждый их взгляд, каждый поступок, каждая попытка помочь и каждая попытка выслушать и понять — разбудили в них самое красивое и сокровенное, на что только способна человеческая душа. И им наконец представилась возможность признаться во всём друг перед другом. Нежность, с которой Чанбин перехватывает инициативу и сминает раскрасневшиеся губы Феликса, заставляет их обоих буквально раствориться друг в друге. Феликс отвечает с некой покорностью, но в то же время с уверенностью. Вода едва касается их подбородков, и Феликс ловит себя на мысли, что с каждой проведённой вместе секундой они заглядывают всё глубже и глубже в души друг друга. Но его не пугает подобная откровенность, ему нечего скрывать перед Чанбином. И даже если бы эльф просто попросил, Феликс с готовностью бы раскрыл перед ним все карты. Потому что Феликс не может не доверять Чанбину. Они слишком близки и искренни. Настолько, что, аккуратно запутываясь пальцами в чужих коротких волосах, Феликс точно знает, что Чанбин изо всех сил старается не содрогнуться. И оба они друг перед другом напоказ, раскрытые, настоящие — такие, какими не бывают ни перед кем больше. Чанбин поднимает руку, что до этого покоилась на талии Феликса, и задевает чуть выпирающие рёбра. У Феликса почти спирает дыхание, и он вынужденно отстраняется, пытаясь отдышаться. Они замирают друг перед другом, их лица — всё ещё в нескольких сантиметрах. И каждая частичка их душ просит их сделать что-нибудь, чтобы они перестали находиться даже на таком мизерном расстоянии. Они смотрят друг на друга, точно на самые красивые статуи в Национальном музее, будто не могут поверить в подлинность. И Чанбин кажется Феликсу непозволительно красивым в столь знойный вечер на фоне бесконечно раскиданного позади неба. Вода по-прежнему отражает небосвод, и кажется, словно они парят прямо в облаках, словно они достигли лазурного полотна. У Феликса колотится сердце, и он не может себя контролировать. Ему отчаянно хочется приблизиться вновь, и просьба, что огнём горит в его глазах, не остаётся для Чанбина незамеченной. Они возобновляют поцелуй с новой силой. Ещё с большей отдачей и искренностью. И в этот раз Феликс чувствует себя так, словно ему предоставилась возможность коснуться звезды, познать вселенную и собственными глазами увидеть космос. Чанбин рядом с ним, и этого достаточно, чтобы познать мироздание, чтобы найти ответы на все самые загадочные вопросы и почувствовать себя на седьмом небе от счастья. Нет ничего более поразительного, чем умение принимать окружающих со всеми их ссадинами, шрамами и обидами. И именно благодаря любви люди способны даже в самом тёмном и почти безжизненном цветке увидеть благоухающую молодостью розу. И именно благодаря любви в конце концов даже самый противный сорняк может раскрыться и превратиться в ромашки, как гусеница превращается в бабочку. Что касается Чанбина и Феликса, то благодаря столь всеобъемлющему чувству они способны принять друг друга такими, какие они есть на самом деле. Они исцеляют душевные раны друг друга, даже не задумываясь об этом, даже не намереваясь оказать помощь. Таким образом Чанбин научил Феликса, что можно сближаться с окружающими, можно им верить, можно не опасаться, что однажды они уйдут. Таким образом Чанбин показал Феликсу, что и у него есть возможность обрести рядом верных друзей. И Феликс показал Чанбину, что не все люди страшные и трусливые, и не всем из них чужды вера в чудеса и невозможное. И Феликс показал Чанбину, что, даже будучи лесным жителем, которому никогда не доведётся выйти на свободу, у него всё равно есть шанс обрести счастье. Благодаря обоюдным усилиям они смогли донести друг до друга те самые простейшие истины, которые, кажется, лежат на поверхности, но до которых так сложно докопаться в одиночку. С того самого рокового дня их встречи они раскрывают друг для друга изнанку собственных миров, помогая заделывать дыры там, где этого никто не смог сделать прежде. Они отстраняются медленно, отчасти нехотя. И Феликс продолжает ощущать на своих губах чужое тепло, будто они до сих пор целуют друг друга. Феликс верит, что отныне до конца своей жизни будет чувствовать этот самый миг. Чанбин открывает глаза, и на их дне виднеется нечто, что до этого Феликсу не удавалось разглядеть. Нечто, что до этого самого момента таилось от него в самом защищённом месте и казалось таким размытым и неоднородным. Но теперь Феликс отчётливо всё видит. И радостно, но в то же время смущённо одаривает Чанбина ответной улыбкой. В которой тот тоже находит для себя все необходимые ответы. Они лежат на берегу озера, что ненавязчиво кусает их вытянутые ноги. Солнце наконец клонится к закату, отчего температура начинает постепенно снижаться, даря заветную прохладу. Наплевав на всё, они расстилают рубашку Чанбина и ложатся прямо на неё, не заботясь об её дальнейшем виде. Их ничего не волнует из настолько обыденных вещей. Феликс покоится головой на чужом широком плече и глядит точно в только-только меняющее цвет небо. После недолгого купания они сохраняют молчание, не желая нарушать атмосферу. Но даже так Чанбин периодически находит чужую руку своей и неспешно играется с его маленькими пальцами. И всё это так размеренно и умиротворённо, что даже их дыхание замедляется, подстраиваясь под вечернее настроение. — Я всё хотел спросить тебя, — примерно через десять минут, когда облака уже теряют свой белоснежный облик, раскрашиваясь, негромко проговаривает Феликс, чем сразу же выводит Чанбина из монотонных раздумий. — Почему, когда я впервые увидел тебя вблизи, я услышал пение цикад? Мне даже в посёлке об этом говорили, — выкладывая свои мысли, Феликс рефлекторно отодвигается чуть в сторону, чтобы было легче разглядеть чужую реакцию. — Хотя больше я их нигде рядом с тобой не слышал. В свободной руке Чанбин крутит до этого валяющуюся на песке травинку, и чужой вопрос заставляет его остановиться. Несколько секунд он просто молчит. — Это мой своеобразный защитный механизм, — выдыхает Чанбин. — Я специально придумал отличительный звук, который бы сразу же отпугивал от меня людей, — он вновь двигает рукой. — Стирая чужие воспоминания, я вкладывал в путников боязнь пения цикад, чтобы они говорили об этом окружающим, — на миг его интонация становится уставшей. — Хотя никто из них так и не понял, почему цикад стоит бояться. Феликс удивлённо приподнимает брови, но тут же принимает чужие слова всерьёз. И хотя ему отчасти совестно за запуганных местных жителей, он понимает, каково на самом деле было Чанбину всякий раз, когда ему приходилось подвергать людей гипнозу. Ведь даже несмотря на то что Чанбин воспринимал подобные манипуляции как своеобразную игру, у него тоже есть чувства, а значит, и он задумывался над собственными действиями. — Если честно, то я тоже в тот момент испугался, — признаётся Феликс. Ему не видно реакции Чанбина, но судя по его голосу чужое откровение ему по нраву. — Любой бы испугался, — отвечает он. — И исходя из твоих рассказов местная деревня довольно успешно справляется и без меня, — усмехается он, аккуратно откладывая травинку, чтобы впоследствии ей помочь. Феликс неудобно поворачивает к нему голову и натыкается на острый подбородок, а потому поспешно отворачивается обратно. Чанбин замечает его попытку и вновь берёт его ладонь в свою. Они переплетают пальцы. — Мне кажется, — негромко начинает Феликс. — Я даже буду скучать по этой их мнительности, — с усмешкой проговаривает он. — Слушая их предостережения, я чувствовал себя в каком-то мистическом телесериале, — смеётся. — Сколько времени осталось? Феликс замирает. Только сейчас, когда Чанбин в лоб спросил его об этом, до него наконец дошло, что их время вот-вот закончится. Он и раньше прекрасно осознавал, что дней становится всё меньше, а календарь заметно истончается, но только сейчас он в полной мере понимает, что конец лета станет не только концом его стажировки. Но и концом их встреч. — Полторы недели, — обречённо произносит Феликс. Чанбин молчит. Проходит некоторое время. — Не так мало. Но они оба прекрасно понимают, насколько этого мало. У них осталось не больше десяти дней. И Феликс не хочет верить в то, что лето пришло к своему концу столь быстро. Оно показалось для него не дольше секунды. Вдруг Феликс резко вспоминает о том, что должен был сделать ещё сегодня утром, но жара и сонливость заставили его позабыть о своём намерении. Он поднимается с чужого плеча, отчего Чанбин изумлённо переводит на него взгляд. Одинокий рюкзак валяется в нескольких метрах, и Феликс тянется к нему рукой, а после спешно копается в его невеликом содержимом. Он повёрнут к Чанбину оголённой спиной, и тот мысленно считает его светлые веснушки на плечах и пару тёмных родинок в районе лопаток. От его пристального взора Феликс едва вздрагивает, покрываясь мурашками, словно его обдаёт холодным сквозняком. И он выуживает из бокового кармана маленький свёрток, что переливается на свету глянцевой бумагой. Он садится перед Чанбином лицом и двумя руками протягивает свой небольшой подарок. Чанбин непонимающе выпрямляется. — Это тебе, — проговаривает Феликс, когда Чанбин осторожно забирает у него свёрток. Он несколько секунд наблюдает за тем, как эльф неторопливо раскрывает содержимое и рассматривает яркую брошь, прежде чем сказать: — Давай пообещаем друг другу, что обязательно встретимся следующим летом. Его слова разносятся по лесу негромким пением пролетающих мимо птиц и журчанием притихшего озера. Его слова становятся клятвой. Чанбин, что до этого глядел на свою раскрытую ладонь, где на свету переливается красная камелия, переводит всё внимание на чуть взволнованного Феликса. — А мой подарок станет тому подтверждением, — сглатывая, добавляет он, отчего-то начиная нервничать. Чанбин делает глубокий вздох. — Ты уверен, что это правда то, чего ты хочешь? — спрашивает он и смотрит точно в растерянные глаза Феликса. — Тебе ведь хочется свободы. Тебе хочется увидеть этот мир. А я не смогу пойти за тобой, — с долей грусти констатирует он. Внутри Феликса поскрипывает электрический заряд, который медленно, секунда за секундой становится всё опаснее. Он сознаёт, откуда берут корни опасения Чанбина, и не меньше него понимает собственные желания. Но, по сравнению с его тягой к дальним просторам, его притяжение к Чанбину является куда сильнее и куда важнее для него самого. И он готов пожертвовать мнимой свободой, к которой всю жизнь стремилось его сердце, мечтая обрести её на краю света, ради настоящей свободы, которую он смог найти рядом с Чанбином. И для самого Чанбина Феликс тоже готов стать свободой. — Тебе ведь тоже хочется увидеть этот мир, — выдыхает Феликс. — Так позволь же мне стать твоими глазами, — на глубине его взора мелькает столько невысказанных фраз, что если он прямо сейчас попробует дать им форму, то просто не выдержит. Чанбин едва заметно хмурится. Феликс протягивает к нему руки и прижимает их к собственной груди. — Я больше всего на свете не хочу, чтобы мы расставались. Только рядом с тобой я чувствую себя по-настоящему живым, — его голос почти надламывается. Он и не сомневается в том, что Чанбин в конце концов согласится — он попросту не сможет отказать, ибо сам желает этого не меньше. Но ему горестно думать о том, что у Чанбина появляются сомнения. Феликс хочет донести до него, что для него нет ничего важнее и желаннее, чем быть рядом. Ему впервые в жизни доводится ощущать подобное родство душ. Ему впервые в жизни представляется шанс действительно кого-то полюбить не просто как друга, а кого-то, кто способен вдохновить его податься с головой в работу, кто способен одним словом сделать его день ярче, в кого-то, чьё появление, как бы часто оно ни происходило, каждый раз становится праздником. Феликс никогда не хотел отдаваться кому-то не то, что полностью, а в принципе. Но в случае с Чанбином это — его первозданная мечта. Потому как их отношения находятся совершенно на другом, недосягаемом для окружающих уровне. И именно поэтому Феликс не хочет терять с Чанбином связь, не хочет расставаться и ставить на них крест. Он хочет точно знать, что ровно через год они встретятся в этом лесу вновь и что их взаимность никуда не денется. Феликс не верит, что их чувства могут погаснуть. Но для себя самого и для них обоих ему необходимо, чтобы они дали друг другу обещание. Ему необходимо быть уверенным в том, что за триста шестьдесят пять дней ни у кого из них не возникнут губительные сомнения, что за целых три сезона их намерения не изменятся. Феликс доверяет Чанбину, но, чтобы отгородить их от ненужной угрозы тревог, он просит о столь странном, но в то же время ценном обещании. Чанбин прикусывает губу. А после выдыхает. — Я понимаю. И я чувствую себя точно так же, — он становится серьёзным. — Но я правда не хочу, чтобы ты поддавался моменту и рушил всё, что ждёт тебя впереди. Феликс снисходительно улыбается и осторожно касается чужой щеки, мягко поглаживая. С самого детства Феликс никогда не ощущал себя своим в мегаполисах, столичном метро, многочисленных парках и даже в других странах. Он нигде не мог найти себе места, всё казалось ему чуждым, неподходящим, каким-то холодным и неприветливым. И единственное, что позволяло ему почувствовать тепло — прогулки по глухим лесам в полной тишине и одиночестве. И вот только тогда перед ним на мгновение возникал образ невидимого дома. Но даже в те моменты Феликс осознавал, что всё это — не то. Ему хотелось странствовать по планете, двигаясь точно к горизонту, ему хотелось объездить все континенты и заглянуть в каждый уголок их вселенной только для того, чтобы в конце концов отыскать то самое место, где он в полной мере сможет почувствовать себя родным. И его удивление не знало границ, когда постепенно для него стала открываться истина. Феликс нашёл то самое место не в какой-то далёкой стране, не на необитаемом острове, не на краю Австралии, где земля обрывается в бесконечный океан, а здесь, прямо под носом. В густом лесу, который на первый взгляд кажется совершенно неприветливым, молчаливым и отчасти злобным, в длинном овраге, который должен пугать путников своими размерами. Но главное, Феликс нашёл то самое место не просто в одиноком деревянном доме посреди поляны, усеянной сотней цветов и деревьев, а рядом с его воспитанным, грациозным и в то же время нахальным хозяином. Феликс обрёл свой дом рядом с Чанбином. И тогда он понял, что дом, где люди чувствуют себя в безопасности, тепле и внутреннем равновесии, является не каким-то строением, квартирой или чердаком. А местом, где их согревает чья-то любовь. Местом, где им всегда рады и они могут прийти туда в любое время дня и ночи. Феликс понял, что дом находится там, где находятся дорогие сердцу люди. — Поверь мне, я давным-давно всё решил, — через взгляд он пытается донести до Чанбина всю твёрдость собственных намерений. — Нигде и никогда я не стану счастливее, чем рядом с тобой. Феликс медленно наклоняется, чтобы оставить на чужих бледных губах нежный поцелуй, полный преданности и доверия. Он длится пару мгновений, но и этого достаточно, чтобы Феликс смог передать Чанбину всю полноту своих чувств, всю уверенность в их будущем. Отныне он закрепляет свою признательность этим, казалось бы, простым жестом. И пускай у них остаётся чуть больше недели, они используют предоставленное им время сполна. Ведь в конце концов у них будет целая вечность, которую они смогут провести рука об руку, не думая больше ни о чём. Когда Феликс отстраняется, Чанбин смотрит на него несколько долгих, растянувшихся секунд, прежде чем крепко обнимает и прижимает к себе его тёплое худощавое тело, которое заметно контрастирует с его вечно-прохладным. Феликс дышит ему куда-то в шею, а Чанбин смотрит в далёкий лес, будучи не в состоянии до конца осознать, насколько близкого человека он держит в собственных руках. Не в состоянии до конца осознать, как так случилось, что вселенная позволила им обрести друг друга. Ведь ещё каких-то четыре месяца назад они даже не представляли о существовании друг друга, они жили, ни о чём не подозревая, не зная о том, что где-то далеко-далеко за пшеничными полями, длинными шоссе и бесконечным потоком машин находится тот, кто повернёт их жизнь на сто восемьдесят градусов, сделав её по-настоящему цельной. — Следующим летом? Феликс облегчённо выдыхает. Следующим летом они не просто встретятся вновь, но начнут новую страницу их совместной жизни. Разве это не поистине чудесный план? Феликс несильно любил ставить себя в какие-то рамки, а Чанбин пускал всё на самотёк. Но именно это намерение объединяет их потаённые желания. — Пообещаешь, что дождёшься? Чанбин отвечает незамедлительно. — Конечно, — и прижимает его ещё сильнее. Их клятва закрепляется пламенеющим на горизонте закатом. И сколько бы у них ни оставалось дней до конца этого лета. Впереди их ждёт целая совместная вечность.