❀❀❀
Знакомый сад больше не холодит кожу своим безмолвием, и по спине не бегут мурашки от стоящего позади дома. Благодаря невиданной силе лес отныне перестаёт казаться чудовищным и опасным для жизни. Будто за те дни, что Феликс бродил по деревне в раздумьях, внутри глубокой чащи произошла революция. Вокруг щебечут птицы, и рядом пролетают зазевавшиеся бабочки. Феликс, окончательно потеряв какой-либо инстинкт самосохранения, намеренно возвращается в лес с полной уверенностью, что здесь ему не навредят. Шальная мысль о миролюбивости незнакомца вселяет в него неутихающее желание отыскать истину среди благоухающих цветов и томных деревьев. На этот раз он берёт с собой все необходимые пособия, чтобы разобраться в неподдающейся классификации флоре. Насколько же нужно быть безбашенным и при этом наглым, чтобы посреди дня повторно вторгнуться в чужую обитель? Достаточно всего лишь быть Феликсом Ли. Последние сомнения в собственной вменяемости он теряет ещё на подступе к оврагу: вокруг вновь не оказывается того незнакомца. Феликс ловит себя на осознании, что ему до ужаса любопытно, чем в свободное время, коего у него предостаточно, занимается этот парень. Если честно, то Феликсу в принципе любопытно всё, что связано с тем существом, начиная с его имени и заканчивая происхождением, ибо никогда в жизни он, очевидно, не встречался с чем-то подобным. С чем-то, что не объясняется ни в одном пособии. Феликс бесцеремонно бродит вдоль сада, всё же не решаясь касаться растений из соображений безопасности, но всячески старается отыскать в бесконечных цветковых нечто необычное. Некое предчувствие говорит ему, что где-нибудь посреди этого оврага обязательно найдётся то, что Феликс не отыщет больше нигде. Проходя мимо разросшегося шиповника с нежно-розовыми бутонами, Феликс искренне недоумевает: неужели всю эту красоту вырастил тот «человек»? У него разбегаются глаза от сотни расставленных по всему периметру клумб с цветами: розами, тюльпанами, лилиями, — и Феликс думает, что не видел места живее. Несмотря на мистического хозяина и странное расположение, в этом цветнике хочется оставаться на долгие часы, бродя вдоль импровизированных тропинок и собирая на своей одежде аромат вечной весны. Не отдавая себе отчёт, Феликс упоенно движется в глубь сада. Ему хочется рассмотреть как можно больше, внутреннее вдохновение не позволяет ему остановиться. И какая-то неведомая сила тянет его к высоким яблоням и вишне. Под тенью веток он замирает, запрокидывая голову, дабы примерно понять размер деревьев. Вокруг всё такое особенное, словно имеет совершенно отличную от остального мира атмосферу. Феликс ощущает себя так, будто насыщается этим местом, вбирает в себя его уникальность и красоту. Улыбка невольно касается его губ. И всё-таки жаль, что столь прекрасное место, едва ли не оазис посреди пустыни зелёных дубов располагается в отдалении от людей. Но, может, именно поэтому оно и сохраняет свою живописность? Потому что находится в недосягаемости запятнанных человеческих рук? Феликс натыкается на густой куст перламутрово-малиновых армерий и невольно останавливается, наклоняясь к приветливо покачивающимся на ветру цветам. Их запах едва-едва отдаёт сладостью, но Феликс всё равно прикрывает в восторге глаза. Не сдержавшись, он протягивает руку к самому большому бутону и осторожно проводит пальцами по лепесткам. На ощупь цветы ещё приятнее, чем на вид. Феликс, с едва заметной улыбкой, почти полюбовно оглядывает пестрящее краской природы растение, склоняя голову чуть на бок и думая, что всё самое прекрасное, что только может существовать в этом мире, находится за пределами досягаемости простых смертных. Феликс настолько проникается, что решает зарисовать армерии в своём блокноте, дабы навсегда оставить в памяти. Он вытаскивает специально наточенный карандаш и уже изрядно затёртую записную книжку, открывая её на пожухло-жёлтой странице прямо после злободневной ромашки. Осторожно касается грифелем поверхности и филигранно выверенными движениями переносит реальность на листок. Феликс рисует аккуратно, не делая лишних линий и плавно ведя карандашом. Торопиться некуда, и он слишком умиротворён, чтобы заметить, как позади на фоне высоких яблонь вырастает удивлённая тень. — Что ты здесь делаешь? — раздаётся знакомый, скрипящий голос. Сквозь пелену спокойствия его низкий тембр проникает почти выстрелом, от которого Феликс вздрагивает и почти падает на землю от неожиданности. За его спиной, прямо на чуть заметно протоптанной дорожке между качающимися на летнем ветру деревьями стоит тот самый незнакомец, в такой же чистой рубашке, что и прежде, со скрещенными руками на груди и нахмуренным взглядом. Его иссиня-серая кожа отдаёт на солнце почти серебром, напоминая эфемерную пыльцу на пальцах Феликса. И он больше не внушает былого страха, хотя по-дерзки недовольно глядит на вторгнувшегося на его территорию юношу, который хоть и пытается успокоить сердцебиение, но всё же жадно разглядывает необъяснимое наукой существо. Феликс всматривается в его острые черты лица и ловит себя на мгновенной мысли, что тот слишком красив, чтобы по-настоящему напугать. — Ты оглох, что ли? — делая шаг к сидящему на траве Феликсу, повторно спрашивает он и чуть наклоняется к осматривающему его путнику. — Больше не орёшь, но зато заткнулся. Интересно. Феликс почему-то улавливает в его голосе не только насмешку, но и что-то вроде заинтересованности. В нём есть что угодно, но никак не злость и желание его в эту же секунду расчленить и использовать для обрядов. — Мне нравится твой сад, — глухо отвечает Феликс, смотря на незнакомца снизу вверх. — Не смог сдержаться, — откашлявшись, добавляет он. Взгляд существа подёргивается удивлением, и он с притворным недоверием осматривает сидящую фигуру; бродит по разбросанным вокруг вещам и останавливается на выглядывающем из травы блокноте. Феликс замирает и невольно задерживает дыхание, когда незнакомец наклоняется и аккуратно подбирает его рисунок, — так, чтобы не соприкоснуться ни единым клочком тела. — А ты недурно рисуешь, — тоном знатока проговаривает он, листая страницы. — И я, видимо, отвлёк тебя, — задумчиво заключает и садится на корточки прямо перед Феликсом, глаза которого несоразмерно распахиваются от неожиданной близости со столь странным существом. Некто хмурится и недовольно поджимает губы, внимательно рассматривая усеянное яркими веснушками лицо Феликса, которому становится от такого действия нехорошо. — Другое вот дело, что ты не должен был сюда приходить, — существо говорит, скорее, самому себе, нежели чем упрекает Феликса, отчего тот вскидывает брови, не совсем понимая чужую реакцию. Некто подносит руку к подбородку и сверлит чужой лоб настойчивым взглядом, и Феликс не смеет даже двинуться, не то что говорить. От былого ужаса не остаётся и следа, но он слишком мало знает о лесном жителе, чтобы провоцировать его. Чужие чёрные глаза, в которых практически не различить зрачка, впиваются в растерянные глаза Феликса, отчего он почти вздрагивает. За долю секунды, что они смотрят друг на друга, в голове Феликса проносится красное предупреждение с пометкой «бежать», но в то же время он не находит в чужом взоре ничего опасного. Почему-то он, наоборот, видит в нём нечто, что по какой-то причине притягивает, даже засасывает, словно чёрная дыра. И Феликс на мгновение поддаётся чужим чарам, невольно сглатывая от того, как, громко выдохнув, существо изображает гримасу и отодвигается чуть назад, ставя локоть на колено, но при этом всё ещё не отводя взгляда от чужого лица. Феликс промаргивается. — Ну и что с тобой не так? Мало того, что ты должен был забыть сюда дорогу, как страшный сон, так ты ещё и умудряешься вести себя, как адекватный, — с издёвкой говорит он. — Неужели я больше не такой страшный? Феликс рефлекторно отодвигается назад и едва заметно вздыхает. Он мельком осматривает чужие тёмные ногти, выглядывающие из-под манжет удивительно светлой рубашки, и высокие сапоги, закрывающие голени. — После того, как ты вылечил мою руку, больше нет, — с каждой проведённой рядом с незнакомцем минутой Феликс ощущает себя всё более и более безмятежным. Чужие насмешливые искры в глазах и сдержанная манера двигаться внушают лишь необъяснимое внутреннее любопытство. Существо практически порывается засмеяться, но вовремя останавливается и лишь одаривает Феликса белоснежной улыбкой. — Так ты даже это помнишь, — с неким азартом вторит он и поднимается со своего места. — Забавная ситуация: неужели я где-то просчитался… — проговаривает себе под нос и поворачивается к Феликсу спиной, собираясь уходить. Феликсу требуется несколько секунд, прежде чем до него наконец доходит, что незнакомец отдаляется. Он быстро хватает свои немногочисленные вещи и бросается за ним вдогонку. Его мозг окончательно перестаёт обрабатывать поступающую информацию, а потому он даже сам не успевает сообразить, когда оказывается рядом со всё ещё безымянным для него «человеком». — Постой, — негромко зовёт он, и незнакомец оборачивается, останавливаясь. Он не изумляется чужой выходке, но и не выглядит так, будто ждал её. — То есть ты не собираешься прогонять меня? Существо хмыкает. — Ты сам перестанешь сюда заявляться. Рано или поздно, — он поворачивает голову к зияющему над оврагом лесу. — Но раз ты уже здесь, то нет, не буду. Не дожидаясь последующего вопроса, незнакомец продолжает свой путь, оставляя Феликса позади с кучей невысказанных опасений и глубоким любопытством. И всё же, несмотря на непостижимую странность чужого поведения, Феликс решается вновь приблизиться к нему. Потому что раз они уже видятся второй раз в жизни и никто из них не грозится друг друга убить, то стоит попытать удачу. По крайней мере, Феликс будет знать, что пытался совладать со своим неутолимым любопытством. — У тебя же есть имя? — громко спрашивает Феликс, чтобы тот точно услышал. В ответ слышится смешок. — Конечно, есть. Я же не дикарь какой-нибудь. — Тогда, — Феликс делает шаг навстречу. — Как тебя зовут? Существо уверенно поворачивает голову к человеку, который посмел вторгнуться в его тихую обитель посреди тёмного леса. Его голос доходит до Феликса лёгким ветром и запахом цветущих армерий. — Чанбин.❀❀❀
Возвращается Феликс домой в полной задумчивости, совершенно не разбирая дороги и не смотря под ноги, а потому не сразу понимает, что уже несколько раз норовит наступить на бегущего от него когда-то чёрного, но полностью испачкавшегося в грязи ворона. Потерявшись в своих мыслях, он вздрагивает, когда до его сознания наконец доносится негромкий ропот уставшей птицы. Она глупа и неповоротлива, а её крыло неестественно сложено. Феликс останавливается, в непонимании глядя на растерянного гостя, и осторожно, дабы не спугнуть, наклоняется, чтобы лучше рассмотреть. В свете вечера оперение должно мелко блестеть, но из-за налипших комьев грязи она лишь теряется в темноте. Ворон напряжённо наблюдает за его движениями, и Феликс мысленно старается предугадать, в какой момент он решится выколоть ему глаз. Окончательно убедившись в том, что крыло несчастного повреждено, Феликс медленно отходит назад и снимает с себя лёгкую ветровку. Оставлять ворона посередине дороги ему не позволяет совесть, потому как если его не переедет машина, то точно съедят местные коты. Каким образом ворон мог повредить себе крыло и оказаться в таком месте, у Феликса нет сил предполагать: за такой насыщенный день он слишком вымотался, чтобы строить причинно-следственные связи. А потому он решает поступить так, как велит ему сердобольное сердце. Феликс выдыхает и аккуратно приближается к насторожившейся птице: та уже готова вновь пуститься бежать, но он оказывается быстрее и накрывает её своим подобием сетки. — Что это у тебя там? — заинтересованно спрашивает Сынмин, стоя у газовой плиты и мерно размешивая в кастрюле суп. Феликс проносится мимо него с подобием свёртка в руках и, если честно, даже не знает, что делать с такой внезапной ношей. Феликс останавливается в дверном проёме, ведущем из гостиной с телевизором на кухню, и чувствует, как ворон пытается вырваться из его рук. Сынмин непонимающе хмурится и подходит ближе. — Ты когда-нибудь выхаживал ворона? — спрашивает Феликс и моментально ловит на себе изумлённый взгляд, граничащий с отчаянным отрицанием. — Нет… — задумчиво отвечает тот, обрабатывая информацию. — Но сейчас, видимо, придётся? — косясь на выглядывающий из-под ткани клюв, выдыхает Сынмин. Феликс натянуто улыбается и в следующую же секунду громко вскрикивает, когда ворон клюёт его в палец. На следующее утро после двухчасовых попыток отчистить перья ворона, а после зафиксировать его крыло, Феликс просыпается с гудящей головой. Хоть он и многое в своей жизни повидал, но выхаживать птицу ему довелось впервые. А учитывая, что Сынмин в общем-то тоже не специалист в орнитологии и у них, как назло, нет доступа к интернету, ночь выдалась довольно занимательной. Феликс лежит на боку и рассматривает обои с едва заметным орнаментом в форме цветов, прежде чем наконец собраться с силами и пойти проверить, как там поживает их новый питомец. В углу уютной гостиной, подальше от светлого ковра, в самый разгар ночи они устроили подобие гнезда из старых покрывал и каких-то тряпок. И теперь вся эта куча сияет разноцветным пятном на фоне однотонных стен. Чтобы ворон не сбежал со своего места, они умудрились сотворить нечто, походящее на загон из маленького заборчика, какой обычно используют бабушки в саду. И одному только Богу известно, как эта конструкция не свалилась к утру. Заспанной фигурой Феликс медленно бредёт по коридору, растирая глаза, и думает о том, что пора бы расширять зону своих исследований и начать интересоваться животными тоже. Потому что, будучи биологом, не знать, как выхаживать птицу, — это как минимум позор. На дворе восемь часов утра, и Феликс чувствует себя не совсем хорошо. Никаких посторонних звуков в доме нет, а это значит, что Сынмин всё ещё спит в соседней комнате. Феликс ёжится от утренней прохлады, растирая руки, и выходит в гостиную. Он предусмотрительно издалека глядит на гнездо, чтобы удостовериться, что ворон спит. Но с такого расстояния он не видит ничего, кроме потрёпанных тряпок. Подойдя ближе, Феликс заметно хмурится, не до конца понимая происходящее. Либо он ослеп, либо ворон каким-то образом закутался в эти покрывала. Феликс присаживается рядом с заборчиком, подмечая, что он не сдвинулся ни на сантиметр за всю ночь, и осторожно приподнимает ткань. Он удивлённо хмурит брови и сонливость мгновенно куда-то исчезает, стоит ему понять, что в импровизированном гнезде действительно никого. Феликс наклоняется, уже бесцеремонно вороша все тряпки. Но ворона не оказывается даже в тот момент, когда он переворачивает все свои ночные труды. — Какого чёрта, — бубнит он себе под нос, оборачиваясь на безмолвную гостиную. Феликс внимательным взглядом бродит по всей комнате, но мебель не подаёт ни единого признака осведомлённости: никаких пятен и даже перьев. Не мог же этот проклятый ворон вылететь в окно или выйти через дверь. Значит, он где-то в доме. Феликс поспешным шагом идёт в сторону комнаты Сынмина и не то чтобы раскаивается, открывая дверь. Он заходит внутрь и находит друга лежащим к нему спиной. Комната Сынмина немногим больше, чем комната Феликса. Но здесь однозначно чувствуется иная атмосфера, более обжитая. И даже шкаф здесь с зеркалом — не иначе как роскошь. Феликс бегло осматривается и вспоминает пресловутую примету, которую ему часто говорил дед, о том, что напротив зеркал спать нельзя. Вот Сынмин спит, и у него из дома пропадают вороны! — Сынмин, — осторожно трясся хозяина дома за плечо, проговаривает Феликс. Он недовольно фырчит и норовит отвернуться. — Сынмин. У Феликса уходит ещё несколько секунд на то, чтобы окончательно разбудить друга, когда он открывает глаза и тут же закрывает их обратно. — Чего тебе? — наконец более-менее осознав происходящее, недовольно бурчит Сынмин, подтягивая одеяло ближе к лицу. В доме по-прежнему прохладно. — Наш ворон сбежал, — спешно сообщает Феликс. — Ты же не выпускал его? Сынмин безэмоционально глядит на него, пытаясь, видимо, сообразить, о каком вороне идёт речь и кого он должен был выпускать. И по мере того, как он вспоминает, его взгляд становится всё более удивлённым. — В смысле сбежал? — спрашивает он, резко поднявшись с постели. — Куда он мог деться? — скидывает с себя одеяло. Немного опешив от чужой энергичной реакции, Феликс промаргивается и уже следует за другом в коридор. — Понятия не имею, я его не трогал, — говорит он Сынмину вслед. Они оба оказываются посреди гостиной в одних пижамах и глядят на раскиданные простыни. — Это я, — сообщает Феликс упорно раздумывающему Сынмину, — пытался его найти. Сынмин хмурится и оборачивается к нему, словно говоря, что он не идиот и всё понял сразу. — Если ночью никто из нас не открывал двери, то он должен быть где-то здесь, — констатирует он и, убрав руки в карманы пижамных штанов, оценивающе смотрит на гостиную. Уже спустя каких-то десять минут они переворачивают всю имеющуюся в зале мебель, начиная от горшков с растениями и заканчивая дряхлым диваном. Но как бы они ни силились передвинуть стол и тумбочку под телевизор, ворона под ними не оказывается. От безнадёжности Феликс даже умудряется проверить все ящики, как будто птица каким-то образом могла в них залезть. Сынмин недовольно отдёргивает сероватые занавески и хмурится, глядя на устроенный погром. Феликс сидит на своём любимом ковре с не менее растерянным видом. — Надо проверить кухню, — призывно проговаривает Сынмин, и они оба оставляют гостиную в беспорядке. Но и на кухне дела не обстоят лучше. Под столом, в столешницах, на подоконнике и даже в чёртовом холодильнике Феликс не находит пернатого гостя. Словно он действительно сквозь землю провалился. И самое странное, что если он где-то и есть, то не издаёт ни единого звука, отчего его поиски становятся совсем невозможными. Тем временем в окно уже пробивается тёплое солнце и в доме становится не так холодно. Феликс заглядывает за кухонную фурнитуру и даже решается проверить верхние полки. Но все поиски остаются бесполезными. Сынмин стоит с полотенцем в руках и, уже изрядно потерявшись от идиотизма ситуации, предлагает всё же проверить комнаты: мало ли они всё-таки открывали двери. И каждый из них ныряет в свои небольшие убежища, возвращаясь оттуда уже через десять минут с очевидными новостями о том, что ворон не обнаружен. И как же глупо выглядит эта картина: двое парней, живущих в одном доме, не могут найти чёртового больного ворона, который каким-то неведомым образом умудрился сбежать чуть ли не из загона. — Не могу поверить, что где-то в моём доме прячется птица, — с долей усталости сетует Сынмин, когда они наконец прощаются с надеждой отыскать своего непутёвого пациента. — Что будем делать? Феликс отрывается от собирания разбросанных вещей. — Предлагаю насыпать зерна и поставить миску в то место, где у него было «гнездо», — от балды отвечает Феликс, будучи неуверенным в успехе подобной затеи. — Может, он вылезет откуда-нибудь. Сынмин пожимает плечами и уходит на кухню. Через пару минут они уже сидят на диване и тупыми взглядами буравят стоящую посреди гостиной миску с зерном. Не такого утра они ожидали. — Если же нет, то мы хотя бы по запаху его отыщем, — заключает Феликс через некоторое время молчания. Сынмин кривится, представляя себе такую возможность. — Будем надеяться, что он улетел, — с толикой надежды проговаривает он.❀❀❀
Практически каждый день заявляясь в чужой дом, Феликс не считает, что нарушает личное пространство нового знакомого: с каждым разом внутри него крепнет уверенность, что Чанбин, наоборот, встречает его с куда большим радушием, чем он мог себе представить. Растущий посреди чащи сад становится для Феликса неким пристанищем спокойствия, потому как за деревьями, за кромкой дороги остаётся чересчур дружелюбная и заискивающая деревня, которая хоть и казалась на первый взгляд милой, теперь видится слишком внимательной к любым действиям. Феликсу становится проще дышать вдали от бесконечного надсмотра и негласных обсуждений. Спустя пару прогулок он наконец понимает, что бежал не просто от городской суеты, желал не просто тишины и общения с природой, а полного уединения — совершенного одиночества посреди приветливо жужжащих стрекоз и мягкого солнца. Ему требуется совсем немного времени, чтобы полностью осознать, что чувствовать себя по-настоящему счастливым он может лишь вдали от болтающих без умолку знакомых, громких перебоев по радио и шумов выхлопных газов из дряхлых джипов. Феликсу бы впору бояться, но вместо того, чтобы навсегда забыть дорогу в пугающий лес с кучей монстров, он всей душой стремится провести здесь как можно больше времени. Потому что здесь он окончательно теряет связь с внешним холодным миром, который нисколько его не привлекает. Потому что здесь, несмотря на отсутствие людей и множество необъяснимых вещей, Феликс ощущает то самое радушие природы. Чанбин не прогоняет его ни в первый раз, ни даже в третий — он оставляет Феликса без присмотра, будто бы доверяет ему сохранность собственных трудов. Между собой они практически не разговаривают с того нелепого знакомства, но всё же мельком оглядывают друг друга, словно примеряются в поисках подходящего момента, чтобы наконец рассказать, кто же они всё-таки такие и что здесь оба забыли. Большую часть времени Феликс проводит среди бесконечных растений, зарисовывая их в блокнот и описывая их поведение в зависимости от погоды. И он до смерти удивляется каждый раз, когда натыкается на раннее никогда не встречающиеся в их полосе виды. Что-то глубоко внутри подсказывает ему, что включать их в своё исследование не стоит, потому как он точно не сможет объяснить, где именно их нашёл. Несмотря на абсурдность ситуации, Феликс пытается сохранять благоразумие, но всё же не сдерживается и уже под самый закат находит Чанбина под одним из дубов, что растёт дальше всего от дома. Он медленно, будто не решаясь, подходит к здешнему обитателю и осторожно садится рядом, отчего моментально скрывается в тени густой листвы над головой. Солнце близится ко сну, и Феликс ждёт хоть какой-нибудь реакции на свою попытку завести диалог. И взгляд Чанбина останавливается посреди мелких строк; в руках у него очередная книга, происхождение которой Феликс до сих пор не знает. — Откуда у тебя всё это? — выдыхает Феликс, опираясь спиной на широкий ствол. Чанбин поворачивает к нему голову и откладывает книгу в сторону: на его тёмные штаны опадает одинокий листок. Феликс провожает его немного нервным взглядом. — Что именно? — тот чуть склоняет голову и моментально впивается глазами в чужое лицо. Феликса каждый раз передёргивает от его привычки смотреть точно на собеседника. — Всё! — Феликс по-ребячески разводит руками. — Эти цветы, мебель, книги, — перечисляет он с неким азартом, — всё, что не может быть у того, кто живёт в лесу! — Феликс оглядывает раскинувшийся вдалеке сад, замечает деревянный дом и всё же возвращается к своему собеседнику, отвечая на его настойчивый взгляд. — Откуда ты всё это берёшь? — и он многозначительно указывает на лежащую рядом книгу. Чанбин простодушно усмехается, чуть заметно ведя плечами. — Тебе так всё и скажи, — он выпрямляется. — Где гарантии, что тебе можно доверять? — его голос не серьёзный, но миролюбивый. — Вдруг ты прямо сейчас побежишь всем рассказывать о том, что встретил непонятное создание. Феликс удивлённо приподнимает брови. У него и мысли не было говорить остальным о своей находке, потому как ему не просто никто не поверит, так ещё и назовут идиотом, раз он ходит в запрещённую часть леса. — Если бы я хотел кому-то рассказать, то сделал бы это в самый первый раз, — осторожно парирует он. — Но ведь я здесь, и никто даже и слова о тебе не слышал. Чанбин одаривает его насмешкой, какой одаривают несмышлёных детей. — Я знаю, — его губы еле заметно приподнимаются. — Поверь, если бы хоть кто-нибудь из тех, кто живёт за этим лесом, услышал от тебя, что здесь живёт нечисть, ты бы больше никогда сюда не вернулся, — Феликс непонимающе моргает. — Не потому, что они бы пришли меня убить — они бы ничего не сделали. А потому, что тебе было бы стыдно заявляться сюда после такого предательства. Я же прав? — и вид у него настоящего победителя. Феликс с некоторой растерянностью кивает. Он слишком дорожит этим местом, чтобы ставить его под угрозу. И сам не хуже осознаёт, что ни одна живая душа не предприняла бы ни единой попытки избавиться от него. — Ты кажешься слишком добродушным, чтобы бороться с тем, что не можешь объяснить даже самому себе, — продолжает Чанбин. — Вместо борьбы тебе, наоборот, хочется узнать обо мне и моём лесе больше. Иначе бы ты не ходил сюда и уж тем более сейчас бы не задавал мне вопросов. Феликсу становится отчего-то неуютно, словно его читают насквозь. Он ощущает себя той самой книгой, что сейчас лежит под длинными пальцами Чанбина. — Тогда, раз ты так хорошо меня видишь, почему не хочешь ответить на мои вопросы? — решается он. — Мне правда интересно, а ты сам сказал, что я не способен причинить тебе вреда. Чанбин улыбается, и с такого расстояния Феликс различает едва-едва виднеющиеся белоснежные клыки, что практически не заметны без детального рассмотрения. — Придёт время, и я поведаю тебе, — растянуто отвечает он. — Если ты, конечно, останешься до этого момента, — он откидывается головой на дуб и немного наклоняется. — А пока почему бы тебе самому не рассказать мне о себе? Ведь я должен знать, с кем имею дело и кому собираюсь раскрыть все карты, — чарующе предлагает он. И Феликс не может сдержаться от изумлённого выдоха — потому что никто никогда не предлагал ему рассказать о себе с таким неподдельным интересом. Если люди когда-либо и просили его описать себя, то это была мизерная информация об его учёбе и целях. Но здесь нечто другое. Феликс явственно чувствует, что Чанбину плевать на его жизнь за этим лесом, плевать на его исследовательскую работу и планы на будущее в тесном городе, плевать на его повседневную жизнь и проблемы с общежитием — потому как он, скорее всего, попросту не знает, что такое существует. Он спрашивает не об его устоявшемся образе жизни, который очевидно ему чужд, а о нём самом — об его внутреннем мире, его желаниях, страхах и мыслях. Обо всём нематериальном, что способно распространиться на тех, кто живёт в совершенно далёких друг от друга условиях. Но Феликс настолько не привык отвечать на подобные вопросы, что молча пялится на Чанбина, будто бы прося о помощи. — Что угодно, — усмехается он, ловя чужую растерянность. — Хотя бы со своего имени начни, ты же так до сих пор и не представился. Феликс на мгновение хмурится и тут же хочет ударить себя по лбу — и ведь действительно с их первой встречи прошло уже несколько дней, а он всё ещё не назвал собственное имя. — Меня зовут Феликс, — делая глубокий вдох, всё же начинает он. Чанбин усмехается, чуть кивая. — Мне двадцать один год, — надеюсь, ты не бессмертный и понимаешь, что это значит, — поспешно добавляет он, отчего заставляет Чанбина почти засмеяться. — Наверное, ты уже понял, что я не здешний и живу не в ближайших населённых пунктах, — Чанбин задумчиво кивает. — М-м-м… я… — чувство, что Чанбина волнует не это, не оставляет Феликса, а потому он судорожно поправляет волосы, пытаясь подобрать слова. Чанбин чуть кривит губы и вздыхает. — Достаточно, я понял, — он резко указывает пальцем куда-то в лес. Феликс непонимающе прослеживает направление, внутренне напрягаясь. — Вот скажи, если бы прямо сейчас я бы сказал, что на самом деле всё это время, что ты сюда заявляешься, я готовился к тому, чтобы действительно отравить тебя, что бы ты сделал? А вот там бы бродили люди из деревни, готовые меня в эту же секунду пристрелить. Как бы ты поступил? Феликс на секунду теряется, не совсем понимая сути вопроса. Ему никогда в жизни не доводилось отвечать на столь странные вещи. Ему требуется некоторое время, прежде чем сформулировать свою мысль. — Если честно, мне кажется, ты бы такого не сделал. Потому что уже однажды вылечил мою руку и я всё ещё жив. А если бы и сделал, то это была бы твоя очередная глупая шутка, — Феликс скашивает глаза на траву. — Что до людей… я бы точно не стал их окликать, потому что они бы сразу же убили нас обоих. Ведь очевидно, что я не случайно попал к тебе. Кроме того, они скорее всего бы ещё и навредили всем растениям, которые ты с таким трудом растил, — на последних словах он всё же поворачивается обратно к Чанбину и натыкается на его внимательный тёмный взгляд. На мгновение повисает тишина, и Феликс окончательно перестаёт понимать, чего тот добивается. С полуулыбкой Чанбин неоднозначно качает головой. — А ты не так плох, — он подтягивает ногу к себе и кладёт руку на согнутое колено. — Пожалуй, я засчитаю твой ответ. Феликс облегчённо выдыхает. Чанбин по неопределённой причине заставляет его действительно задумываться о каждом сказанном слове. Несколько минут они продолжают сидеть в молчании, бездумно разглядывая кромки деревьев наверху. Чанбин даже и не думает вновь обращаться к книге, чем немного успокаивает Феликса. — Знаешь, — негромко начинает Чанбин. — Иногда подобными непонятными вопросами можно узнать гораздо больше. Ведь если бы я тебя спросил о том, доверяешь ли ты мне или нет, ты бы ответил неоднозначно, и я бы вытащил из тебя куда меньше ценной информации. Феликс слушает его с непредвиденным замиранием сердца и думает, что тот удивительно мудрый для «человека», который свою жизнь провёл в лесу. — Осталось только сделать так, чтобы ты стал доверять мне? — наконец уловив чужую мысль, с усмешкой спрашивает Феликс. Чанбин закусывает губу. — Заставить кого-то доверять не так просто. В том, что ты стал столь быстро верить мне, заслуга далеко не моя — проблема лишь в том, что ты сам по себе доверчивый. Но я не думаю, что это плохо, — поясняет он. — Что касается меня, то я сразу уловлю, если ты будешь врать, поэтому пока мне нет смысла относиться к тебе с предубеждением, — он улыбается. — Но? Чанбин кивает, словно предвидев, что Феликс поймёт его дальнейший ход мыслей. — Но раз ты хочешь выпытать мои тайны, то будь готов к тому, что тебе придётся делиться собственными. На мгновение Феликс чувствует, как по спине бежит холодок. Интонация Чанбина хоть и кажется миролюбивой, однако в ней проскальзывает серьёзность. И Феликс осознаёт, что тот действительно будет ждать от него откровений. Но к чему они ему? Неужели ему действительно необходимо знать что-то в ответ, чтобы поделиться своим? — Тогда можно считать, что я уже тебе что-то рассказал, — заискивающе начинает Феликс, чуть заметно улыбаясь. — Я ответил на твой заковыристый вопрос, теперь твоя очередь отвечать на мой. Чанбин усмехается, поворачивая голову. — Надеюсь, он тоже «заковыристый»? Феликс недовольно дует губы. — Нет, но зато я получу однозначный ответ, — Феликс наполняется нездоровым энтузиазмом, садясь на колени и обращаясь к Чанбину. — Ты ведь эльф? Я правильно понимаю? — из его уст это звучит слишком комично. Чанбин смотрит на него несколько секунд, прежде чем рассмеяться. — И это всё? Я думал, будет что-то интереснее. Феликс строит обиженную гримасу и легонько бьёт Чанбина по плечу, в этот же момент сознавая, что ему не совсем позволительно прикасаться к другому существу. Они ведь толком не знакомы. Но Чанбин лишь отмахивается, с издёвкой во взгляде. — Давай, мне интересно! — парирует Феликс. — Если ты, конечно, можешь мне сказать, — он слегка тушуется, понимая, что задал не совсем тактичный вопрос. Чанбин усмехается. — На самом деле я был уверен, что ты в первую же нашу встречу после своих криков начнёшь меня расспрашивать о том, кто я такой. Но ты какой-то странноватый, — он чуть склоняет голову, одаривая Феликса озорным взглядом. — Да, я эльф. Но только не тот, которого вам всем людям впаривают, — Феликс недоуменно изгибает бровь. — Я тёмный эльф. — А это разные вещи? — Вообще-то да. — А чем вы отличаетесь? — Внешним видом. — Стоп, — Феликс распахивает глаза. — То есть, кроме тебя, существуют ещё эльфы! — почти выкрикивает он. Чанбин кривится от резкого возгласа. — Я, по-твоему, с луны свалился, что ли? Конечно, кроме меня есть ещё эльфы, — поясняет он, уже предвкушая чужую бурную реакцию. — А ещё всякие лешие, тролли, оборотни и пегасы, — добавляет он с довольной улыбкой. Феликс почти сваливается с коленей. — В смысле? — не сдерживается он. — Они все и правда существуют? — на его лице проскальзывает ужас. Все просмотренные картинки в бестиарии проносятся перед глазами Феликса одной длинной вереницей. Он ловит себя на том, что покрывается мурашками только от одной мысли, что все эти твари могут и правда существовать. А если они обитают в этом лесу? Феликс рефлекторно выпрямляется. Чанбин молча смотрит на чужую агонию и периодические проблески страха, а потом, когда до Феликса что-то начинает доходить и он ещё громче пытается выпутать у него ответ, он громко усмехается. — Да успокойся ты, — он почти смеётся. — Чего ты такой дёрганный? Тебя в детстве часто пугали, я не пойму? — Феликс воинственно вскидывает голову, но всё же продолжает нервно теребить рукава кофты. — Никого из них не существует. Это лишь ваши выдумки. Феликс выдыхает. — Правда? — По крайней мере, в этом лесу. — Что? Чанбин снова кривится. — Не кричи же ты так, — он отодвигается чуть в сторону. — Я такими темпами с тобой оглохну. Нет их нигде. Феликс недовольно хмурится. — А нечего меня пугать! — он складывает руки на груди. — Я не виноват, что ты так остро на всё реагируешь, — насмешливо отвечает Чанбин. Феликс тяжело выдыхает и возвращается в своё прежнее положение, облокачиваясь спиной на дуб. На некоторое время они замолкают, и Феликс пытается привести свои мысли в порядок, окончательно избавившись от учащённого сердцебиения. Чанбин слишком часто над ним издевается! И вроде Феликс понимает, что тот вечно утрирует и шутит, чтобы застать его врасплох, но всё равно не может не реагировать. Он настолько плохо осведомлён во всём сверхъестественном, что ему волей-неволей приходится удивляться чужим словам. А Чанбин активно пользуется его доверчивостью. — То есть, ты тёмный эльф, живущий в лесу и выращивающий цветы, — уже изрядно успокоившимся голосом повторяет Феликс. — Сколько же тебе лет? Чанбин смотрит вдаль, и книга по-прежнему покоится на траве. — У тебя был один вопрос, — почти пропевает он, поворачивая голову. В его чёрных глазах отражается солнечный свет. — Тогда задай мне ещё один, чтобы уровнять, — предлагает Феликс. Чанбин устанавливает зрительный контакт, и Феликса едва ли не бросает в дрожь. Он просто физически не может смотреть в чужие глаза. Они слишком тёмные и глубокие. От них попросту становится не по себе. — На сегодня достаточно вопросов, — заключает он. — Мы и так достаточно узнали друг о друге, — но Феликс буквально спросил у него целое ничего. И ему кажется, будто он даже не приблизился к тому, чтобы хоть немного узнать Чанбина. Однако тот, по всей видимости, совершенно другого мнения. Чанбин улавливает нотки несогласия на чужом лице. — Тебе ведь необязательно разговаривать, чтобы что-то понять, — он довольно улыбается, глядя на сопротивление в чужом взгляде. — Так нечестно… Тираду Феликса прерывает громкое оповещение наручных часов. Чтоб их! Феликс устало вздыхает и отключает их. Каждый раз одно и то же. Но стрелка переваливает за восемь часов вечера, и ему пора идти. — Если бы мне не нужно было уходить, я бы достал тебя, — самоуверенно заявляет Феликс, поднимаясь со своего места. — Уверен? — Абсолютно! — он отряхивается от травы. — Мы ведь поговорим ещё завтра? — с некими сомнениями спрашивает он, делая шаг в сторону. Чанбин следит за его движениями нечитаемым взором. — Зачем спрашиваешь, если всё равно придёшь, — он отклоняется к кроне и усмехается. — Мало ли ты сбежишь куда-нибудь, — почти закатывая глаза, отвечает Феликс. Чанбин едва заметно качает головой и на мгновение поднимает голову к небу. — Ты, видимо, куда бы я ни сбежал, всё равно меня найдёшь.❀❀❀
Вся кухня пропитывается сладким ароматом лимонада, свежих яблок и вишнёвого варенья. В окно то и дело врезаются упоённые жарой насекомые, отчего периодически слышатся мерные постукивания по стеклу. Солнечный луч греет бледную столешницу, и вся комната наполняется дневным светом. Над столом висит небольшая фоторамка с дружной семьёй Сынмина. Феликс часто обращает на неё внимание: она ему кажется до смерти милой. Они несильно затрагивали тему родственников, но Феликс выяснил, что большую часть времени Сынмин живёт в соседнем городе, а сюда приезжает исключительно на каникулах, чтобы присматривать за домом. Феликс по-доброму ему завидует, ибо у самого нет такого места, куда бы он мог приехать просто по желанию. Да и с семьёй в общем-то у него не такие уж и близкие отношения. Сидя в свободной бежевой футболке и коротких шортах, Феликс глядит в окно и раздумывает о том, во сколько стоит пойти на улицу, чтобы с минимальной вероятностью заработать солнечный удар. Сынмин ушёл около двадцати минут назад на прогулку со своими друзьями, и Феликс посчитал, что будет лучше оставить их вместе. В конце концов он не слишком чувствует себя частью их компании, чтобы вмешиваться. Поймав себя на мысли об этом, он невольно вспоминает о Чанбине. А как можно назвать их отношения? Дружбой? Вряд ли, они ведь знакомы не больше недели, да и в общем-то практически ничего не знают друг о друге. Что бы Чанбин ни говорил о своей осведомлённости и навыках чтения людей, Феликс не считает его таким уж близким. А с другой стороны, Феликсу до дрожи интересно, как обстоит повседневная жизнь эльфа. Какова в принципе его жизнь. Феликс мечтательно устремляет взгляд в никуда, задумавшись о возможных ответах Чанбина. Скорее всего, если он спросит напрямую, то тот опять начнёт философствовать о великих возможностях невербального общения. И откуда он только всего этого понахватался? Феликс мельком бросает взгляд на одну из полок и замечает в самом углу ту самую шоколадку с малиной, которая еще в самом начале стажировки помогла спасти его нервную систему. Интересно, а Чанбин когда-нибудь пробовал шоколад? Феликс действительно задаётся подобным вопросом. И ведь если логически подумать, то откуда бы Чанбин мог достать шоколад в лесу? Чем он вообще питается? Феликс впадает в ступор. Он так мало знает об эльфе, что ему даже становится совестно. Ведь они видятся практически каждый день, а сближаются едва ли на несколько сантиметров. Поднявшись с деревянного стула, Феликс тянется за упаковкой и подавляет вдруг вырвавшуюся улыбку. Ему вдруг хочется провести эксперимент. Дорога до оврага становится настолько знакомой, что Феликсу больше не нужно оглядываться по сторонам. Он может спуститься до дома Чанбина едва ли не вслепую — настолько он привык к этому ручью и стене из кустов. Оказавшись перед знакомым садом, Феликс пытается высмотреть Чанбина. Он надеется, что тот не ушёл в лес по делам. Или куда он там обычно ходит… Мельком обойдя близлежащие клумбы, Феликс окликает Чанбина, но того нигде нет. И Феликс немного тушуется, в то же время надеясь, что лежащая в рюкзаке шоколадка не успеет растаять до чужого прихода. Не хотелось бы показывать эльфу растёкшуюся обёртку. И хотя в лесу намного прохладнее, чем снаружи, подобный исход всё равно вероятен, поэтому Феликс решается пробраться в чужой дом. Если же в саду он чувствует себя едва ли не как у себя дома, исследуя абсолютно все растения, не спрашивая разрешения, то в дом Феликс так и не заходил с их первой встречи. Каким бы беззаботным до чужой собственности он ни казался, чувство такта в нём всё же присутствует. А потому он не решается пробираться в чужую обитель, не получив приглашения. Словно он какой-нибудь викторианский вампир, который не может высосать кровь своей жертвы, если она не откроет ему дверь. В случае с Чанбином, Феликс всего лишь хочет утолить собственное любопытство. И, быть может, действительно с ним сблизиться. Построить дружеские отношения с эльфом, — звучит как минимум странно. И Феликс никогда в своей жизни даже представить не мог, что у него появится подобная возможность. Даже в детстве он практически не верил в чудеса, магию и сверхъестественное. Но вот ему двадцать один год, и он всерьёз раздумывает о том, чтобы подружиться с тёмным эльфом. А, может, это всё-таки галлюцинации и у Феликса последняя стадия шизофрении? Но все сомнения в собственной адекватности Феликс потерял уже во вторую их встречу. А теперь, стоя на чужом пороге, он уже не видит пути назад. Решительно постучав, Феликс открывает деревянную дверь, словно он на приёме у врача, и заглядывает внутрь. В единственной комнате во всём доме довольно светло благодаря широкому окну. За столом сидит Чанбин, внимательно читающий книгу, и Феликсу в первую секунду становится даже неловко окликать его — настолько он сосредоточен. Но стоит ему сделать шаг, как Чанбин моментально отвлекается, оборачиваясь к нему. Сегодня он вновь в лёгкой рубашке, но уже другой — молочного цвета. — Не думал, что ты сегодня всё-таки придёшь, — с едва заметной усмешкой встречает он. Феликс закрывает за собой дверь. — Я решил потревожить тебя, — показательно-самодовольно отвечает он и проходит в комнату, осторожно кладёт рюкзак на вечно заправленную кровать — словно ей совершенно не пользуются — и садится на мягкие простыни. Чанбин внимательно следит за его действиями, отчасти преисполняясь интересом. — Неужели что-то новое? — наблюдая за тем, как Феликс открывает свой рюкзак, спрашивает он. — Да, — довольно отвечает Феликс, выуживая шоколадку. — У нас это называется шоколадом, и тебе следует его попробовать, — протягивает Чанбину чуть подтаявшую обёртку. Чанбин удивлённо забирает чужой презент. — Шоколад? — спрашивает он и сразу же получает утвердительный ответ. — Вот это неожиданно, — по комнате разносится его низкий смех. Феликс непонимающе напрягается. — В следующий раз я угощу тебя брусникой, — усмехается он, аккуратно расправляясь с упаковкой. Феликс натянуто улыбается, решая умолчать о том, что, будучи биологом, он знает, какова на вкус брусника. Он тихо следит за тем, как Чанбин распаковывает шоколад и довольно умелыми движениями отламывает дольки. Как будто ему уже доводилось есть людскую еду. Чанбин пробует и показательно оборачивается к Феликсу, в его взгляде прослеживается привычная насмешка. — И как тебе? Она с малиной, — сообщает Феликс, ожидая реакции. — Моя любимая, — зачем-то добавляет он. Чанбин давит улыбку и согласно кивает. — Вкусная, — он протягивает упаковку обратно. Сначала Феликс хочет возразить, что всё это ему, но потом по призывному взгляду понимает, что тот делится. — Бери, я же не могу съесть её в одиночку. Кто бы мог подумать, что, будучи совершенно из разных миров, они будут сидеть друг напротив друга и пробовать какую-то шоколадку. Даже сама идея кажется абсурдной. Но вот Феликс располагается на чужой кровати и вслушивается в комментарии по поводу упаковки и размышлений насчёт ингредиентов. На вопрос о том, откуда Чанбин знает, что такое консерванты, он показательно берёт в руки книгу. — Но откуда ты берёшь их? У тебя в доме даже нет полок для них, — расспрашивает Феликс, на что Чанбин ведёт головой. — В этом доме нет, — пожимая плечами, беззастенчиво отвечает он. Феликс удивлённо выпрямляется. — У тебя есть ещё дом? Чанбин усмехается. — Конечно, есть. Не буду же я, по-твоему, жить здесь, — он берёт ещё шоколад и показательно обводит взглядом бедную обстановку. — А что тогда ты здесь делаешь? — Феликс и впрямь думал, что это настоящий дом Чанбина. — Провожу время в уединении, — слышится смешок. — Теперь нет, но в обычное время, — он бросает взгляд на Феликса. — Кроме того, так удобнее следить за садом. Феликс промаргивается, пытаясь уложить в голове всю полученную информацию. Получается, где-то у Чанбина есть другой дом. И раз он говорит об уединении, то где-то в этом доме живут ещё эльфы. Феликс вновь ощущает, как любопытство заполняет его. — И часто ты сюда приходишь? Чанбин улавливает чужой настрой и расплывается в предупреждающей ухмылке. — В основном летом. Или когда мне совсем надоедает чужое общество, — он задумчиво жуёт шоколад, а после откладывает упаковку на стол. Феликс вновь обращает внимание на его выверенные, почти аристократичные движения. Каждый раз они приводят его в некое изумление. — А ты вот зачем сюда ходишь? Чанбин не пытается его отпугнуть, и Феликс это точно знает. Потому как если бы он хотел от него избавиться, то прогнал бы в первую же встречу. Но Феликс до сих пор здесь, и в поведении Чанбина не проскальзывает ни единого тревожного звоночка, говорящего о том, что Феликсу здесь не место. Будто бы его и правда не тревожит перманентное присутствии заблудшего человека. — Мне здесь нравится, — честно признаётся Феликс. — В посёлке слишком много внимания, даже если рядом нет людей. Местные любят следить из окна, — он переводит взгляд на стену, чтобы не встречаться с чужими глазами, которые его тут же собьют с мысли. — А здесь красиво, много растений, ради которых я и приехал, и нет вечных наблюдателей. Феликс чувствует, как Чанбин вглядывается в его лицо, рассматривает его щёки, губы и спускается по шее. И внутренне ёжится. — Я наблюдателем не считаюсь? — А ты наблюдаешь? — Феликс спускает взгляд и моментально натыкается на чужие тёмные глаза. — Ты, по крайней мере, не осуждаешь меня из-за моего внешнего вида и манеры двигаться. И, очевидно, что хоть в чём-то наши увлечения совпадают. Чанбин понимающе кивает. — Тут ты прав, — соглашается он. — Не вижу смысла осуждать тебя за то, кем ты являешься, — многозначительно добавляет он и глядит прямо на Феликса, будто вкладывает в эти слова особенный смысл. — Расскажи, почему тебе так сильно нравятся растения. Настолько, что ты готов заявляться в дом к такому чудищу, как я, — намекая на бывшие истерики Феликса, спрашивает он и задорно улыбается, поймав на себе недовольный взгляд. Феликс не совсем уверен, что Чанбин поймёт все тонкости городской жизни, но хочет полагаться на мнимую надежду, что тот мог вычитать информацию из каких-нибудь книг, а потому старается особо не сглаживать углы. И он рассказывает обо всём с самого начала: о детском любопытстве, подобии отшельничества, любви ко всему яркому и двигающемуся; об утренних программах про садоводство, которые он смотрел вместе с бабушкой на выходных; про мамины клумбы и душистые цветы, которые она сажала каждую весну; о первых уроках биологии в школе, которые моментально стали его любимыми, наверное, всё благодаря доброй учительнице — Феликс до сих пор благодарит её и вспоминает добрым словом; об выигранных олимпиадах, школьных конференциях и успешных проектах; про походы и экспедиции, — и всё то, что в итоге помогло Феликсу с самого детства обрести мечту. Чанбин слушает внимательно и, как будто, даже с некоторым упоением. Феликса немного заносит в детали из-за приятной темы, и Чанбин не останавливает его. — То есть у тебя не было проблем с поиском себя, как это бывает у большинства? — спрашивает Чанбин, когда Феликс заканчивает свой рассказ. Феликс задумчиво поправляет волосы, пытаясь вспомнить своё отрочество. — Они были, — проговаривает он. — Но не такие серьёзные. Я всегда примерно знал, с чем хочу связать свою жизнь, — короткий вздох. — Но это не значит, что я не сомневался в себе и своём будущем, — с какой-то тоской добавляет он. Чанбин смотрит на него в упор, но при этом в его спокойном лице проглядывается толика сочувствия и, быть может, отчасти понимания. — Всем живым существам свойственно сомневаться, — вдумчиво констатирует он. — И как ты справился с этим? Феликс бросает взгляд на пол, живо представляя себе прошлое, в котором ему приходилось каждую ночь бороться с собственными мыслями, что постепенно пожирали его изнутри. Успеху всегда сопутствует неудача. И если в школьной жизни, олимпиадах и контрольных Феликсу не было равных, то в своей же голове он был где-то на задворках турнирной таблицы. Токсичные раздумья какое-то время одерживали верх. И Феликс проигрывал всухую. Он знал, что не так плох. Но в то же время считал, что недостаточно хорош. По сути, большую часть своей подростковой жизни он стремился к той самой золотой середине, в которой он не переоценивает себя, но и в то же время не занижает собственные ожидания. В которой он здраво смотрит на собственное отражение. Его спасла неутолимая тяга к знаниям. Любовь к делу — к отдушине всей его жизни. И время. Взрослея, Феликс постепенно избавлялся от неуверенности в себе. Злые демоны, что сопровождают каждого подростка, остались далеко в прошлом. И Феликс наконец победил. — А у тебя когда-нибудь было такое? — закончив свой рассказ, спрашивает Феликс. Чанбин прикусывает губу. — Понимаешь, наша жизнь сильно отличается от вашей. У нас совершенно другие ценности и стремления, — начинает он, растягивая слова, находясь в собственных мыслях. — Меня не интересует образование в том смысле, к которому вы привыкли. Поэтому я никогда не волновался о будущей профессии и прочих вещах, которых мне всё равно не видать, — он усмехается. — Но да, я тоже сомневался в себе. Например, когда я пытался понять: а нужно ли мне следовать устоявшимся ценностям, традициям нашей семьи. Я не знал, нужно ли мне оставаться в этом лесу или лучше уйти. Кому верить, как общаться. Как относиться к людям, — его голос становится чуть ниже, словно Чанбин с головой погружается в воспоминания. Феликс сглатывает, впервые видя Чанбина таким подавленным. — И как ты поступил? Чанбину требуется несколько долгих секунд, прежде чем растянуть губы в слабой улыбке и поднять глаза к Феликсу. С каждым мгновением, что они смотрят друг на друга в ожидании ответа, Чанбин преображается, становясь прежним — хитрым и самоуверенным. — Я послушал своё сердце, — усмехнувшись, заключает он.❀❀❀
С запада дует тёплый ветер, и от высокой вишни падает слабая тень. На давно не крашенной скамейке по-странному уютно. И хотя муравьи так и норовят залезть под тонкую футболку, они почти не досаждают, будучи оттеснёнными запахом свежескошенной травы. Феликс сидит, опёршись на отштукатуренную стену здания почты, впервые за долгие недели слушая музыку в наушниках. Сказать, что он удивился, увидев плеер на самом дне своего походного рюкзака, — не сказать ничего. Феликс настолько отвык от причуд цивилизации, что реагирует на них точно отшельник. Прошло уже больше месяца с тех пор, как Феликс спустился с поезда и оказался в совершенной глуши, далёкой от крупных мегаполисов. За это время он изменился не только внешне: загорел, отчего на щеках появилось ещё больше веснушек; обзавёлся новыми шрамами на руках и ногах из-за бесконечных походов через тернистые заросли; с пальцев сошли мозоли от неудобной ручки, которой он писал в течение всего года; на плече выступило родимое пятно, что появляется лишь летом; волосы окончательно отросли и выгорели, отчего они стали похожими на жёлто-каштановое гнездо — с недавних пор Феликс стал убирать их в хвост, — но и внутренне: пропала некая тяжесть в районе груди, что не отпускала его ни на минуту, когда он находился в городе; и на месте этой тяжести появилась странная лёгкость, будто облака в предрассветный час; и необъяснимый трепет в душе, зародившийся несколькими ночами прежде, что теперь сопровождает Феликса изо дня в день. Скрипучая деревянная дверь открывается ровно в тот момент, когда Феликс доходит до завалявшихся в самом низу песен Queen — благодаря Сынмину они открылись для него с новой стороны, — и из почты выходит пожилая пара, громко спорящая насчёт цен на журналы по подписке. Феликс глядит на них не больше трёх секунд и медленно спускается по стене. Неужели там действительно такая длинная очередь? Он не решился зайти на почту, предпочитая оставаться снаружи и не вариться в очередных сплетнях и запахе типографической бумаги, и теперь вынужден ждать Сынмина здесь — в объятиях вишни и криков пробегающих мимо детей. Сынмин появляется ещё через десять минут, немного покрасневший от духоты и обезумевший от количества ненужной информации. Он садится рядом на скамейку и многозначительно глядит на пришедшее письмо. Звук аккуратно раскрываемого конверта, и Феликс заинтересованно оборачивается, наблюдая за читающим другом. Сынмин на мгновение хмурится, из-за чего Феликс внутренне напрягается, надеясь, что это не письмо из его университета с просьбой отослать его обратно в столицу. Но все его опасения заканчиваются лишь: — Мне нужно будет уехать на неделю, — устало сообщает Сынмин, складывая конверт обратно. Феликс удивлённо приподнимает брови. Этого он в принципе не представлял себе. — Зачем? Сынмин хочет махнуть рукой, но, отвернувшись, поворачивается обратно с весьма недовольным лицом. — Мой младший братец опять натворил кучу дел дома, и теперь мне нужно приехать и разобраться, — в его голосе проскальзывает измученность. — Когда он уже обзаведётся мозгами? — сам себе вопрошает он, и Феликс настороженно оглядывает его лицо. — И как мы поступим? — вкрадчиво спрашивает он, намекая на стажировку. Сынмин на мгновение теряется, но не из-за того, что не думал об этом, а из-за того, что ответ на этот вопрос кажется слишком очевидным. — Как-как. Ты останешься на неделю без меня, а потом я вернусь, и всё будет как прежде. Их дружба длится от силы месяц, и перспектива оставлять дом настолько незнакомому человеку Феликса отчасти пугает. Будь он на месте Сынмина, он бы засомневался. Но, смотря на миролюбивого друга, Феликс не может не думать о том, что возможно у них действительно завязались человеческие отношения. И ему приятно, что Сынмин видит в нём достойного сожителя, которому можно в случае затруднений доверить свой дом. — Ты оставишь меня? — поражённо переспрашивает Феликс. — Конечно. Куда ж мне ещё тебя деть? — Сынмин почти смеётся с непосредственности Феликса. — Только будь аккуратнее с плитой, а то в прошлый раз ты чуть не спалил нам кухню. Феликс качает головой и закатывает глаза. — Это всё, что тебя волнует? — усмехается. — А если я захочу украсть что-нибудь и смыться в столицу? Сынмин улыбается. — Удачи с кражей бабушкиного сервиза.❀❀❀
В отъезде Сынмина есть свои плюсы: например, Феликсу больше не нужно следить за временем, — теперь он может спокойно находиться с Чанбином до поздней ночи, не боясь, что Сынмин начнёт переживать. И хотя дома становится непривычно одиноко, Феликс практически этого не замечает, будучи увлечённым походами в лес. С каждой новой встречей его голова всё сильнее заполняется раздумьями об удивительности этого мира. И в то же время, лёжа на своей одноместной кровати посреди ночи, он продолжает бросать осторожные взгляды на всю такую же красивую гортензию. До тех пор, пока Сынмин не уехал, он старался держать её в ящике стола, чтобы она не бросалась в глаза другу и не вызывала ненужных вопросов. Потому что Феликсу достаточно своих. И он даже сам отчасти позабыл о ней. Но стоило ему остаться в одиночестве, как прежние догадки вернулись, и он решил вытащить несчастный цветок на свет. Теперь гортензия вновь лежит на столе, расцветая в лунном свете. Однажды к Феликсу закрадывается мысль расспросить Чанбина об этом цветке, ведь очевидно, что он должен что-то знать об этом. Но в то же время ему не хочется навлекать на себя подозрения, будто он украл её из сада, ибо до сих пор не смел обрывать ни единого цветка. Без присутствия уравновешенного Сынмина Феликсу в принципе начинают всё чаще и чаще приходить авантюрные идеи. И чем дольше он остаётся наедине с собой, тем неумолимее становится желание воплотить их в жизнь. И, как назло, стоит Сынмину упорхнуть в город, как погода заметно портится, становясь холодной и тоскливой. В такое время лучше всего заворачиваться в плед и пить горячий чай, смотря старые фильмы по барахлящему телевизору, но Феликс не из тех людей, кого могут свалить какие-то тучи или мелкий дождик. Вот только бесконечные прогулки и резкая смена температуры всё-таки сообщают о себе лёгкой простудой и красным носом. Феликс периодически громко чихает, не в силах что-либо поделать. Приходится пить какие-то таблетки, чтобы не разболеться ещё сильнее. Чанбин наблюдает за его состоянием около часа, сначала подкалывая за причинённый шум, а потом всё же настораживаясь из-за частой периодичности приступов. И тогда у Феликса не хватает сил объяснить, что всё в порядке, потому что Чанбин уходит на холодную улицу, оставляя Феликса в недоумении. Бежать за ним не хочется, а идти домой — тем более. Но все его опасения развеваются, словно по ветру, сразу же как Чанбин плотно закрывает за собой дверь и размеренно подходит к своему письменному столу с уже знакомой ёмкостью в руках. Феликс настороженно наблюдает за тем, как Чанбин готовит какую-то смесь из принесённых трав, и завороженно следит за чужими уверенными движениями. Он оглядывает эльфа со спины и в очередной раз приходит к выводу, что у того слишком красивая фигура для живущего в лесу. И его странно-серая кожа уже не кажется чем-то сверхъестественным — у Феликса напрочь пропадает ощущение, что перед ним стоит представитель другой расы, да и в целом не человек. И он не перестаёт удивляться чужому внешнему виду: откуда-то всегда выглаженным рубашкам, словно у принца; чистым чёрным сапогам и облегающим тёмным штанам. В то время как сам Феликс сидит на чужой кровати в тёплой ветровке и толстовке, сетуя на дикий ветер за окном, Чанбин не подаёт ни единого признака, что ему может быть холодно. В последние дни Феликс отчего-то начинает пристальнее рассматривать Чанбина. Он сам не знает, почему, и не может себе этого объяснить. Но по какой-то причине чужая воспитанность вкупе с неугасаемым озорством, аристократичные повадки и вечное желание застать врасплох — заставляют Феликса проникнуться к нему неясным интересом. Грани между ними медленно стираются, из-за чего уже не чувствуется прежняя неловкость. Феликсу чудится, что Чанбин всё замечает — особенно его взгляды из-под светлой чёлки, и как будто каждый раз норовит его поймать с поличным, едва заметно усмехаясь. Но Феликс оказывается куда сообразительнее, а потому позволяет себе откровенное внимание лишь в те моменты, когда Чанбин отворачивается или чем-то занят, чтобы не попасться на чужие уловки. — Что это такое? — с сомнениями спрашивает Феликс, когда Чанбин вручает ему миску с толчёнными травами. Пахнет едко и горько. — Лекарство, — беспристрастно отвечает тот, смотря сверху вниз. — И что мне с ним делать? — Феликс поднимает голову, встречаясь глазами с чуть сощуренным взором Чанбина. — Надеюсь, не нюхать, — с отвращением добавляет он. Чанбин довольно усмехается, отчего на его щеке появляются едва заметные морщинки. — Именно, — с сарказмом проговаривает он, садясь на корточки перед уже возмущённым Феликсом. Он осторожно кладёт руку на чужой затылок, слегка запутываясь пальцами в волосах. Его прохладная ладонь так сильно контрастирует с тёплой кожей, что Феликса пробивают мелкие мурашки и он почти краснеет, надеясь, что Чанбин не замечает. — Наклонись и сиди так минут пять, — говоря, он сам мягко опускает чужую голову. — Пахнет отвратительно. — В этом и суть, — с издёвкой отвечает он и нарочито медленно проводит рукой по уху и щеке потерявшегося Феликса, после чего отстраняется. — Не спрашивай, что это за травы. Я всё равно не скажу, — он поднимается. — Но тебе должно полегчать. — Меня как будто бабушка варёной картошкой пытается лечить, — шмыгая носом, бурчит Феликс и всеми силами пытается сдерживать слёзы от разъедающего запаха. Что это за растения такие? Хуже всякой полыни. — Варёной картошкой? — удивлённо переспрашивает Чанбин. — Не слышал о таком, но это во всяком случае лучше, — он отодвигает стул и садится на своё прежнее место. — А теперь помолчи и делай глубокие вдохи. Феликс обречённо чихает. Справившись с нападками простуды, Феликс зарекается когда-либо вновь попадаться Чанбину на глаза с насморком. Во второй раз справиться с подобными изощрёнными методами лечения у него не выйдет — либо он задохнётся, либо расплачется. И хотя способ действительно действенный и уже через десять минут он чувствовал себя совершенно здоровым, натянуто благодаря эльфа за столь удивительное лечение, повторения он не желает. Сидя поздним вечером за своим собственным письменным столом и медленно отпивая зелёный чай с мятой, Феликс кратко заполняет блокнот заметками о растениях, проверяет зарисовки и расписывает строение каждого цветка. Он погружается в работу и не замечает, как на улице окончательно темнеет. Лишь луна освещает уснувший сад. К тому моменту, как он заканчивает со всеми записями, она уже скрывается за тёмными облаками. Феликс откидывается на спинку деревянного стула и сильнее закутывается в растянутый свитер. Он ярко-жёлтого цвета, словно лимонный пудинг или детский фломастер, и Феликс очень любит его объёмный ворот, в котором буквально можно спрятаться от всех проблем. Одна единственная мысль пронзает его голову настолько резко, что Феликс чуть не роняет стоящую на краю стола кружку. А как с холодом справляется Чанбин, у которого из одежды лишь тонкие рубашки? Почему-то этот вопрос не оставляет Феликса. И воспоминания о чужой холодной ладони и неотопляемом доме медленно возникают перед глазами. Феликс рефлекторно проводит рукой по колючей пряже, по выбившимся стежкам и длинному рукаву и чувствует, как глубоко внутри разливается странное тепло. — Что это такое? — недоуменно спрашивает Чанбин, когда на его коленях оказывается ярко-жёлтое нечто. Мелкие катышки покрывают его штаны. Феликс стоит перед ним с широкой улыбкой. — Мой свитер, — гордо сообщает он и, заметив чужое непонимание, делает шаг навстречу. — А мне он зачем? — хмурясь, Чанбин осторожно пытается всучить свитер обратно. Феликс перехватывает инициативу и забирает одежду, ни на секунду не теряя энтузиазма. — Носить, — он подходит вплотную. — Подними руки. Чанбин неоднозначно вскидывает голову и, не разрывая зрительного контакта, слушается чужой просьбы, хотя в его глазах всё ещё читается недоумение. Феликс аккуратно расправляет свитер и надевает его на Чанбина, отчего его волосы моментально пушатся. Он мельком касается чужих широких плеч и позволяет себе оставить их в таком положении дольше положенного. В тот момент, когда ткань скрывает голову Чанбина, Феликс резко выдыхает, не понимая, что происходит внутри него самого. Между ними какие-то крохотные сантиметры, и Чанбин выглядит слишком мило в столь яркой одежде. Быть может, даже по-домашнему. Феликс хихикает и отходит в сторону. — Теперь ты не будешь мёрзнуть, — довольно изрекает он. — А ещё тебе идёт жёлтый, — улыбка на всё лицо. Чанбин на секунду приподнимает бровь, а после инстинктивно поправляет чёлку. Феликсу всего на миг кажется, будто тот смутился. Всего на миг, потому что сразу же после этого Чанбин привычно ухмыляется, возвращая себе прежнюю уверенность. — Ты же знаешь, что я физически не могу чувствовать холода? — насмешливо уточняет он, чем вызывает у Феликса непредвиденный ступор, от которого тот всё же быстро избавляется. — Тогда считай, что это мой тебе подарок в благодарность за то, что ты вылечил меня, — чуть пожимая плечами, отвечает он. Чанбин почти смеётся из-за абсурдности ситуации. — Спасибо? — он расправляет плечи и тянет рукава, чтобы они не цеплялись за рубашку. Феликс не может нарадоваться. — Теперь твой бело-чёрный гардероб станет чуточку ярче, — ему действительно нравится об этом думать. — Поздравляю с первой не-официально-парадной вещью. Чанбин угловато улыбается. Он прячет нос в вороте свитера, и Феликс угадывает в этом движении собственную привычку. — Моя первая вещь, которая пахнет не мной, — со смешком проговаривает он, смотря куда-то в окно, где медленно накрапывает июльский дождь.❀❀❀
Ненастная погода вновь становится привычно тёплой, на грани непереносимой жары. И жить становится проще, чем когда-либо прежде. Каждое утро Феликс просыпается в девять часов и встречает новый день с улыбкой, почти детской, но отчего-то счастливой. Сынмин приедет через три дня, и это время кажется таким далёким, словно чужое возвращение случится не раньше следующего тысячелетия. Его комната остаётся практически нетронутой, если не считать мелкой уборки, которой Феликс решает заняться от скуки. Он протирает пыль во всех углах и даже находит швабру, чтобы помыть полы. И хотя ему не слишком нравится заниматься уборкой, в такой день, как сегодня, он не может удержаться. Феликс решает пригласить Чанбина. Столь опрометчивая идея пришла к нему ровно в тот момент, когда он уже собирался подняться из оврага обратно в лес, а Чанбин привычно провожал его до «выхода», глядя своими чёрными глазами в его спину. И его одинокая фигура отпечатывалась жёлтым сиянием в свете лесной темноты. Феликс обернулся к нему с горящим взглядом, и Чанбин моментально понял, что тот полон детских желаний. Несмотря на то что Феликс прекрасно осознавал, что эта затея — слишком небезопасная, он всё-таки рискнул предложить. И каково же было его удивление, когда Чанбин рассмеялся своим низким, хрипящим смехом, а после без сомнений согласился, как будто ни о чём не беспокоясь. Чужая уверенность заражает Феликса. Настолько, что ему начинает сносить голову. Закончив с комнатами, он ещё раз поправляет занавески в гостиной и оценивающим взглядом проходится по всему помещению, проверяя, не осталось ли нигде пыли. Образ чужого дома без единой пылинки в любое время суток заставляет Феликса пристрастно подходить даже к уборке. И хотя он отчасти чувствует некую вину, ибо это совсем не его дом, и он не имеет права распоряжаться им, приглашая совершенно непонятных существ на порог, отчего-то в его груди появляется глубокое чувство, что так — правильнее всего. Ведь Чанбин столько времени находился в лесу, и неизвестно, лицезрел ли он вообще когда-нибудь посёлок настолько близко. Ведь он тоже должен видеть окружающий мир, пускай и не такой завораживающий и красивый в столь отдалённом месте, но раз у Феликса есть возможность позволить Чанбину хоть немного побыть в другой среде, уйти из вечной чащи хотя бы на день, то он обязательно воспользуется ей. Они встречаются у тех самых кустов в форме арки, которые стали для Феликса дверями в совершенно иной мир, — дивный и уже едва ли не родной, и неспешно бредут в сторону участка, позволяя ночи скрыть их в своей темноте. Феликс как никогда рад тому, что в этой части посёлка отсутствуют фонари. На фоне светлой гостиной со старым телевизором и белым ковром, большими горшками под цветы, рамками с детскими фотографиями, деревянными комодами и потрёпанным, но таким удобным диваном Чанбин выглядит как персонаж из фэнтезийного фильма — необычно, словно чья-то выдумка, и в то же время удивительно, словно чья-то непостижимая мечта. Он оглядывается вокруг с плохо скрываемым интересом и привычной полуулыбкой, касается растений, стен и даже люстры. И не кажется при этом удивлённым или потерявшимся — будто всё это для него далеко не в новинку. Его любимая кремовая рубашка переливается под желтоватым светом, и он позволяет себе улыбнуться чуть шире, чем обычно, отчего на мгновение показываются небольшие клыки. Он проходит на кухню и даже выглядывает в окно, не волнуясь о возможности быть замеченным. Сегодня Чанбин здесь не для того, чтобы о чём-то переживать. Он здесь для того, чтобы наконец узнать мир Феликса. — Что это такое? — со смешком Чанбин указывает на оставшуюся в углу гостиной миску с зерном. Феликс почти ударяет себя по лбу, вспоминая о том, что забыл её убрать. Но врать не имеет смысла. Он наливает в кружки свежезаваренный чай. — Не поверишь, — с рассеянной улыбкой начинает он. — Пару недель назад я возвращался домой и случайно наткнулся на раненного ворона, — по мере того, как он рассказывает эту потрясающую историю, они пересаживаются на диван, и Феликс отдаёт Чанбину его кружку. Он принюхивается, чем вызывает у Феликса мягкую полуулыбку. — Мы с Сынмином выхаживали его всю ночь, построили ему гнездо. А утром он сбежал, — энергично продолжает Феликс, до сих пор находясь под впечатлением столь неоднозначной ситуации. — И вот мы до сих пор не знаем, где он может быть. Сынмин не теряет надежды однажды его отыскать. Он молится, чтобы в один прекрасный день мы не нашли его труп в каком-нибудь шкафу, — почти смеясь, заключает он и отпивает из кружки. Чанбин качает головой, прикрывая глаза. — Этот ворон ушёл в ту же ночь, — с каким-то торжеством сообщает он. — Так что можешь не переживать и уже убирать кормушку. Феликс оборачивается к нему настолько резко, что почти проливает на себя чай. Чанбин осторожно забирает у него кружку и ставит её на маленький столик. — В смысле ушёл? Ты что-то знаешь? — поражённо спрашивает он. — Конечно, знаю, — он расплывается в нахальной усмешке. — Это же как-никак ворон из моего леса. Феликс распахивает глаза. Шестерёнки в его голове наконец начинают работать, и он понимает, что за цирк всё это время происходил прямо под его носом. — Так это твоих рук дело! Чанбин морщится. — Опять ты кричишь. Феликс недовольно вскидывает голову и воинственно приподнимается на коленях, поворачиваясь к Чанбину. Его глаза угрожающе сверкают. — Мне нужно было с самого начала понять, что это была твоя уловка! — он тянется руками к чужим плечам, чтобы растрясти довольного своей выходкой эльфа. — Зачем?! Чанбин бережно перехватывает его ладони, но всё равно оказывается головой на мягком подлокотнике. Феликс нависает над ним, будучи переполненным желания настучать по чужой голове за всю нервотрёпку. — Я проверял, можно ли тебе доверять, — с мнимым сожалением, но в то же время игриво поясняет Чанбин. — Ты же не думаешь, что я бы просто так впустил тебя к себе, не зная твоего поведения. — И как тебе оно? — Феликс сжимает губы и давит Чанбина в диван, но тот успешно сопротивляется, будучи очевидно сильнее. По всей видимости, его очень забавляет эта ситуация. — Прямо сейчас я буквально лежу под тобой, держа твои руки. Как ты думаешь? Феликс громко фыркает и поднимается, выуживая свои ладони из чужих. Чанбин посмеивается. — Ради этого нужно было калечить бедную птицу? — Она была цела и невредима. — Боже. Феликс демонстративно отсаживается в другой конец дивана и вооружается кружкой, чтобы Чанбин не смел его трогать. Теперь, когда этот абсурд наконец решился, Феликсу вроде и стало легче. Но с другой стороны, — его буквально проверяли! — А если бы я бросил ворона? Ты бы никогда не пустил меня к себе? — бурчит он, немного успокоившись. Чанбин задумчиво прикусывает губу, устремляя взгляд к потолку. — Ты бы не бросил, — спокойно вторит он. — У тебя слишком доброе и открытое сердце, чтобы игнорировать тех, кому нужна помощь, — он поворачивает голову к Феликсу. — Лечить птиц ты, конечно, не умеешь совсем. Но ты старался — и это самое главное. Феликс вздыхает. — Я надеюсь, ты больше не устраивал мне проверок? Чанбин показательно качает головой. — Одного раза было достаточно. Тем более, после этого мы стали разговаривать друг с другом, так что надобность отпала сама собой. Через ещё несколько минут Феликс окончательно смиряется с таким необычным началом общения и даже находит в этом логику. Конечно, Чанбин не стал бы ему доверять, особенно учитывая, что он буквально из ниоткуда вторгся на его территорию. И, наверное, он готов простить ему своевременную осторожность, ибо, скорее всего, и сам бы поступил похожим образом. Не стал бы подкидывать притворяющуюся птицу, естественно. Но всеми бы силами постарался обезопасить себя. — Раз уж у нас здесь вечер откровений, — придя в себя, начинает Феликс. Чанбин любопытно прислушивается. — Ты ведь в курсе, что я видел тебя ещё до нашей первой встречи? — Феликс вглядывается в чужие глаза. Чанбин утвердительно кивает. — Я знаю абсолютно всё, что происходит в лесу. И про твою собаку тоже. Феликс почти закатывает глаза. — Так вот. Что ты делал в тот день? На тебе была какая-то странная красная краска, и ты колдовал над камелией. Несколько секунд уходит у Чанбина на ответ. — Во-первых, это была не краска, а кровь, — услышав обезумевший возглас Феликса, он смеётся. — Да успокойся ты. Это была не краска, а смесь из ягод. Мы иногда используем её, чтобы усилить магию, — Феликс опускает плечи и выдыхает. Чанбин сопровождает его смешком. — А насчёт камелии: она заболела, и я пытался её вылечить. Собственно, ты стал свидетелем довольно редкого явления, ибо растения в моём лесу практически не болеют, — самонадеянно добавляет он, чем заставляет Феликса покачать головой. — Ты был под впечатлением? — Я чуть в обморок не упал. — Да-да, я слышал, как ты матерился себе под нос. — Слышал?! И так искусно сделал вид, что не заметил? — Я был слишком занят, чтобы обращать внимание на незваных гостей. Если бы кто-нибудь из окружающих услышал их разговор, он бы решил, что перед ним сидят двое сумасшедших. Впрочем, именно так себя порой ощущает Феликс, когда смотрит на безмятежного эльфа и понимает, что тот действительно настоящий, что тот не плот его обезумевшей фантазии. И ведь если бы в тот далёкий день он не пошёл на поводу у любопытства, сейчас он бы сидел в горьком одиночестве, рассматривая ночь за окном. Но рядом с Феликсом сидит самое необычное существо, которое ему когда-либо доводилось встречать в своей жизни. И где-то глубоко в подсознании он благодарит судьбу за то, что она позволила им встретиться. — А что насчёт болота, о котором мне твердили в посёлке? — вспоминая все последующие события, спрашивает Феликс, поглядывая на Чанбина, синеватая кожа которого отливает под жёлтым светом едва заметным блеском. — Впервые оказавшись в лесу, я был уверен, что утону уже за теми кустами, — и от мысли об этом Феликс покрывается мурашками. Чанбин давит насмешку и глядит на Феликса с чуть заметным весельем. — Так значит, они всё-таки утвердились в этом варианте, — Чанбин бросает взгляд на потолок и почти смеётся. Феликс непонимающе хмурится. — Ты же понимаешь, что ты далеко не первый, кто пытался пробраться ко мне в лес? До тебя был ещё с десяток таких же любопытных. — Почему же они молчат? Что ты сделал? — Если кратко, — Чанбин усмехается, — то я стёр им память о нашей встрече. А вместо этого у них в голове возник образ страшного леса, в который ни в коем случае нельзя заходить, — поясняет он, ловя на себе удивлённый взгляд Феликса. — Я полагаю, болото стало частью этого образа. Пока Чанбин миролюбиво отпивает чай, Феликс пытается обработать всю информацию. Получается, что все жители действительно уверены в том, что в запретной части леса находится глубокое болото. И получается, что никто из них в общем-то не врал. Потому что они сами обмануты. — То есть… — неуверенно начинает Феликс. Чанбин переводит на него всё внимание, будучи изумлённым его тоном. — Мою память ты тоже пытался стереть? Феликс находит чужие глаза и пытается заглянуть в них. Он не знает, что именно пытается в них отыскать. Правду? Но Чанбин и без этого расскажет всё, как было на самом деле: он совершенно ничего не скрывает, будто между ними установилась некая связь, что сильнее простых слов — и им не нужно сомневаться друг в друге. Раскаяние? Но Чанбину не за что извиняться, ведь он имел полное право защищать себя. Понимание? Но Феликс сам не совсем сознаёт, что именно Чанбину нужно разобрать, чтобы ответить. То, что Феликс чувствует в данную секунду передаётся Чанбину, как бы тот ни сопротивлялся. Потому что даже воздух пропитывается иной энергетикой — они буквально дышат этим ароматом невысказанных, не до конца осознанных, но таких очевидных для них обоих слов. Чанбин делает глубокий вдох — впервые настолько тяжёлый. — Я никогда не делаю исключений, — тише обычного отвечает он. — Но по какой-то причине ты им стал, — Чанбин смотрит в чуть уставшие глаза Феликса и неосознанно двигается ближе. — Я должен был, как и все остальные, решить, что тебя не существует? Чанбин кивает, едва заметно поджимая нижнюю губу. По его выражению лица видно, что ему неприятно об этом говорить. — Не просто решить, а навсегда забыть. Ты бы больше никогда не вернулся, — в голове Феликса проносится «ко мне», хотя Чанбин не произносит этого вслух. — И я правда не знаю, почему моя магия не сработала. Феликс невольно ёжится. — Думаешь, это плохо? Было бы лучше, если бы мы не общались? Чанбин удивлённо приподнимает брови и осторожно опускает кружку на столик. — Я не вижу в этом ничего плохого, — он аккуратно, чтобы ненароком не отпугнуть, кладёт руку на маленькую ладонь Феликса и несильно сжимает в знак доверия. Феликс несколько секунд осматривает их руки, прежде чем поднять глаза к чужому лицу, излучающему, вместо привычной насмешки, мягкую улыбку. — Моей неудаче должна быть причина. Но, если честно, она не слишком меня заботит, ибо я нисколько не жалею, что теперь знаком с тобой, — вкрадчиво проговаривает он, не отрываясь от Феликса, будто пытаясь передать ему все свои мысли. Чувствуя на себе чужой внимательный взгляд, Феликс немного тушуется и нервно выдыхает, улыбнувшись. — Неужели остальные эльфы не взбунтуются из-за того, что ты носишься с человеком? Чанбин невесомо проводит пальцем по чужому запястью и качает головой. — У нас нет запрета на общение с людьми. Нужно быть аккуратнее, вот и всё. При каждом прикосновении прохладных рук Чанбина Феликс покрывается крохотными мурашками, не в силах что-либо поделать с реакцией собственного организма на эфемерную нежность, что проявляется в чужом внимании. Раньше они если и позволяли себе касаться друг друга, то это было не столь явно, почти по-детски. Но сейчас Феликс понимает, что то, как они смотрят друг на друга, как у обоих спирает дыхание при малейшей близости, как постепенно, шаг за шагом, размываются мнимые границы и хочется перестать удерживать себя, явно играет против них. Ибо становится всё невыносимее контролировать ситуацию, а расстояния — всё меньше. Удивительно, но единственным «человеком», ради которого Феликс готов действительно рискнуть, становится Чанбин, который и не человек вовсе. Можно ли считать справедливым мир, в котором настолько подходящая душа живёт в совершенно иных условиях, будучи скрытой от посторонних? Можно ли считать справедливым мир, в котором Феликс не смог найти места среди обычных людей и был вынужден блуждать в неизвестности, чтобы отыскать Чанбина в другой реальности? Феликс никогда не встречал людей, с которыми бы ему было настолько приятно, с которыми бы он мог обсуждать всё на свете, с которыми бы он мог разделить свою любовь к природе. Но всё, что ему было так необходимо, он нашёл в Чанбине. — И ты так просто забываешь всех, кому стёр память? — Феликс ощущает некий нездоровый трепет от этого разговора, будто ему действительно становится страшно от мысли, что если бы не какая-то случайность, то они бы никогда не узнали друг друга. — Большинство из них, — он пожимает плечами, всего на мгновение напуская на лицо досаду. Заметив, как поникли плечи Феликса, он вздыхает. — Я не могу сказать наверняка, но… — Феликс заинтересованно поднимает голову, пытаясь уловить чужую мысль. — Ты был единственным, кто осмелился войти ко мне в дом. И единственным, с кем мне довелось более-менее поговорить перед тем, как стереть память. Поэтому, возможно, тебя бы я не забыл. Феликс чувствует, как болезненно ударяется его сердце о грудную клетку. Будто его протыкают острой спицей прямо между рёбер. — Неужели до меня ты никогда ни с кем не разговаривал? — Все, кто видел меня, пытались сразу убежать, — он невесело усмехается. — Поэтому я даже стал играть в своеобразную игру, пытаясь напугать их ещё сильнее, — его взгляд опускается на их всё ещё переплетённые пальцы. — Но ты почему-то не убежал и даже не осыпал меня проклятиями. Наблюдая за тем, как медленно изменяется интонация Чанбина, становясь всё более задумчивой и тоскливой, Феликс невольно жалеет его, наконец понимая, как трудно всё это время жилось эльфу. Ведь все, кто сталкивался с ним в лесу, моментально сматывались, даже не думая разузнать, кто же он на самом деле такой. Их одолевал ужас. Чанбин представлялся им чудовищем. Хотя на самом деле таковым не являлся. Они замолкают, и Феликс испытывающе глядит на задумавшегося Чанбина, прокручивая в голове образ лесного жителя, который ему самому виделся в их первые встречи. И ему становится совестно. И хотя Чанбин не выглядит погрустневшим от этих историй, будто они не представляют для него той ценности, чтобы переживать, и не выглядит сетующим на свою расу, Феликсу хочется его утешить. Он точно не знает, как всё это переносил Чанбин, но даже так ему необходимо показать, что отныне рядом с Чанбином находится тот, кто не считает его пугающим. Тот, кто никогда больше не допустит даже мысли о том, что ему не по себе рядом с эльфом. Тот, кто видит в Чанбине гораздо больше, чем просто расу. Тот, кто, будучи из всех тех, кто убегал в ужасе, готов быть рядом, несмотря ни на что. Феликс хочет показать Чанбину, что теперь у него есть человек, на которого он может положиться. Хочет показать, что он больше не одинок. Осторожно выпутав ладонь из чужих рук, Феликс, нервно закусив губу, ловит тот момент, когда Чанбин удивлённо поднимает на него голову с явным вопросом в глазах, и осторожно обнимает его за шею. Феликс прижимает Чанбина ближе, улавливая его резкий выдох, и нарочито мягко проводит ладонью по чужой спине. — Должно быть, тебе было тяжело, — выдыхает Феликс, глядя в тёмное окно. Чанбин напрягается от чужой близости, но всё же кладёт руки на чужие плечи, обнимая в ответ. — Я понимаю, что не смогу заполнить всю пустоту. Но теперь я здесь. И не убегаю от тебя, — его голос превращается в уязвлённый шёпот. Близость Чанбина оказывается приятнее, чем Феликс думал. Они впервые позволяют себе по-настоящему обняться, и Феликс невольно прикрывает глаза от тепла, что исходит от чужого тела. Однако он не расслабляется, осознавая, что сейчас не та ситуация, в которой он должен обмякнуть в чужих руках. Он делает это ради Чанбина, а значит, должен оставаться сильным. И лунный свет, падающий сквозь тонкие занавески на пол, заставляет Феликса сжать Чанбина чуть сильнее, словно он способен разлучить их. Любимая светлая рубашка Чанбина приятно мнётся под пальцами, и Феликс делает глубокий вдох, чувствуя, как от него исходит аромат леса, цветов и вечного лета. На душе становится так спокойно, что создаётся ощущение, будто это Чанбин обнял его, чтобы поддержать. Между тем сам Чанбин галантно, насколько только возможно, старается прикоснуться к чужому телу так, чтобы не потревожить, чтобы не доставлять неудобств. В отличие от Феликса, он сначала думает, прежде чем делает. А потому отвечает на чужое проявление чувств замедленно, но в то же время не скрывая, что ему тоже приятна его близость. Он мягко кладёт подбородок на чужое плечо и привычно усмехается. — Я не пытался вызвать у тебя жалость, — миролюбиво проговаривает он, чем вызывает у Феликса настороженность. — Но спасибо, — он проводит пальцами по чуть выпирающим позвонкам, скрытым под толстовкой. — Правда спасибо. Феликс выдыхает. — Мы ведь можем посидеть так ещё немного? — именно в этот момент Феликс осознаёт, что ему жизненно необходимо побыть с Чанбином дольше положенного. Чанбин прячет улыбку в его плече. — Конечно, — и позволяет себе прижать Феликса ещё сильнее. Они сидят в тишине уснувшего дома, мягко покачиваясь в такт раздающейся мелодии их сердец, в унисон. И никто из них не произносит ни слова о том, как это чертовски странно — так сильно желать оказаться ещё ближе, когда ближе уже попросту некуда. В их молчании куда больше смысла, чем в бессвязных речах. Ведь они и без признаний всё прекрасно понимают, чувствуют на подсознательном уровне. Нити их судеб переплелись незаметно для них обоих. Быть может, не с самого начала, но теперь это уже не важно. Отныне Феликс точно знает, что ему наконец удалось разыскать среди холодного мира тот самый лучик света, который понимает его без слов, который подходит ему больше, чем какое-либо иное существо. Ведь его поиски длились всю его жизнь. И они всегда оказывались безрезультатными. Чтобы в один прекрасный день Феликс встретил Чанбина. Никто никогда не понимал Феликса лучше, чем Чанбин. И он всё ещё не до конца осознаёт, что наконец может быть выслушанным без предвзятости, что наконец нашёл того, кто действительно разделяет его взгляды на мир. Феликс мечтал сбежать из шумной столицы, мечтал оказаться в уединении с природой, мечтал о чём-то таком, что непостижимо для обычных людей, — настолько, что он сам не до конца мог понять собственные желания. Ему хотелось всеобъемлющей свободы, но в то же время не быть одиноким, ему хотелось узнать, что таится за горизонтом, узнать, насколько же очаровательны просторы их планеты, но в то же время не пускаться в кругосветное путешествие с единственным рюкзаком за плечами, ему хотелось каждый день проживать по-новому, но не терять себя настоящего. И если обычные люди не смогли понять его стремлений, то, быть может, Чанбин сможет? Между ними не остаётся личного пространства, и они буквально забываются друг в друге, находя давно позабытый покой в том, как красиво звучит их дыхание. Феликс никогда не испытывал подобных чувств — будто он готов прямо здесь и сейчас забыться вечным сном от умиротворения и в то же время взорваться от переполняющих эмоций. И всё эту гамму впечатлений ему дают лишь простые объятия Чанбина. Так что же случится, если они переступят и эту черту? Феликс попросил об одолжении побыть так ещё какое-то время, но он умолчал о том, что на самом деле хотел бы провести так всю оставшуюся жизнь. Чанбин проводит щекой по его шее, вызывая внутри них обоих настоящую бурю. И этот жест заставляет Феликса сбросить с себя наваждение, в котором он был готов окончательно отключиться от реальности. Он внимательно вслушивается в чужое мерное дыхание, в чужие осторожные движения, чтобы не спугнуть, в шелест чужой рубашки под его ладонями, в мерное тиканье часов и мелодичный ветер за оконной рамой, вслушивается, чтобы отпечатать в памяти этот момент навсегда. Сегодняшний вечер и без того никогда не померкнет в его воспоминаниях, но Феликс хочет, чтобы картина их приблизившихся друг к другу душ была как можно чётче, чтобы каждая деталь, окружавшая их, горела своими истинными красками даже спустя тысячу лет. Гостиная словно замирает, и они уже перестают следить за временем. Никого из них и не волнует, сколько они сидят в таком положении — десять минут или десять часов. Но Феликс невольно напрягается, стоит Чанбину начать медленно отстраняться. Ему не хочется отпускать его. Будто если они отодвинуться хотя бы на сантиметр — их связь порвётся. Чанбин осторожно опускает ладони на чужие плечи и выпрямляется, чем вызывает у Феликса едва различимую панику в глазах. Он тоже выпрямляется. Их лица оказываются друг напротив друга, скрытые темнотой и летними звёздами. Они замирают, не в силах оторваться, не в силах разорвать зрительный контакт. И Феликсу чудится, что чужие глаза сливаются с мраком комнаты — настолько они черны. В этот самый момент он ещё явственнее, чем когда-либо, хочет провалиться в них, хочет прыгнуть прямо в бесконечную бездну, таящую в себе столько чудес и красоты. Чанбин делает с ним нечто невероятное, и Феликс не способен сопротивляться его влиянию. Будто тот накладывает на него чары, будто он околдовывает его, точно цветок в своём саду. И хотя Феликс уверен, что все его чувства настоящие и Чанбин попросту не позволит самому себе принудить его — он слишком хорошо воспитан для этого, — глубоко внутри он даже не против оказаться под действием чужой магии. В каком-то смысле он уже. — Феликс, — шёпотом произносит Чанбин, не спуская с него глаз. Феликс покрывается мгновенными мурашками от его голоса. Ещё немного, и он начнёт дрожать в чужих руках. — Молчи, — прерывает он, не желая нарушать установившуюся атмосферу. Она слишком хрупкая и нежная, чтобы калечить её словами. И Чанбин послушно замолкает. Неопределённо закусив губу, Феликс чуть заметно хмурится, обращаясь к чужом лицу с ранее невиданным вниманием. Он вглядывается в каждый миллиметр чужой кожи, что освещён тусклым светом, пытаясь запечатлеть и самого Чанбина в своей памяти. И по мере того, как он находит всё больше и больше выразительных черт: начиная заострёнными скулами, красивой формой глаз, длинными ресницами и заканчивая чуть пухлыми губами и очерченным подбородком, — он невольно ловит себя на мысли, что не даёт ему покоя уже которую неделю. А что было бы, если бы они так и не встретились? Как бы они продолжили жить, не зная друг друга? Феликсу боязно представлять мнимое будущее, в котором он бы вернулся в столицу абсолютно таким же — с одиноким блокнотом в рюкзаке, заполненным фотографиями фотоаппаратом и кучей материала для дальнейших исследований, без каких-либо надежд на дальнейшее счастье в покрытом грязью мегаполисе. Он бы радовался от знакомства с Сынмином и, быть может, продолжил бы его и в дальнейшем. Но ничего более примечательного, ничего необычного и будоражащего с ним бы не произошло ни в посёлке, ни в следующем году в университете. Потому что всё, что может произвести на него впечатление, осталось бы далеко за сотнями километров. А как бы жил Чанбин? Он бы продолжил ухаживать за своим садом, изредка оставаясь на ночёвку в своём безжизненном, неуютном домике в овраге. Продолжал бы распугивать заблудившихся путников и веселиться тем, что изредка одни чуть громче других. А потом бы возвращался в свой второй дом, туда, где находится его семья. И всё бы происходило по кругу, без каких-либо изменений. Может быть, не так серо и тухло, как у Феликса, ибо Чанбин особо не жалуется на свой жизненный уклад, но в будущем у него бы не появилось нового друга с противоположной стороны леса. И тогда бы они оба продолжали жить, ощущая необъяснимую пустоту в районе груди. Феликс старается избавиться от неприятных мыслей, прикрывая глаза. Чанбин понимающе вздыхает и наклоняется ближе, осторожно прижимаясь своим лбом к чужому. Между ними вновь практически не остаётся расстояния, и кажется, что ещё вот-вот и они уже никогда не смогут разойтись. У Феликса едва-едва подрагивают ресницы от заполняющего сердце трепета, и всё вокруг кажется таким неважным по сравнению с тем, как Чанбин неторопливо проводит ладонью по его щеке. Он оглаживает мягкую кожу большим пальцем, и Феликс не может сдержать дрожь во всём теле от чужого прикосновения. Чанбин дарит ему столько неизведанной нежности, что у Феликса начинается лихорадка. Чувствуя чужое тёплое дыхание на своём лице, Феликс открывает глаза и замутнено моргает, пытаясь прийти в себя. Всё, что с ними происходит, кажется таким нереальным, что Феликсу в пору думать, что Чанбин — одна сплошная галлюцинация. С самой первой встречи Феликс считал его чем-то невообразимым, на грани фантастики, и теперь он уверяется в этом окончательно. Ибо невозможно быть настолько удивительным. Само существование Чанбина кажется Феликсу магией. Чай в кружках давным-давно остывает, и в глазах Чанбина отражается тонкая полоска розового сияния — скоро придёт рассвет. — Нужно ложиться спать, — шепчет Чанбин, ласково потёршись носом об нос Феликса, по-детски игриво и безмятежно. Феликс вздыхает. Ему не хочется отстраняться, но он понимает, что и правда пора начать двигаться. — Да, — он рассеянно моргает и невольно подаётся вперёд, пытаясь уловить оставшиеся капли близости Чанбина. Чанбин беззлобно улыбается, в последний раз коснувшись чужой щеки. И кому же здесь на самом деле требовались помощь и поддержка? Феликс всего на мгновение ощущает себя дураком, но лишь качает головой, усмехнувшись собственным мыслям. Они договариваются улечься прямо посреди гостиной, принеся из кладовой пару походных мешков Сынмина. Никто даже не упоминает о кроватях, потому как они одноместные и неудобные для двоих, — а уходить друг от друга они не решаются. Когда небо окрашивается предрассветными тонами, а звёзды всё продолжают сверкать в вышине, Чанбин негромко проговаривает сквозь устоявшуюся тишину: — Спасибо, что не забыл меня.