Следую за твоим огнём. Follow your fire

— Мы все живем в мире, который по праву считается страшным, — выдыхает женщина, едва ли сдерживая рвотные порывы. — Я всё никак не могу понять, как вообще можно было совершать подобные преступления в таком юном возрасте? Этот парень действительно... — Он тоже человек, — Джинён спокойно заваливается кофе, задирая голову: его кадры с места преступления почти десятилетней давности не смущают. — Сумасшествие, — цокает языком полицейская. — Люди правда способны на такое по отношению к себе подобным? Однажды полиция обнаружила ту самую квартиру. Всё началось с похищения ребёнка давным-давно, Чжинён тогда ещё не имел столь высокого ранга в полиции и не ручался за это дело, зато хорошо его изучил после: младшеклассница пропала при таинственных обстоятельствах по дороге из школы домой. — Это случилось в слепой зоне. Южная Корея, полная камер на каждом шагу, так и не смогла запечатлеть момент похищения, — Чжинён по привычке играет с ключами от автомобиля, поражая удивительным спокойствием. На основах этой жуткой истории строят целые юридические учебники, поэтому трудно поверить, что это действительно реальное событие. — Зато благодаря этой самой девочке полиция смогла зацепить следы похожих преступлений. Но жертвами были не только дети. Знаешь, как целая семья похитителей выбирали новых жертв? — Расскажи помягче, а то я не могу даже смотреть на весь ужас в этих отчётах, а красные нити провести стоит... — Разве ты не проходила это в академии? — Я с удовольствием проблювалась на этой теме в туалете, в гордом одиночестве. Рассказывай давай, — дёргает она головой, уговаривая следователя. — Госпожа Чон была медсестрой, — Пак опирается на стол коллеги, расколачивая сахар в напитке одноразовой деревянной палочкой. — И у неё на руках были отчеты о здоровье и состоянии органов каждого пациента. Во время диагностики или плановых исследований она записывала и сохраняла данные самых здоровых отдельно. Чаще всего это были, конечно же, дети. — Неужели для того, чтобы... — Да, для того, чтобы без проблем найти владельца самых здоровых органов. После того, как находила, в течении недели совершалось похищение. Они зарабатывали на «разделке и продаже мяса» с момента переезда семьи. Муж Чон был фермером, перебравшимся в город. Там они продолжили семейный бизнес, но на разделочном столе оказались отнюдь не свиньи или рогатый скот. — Органы продавали на чёрном рынке, а мясо... — Иногда они... — Не говори, — хмурится женщина, но Пака не остановить: — Ели его. Поэтому дело и зовётся делом «Мясников из Соннамдона». Однако, что самое интересное: отец семейства серьёзно повредил рабочую руку, когда один из взрослых очнулся во время разделки и начал бороться за жизнь. Госпожа Чон всегда занималась лишь поставкой жертв и иногда приготовлением мяса, из-за чего побрезговала заменить мужа. Поэтому отца заменил их несовершеннолетний сын. — Чон ЧонГук?.. — Да, именно он. Монстр... Родителей не удалось найти, о них ничего неизвестно. Если мы поймаем этого парня, то удастся выйти на более крупных шишек. Он — всё равно, что оповещательный знак. Цербер на пороге входа в Ад. Где он — там самая месиво. — Но Чжинён, что случилось с девочкой, которая пропала? — С младшеклассницей? Чжинён отводит взгляд, воспоминая лицо малышки. Её большие наивные глаза, оттопыренные ушки и вьющиеся волосы редкого цвета — словно пролитые золотом. — Её звали Ли Рин, и наши коллеги, к сожалению, не сумели найти её живой. — Ох... — У тебя завтра будет смена, Чжинён-сонбэ? — раздаётся бас в помещении, как снег на голову перебивает напряженную атмосферу. — Будет, а что? — реагирует полицейский. — Не хотел ли бы ты взять перерыв и поменяться со мной? — он косится в сторону коллеги по-имени Ён, подвигаясь в её столу. Паку отчего-то путём простой логической цепочки кристально ясно: он просто хочет провести побольше времени с Ён-сонбэ. А поэтому: — Почему бы и нет? Как раз хотел отдохнуть. — Отлично, — добродушно улыбается мужчина, одной рукой незаметно печатая ответ на сообщение: ххх3: завтра в офисе останутся только наши люди? неизвестный: да, всё в силе *** Пустой балетный зал. Бесконечной толщины стены, куча зрительных мест. Но прямо сейчас — глушащая пустота. Когда свет прожекторов освещает, ты не видишь ни зрителей, ни их лиц: сейчас то же самое. Почти нет разницы с настоящим выступлением, кроме шумов. Лалиса одна в пустом зале. Сбрасывает свою накидку из белой шерсти, зачёсывая волосы назад. На сегодняшнем прослушивании было кое-что, что заставило нервы плясать как под крысиный марш. Сомнение, скребущее душу. Пару часов назад. — Я хочу посмотреть на человека, которому хватило наглости заявиться после опоздания, — басит режиссёр Нам, чьи нервы на исходе. Девушка, наверное, спешила, раз не надела даже пуанты. Это могло бы разозлить, но никто не говорил, что шанс, который он ей дал — похвала или лучик надежды. Это скорее вызов, с который не справиться до смешного просто. Лиса привыкла к таким выплескам скрытой раздражённости НамДжуна: выстелить дорожку, чтобы вытянуть её рывком из-под ног после конца выступления. Музыка началась. Но атмосфера почему-то изменилась в то же мгновение. Мистическим образом. Астрономической силой. Она замерла, ожидая начала главной партии. Вот так, босиком поднявшись на пальцы ног, она явно боролась с жуткой болью. Тем не менее: отчего-то напоминала цветок, проросший сквозь асфальт в каменных джунглях города. Иными словами — она была чудом в высшем своём проявлении. Будто находилась там, где не должна была по всем понятиям матрицы, но очень хотела. Мягкие движения, попадание в каждый аккорд. Лалиса отчаялась по-настоящему, увидев неподдельное то же самое отчаянье на лице этой девушки: сила мысли передалась, а это было явно тем, о чём мечтал придирчивый режиссёр. Прищурившись, она заметила небольшие подтёки на полу, что оставались после каждого шага балерины. — Кровь... — подумалось Лисе, а зрачки в ужасе сузились. Она отвернулась резким движением, спрятав искривившееся лицо в прядях длинных белых волос. Дышать становилось сложнее. НамДжун прекрасно помнил о страхах Лисы: он всё ещё не нашёл прима-балерине замену, а потому должен её беречь. — Что за...— цыкает он себе под нос, но музыка как назло слишком громкая, чтобы остановить выступление хлопком или возгласом. Он отправляется в центр зала, чтобы остановить парящую балерину налету, только вот... ДжуХён не думает о движениях. Она не думает о правильных эмоциях, которые должна изобразить. Она думает о неправильном: совсем не о том, о чём следует сейчас. Её прямо сейчас зовёт и отражается в каждом движение, словно стихией... Его голос. «Этот мир может показаться тебе страшным. И он правда такой». Снова этот мужчина призраком мелькает перед глазами, хотя сам наверняка даже не вспоминает о ней. ДжуХён ему никто. Он ей никто, но почему... Почему так громко? «Придётся жить с этим чувством, но если ты не справишься и страх начнёт одолевать тебя, просто вспомни: ты не одна, кто в нём живёт». Пирует, прыжок подобен полёту, пятки кровоточат и пальцы болят с невыносимой силой, но... «Мир отвратителен, да? Но мы все живём в одном и том же». Всё перед глазами крутится: зал становится сплошной полосой, а лица присутствующий расплывчатыми красками: они, потускнев, снова задеваются вспышками. «Поэтому сделай всё, чтобы отличиться от тех, кто с этим молча смирился». ДжуХён резко замирает перед ТэХёном, прокрутив предпоследний пирует. Расстояние меньше шага: рёбра к рёбрам, задранная из-за разницы в росте голова и тонкая кисть, тянущаяся к его лицу. Оно такое чёткое, в деталях бесподобное, совершенное. Каштановые волосы, два чёрных омута, внутри которых запутанные лабиринты — почему-то выглядящие как те, которые Бэ сможет разгадать. Пальцы, словно по инерции, ложатся на щеку едва ли осязаемым касанием. И она мягко выдыхает, без возможности оторваться хотя бы на секунду. Но пелена забвения сходит, после очередного касания ресниц друг об друга являя реальность: прямо сейчас перед ДжуХён вовсе не ТэХён — перед ней режиссёр, который, скорее всего, подобного жеста не простит. НамДжун смотрит с широко открытыми глазами». Лалиса стучит кулаком по груди, завязав ленточку на пуантах. Ну и пусть эта девчонка произвела сильное впечатление: потанцевать на кровавых пальцах ещё не позволяет ей получить титул прима-балерины. Лалиса потеряла гораздо больше крови, пота и слёз во время деятельности в театре, так что какая-то зверски красивая и талантливая — одна из тысячи — её просто так не заменит. Казалось бы: на время уйти хочется, бросить всё уж подавно. Только вот эго будет раздавлено с хрустом, как если бы у него были кости. Может у Лисы и нет желания продолжать быть балериной, но и выглядеть так, словно тебя выкинули — последнее из желаний. Она начинает кружиться в танце, в миллиардный раз репетируя одно и то же. Безусловно — она лучше той девушки, с какой стороны ни глянь. Лалиса — сошедшее с Небес творение, равных которому в этом мире не сыщешь. Она признана лучшей, но не сама собой: другими. Любви же к себе, почему-то, ни толики. Лиса могла бы сказать, что делает это из ненависти к каждому сантиметру своего тела. Зал освещён не полностью, девушка не включала центральную люстру, а оставила лишь подсветку по углам, чем-то погружающую в средневековье. Прожектора с желтоватым оттенком иногда потрескивают, водят по стенам неравномерные тени. С которыми элементарно сливается принадлежащая живому существу. Переполненная нервным тремором, девушка не замечает, как голова идёт кругом во время сотого движения: в желудке не было ни куска уже как дня два, поэтому тело подаётся в сторону стеклянной статуэтки в форме ангела. Звук и блеск битого стекла ослепляет всё широкое помещение, оставляя Лалису на полу — подобной ещё не успевшей, но имеющей перспективу стать брошенной тряпичной куклой. Ещё немного осталось: найдут замену и можно на покой — на свалку стеклянных балерин. Почему бы не разбиться сразу? НамДжуну понравилась кровь на ступнях той девушки? Из-за этого она выглядит усердной? Из-за этого она выглядит обречённой? Лиса по случайности режет руки, ноги, колени, пока пытается встать, не глядя на последствия ушиба. Она сильно зажмуривается, пытаясь хотя бы просто выпрямиться. И не знает, что в большом, почти что безразмерном зале — она совсем не одна. Только вот в этом случае фраза «ты не один» совсем не успокаивающая. Белый в красный из-за осколков. Тень вырастает перед внешней божественной чистотой, прямо в центре сцены. Это могло бы стать одной из библейских легенд: пересечение безупречного белого с таким же классическим мазутно чёрным. Что же ждёт их в конце? ЧонГук смотрит из-под капюшона целеустремленно: он точно знает, зачем он здесь. На это есть две причины. Первая — она стала свидетельницей событий в клубе, после которых в живых не оставляют; вторая — она может помешать ДжуХён добиться своих целей, а у Чона есть причины, по которым он собирается помогать всему складываться правильно для этой девушки. А Манобан так больно и обидно, с какой стороны ни посмотри, что найти место для побега затруднительно. Эти мысли догонят везде. Щёку смачивает влажная дорожка, но Лиса не размыкает век. Если убить её сейчас: легко выставить как самоубийство. Не оставляя следов борьбы, ведь статуэтку девушка разбила сама. Да и чем не причина: прима-балерина впала в истерику и покончила с собой из-за того, что не смогла смириться с концом своей блестящей карьеры. Заголовки для люблю статьи желтой прессы — а ей в народе верят. Манобан не видит вытянутую руку с остриём только что разбитого стекла, как и лица незнакомца, но слышит посторонний хруст на осколках. Правду осознавать жутко не хочется — до спазмов в костном мозге. Поэтому замахнувшегося ЧонГука прежде, чем завершить дело, обескураживает абсурдность фразы: — Вы пришли меня спасти? Стекло блестит, замерев в нескольких сантиметрах над блондинкой: — Или избавить от мучений? Что бы это ни было... Она медленно раскрывает веки, глядя в пол. Светло-карие проходят путь вверх, не замечая открытых ран. И устремляются прямо вперёд — в бездну огромных зрачков тени, оказавшейся человеком. — Сделайте это, — стоит на своём она, даже прекрасно зная, что её ждёт. Жизнь расцветает рядом с надвигающейся смертью. А ЧонГук видит в глазах напротив и чувствует застывшим в спёртом воздухе совсем не то, что должен. ЧонГук видит выбитую мелким шрифтом надпись на порезанном женском запястье: «Она сказала, что ты со всем справишься».