Шутовы пальцы

Если Лютик и называл незадавшимся прошедший день, то это лишь оттого, что не мог предвидеть мучений дня начавшегося. Проснулся бард с тупой болью в голове и такой сухостью во рту, что, казалось, язык намертво сросся с нёбом. Среди тягучих спутанных мыслей мелькали обрывки воспоминаний о прошедшей ночи. Вот он, свесив голову с кровати, выворачивает наизнанку своё нутро, избавляясь от содержимого желудка, а Геральт сидит рядом и удерживает за плечи. А вот он настойчиво лезет к ведьмаку целоваться. «Фу, — поморщился Лютик, — надеюсь, память меня подводит, и второе хотя бы происходило не сразу после первого». Он огляделся: незнакомая спальня была пуста. Нащупал возле кровати кружку с глотком воды на дне, допил, со стоном мученика поднялся и выполз из комнаты. Место, в котором Лютик провёл, несомненно, одну из худших ночей в своей жизни, оказалось домом войта. Недалеко, за низкой дверью, похожей на дверь кладовой, послышались голоса. — ... долго. Так, глядишь, в себя и не придёт. Помается да к праотцам отправится, — говорил войт. — Вы, ежели чудес хотите, платите колдунам, пущай они вам чудеса творят! — ответили старушечьим голосом. — Сколько он тех пальцев съел? А вам вынь да положь, чтоб к утру очухался. Лютик тронул дверь и вошёл внутрь. В тесной каморке, заняв собой всё свободное пространство, стояли войт, ведьмак и одноглазая бабка. А в углу, на кое-как сооружённой постели, лежало, тяжело дыша, существо, в котором теперь можно было разглядеть, пусть немытого и нечёсаного, но всё же человека. «Чудовище», — сообразил Лютик. — Вот и другой хворый явился, — встретила его бабка. — Как себя... — начал было войт. Но Лютик успел раньше: — Это он? Если глаза и разъеденная той мерзкой выпивкой память меня не обманывают, то это наше поющее нечто? Ведьмак усмехнулся: — Лютик, ты уверен, что в своём вчерашнем состоянии ты мог запомнить хоть что-то? — Значит, это и правда было вчера, — удивился Лютик. — Стойте, стойте, — прервал их Анджей. — Что значит «поющее»? — Что значит «что значит»? — переспросил бард. — Он же пел. — Что значит «пел»? — на этот раз переспросил войт. — Обычно, — пожал плечами Лютик и тут же сморщился от боли в голове. — Пел. Как все поют. Воцарилась тишина. «Чудовище» завозилось на своей подстилке, и бабка согнулась над ним, подставляя к губам миску с отваром. — Ты хочешь сказать, Лютик, — уточнил Геральт, — что всё это время, пока местный народ шарахался от кряхтящего сейчас в углу пугала, оно пело? — Именно это я и хочу сказать, — длинно подтвердил бард. — Думаю, как увидит кого, так и запоёт. — Ерунда какая-то, не может быть такого, — засомневался войт. — Сами у него спросите, — предложил Лютик. — Спросили бы, да не в себе он, — вздохнул Анджей. — Старуха говорит, что шутовы пальцы ел — они как раз в тех местах растут. Ему, видать, есть хотелось, нашёл их да ел. Вы, между прочим, с ним одной дрянью отравились. Только он с куста жрал, а ты Старухиного зелья напился, которое она от всякой боли варит. — Что ж, если оно от боли, у меня от него так голова трещит? — А неча было хлестать, как пиво зелье моё, — подала голос Старуха. — Идите, просыпается страдалец ваш. Очнувшийся (молодой мужчина — теперь уже стало ясно) застонал и дрогнул ресницами на грязном лице. Войт наклонился к нему: — Эй, слышишь меня? Ты кто такой? Мужчина вновь застонал и ответил нечто совершенно непонятное. — Бредит? — спросил Анджей. Ведьмак покачал головой: — Похоже, что он так разговаривает. Но мне этот язык неизвестен. — Карканье какое-то, — заявил войт. — Точно! — спохватился Лютик. — Я узнал! Мёртвый язык. Нас учили, помнится, в Академии. — Так переведи, учёный! Лютик фыркнул: — Я, кажется, сказал «нас учили» и не упоминал, чтобы я учил. В то время я был занят вещами куда более приятными, так что перевести не могу. Войт бросил на Лютика раздражённый взгляд и снова склонился над постелью незнакомца, спросил, тщательно выговаривая слова: — Всеобщий язык знаешь? «Чудище» поморщилось, взглянуло на войта и пробормотало что-то. — Он говорит, что у вас красивые глаза, — сказал Лютик. — Ты же, бездельник, только сейчас утверждал, что перевести не сможешь! — возмутился Анджей. — Ну, будем честны, несколько фраз я всё же выучил. Подходящих, так сказать, для употребления в личных беседах. Так и не добившись ничего сто́ящего от незнакомца и оставив его дальше приходить в себя на попечении Старухи и под охраной какого-то здоровяка, все трое выбрались из тесной комнаты. — Что ещё за шутовы пальцы? — спросил Лютик, когда они уже почти открыли дверь, чтобы выйти на улицу. — Наше местное растение, — объяснил войт. — Куст, а на нём ягоды, крупные такие. Та ещё отрава. Но в лечении хворей полезная, если в малых количествах, а не как у вас с... этим. — Хм, — непонятно к кому обращаясь, заговорил бард. — Могу ли я на действие ядовитого куста списать и своё вчерашнее... эмм... излишнее усердие в выражении некоторых чувств, которое, по правде говоря, вспоминается мне лишь редкими отрывками, но и они в достаточной степени... ээээ... — Забудем, Лютик, — прервал его словоблудие Анджей. — Думаю, мы оба немного ошиблись. Удачи, Геральт. А мне пора заняться делами. Тусклый свет здешнего неба заставил Лютика вспомнить о несчастной голове и прижать пальцы к вискам: — Кто бы мог подумать, что отсутствие солнца может радовать так сильно. Геральт, скажи, мы уже уходим из этого, несомненно гостеприимного, места? — Скоро. Но пока ещё нет. — Тогда объясни мне, зачем войт пожелал тебе удачи? Я подумал, что мы расстаёмся, но со мной он не попрощался, и это было несколько обидно. Но если мы пока не уходим, эта фраза меня больше не задевает, однако теперь не ясно, по какой причине, говоря вроде бы обо мне, войт вдруг желает тебе удачи, и обидными начинают казаться уже сами эти слова, потому что... — Заткнись, Лютик. — Эй! — раздался за их спинами голос войта. — Заговорил! Человек сидел, привалившись к стене. Увидел их и вцепился взглядом в Анджея, почти не обращая внимания на остальных. Войт сел рядом с ним, и они уставились друг на друга, внимательно разглядывая. — И что же рассказал о себе наш незнакомец? — поинтересовался бард. — Да, да, — будто бы очнулся войт. — Как тебя зовут, скажи? Незнакомец сдавил руками свою голову — Лютик сочувствующе вздохнул, почти физически ощущая его мучения, — и глухо ответил: — Не... не помню. — А откуда ты здесь, помнишь? Как попал сюда? — спросил войт. — Нет. Я даш... даже не знаю, где я. Хотя... вроде был грохот и... свет... или огонь, или... не знаю. Не помню. — Ну хоть что-нибудь ты можешь вспомнить? Язык, на котором сначала говорил? — не выдержал Лютик. — Помню г-горшок, — запинаясь, ответил человек. — Не удивительно, — пробормотал войт. — Ты пел, — сказал Лютик. — Правда? — Не знаю, — скривился незнакомец, — но кажется, я это умел... раньше. — Вот видите! — радостно воскликнул Лютик. — Я был прав насчёт поющего Горшка! Ну надо же, кругом наш брат менестрель! Глупо моргая, Анджей посмотрел на барда: — Какого ещё горшка? Лютик махнул рукой: — Если загадочный горшок — это единственное, что он точно помнит, то почему бы и нет? Ведьмак, всё это время молча подпиравший стену, развернулся и шагнул к выходу: — Слишком много певцов в одном месте. — Если у тебя, войт, осталась старая лютня — дай ему, вдруг что дельное получится, — посоветовал Лютик и вышел вслед за Геральтом. И без того мутное небо совсем затянуло тучами. — Пора в дорогу? — спросил у ведьмака Лютик. — Тебе надо отдохнуть, ты был болен, — почти ласково ответил Геральт. И ушёл, оставив барда посреди улицы с открытым от удивления ртом, пытающегося понять, что же это такое сейчас было. Ночь Лютик опять провёл неудачно. Остатки головной боли заставляли ворочаться с боку на бок. Утром стали собираться, но прибежал мальчишка от войта: зовёт, мол. Войт встретил их радостно и тут же предъявил ещё слабого, но вставшего на ноги и отмытого Горшка. Чистый, но по-прежнему взъерошенный Горшок оказался даже симпатичным, улыбался смущённо и ничего не говорил. — Вот, — с подозрительной нежностью глядя на бывшее чудовище сказал им Анджей. — Я дал ему лютню. Лютик покосился на молчащего Горшка: — И как всё прошло? — Отлично прошло! Он умеет играть! И петь умеет, хотя после всех этих криков ему тяжело пока. — Что дальше? — спросил Геральт. — Подождём, когда к нему память вернётся, тогда видно будет. А до того здесь останется, отдам ему свои старые стихи — пусть народ развлекает, а то уж больно тоскливо у нас, — войт улыбнулся. — Я бы, наверное, хотел сказать, что мне жалко монет, потраченных на услуги ведьмака, но это будет неправда. — Тогда прощайте, — кивнул ведьмак и собрался уходить. — Переночуйте, — предложил Анджей, — не идите сейчас, ливень вот-вот начнётся. — Переночуем? — попросил Геральта Лютик. — Переночуем, — неожиданно согласился с ним ведьмак. К вечеру ливень совсем обезумел. — Геральт! — позвал Лютик, открывая дверь их комнаты с общей кроватью. — Тебе не кажется, что этой ночью мы все утонем? Позвал и тут же замер на пороге: ведьмак лежал в той самой кровати. — Что ты встал, Лютик? Ложись спать. — Ээээ... Да, конечно, сейчас, — заметался бард. — Нужно только постелить себе на полу... Подожди. — Лютик. — Что? — Ложись в кровать. — О. Да. Ты об этом. Ну надо же. Хорошо. С сердцем, норовящим выскочить из груди то ли сквозь рёбра, то ли через горло, Лютик вытянулся на самом краю кровати. Не зная, как себя вести, призвал на помощь свою спасительную болтливость: — Геральт, тебе не показалось, что войт — как бы это сказать? — неравнодушен к своему чудовищу? — Хм, — сказал ведьмак. — Приму это за утвердительный ответ. Пожалуй, я напишу балладу о том, как Белый Волк помог одному войту найти свою любовь. Отличная вещь должна выйти! Пусть люди поют её, не всё же им про мине... то есть монеты петь. — Ты что-то имеешь против минетов? — спросил ведьмак, и Лютик запаниковал. — Нет... То есть я хочу сказать, не то чтобы я был против минетов, но я вовсе не уверен, что понимаю, какие минеты ты имеешь в виду: когда это делаешь ты, то есть не конкретно ты, а вообще — ну, ты понял, или когда тебе, то есть не конкретно тебе... — Заткнись, Лютик. Ведьмак придвинулся, обжигая теплом своего тела и, словно решив, что одних слов недостаточно, заткнул Лютику рот поцелуем. И Лютик заткнулся. Заткнулся и перестал даже думать, исчез, пропал, испарился. И вернулся назад только когда поцелуй закончился, сказал, не веря сам себе: — Ты меня поцеловал. — Рад, что ты заметил. — Зачем? — А ты был против? — Нет. Геральт, конечно же я не был против! Но... почему? — Хм. По-моему, это очевидно, — ответил ведьмак, прижимаясь так, что сомнений остаться не могло: он хотел Лютика. — Геральт, чтоб ты знал, — заговорил бард, — я совершенно не против того, чтобы ты трахнул меня в полном молчании, но всё же было бы неплохо хотя бы услышать, какая муха укусила тебя, что ты вдруг взял и снизошёл до моей скромной персоны. — Ты хотел поцеловать войта. Это оказалось слишком, — признался ведьмак. — Ты ревнуешь? О боги, неужели Белый Волк ревнует?! Меня! Кажется, мне стоило давно поцеловать какого-нибудь войта! — Лютик. — Почему ты не позвал меня в кровать вчера? — Вчера ты ещё не был здоров. — Это что, ты заботишься обо мне? — Лютик. Как ты чувствуешь себя сегодня?.. Дождь затихал, медленно и лениво; Лютик оторвался от ведьмачьих губ и зашептал Геральту в ухо на мёртвом языке. — И что это значит? — поинтересовался ведьмак. — Это значит «у тебя отличная задница». — Да ты и правда запомнил самые нужные фразы, Лютик.