Возвращённый

В душах наших такая тьма, И как с ней бороться, скажи? Или думаешь, свеча не нужна В потёмках даже твоей души?.. Deleonele

Боль пронзает всё существо, скручивает в тугой узел внутренности, заставляя изо всех сил прикусить костяшку указательного пальца, чтобы не закричать в голос. Николай сбегает по шатким ступенькам постоялого двора и, не разбирая дороги, бежит огородами в лес. Спотыкаясь о пни и корни, каким-то чудом не выкалывая себе глаза ветками, Николай всё бежит, пока, задыхаясь, не падает ничком на небольшой холмик под елью. Земля под испачканными руками пахнет влагой и хвоей. Под не застёгнутую до конца крылатку проникает холод, но Гоголь лежит на голой земле, и только плечи его мелко подрагивают. Время лечит… далеко не всё. В этом Николай убеждается, провожая взглядом карету, увозящую в Петербург останки Якова Петровича и его немногочисленный багаж. В сколоченный на скорую руку гроб Гоголь так не решился заглянуть. По нахмуренным бровям Бинха он понимает, что поступил, в общем-то, правильно. Странно думать, что единственный человек, который отнёсся к странным припадкам молодого писаря не как к досадному недугу, а как к весьма интересному явлению, так неожиданно (и быстро?) погиб. За тот небольшой промежуток времени, что Николаю довелось провести с Яковом Петровичем, Гоголь убедился, что Россия в общем и Петербург в частности потерял поистине блестящего следователя. Острый ум, феноменальная интуиция, следовательское чутье — все эти качества были немаловажными достоинствами, а если прибавить к ним изысканные манеры, образованность, элегантность и, чего греха таить, обаяние, то утрата получалась поистине невосполнимой. Невосполнимой для Петербурга. Для Диканьки. Для Николая. Такой пронизывающей-острой боли Гоголь не ожидал от самого себя. Перед глазами до сих встаёт воспоминание — крик Николая, и обернувшийся к нему, несмотря на смертельную схватку, Яков Петрович. «Простите меня!» Он вновь остаётся один. Один как перст. Непонятный, неуверенный в себе, беспрестанно думающий о своих неудачах писарь. Бинх, проводив уезжающую карету взглядом, поворачивается к нему и в своей манере бросает отрывисто: — Вам стоило уехать. И нельзя сказать, что Александр Христофорович питает неприязнь только к нему, к Николаю, вовсе нет. Этот импульсивный, закрытый, резкий человек, не обделенный благородством, мог бы стать опорой и поддержкой Николаю, но испытывая недоверие к чужакам, отталкивал своей грубостью и нежеланием сотрудничать. Дико было встретить в таком месте как Диканька настолько хорошего доктора Леопольда Леопольдовича Бомгарта. Это несомненно талантливый и глубоко несчастный человек стал своеобразной поддержкой оставшемуся практически в полном одиночестве Гоголю. Кузнец Вакула не сразу, но довольно быстро завоевал уважение Николая. А его маленькая дочка Василина сразу же прониклась симпатией к «пану Гоголю». И всё же никто из них не смог занять ту пустоту в душе Николая, возникшую после гибели Гуро. Несколько ночей подряд после того страшного пожара Николай просыпается среди ночи от повторяющегося кошмара — Яков Петрович, объятый пламенем, тянется к нему из огня, просит о помощи, и сам Гоголь уже практически касается его руки, но с чудовищным грохотом на голову следователя обрушивается горящая балка. И Николай просыпается с колотящимся сердцем и мокрым от слёз лицом. Верный слуга Яким, не в силу своей проницательности, а потому что знает Гоголя с детства, сопереживает горю своего барина, но не чувствует в себе силы помочь. Николай становится более закрытым, всё больше отстраняется от жителей, всё сильнее чувствует стену, отделяющую его от людей. Гуро не только дарил ему столь необходимую поддержку. Он верил в него. Верил, несмотря на то, что Николай сам не верил в себя. «Если бы была хоть малейшая возможность вернуть его…» — всё чаще и чаще приходит в голову странная мысль. Как такое возможно? «Тёмный… Ты — Тёмный…» — подсказывает внутренний голос, но это слово ничего не значит для Николая. Несмотря на попытки Оксаны познакомить его с потусторонним миром, никакого желания взаимодействовать с этим миром Николай не испытывает. Да и откуда может взяться такое желание, если всё те разы, когда Гоголю удавалось пройти за изнанку мира, там встречались такие чудовища, от которых потом страшно ложиться в постель? Мало ему собственных кошмаров, теперь будут приходить гости из потустороннего мира? Возможно, если бы Яков Петрович не погиб, Николай непременно рассказал бы ему об Оксане и всех тех попытках разобраться в своих видениях. Ведь Гуро явно дал понять, что не считает их выдумкой или бредом. Порой казалось, что Яков Петрович не просто позволяет допускает существование подобных вещей, но и сам когда-либо сталкивался с ними. Если бы он не погиб… Но думать об этом бессмысленно. Никто никогда не возвращался из мира мертвых. И уж тем более, никто не умеет воскрешать. Густой туман, накрывший с ночи глухое украинское село, сгущается еще сильнее к вечеру. Николай лежит на земле, обхватив себя руками в тщетной попытке согреться. Начинает накрапывать дождь. Нужно возвращаться. Но тошно до невозможности! Как, как можно вернуться в ту маленькую сырую комнатушку, пропахшую клопами, окна которой выходят прямиком на тот самый сгоревший сарай?! Как каждое утро заставлять себя проходить мимо того места, где погиб Яков Петрович? Всю дорогу Николай ловит на себе пристальный взгляд прищуренных черных глаз. То и дело проваливаясь в забытьё и наблюдая за странными видениями, Гоголь в редкие минуты бодрствования видит напротив расслабленную позу следователя, явно наслаждающегося поездкой. В его руках то яблоко, то чашка кофею, то книга. Когда лицо Николая начинает отдавать зеленоватой бледностью, Гуро приказывает остановить экипаж. — Подышите свежим воздухом, — приказывает он, — лошади пока отдохнут. Не споря, пошатываясь от усталости и долгого сидения на одном месте, Николай неуклюже вылезает из кареты. Едва он ступает на твердую землю, как на плечи его опускается что-то мягкое и невероятно теплое. Пальто. — А то еще простудитесь. В Диканьке вряд ли будет хороший доктор, — поясняет Яков Петрович и отмахивается на смущенную благодарность Николая. По возвращению в карету Гоголь обнаруживает на сидении свёрток, в котором лежит кусок пирога. — Как бы до следующей остановки вы у меня не умерли бы с голоду, — тонко усмехается Яков Петрович и больше не говорит ни слова, погрузившись в книгу. Подобное проявление заботы оказывается не единственным. Вечером того дня, когда они прибывают в Диканьку, негромкий стук в дверь отвлекает Николая от очередных тщетных попыток выжать из себя хотя бы пару строк. На пороге неслышной тенью возникает высокая фигура следователя. — Решил пожелать вам доброй ночи, — поясняет он, — как устроились? Не Петербург, конечно, но терпимо. — Вполне, Яков Петрович, — несмело улыбается Николай. Гуро кивает, пристально оглядывает комнату, особенно взгляд его задерживается на постели у стены. Он подходит к ней и откидывает покрывало, проверяет толщину одеяла, недовольно цокает языком: — Тонкое. Ночной воздух здесь влажный, как бы ни подхватить лихорадку. — Ничего, — слегка покраснев от проявленной заботы, заверяет его Гоголь. — Будем надеяться, что дело не затянется. Хотя… — тут Яков Петрович делает многозначительную паузу и слегка наклоняет голову набок, — вы и сами видели, что особо помогать нам никто не спешит. — Возможно, они просто напуганы, Яков Петрович, — предполагает Николай, но следователь неожиданно смеется: — Да нет, любезный Николай Васильевич. Просто они что-то скрывают и боятся, что мы их тайны вызнаем, только и всего. Он разворачивается к выходу, но у самой двери вдруг останавливается и бросает сумрачный взгляд на писаря: — Будьте настороже, — предупреждает он. Николай замирает, улавливая в голосе Гуро новую интонацию и ожидая продолжения фразы, но Яков Петрович слегка кивает и уходит, тихо прикрыв за собой дверь. Если бы был хоть один, самый маленький шанс вернуть его! Эта мысль не оставляет Николая, особенно когда убийств становится всё больше. Когда тех несчастных девушек, что по его собственному плану отвезли на дальний хутор, перерезали вместе с защищающими их казаками, отношение к нему и местной власти и простого люда стало ухудшаться с каждым днём. И Николай не чувствует в себе достаточно твёрдости, чтобы убедить всех в своей невиновности. Ощущение, что он по-прежнему в каком-то видении, а не в реальном мире, приходит к Гоголю тогда, когда он, возвращаясь поздним вечером от Лизы, видит в тумане знакомую фигуру в алом пальто. — Яков Петрович! — этот отчаянный, полный одновременно и радости и страха зов вырывается из груди. Сердце бьётся с удвоенной скоростью, а в голове только одна мысль: «Жив! Яков Петрович жив!» Но погибает еще одна девушка — Параська, а следов Гуро нет и не предвидится. А после столкновения с Вием Николай погружается в долгую летаргию, случается то, чего он так боялся — его хоронят заживо. Очнуться на собственных похоронах — чудо. Очнуться на собственных похоронах, когда суеверные люди обвиняют тебя в убийстве — страх божий. Это Николай понимает, когда разъяренная толпа нападает на участок и буквально руками выламывает прутья решетки, чтобы достать его, связать и притащить на костёр. Жуткая беспомощность охватывает его, когда под крики толпы один из казаков бросает горящий факел прямо на сухие дрова. Нет, нет, всё не может так закончится… Не может… С ним соглашается Василина, ведьма-стихийница, и начавшийся дождь быстро тушит костёр. Однако крестьяне так стремятся расправиться с ним, что сооружают виселицу. И теперь уже никто не поможет: Бинх и Тесак схвачены, Вакула без сознания от удара, Василина — от истощения. В его истории нет места чуду. Нет места надежде. Выстрел. Этого не может быть… Но высокая фигура следователя в щегольском алом пальто и с чёрным цилиндром на голове уже медленно приближается к месту казни. На лице язвительная улыбка, чёрные глаза метают молнии. Ошарашенная толпа расступается перед ним, как море перед Моисеем. Всё теряют дар речи, и только Николай, едва удерживая равновесие на шатком пне, с трудом, но всё же различимо зовёт Гуро даже через кляп во рту. Внешний вид Якова Гуро никогда не напоминал ангельский, но в ту минуту для Николая он — спаситель и защитник. Тёплые пальцы касаются заледеневших ладоней Николая, снимая с запястий верёвку, а с шеи — петлю. Те же сильные пальцы придерживают за плечи, когда Гоголь шагает с пня на землю и в прямом смысле падает на грудь следователя. — Яков Петрович… — повторяет измученный Николай, закрывая глаза. От пальто Гуро почему-то пахнет костром, хотя это одежда Николая вся пропиталась дымом. Но Николай этого не замечает. Для него в эту минуту нет ничего важнее человека, на котором он буквально виснет всю дорогу до постоялого двора. Гуро усаживает Николая на кровать, укрывает до подбородка одеялом, пока Яким суетится с чаем в соседней комнате. Туда же приходит и освобожденный Бинх, с подозрением косящийся на вернувшихся с того света по очереди следователя и писаря. Для Николая нет минуты счастливее этой. Он так счастлив, что безропотно делает всё, что велит ему Яков Петрович, рассказывает всё, что тот хочет услышать, и только превращение Всадника в Лизу и смерть Оксаны на их глазах возвращает Николая в реальность. Вынося трупы Данишевского и Оксаны на улицу, Бинх не удерживается от замечания: — А вам не кажется поведение Якова Петровича оскорбительным? Мы с вами больше всех сделали для этого расследования. И мы, как никто другой, имеем право присутствовать при допросе. Николай, в этот момент всматриваясь в лицо теперь уже по-настоящему мертвой Оксаны, не улавливает намёк в голосе полицмейстера. Присутствие Якова Петровича до этой минуты кажется ему чудом, и чудо это словно бы распространяется на всех, кого Николай считает своими друзьями. Но лежащий у его ног труп несчастной мавки словно переворачивает его сознание, а в сердце сжимается знакомый уже тугой узел боли. А дальнейшее и вовсе отдаёт одним из кошмаров. Только на этот раз всё куда страшнее. — И я решил поймать Всадника на живца… То есть, на Гоголя… Как в ту секунду Николай не падает на пол, едва удерживаясь на подкашивающихся ногах, остаётся загадкой. Значит, не было никакой симпатии, заботы, поддержки. Был только холодный расчёт, тщательно спланированная манипуляция, от которой кровь стынет в жилах. Его использовали, как используют червяка на рыбалке, отдали на убой, словно бессловесный скот, вдоволь насладившись первым проснувшимся в груди чувством, и отбросили в сторону. — Я вам верил… А вы оказались… мерзавцем… Подрагивающий от напряжения голос звучит как у умирающего. Словно в ту секунду, когда произносились те роковые слова, сердце Николая остановилось в третий, в последний раз. Но он жив. Всё еще жив, черт возьми, и смотрит, не может оторваться от лица Гуро. В тёмных глазах Николай видит раздражение, злость и досаду на сорвавшийся план. Николаю это уже всё равно. Теперь уже точно.