Возвращённый

Николай ждёт новостей. И наконец Пушкин присылает ему записку — дом освящен, всё в порядке. И Гоголь с облегчением вздыхает. Всё-таки действительно конец. Теперь нужно просто продать особняк и забыть всё это, как страшный сон. Кстати, о страшных снах. Николай действительно спит спокойно всё это время. Никто больше не тревожит его, не заставляет просыпаться в поту и с колотящимся в груди сердцем. Он наконец-то чувствует себя совсем здоровым — и физически, и морально. Проходит еще несколько недель, которые Николай проводит в своеобразном отпуске. Он со спокойной душой работает над новым произведением, а наброски с волнением передаёт читать Александру Сергеевичу. Пушкин в основном одобряет или же даёт конструктивную критику той или иной части, так что Николай точно знает, в каком направлении ему следует продолжить работу. В столице тоже наступает своеобразное спокойствие. Пушкин сообщает, что последние несколько недель никаких неприятностей потусторонние гости не доставили, словно после освящения особняка Гуро нечисть лишилась части своих сил. Николай не знает, что и думать обо всём об этом. Хочется надеяться, что эта история, начавшаяся так неприятно, закончится достойно. А вот с продажей дома выходит не всё гладко. Поначалу Александр Сергеевич, задействовав свои связи, узнаёт, что дом присмотрела одна семья, приехавшая из деревни и решившая устроиться в Петербурге, но потом у них что-то сорвалось. Николай только пожимает плечами — на месте покупателей он бы с первого взгляда на особняк понял бы, что в нём не всё так замечательно, как кажется. Идея Александра Сергеевича, внезапно настигшая его, сбивает Николая с толку. — Вы хотите что?! — ахает он. — Поймите, это действительно хорошая возможность разобраться со всем этим! Да и нам всё равно нужна своеобразная штаб-квартира. Встречаться всё время только у меня или же на светских приёмах — не самая лучшая идея. А тут такое здание, да еще и с историей. Поверьте, Николай Васильевич, голубчик, стоит нам немного там обжиться — и этот дом обретет совершенно новый вид! Вам самому станет гораздо комфортнее, если особняк будет по нашим присмотром. — Не знаю, — с сомнением говорит Гоголь, — всё-таки я бы трижды подумал… — Я посоветуюсь с нашими друзьями, — улыбается Александр Сергеевич, — проголосуем на следующей встрече. Быть может, удастся прийти к какому-нибудь решению. Николай не возражает. На следующем их собрании Пушкин действительно выдвигает такое предложение. И многим соглашаются, что это здравая идея. Но вот реализоваться она не успевает — дом совершенно неожиданно… покупает какой-то иностранец. По слухам, француз. — Вот так поворот судьбы, — задумчиво произносит Пушкин тем вечером, когда Братство узнало эту новость, — всё-таки нашёлся новый хозяин. Что ж, пускай так. Главное, теперь это не наша забота. А Николаю вдруг становится не по себе. И хотя он не может объяснить причину, что-то беспокоит его. Возможно, тот факт, что этим логовом будет управлять совершенно другой человек… Или же как сам дом повлияет на своего нового хозяина… И всё же дом действительно покупают, и на какое-то время Николай забывает о нём. Время пролетает незаметно. Вот уже осень вступила в свои права, и Александр Сергеевич сообщает, что ему нужно ненадолго уехать из Петербурга. — Наши встречи придётся ненадолго отложить, — сообщает он, когда Николай, огорченный неожиданной новостью, следует за ним бесшумной тенью в гостиную. — Я найду себе занятие, пока Вас не будет. Как раз нужно дописать книгу. Давно не работал над ней, — больше для собственного успокоения отвечает Гоголь. Пушкин кивает: — Это правильно. У Вас должна быть своя жизнь, вне всякой чертовщины. Каким сильным Тёмным вы ни были, прежде всего, Николай Васильевич, вы человек. И вам нужно чаще отдыхать, выезжать куда-нибудь. Давно вы были за границей? Не были? Тогда вам срочно нужно поехать! Начните с Италии, вам понравится. Там тепло, много интересных мест, которые можно посетить. Николай задумывается над этим неожиданным предложением. Действительно, что ему мешает отправиться куда-нибудь отдохнуть? И тут же мозг подсказывает ответ — деньги! Путешествия стоят дорого. Поэтому нужно срочно дописывать и издавать. У него есть наброски новых произведений, и если издателю понравится его готовая книга, можно тут же взяться за черновики. Погруженный в эти воодушевляющие мысли, Николай отвлекается от факта скорой разлуки с Александром Сергеевичем. Действительно, Пушкин прав: ему нужно научиться жить самостоятельно, посвятить себя любимому делу и начать наконец зарабатывать. Вся эта беготня за нечистью не может продолжаться долго. Еще лет десять-пятнадцать, если очень повезёт, и Николай уже не сможет продолжить эти рискованные вояжи по самым злачным местам Петербурга. Александр Сергеевич замечает перемену в настроении своего друга и внутренне улыбается — он наконец-то достиг цели! Теперь нужно поддерживать этот маленький огонёк внутри Николая, не давая ему погаснуть. Перед самым отъездом Пушкин собирает у себя самых близких друзей. Среди них оказывается и Николай. — Я надеюсь, что мы совсем скоро встретимся вновь, мои друзья! А сейчас я предлагаю тост — за наше Братство! — За Братство! — громко повторяют за своим предводителем семь человек и делают глоток изумительного шампанского. Под конец вечера Пушкин отводит Николая в сторону и тихо говорит ему: — Если случится что-то, в чем вам срочно понадобиться помощь, смело обращайтесь к нашим друзьям. Поверьте, Николай Васильевич, даже в моё отсутствие они всегда вас поддержат! Николай с признательностью пожимает руку великому поэту и самому лучшему на свете другу. Александр Сергеевич отбывает на следующее же утро, а Николай погружается в работу. Он сидит над рукописью днями и ночами, отвлекаясь только на двухразовые трапезы и короткий сон. В его мыслях нет и тени былых кошмаров, только им же созданные миры со всей своей красотой, свежестью и справедливостью. Проходит неделя, и Гоголь принимает решение отнести готовую книгу в издательство. Перед походом туда он сильно нервничает, но через пару дней получает ответ — книгу одобрили! И даже предлагают выпустить куда больше экземпляров, чем планировал Николай в самом начале. Книга имеет головокружительный успех. Николай даже получает письмо от Пушкина — тот от души поздравляет друга и желает ему как можно больше сил для новых работ. И у Николая будто бы вырастают крылья за спиной. Его приглашают друзья, приглашают знакомые, с ним жаждут встречи искушенные умы столицы. Печатается новый тираж, и Николай чувствует, что доходы его заметно улучшились. Теперь можно подумать и об отдыхе. Он отправляется в издательство, где заверяет, что у него есть наброски нового произведения, но он должен уехать ненадолго, а вернется с уже готовой рукописью. Издатель одобряет решение писателя, и Николай собирается в первое своё далекое путешествие. И тут оказывается, что для этого необходимо приобрести немыслимое количество вещей. Николай прежде вел довольно аскетический образ жизни, но теперь ему неожиданно хочется пожить для себя. Новые костюмы, белье, всякие безделушки для квартиры покупается Гоголем с огромным удовольствием. Николай наконец-то ощущает в себе достаточно сил, чтобы просто радоваться жизнью. Наступает день отъезда. Вещи собраны, и Николай ждет слуг, чтобы те помогли ему с багажом. Неожиданный стук в дверь, и писатель торопится открывать — он уже готов отправиться в путешествие. Руки немного подрагивают от предвкушения, когда он поворачивает ключ в замочной скважине, но наконец ему удается открыть замок. Дверь распахивается, и окружающий мир для Николая погружается во тьму. Он приходит в себя в абсолютной темноте. У него ноет каждая косточка, словно его били. Николай силится произнести хоть что-то, позвать на помощь, но во рту всё пересохло. И вдобавок, он чувствует, что запястья и лодыжки удерживает что-то. «Нет, нет, нет, только не это!» — отчаянно бьётся в голове мысль, словно пойманная птица. Николай тщетно пытается сдержать панику. Получается плохо. «Может быть, это просто грабители», — думается ему. Только не то единственное, чего он так жаждет забыть как страшный сон. Только не… — Как же я скучал, яхонтовый мой,  — раздаётся прямо над ухом, и Николай инстинктивно дергается. Чья-то рука касается его волос, лица, опускается ниже и сжимает горло. Николай задыхается, а хватка усиливается с каждой секундой, пока он снова почти теряет сознание. В помещении наконец-то вспыхивает огонь. Это многочисленные свечи в старинных подсвечниках. Николай щурится яркого света, хватка на горле исчезает. Писатель, проморгавшись, осматривается и холодеет от ужаса. Он узнает эту комнату. Комнату, что стала его кошмаром. Сам Николай лежит на алтаре, узкие ремни крепко обвивают его запястья и лодыжки и крепятся к металлическим кольцам по краям алтаря. Рядом есть какое-то движение, но самого человека не видно. Хотя, это и не человек. Николай знает слишком хорошо, кто именно похитил его. Снова. Перед ним словно из тумана появляется лицо Гуро. Вот только темно-карие глаза теперь полностью чёрные, закрывающие даже белок. И в них полыхают кровавые отблески. «Нет!» — набатом бьется в голове. Нет, этого не может быть, он был уничтожен, он погиб, а сам дом продали… — Значит… вы и есть тот самый покупатель, — хрипло произносит Николай, едва шевеля совершенно сухим языком. Гуро наклоняется над ним и обхватывает ладонями его лицо. Руки его ледяные, как у мертвеца. — Ты думал, что навсегда избавился от меня? Но это невозможно. Мы связаны навсегда, и ты не сможешь никогда перерубить это связь. Осталось только завершить начатое. Ты прекрасно справлялся со своими силами, не так ли? Николаю не хватает сил, чтобы ответить. Он лежит, тщетно пытаясь сжаться в комок. Всё в нем дрожит от ужаса, леденящего кровь первобытного кошмара. В правой руке Гуро сверкает острие ритуального кинжала. «Это конец», — проносится в голове Николая, и он не может не зажмурить глаза, когда клинок сверкает над его головой. Однако удара не следует. Только острая вспышка боли пронзает левое запястье, и Николай сдавленно стонет. Он распахивает глаза и с ужасом видит, как его запястье порезано до крови, а рядом Гуро проделывает то же самое со своей рукой. После чего прижимает рану к ране, смешивая их кровь. Проходит несколько секунд, и внутренности Николая сводит чудовищной судорогой боли. По венам словно течет раскаленная лава. Он кричит отчаянно, и крик его отдается в каменных сводах подземного зала.

***

По возвращении в Петербург Александру Сергеевичу не сразу удается навестить Николая. По закону подлости на него набрасывается чудовищная тонна всяческих чрезвычайно срочных дел. Пока Пушкин разбирается с ними, проходит почти неделя. И наконец в пятницу он решает навестить Николая. Но не успевает он покинуть пределы своей квартиры, как у двери сталкивается с Михаилом Юрьевичем. — Мишель! Какими судьбами? — восклицает поэт. По мрачному лицу Лермонтова он понимает, что случилось что-то ужасное. — В чём дело? — радостный голос тут же приглушается, и в нём звенит тревога. — Николай Васильевич пропал, — сухо откликается Лермонтов. — В каком смысле? — напряженно спрашивает Пушкин, — не отвечает на письма? Давно он уехал? — Он не покидал пределы империи, — качает головой Михаил Юрьевич, — он собирался в Италию, но перед самой поездкой пропал. Мы следили за его квартирой, следов взлома нет. Он просто испарился. — Люди не испаряются, — качает головой Пушкин и отступает на несколько шагов, пропуская Лермонтова в квартиру, — как давно это случилось? — Почти три недели назад, — докладывает Лермонтов. Александр Сергеевич напряженно думает. Он уверен, что Николай не мог сам перестать писать письма. Он поддерживал регулярные отношения с Братством. Значит, ему не дают этого делать. Теперь нужно было определиться с похитителями. Кем они могут быть? Обычные преступники? Прослышали про то, как быстро разбогател писатель, и решили заработать? Или же это происки Третьего отделения? — Это он, — почти неразличимо роняет в тишину комнаты Лермонтов. Александр Сергеевич вздрагивает и резко поворачивается к нему: — Это невозможно! Николай Васильевич уничтожил его, мы сами видели, что там происходит. Лермонтов никак не отвечает на это реплику и молча разворачивается к двери. За ним так же молча следует и Пушкин. Вдвоем они направляются к дому, где живет Гоголь. Однако оставшийся там слуга докладывает, что барин так и не вернулся. — Я даже вещи Николая Васильевича не трогал, — растерянно докладывает он, показывая на собранную в углу поклажу, — вернулся, а барина и след простыл. — Что твой барин говорил тебе перед этим? — строго спрашивает Александр Сергеевич. — Он радовался скорому путешествию, — взволнованно отозвался слуга, — и вряд ли уехал, как же он без вещей-то? Пушкин молча поворачивается на каблуках и покидает квартиру. Михаил Юрьевич молча следует за ним. Они отправляются к единственному месту, которое имеет хоть какое-нибудь отношение к бывшему следователю Третьего отделения Якову Петровичу Гуро — его бывшему особняку. — Пора познакомиться с хозяином, — мрачно произносит Пушкин, возводя курок. Лермонтов молча повторяет за ним. Вдвоем они поднимаются по ступеням крыльца и трижды стучаться к дверь. Александр Сергеевич думает, что нынешний хозяин дома всё-таки обычный человек, который мог просто работать на Гуро. Но дверь открывается неслышно, и оба поэта замирают на пороге. В проёме перед ним стоит Николай. — Друг мой! Как я волновался! Что же вы здесь делаете? — восклицает Александр Сергеевич, позабыв про осторожность. Гоголь медленно поворачивается к нему, на тонких бледных губах появляется слабая улыбка. — Всё в порядке. Не стоит беспокоиться. Простите, господа, но я не могу сейчас уделить вам время. Приходите на днях. И дверь медленно закрывается перед ними. Александр Сергеевич порывается было остановить его, но Лермонтов проворно хватает его за руку. — Идемте, — звенящим от напряжения голосом говорит он. — Николай Васильевич странно выглядит, — встревожено говорит Пушкин. — Идемте скорее! — повторяет Михаил Юрьевич, буквально оттаскивая друга от проклятого дома. Они садятся в экипаж, лошади трогаются с места. Пушкин в тревоге оборачивается на дом, на миг ему кажется, что в окне на первом этаже колыхнулась занавеска. За ними действительно наблюдают. Тёмный провожает экипаж взглядом чёрных глаз с кровавыми всполохами. На плечо его медленно опускается холёная ледяная рука.