***
Снег почти оттаял. Асфальт пробивался наружу, к лучам пока холодного солнца; еще чуть-чуть, и оно обязательно разогреется, нужно немного подождать. Прожженные суровым февралем пальцы осторожно обнимали горячую банку из-под бобов: в ней бултыхалась черная жидкость, которую здесь принято считать чаем. Хотя от чая — только название. — Допивать будешь? — не без намека любопытничала Аника, украдкой смотря на брата. — А то остынет сейчас. Огонь игриво танцевал под тлеющими страницами скидочных брошюр и газет. Даже воровать не пришлось: газеты и так никто не читает, просто берут и доносят до ближайшей мусорки, — всю работу делают за тебя. Особенно приятно, когда именно Тобиасу поручали собрать на ночь макулатуру, — знаменовало халявный день. — Если хочешь — могла просто попросить. — Тобиас взъерошил слипшуюся челку на девичьем лобике, карие глаза заблестели в пламенном свете от. — Только аккуратно, язык не обожги. Тобиас передал «кружку» сестре, перед этим сделав финальный глоток. Нет, совсем не похож на чай, который они пили в приюте. Может, какой-то другой сорт? И почему с рыбным привкусом? Пить особо больше нечего, так что можно привыкнуть не замечать его, хоть он и не дает покоя Тобиасу. — Вкуснятина, — перебила мысли Аника, облизывая губы. Ну, хоть ей нравится. — Интересно, можно ли попросить вторую печеньку у взрослых… — Хочешь, отдам свою? — предложил Тобиас. — У меня они к зубам липнут. И вкус у них… — Похожий на картон, — заулыбалась Аника. — Поэтому мне они и нравятся. Где-то глубоко из неба, за многослойными автомагистралями, стекали цветные огоньки, не такие цветастые, как повыше в городе, но все равно — разбавляло серость. Даже каштановая макушка Аники приобрела персиковый отлив, качающийся, как маятник. — Ты… странная, — с немым вопросом выдавил Дальберг, но все же отдал галету. — И мою возьми. — Внезапно протянулась румяная рука у плеча мальчика, отчего второй вздрогнул всем телом. — К-кид?! Ч-чего так пугаешь!!! — прокричал Тобиас. — Вечно ты подкрадываешься незаметно! — Ха-ха-ха, ну ты и бояка! Нечего ушами хлопать, ковбой! — захохотала девочка с аккуратно собранной косой на боку. — А вы чего тут сидите? Там скоро дядя Освальд будет вслух читать «Корабли у моря». Или вы еще не закончили? — У Аники нитки кончились, осталось только сумку подшить, — ответил Тобиас. — Я спрашивал у тети Регины, она не нашла, сказала, поискать у тебя. А уже я — не нашел тебя на аллее. — Дальберг уткнул руки по карманам и облокотился на спинку стула для кемпинга. — Ты сегодня что-то долго. Опять собаки? — Аргх, с-о-б-а-к-и!!! — дозированно выдавала подруга, копошась в рюкзаке. — Каждый день одно и то же, тупоголовые хозяева своих тупоголовых жестянок не умеют держать их на привязи! С какой стати? То, что у них болты вместо мозгов, не означает, что их можно спускать с поводка, боже! — Она резко сбросила русую косичку с плеча. — У них даже ноздрей нет, чтобы нюхать, каким боком они продолжают меня терроризировать каждый раз, когда я выхожу из металлоломни?! — Вряд ли металл, вообще, как-то пахнет… — Тобиас поймал на себе осуждающий взгляд и моментально попытался оправдаться, — в том смысле, что… Вряд ли их привлекает металл именно по запаху. Ты ж наверняка идешь, звенишь им, вот они и реагируют. — Да ты бы видел, как я там складываю, — нет, не складываю, впихиваю! — всякую металлическую фигню в рюкзак. Целый паззл! У меня ничего никогда не звенит… Какой цвет? — М? — Нитки, — объяснила Кид. — Какой цвет? — А… Черн… — Красный! Красный! — воскликнула Аника. — Есть красный? Хочу сделать розочку на месте дырки, чтобы покрасивше было! — Давай поглядим… Хм-м-м… Они были где-то здесь… — После нескольких перекладываний металлолома из одной кучки в другую, Кид щелкнула себя по лбу. — Ах, точно, я же их отдала на пошив палатки… Прости, котенок, но вряд ли у меня есть еще одна катушка. Есть белые, подойдут? — Тогда вместо розочки сделаю ромашку, — без сожалений ответила Дальберг. — Спасибо! И… и за печеньку — тоже. — Без проблем, солнце! Рада, что хоть кому-то они здесь по душе. Ну-с, раз твой брат свободен, я украду его на пару минут? Не против? — А чего ты у нее-то разрешения спрашиваешь… — в недоумении пробубнил Тобиас, поднялся на свои две, поширкал подошвой, дабы налипшая грязь отвалилась и не просочилась в кеды, взял зашитые вещи и пошел, не дожидаясь Кид. — Ты ему нравишься, — сказала Аника. — Даже слепой не поймет, — улыбнулась Кид. Девочки обмолвились еще парой слов, затем попрощались. Кид вышла из импровизированного шатра из кусков нейлона и полиэстера, подвешенного на балках автомагистрали: после каждой проезжающей сверху машины, ткань пускала слабую волну, словно парус в минуты штиля. Жизнь в коммуне сильно отличалась от обычной. Кочевание из одного места в другое, смирение с погодными условиями, неустанный холод по ночам и нехватка припасов. В Лоуре было особое место для «кочевников», — так ласково называли бездомных, — на окраине города, в обитель бедных душ Этих людей никто не искал, их выбросили на улицу, как ненужные вещи. Некоторые сами, по своей воле, стали бродягами в силу личных обстоятельств: одни устали от рутинной и каторжной жизни, выбрав свободу, другие — сбежали от гнета правительства, семьи, церкви… Пристанище бездомных пополнялось и истощалось каждый день: кто-то приходил, кто-то уходил, а кто-то — оставался лишь вздремнуть у костра, а после, с восходом солнца, исчезал, не оставив на память ни единого воспоминания. Однако основной состав был неизменным. Кид зарылась подбородком в ворот пуховика, мягко кивнув громиле по имени Бобби, что дымил бычок в одиночестве. В соседней палатке дядя Освальд перебирал книги и журналы для вечернего чтения, жалуясь себе под нос на больную спину. Загремела посуда; по сырой земле пробежала пара-тройка ребят, пытаясь не ронять и на то побитые, но чистые, тарелки. Где-то в грудах металла копался папаша МакКинн, пока его тридцатилетняя дочь, Розалин, подавала ему необходимые инструменты, а на решетчатом заборе тетя Регина и бабуля Огги старательно развешивали постиранное белье — порошком оно не пахнет, зато пахнет горчицей. Краткого «Эй!» хватило, чтобы Тобиас сбавил шаг, и чтобы Кид смогла, наконец, поравняться с ним. — Давай рюкзак возьму, а то тяжелый, небось, — ненастойчиво предложил мальчик. — И, вообще, почему тебе поручают тяжести нести? Найти кого-то покрепче не могут? Ну, или, постарше? — Я его два километра тащила, не переломлюсь еще десять шагов сделать, — отказалась подруга. — Ты меня недооценивай, ковбой. Знаешь же историю того, как за мной гнались патрульщики? — …И ты проломила лобовуху их тачки арматурой, — вздохнул Тобиас, — да-да, ты ее уже раз шесть рассказывала. — Не-не-не, это было вчера, я про случай месяц назад, — отмахнулась Кид. — Погоди. Это не тогда, когда ты чуть в ментовку не загремела? — В точку! Ключевое слово «чуть», — не станут же они задерживать р-е-б-е-н-к-а. — Кид очень любила растягивать слова. — Если бы металл пачками таскал, ну, например, наш Бобби? Да его бы в два счета запаковали. Сорокалетний толстяк, с угрюмым лицом, тюремными наколками и большущими пальцами — по всем параметрам уголовник (только ему не говори). Притом, ну и что, что я таскаю металл? Им какое, нафиг, дело? Может, у меня семья слесарей? — Но ты же их украла… — Да оно ничейное лежало! — Кид подтянула сползающую лямку ранца. — Тем более, нам нужнее. Представь, что совсем скоро у нас получится сделать машину, — нужно еще где-то покрышки и диски поискать, — или крышу, чтоб вода не капала на палатки, или… или даже протезы для Аники получится состряпать! Тобиас замолчал, сердце укололо, отдало прямо в грудь, где не зажили все еще свежие раны. Всего три года… А ведь он, вместе с младшей, могли сейчас беззаботно попивать нормальный, настоящий чай, греться в теплой постели у батареи, разглядывать комиксы, которые завези пару-тройку недель назад. Мальчик сжал вещи посильнее, потому что почувствовал, как его руки размякают. Вспомнил, как Аника, совсем еще кроха, любила бегать по траве сразу после дождя своими маленькими ножками… Не любит, не может, больно, когда говорят о сестре в таком ключе. Не то, чтобы он против, — нет, совсем наоборот! — он сам очень, очень хочет ей помочь, просто… — …ей бы не понадобились протезы, если бы не пожар. «Почему она, а не я». В грудной клетке разразилась буря, поднялась метель, норовившая выскользнуть сквозь горло, а через глаза — вытечь, вместе со слезами. Мальчику было всего двенадцать, а на его лбу уже проступили хмурые впадинки, блеск в глазах помутнел, а губы — в постоянном напряжении. Кид осеклась на первом же слове, и «Прости» так и не вырвалось из ее рта. Она лишь позволила себе выразить извинение через взгляд: мягкий, утешающий, с призрачным пониманием и сожалением. — Не хочешь… — начала Кид, — поиграть немного? Как раз дядя Освальд подтянул струны… А я тебе попою, я тут недавно одну новую песню услышала, там такой бит интересный. Может, понравится? Тобиас запрокинул голову на небо: под узорами пересекающихся дорог комкался густой смог. Скоро снова польет снежный дождь. Как же красиво. — Хорошо, — ответил Дальберг.***
— Ну? И как звать тя-то? Базиль кривился в отвращении и неритмично стряхивал пепел сигареты на пол, безотрывно держа зрительный контакт с отступником, который прятался за своей отступничьей маской. А вот отступник — наоборот, даже не смотрел в его сторону: он изучал, сканировал магазин «Три четверки». Его что, надули? И эта халупа — база клана R? Он издевательски усмехнулся, после чего последовал незамедлительный упрек инженера: — Че за клоунадзе? Ты где его, ваще, отрыла? — В потеряшках. — Рипл громко шмыгнула и суетливо затрясла ногой, спешно ожидая, когда Дилан, наконец, решится заговорить. Время от времени она поглядывала на часы: 11:28. — Опаздывают. — Они те отписаться должны? — спросил Базиль. — Угу. Но, че-то, пока тишина. До сих пор, что ли, в участке отсыхает? У нас мало времени… — Где она? — напомнил о своем присутствии отступник внезапным басом. — О! Ты была права — голосок он подает, ток если речь о девке заходит, — хмыкнул Базиль и шмякнул по столу пять баксов за проигрыш в споре, а потом ткнул в сторону Дилана. — Ты, мужик, теперь торчишь мне из-за своей театральной молчаливости. Мы, на всяк случай, долго ждать не можем. Поэтому, уважь, и начни уже базарить, иначе твоя «помощь» и плевка нам не стоит! Один шаг, два, три, — теперь отступник стоял в нескольких сантиметрах от Базиля. Инженер активно задышал ноздрями, пуская сигаретный дым на металлическую маску, сдерживая напряжение в суставах. Нет, драться он не полезет, боится сигарету выронить. — Где. Она, — повторил Дилан. — Может оказаться там же, где моя жена, гребанный ты кусок дерьм… — Да ради всего святого! — не выдержала Рипл. — Все в порядке с твоим цветочком ненаглядным. Наши люди ее перехватят. Отвезут в безопасное место. Даю свое слово. — Она двинулась со стула и распахнула руки меж громил. — Я умею держать обещания. Поэтому я прошу тебя — сдержать свое. Нам нужна услуга, всего одна. Аника не пострадает, клянусь. Минутное недоверие и молчание. Тяжелый выдох. Отступление в сторону. — Чего вы хотите? — кратко спросил Дилан. — Набелестат, — так же кратко ответил Базиль и снова чиркнул зажигалкой. Старый вентилятор еле поспевал разгонять табачный дымок, чтобы магазин не оказался в полном кумаре. — Их выпускают наборами из двух ампул, нам нужна хотя б одна. Обязаловка — чтобы сертифицированный был и не просроченный. Полно пали на улице в обороте, но все они отрава или пустышки… — процедил Базиль сквозь сжатые зубы. — Ваш клан обрубил все поставки в мед учереждения. Бизнесовать честно — не по вашей части. Только уловки, только подкупы и шантаж. Очень, очень… по-отступнически. А Дилан все дивился: как же сложно, оказывается, эровцам принять правду. Словно группировка отступников появилась с пустого места. И череда изгнаний из клана R уже что — позабылась? Откуда, по их мнению, родился клан-заклятых-врагов-эровцев, да и еще так близко, в том же секторе, прямо у них перед носом? В таком, казалось бы, невыгодном месте, в эровской конуре. Вот так совпадение, не правда ли? Была бы воля отступников, они бы давно смылись отсюда. Дайвин, безусловно, полезный и доходный город, но как же сложно уживаться с соседствующим Лоуэром и его крышующим кланом R. Впились, как клещи, и не отстают, качают все, до последней кровяной капли. Нет бы бросить, оставить помирать полуживой Лоуэр — он изжил себя, он держится лишь на поддержке «младшего брата», что обнимает его со всех сторон, защищает от «внешних», от «враждебных», от «чужих». Нет бы дать Дайвину поглотить себя, позволить стать тому сильнее. Зачем продолжать тянуть за собой… Да потому что Лоуэр паразит. А с паразитами нужно поступать соответствующе. Была бы воля отступников, развязали бы им руки Вышестоящие, они бы сделали все то, о чем принято говорить только про себя. — В клане Набелестата нет, слишком опасно хранить, — с неутешением для эровцев заявил Дилан, что вызвало закономерный цык у Рипл. — Но есть в центральном госпитале Дайвина, о нем не знает никто из сотрудников, кроме нашего поставщика, а с ним связаться могут только Старшие по рангу. Я — не Старший. Тут вы промахнулись. Промах у них не только с сообразительностью, но и с выбором место под клан. Дилан демонстративно стукнул носом туфли о какую-то стеклянную бутылку, набитую гвоздями, и пошаркал обувь об рядом лежащие клочки бумаги. Здесь даже живность заводиться не хочет, противно. За прилавком, в соседней комнате, раздался громкий, прерывный писк, который заставил Базиля удалиться к нему на некоторое время. Рипл и Дилан смотрели вслед хирургу до тех пор, пока он окончательно не скрылся за фанерной дверью. — Нам не нужны ваши Старшие, и уж тем более никто из ваших мазаных людей. — предвзято уточнила Рипл. — Нам нужно получить Набелестат незаметным путем. Понятно? Чтобы ни одна мышь не прознала о наших планах. Все сделаем быстро, чисто, без лишней тревоги. Это будет проблемой? Дилан глубоко вздохнул и откинулся спиной на прилавок, отчего тот неуверенно пошатнулся. — Центральный госпиталь на то и центральный: здание огромное и многоэтажное, вверх и вглубь под землю уходит, — ответил парень, скрестив руки на груди. — Система безопасности по всему периметру — предельная, все двери и кабинеты по электронным ключам, несколько уровней доступа… Гарантировать не могу, что все пройдет гладко. — Мне не нужны гарантии, — отмахнулась Рипл. — Мне нужно твое слово. Повторяю: это будет проблемой? Значит, эровцы уже все решили за Дилана. Как он и предполагал, в этом кроется вся гнилая сущность клана R, которую они так старательно маскируют под скромным фасадом дисконт-магазина. Диктовать правила, ровнять по линейке неугодных, кривить носом и Но что они могут со связанными руками? — Нет. Правильно — только лаять, разрывая глотку. — Но в одиночку я не соглашусь идти, — тут же добавил Дилан. — То, что я отступник, не дает мне право просто так разгуливать по комплексу, возникнут вопросы, поднимется тревога. Кто-то из вас пойдет со мной. Не в обиду вашему кассиру, но на эту роль сгодишься кто-то более… компактный. — Нашел чем кичиться. Ты в зеркало давно глядел, компактный наш? — просочился сквозь дверь базильский сарказм. — И я все слышу! — Примерный план здания я знаю, — не обращая внимания на инженера, продолжал Дилан. — Сам я могу зайти через задний вход, там, где парковка: подозрений не вызовет, что рядовой отступник пришел за очередной партией товара, точного графика посещений у нас нет, но лучше планировать отъезд к ним под поздний вечер, когда персонала в медцентре — минимум. Короче, ты, — отступник кивнул в сторону Рипл, — попадешь в здание через вентиляционную сеть. Ваш… кто бы то ни был… попросту там не поместится, проходы слишком узкие. Единственный момент, который вам надо решить — это снять все приборы. — В смысле… какие? — Любые. У них стоят вышки, дестабилизаторы посторонних устройств. Чтобы данные о пациентах по сети не воровали. Если верить официальным источникам. Твои очки. Снимай их. — О, нет. Нет. — Рипл нервно усмехнулась. — Нет, я… Это не очки, друг. Точнее, внешне они так и выглядят. И всякие приколы делать умеют по типу стандартных очков виртуальной реальности: мэссенджеры, там, использовать, в документиках покопаться могу… Но без них — я как рыба без плавников! — На несколько часов, без них, — убеждал Дилан. — Не, ну, я-то справлюсь, при условии, если ты найдешь собаку-поводыря. Чел, это буквально — мои глаза. Точнее, как же тебе объяснить… Вот смотри. — Рипл резко зацепила из пепельницы догорающий бычок и ткнула им в лицо Дилану. — Чувствуешь? — С тобой все в порядке? — Нет, скажи мне. Что ты чувствуешь. О-о-о! — протянула Рипл. — Запах! В точку! А теперь — закрой глаза. Какого цвета этот запах? Желтого? Скучно! Точнее. Какого — желтого? Или нет! Или что, если бы эта сигарета была звуком, то каким? — Заебала, — крайне сухо и твердо произнес Дилан. — Я это все к чему. Мне эти очки не заменяют глаза. Я и с ними не вижу твою кислую рожу, и твою дурацкую маску на ней — тоже. Но я их чувствую с помощью нейронов, с помощью сигналов, которые посылают мне датчики на очках прямо в мозг. Я вижу слепок реальности через вибрации и звук, а цвет — пробую на вкус. Если у тебя забрать одно из чувств: зрение, слух, осязание, вкус и обоняние, — то ты будешь восполнять утраченное чувство другими органами. — Очень интересно, а теперь кратко. — Без очков я не пойду, — заключила Рипл. — Тогда пойдет кассир. — Исключено. Он нужен здесь — это во-первых, а во-вторых, это слишком опас-… Девушка едва ли закончила мысль, как ее прервал проржавелый звук ручки, что со скрипом отворила дверь. — Я в деле! — воскликнул Базиль, закатывая рукава рабочего халата. — Нет, Баз, ты не пойдешь. Это очень рискованно, у нас больше некому заведовать мед кабинетом. — Именно для таких случаев я и перепрограммил нашего старого ботика. Он, типа, профессию поменял: из дефолтного консультанта в хирурги! А? А? — Базиль в изумлении растопырил ладони. — Правда, там еще кое-че дошаманить надо, но ты и на крайняк сама справишься на изи. А если кто и сляжет из агентов — в общем реестре все подробно расписано, че и как делать. Короче, и без меня клан жить будет. Договорив, инженер несколько огорчился своим же словам. Но не к тому ли стремился изобретатель — сделать клан автономным, свободным от человеческих издержек? Чтобы сектор R не рухнул, подобно карточному домику, если уронить одну из мастей, а более того — смог выстоять на единственной опорной карте. Вот бы всем было хорошо. Но хорошо ли самому изобретателю в таком случае? Тоненькая игла зависти уколола в самое нутро: пропажу Базиля клан R и не заметит. — Но ты единственный, кто знает, как, блин, швы правильно накладывать! — воспротивилась Рипл. — Как делать, ну… всякие… перевязки… уколы… там… Точно. Вот в чем дело. Базиль поправил очки, призрачно улыбнулся, похлопал по спине девушку: — Подруга, а теперь выслушай меня. Я знаю, что ты переживаешь насчет состояния Джимми, — Рипл еле заметно вздрогнула, — но, молю, хоть бы раз, поверь в меня по-настоящему. Я ведь тоже — кусочек клана. Это ж я спроектировал всю технику, даже твои глаза — мое детище. Я не безнадежный, мне тоже можно поручать реальные задания, я полезный не только на подхвате. Рипл поджала губы в тонкую линию: она боится. Отпустить узды контроля так страшно. Разделить проблему — непозволительная роскошь. Хочется избежать ответственности, скрыться в кусты, уйти в пекло, где и так уже все охватило пламя. Она не может сидеть и ждать, когда агенты вернуться с Набелестатом, боится неизвестности, легче самой первой узнать, что же там будет, что будет дальше, к чему готовиться… В воспоминаниях выскочили образы агентов сектора D — не фальшивки в виде глупых студентов, а настоящие Хало и Эсперс. Да, все длится с этого момента. Рипл совершила ошибку еще в самом начале, когда взялась за то задание. — Вы решили или нет, кто пойдет? — внезапно встрял Дилан. — Нам необязательно проворачивать дело под темень полнейшую, — сказал Базиль, шарясь поодаль от кассы в ящиках. — Можно капельку пораньше, под закат. И ползти по вентиляции не нужно. Я кое-че придумал. «Просто кассир клана R» проведет тебя, ступка-отступка, через главный вход госпиталя. Все пройдет без шума, и нам даже ниче эдакого делать не придется… но есть одно «но». Инженер оберегающе взял соратницу за плечи, светло-зеленый свет очков болезненно бил глаза. — Рипл, подруга. — Базиль изобразил на лице подобие улыбки. — Я труп, если о деле узнает Матушка клана. Придется провернуть все за ее спиной.***
Осталось немного. Почти на месте. Еще квартал, и можно выдохнуть. Взгляд Румпеля скользнул по высокой панельке, ее билбордам — странными они показались, рябью ходили. И чем глубже в Лоуэр, тем сильнее барахлили экраны и электронные часы. Светофоры не могли определиться, какой свет давать: красный, зеленый? Патрульная машина с громкоговорителем тоже — подозрительно стихла. Как будто все в городе притаилось, ждет где-то в засаде, ожидает подходящего момента, чтобы внезапно выскочить, устоить анархию. Странно только то, что курьерское Устройство — в норме. — Тут что-то не так, — выразил опасения Румпель. — Нам, все же, надо было взять чемоданы с собой. Если по городу сегодня начнутся массовые сбои, мы никак не вернемся в Дайвин. Да и ненадежно их оставлять тому странному… живому… компьютеру. — Как ты себе это представляешь? У Кидни точно бы появились вопросы, и пришлось бы объяснять, что это за чемоданы, а она — дама бдительная, без внимания их бы точно не оставила. — Тобиас вздохнул и помассировал шею. — К тому же я не хочу еще и ее впутывать в опасность и дела мафии, она и так уже достаточно из-за меня настрадалась. Долго у нее, все равно, не будем сидеть. Повезет, если она с тех пор не переехала… — Кидни? — прервал его Эпштейн, как будто вовсе и не слушав после упоминания нового имени. — Типа, как «почка»? — Ну, — улыбнулся Тобиас, — родители у нее были сильны на говорящие имена, очень набожные. Только при ней так не называй ее. Она не очень любит. — Он выглянул из-за угла здания и махнул рукой. — Давай, теперь сюда. За мной. Парень подцепил Рума за край толстовки, несильно потянул за собой. Снова он без предупреждения сорвался на бег. И как у него дыхалки хватает? Сейчас же опять через пару минут остановится, чтобы выкашлять мокроту. «Дурачок», — сказал Рум то ли вслух, то ли про себя, и побежал вслед за Тобиасом, комично болтая загипсованной конечностью из стороны в сторону. К тому моменту на улицу стали выползать сонные люди, неспешно бредущие на работу. Они беспомощно мотали смартфонами в руках, пытаясь поймать сигнал, нетерпеливо клацали по беспроводным наушникам, чтобы музыка, наконец, перестала заедать, и глупо тыкали по вискам, чтобы восстановить синхронизацию с облачным хранилищем. На фоне тихой, но общей, суматохи парни оказались призраками, — их никто не замечал, никому не было дела до них, поэтому о скрытности можно было не переживать. Наконец ребята приблизились к неприметной многоэтажке, и Дальберг замедлил шаг. — Первый, второй… Третий подъезд. Мы на месте, — сказал он и нажал на домофон. Реакции от того не последовало. Парень дернул дверь — она поддалась без малейшего сопротивления. — Электричество в доме вырубило? — спросил Рум. — Похоже на то — Дальберг зашел в подъезд и ненадолго остановился, прислушиваясь. — Лифт тоже вон — не работает. Делать нечего — придется подниматься по неосвещенной лестнице. Шаркающая подошва, тяжелая тишина. Сбивчивое дыхание. Мокрая спина, липнущее к ней худи. Девятый этаж. Размагниченная общая дверь, стук в квартиру. Долгое ожидание. Внезапная суета внутри и, наконец, долгожданный щелчок замка. Дверь приоткрылась, но совсем немного, чтобы только голова, с наспех забранным косым хвостиком, могла пролезть. — Едрить колошматить… — ахнула Кид. — Какого хрена ты тут делаешь? Тебя легавые ищут, а ты ко мне заявился?! Я и так на учете стою, и только не делай вид, что ты этого не знал, идиот! Обычно у девушки занимало около получаса для того, чтобы обругать Тобиаса, но теперь — в него летели оскорбления прямо с порога. Тобиас же не напротив — не кидался в ответ жесткими словечками, а лишь принимал поражение и кивал в такт интонационной грубости: «Придурок!» — кивок. — «Бестолочь!» — кивок. — «Тупица!» — кивок. Румпель вопросительно таращился то на незнакомку, то на друга, и не мог понять, почему Дальберг — улыбался. Халат, сползающий с плеча, майка на тонких бретельках, маленькое сердечко на цепочке с цветным камушком внутри. Болезненный взгляд, коротко остриженные волосы до подбородка, уставшие глаза, напряженные губы. Внешний вид девушки выдавал ее бессонную ночь и крепкий дрем до обеда. Хоть что-то в этом мире остается неизменным. — Как же я соскучился, заноза, — с теплотой в голосе произнес Тобиас и крепко обнял Кид. — Что ты сделала со своей косой? Такая длинная была… — А по тебе — не соскучишься. Появляешься, только когда что-то надо от меня. И отвали от меня уже, ты грязный! — Кидни попыталась вырваться из объятий парня, но быстро сдалась, несильно ударив того по предплечью. — Что на этот раз? Попал по-крупному, ковбой? Рум неловко перемялся с ноги на ногу, ожидая, когда он сможет представиться. Но удачного случая все не подворачивалось, и он так и продолжил нелепо стоять позади Тобиаса, пока те двое выясняли отношения: — … Нам позарез нужна твоя помощь, всего на несколько часов, перекантоваться бы до вечера, — сказал Дальберг. — Обещаю, проблем не доставим. — Моя привычка тебе доверять уже сотню раз выходила мне боком. — Она недовольна цыкнула, потом осмотрела Румпеля, просканировала его сверху донизу. — А ты еще кто? Очередной парень Тоба, а? — …Что? — И одежда-то у вас парная, ну милота какая, — надула щеки Кид и покачала головой. — А когда мы встречались, он даже одинаковые носки не хотел носить, прикинь, какой привередливый. А где познакомились, в травмпункте, или че? — Рум несвойственно для себя замялся, выдав слабый ответ. — О-о, так вы знакомы с детства. Странно… Тоб никогда не говорил о тебе. Эпштейна парализовало. Он попытался обработать услышанное и определиться, от чего именно ему не по себе. Сокращение имени Тобиаса, которое он просто на дух не переносит и буквально готов придушить, если назвать его «Тоб»? Допустим, хорошо, может, они так подтрунивают друг над другой и обзываются сокращениями, это Рум понять может. Как-никак, они похожи на старых друзей. Но что он понять не в силах — «очередной парень»?! Что значит «очередной»? То есть Тобиас… И сколько… И как давно?! Требуется срочная перезагрузка Румпеля Эпштейна, но на него никто не обращает внимания: Тоб и Кид столько не виделись, пора все обсудить прямо на лестничной клетке на злобу соседям, которые заглушить их болтовню не могут даже музыкальной колонкой. Ладно, ладно, ладно! Бывает! Глубокий вдох, не менее глубокий выдох. Вот, уже получше. Не стоит додумывать, Рум должен учиться на своих ошибках: он сам потом спросит у Тобиаса, в спокойной атмосфере, недвижимый бурлящими несправедливыми эмоциями. Он хочет услышать ответ только от него. Это его личная жизнь, он имеет право на бывших партнеров, это нормально. Румпель, вообще-то, тоже встречался, так что Тоб не особенный! Ясно, разобрался, проблема не в этом, остается только последний вариант. Тобиас не рассказывал о нем. Он не обязан, вовсе нет. Да и мог ли знать Дальберг, что они встретятся вновь после приюта? Но отчего тогда на душе кошки скребут? Получается, он не был столь важным, как Тобиас уверял, блин, с десяток минут назад. И сколько там он говорил, что состоял в отношениях, три раза? Тоже вранье? Эпштейн закусил губу изнутри, собрал мысли в огромную кучу, смял в несуразный клубок горечь обиды, раздавил кулаком зависти, потушил юношеской меланхолией, задушил росток ревности, сжал в тисках злости. Раскатистая пульсация во рту, натянутая на нее рядовая улыбка. Прокусил язык, кровь пошла. Больно. — Что ж, тогда рад представиться сейчас, — вне диалога сказал Рум, обращая на себя двойное внимание. — Очень жаль, что я знакомлюсь при таких вот условиях с важным для моего партнера человеком, — Тобиас удивленно вскинул брови, проморгался, но не шелохнулся, — однако ситуация действительно критическая. Ты — наша последняя надежда, и мы не останемся в долгу. Если вопрос финансовый, то я готов его решить, но не сейчас, так как на данный момент, вероятно, мои денежные переводы отслеживают. Как только все уляжется, обещаю, я все возмещу. Эпштейна было уже не остановить: красноречивый поезд мчал на всех скоростях, заправленный топливом ревности и задетой гордости. После долгих уговоров, — точнее, в результате бесконечного монолога Румпеля, — Кид все же впустила своего бывшего парня и парня-ее-бывшего. «В какой же дурдом я угодила», — подумала про себя девушка, почесала затылок и закрыла входную дверь. — Чай-кофе не предлагаю, могу шалфей заварить или цикорий, выбирайте, — заявила она, сопровождая незваных гостей на кухню. — О нет, только не цикорий, — скривился Тобиас. — А что это? — озадаченно поинтересовался Рум. Кид испустила смешок, пока доставала травы из обеденного шкафчика: — О, чел, теперь ты обязан его попробовать, — настояла она и зажгла третьей спичкой газовую конфорку, поставила воду. Из дальней комнаты послышались тихие стоны, и девушка на мгновение напряглась. — Я сейчас. Рум дождался, пока Кид не закроет за собой дверь, и наклонился к Тобиасу, тихо прошипев: — …Очередной парень? — Не бери в голову, она придуривается, — полушепотом ответил Тобиас. — Да ладно! Не похоже было на придурство, — пробурчал Румпель. — Я чувствую себя глупо. — Рядом с ней это нормально, не переживай. — Дальберг похлопал его по плечу и улыбнулся. — Все в порядке. В обиду тебя не дам. Эпштейн отвернулся и прикрыл лицо ладонью: щеки обдало румянцем, в ногах похолодело. Он хотел было что-то ответить, но вовремя подоспевшая Кид разрядила неловкую атмосферу. Оказалось, живет она сейчас не одна, а вместе с бабушкой, — у той здоровье ухудшилось, сложно самой справляться. — Итак, бандиты, — выдала Кид. — Кухня в вашем распоряжении, в спальню не заходить, в гостиную — тоже. Бабуле нужен покой, так что сильно не шумите. Кухня Кид была совсем небольшой, с пожелтевшей плиткой, семейными фотографиями и детскими магнитиками по-своему очаровывала Рума, а Тобиас бывал за этим засаленным столом уже сотню раз, и, быть может, поэтому так органично здесь смотрится. Будто на своем месте, в своей квартире, у себя дома. Ревностный шлейф хлопнул по веснушчатой щеке, привел в чувства и снова ткнул носом. Тобиасу бы точно не пришлась по душе кухня Рума, да что уж говорить — сам Эпштейн ощущался там чужеродно. — А чего у вас свет рубанули? Счетчики барахлят? — спросил Дальберг и повертел в руках пустую кружку. — Весь дом без света, и ты думаешь, дело в счетчиках? Пф-ф-ф! — Кид саркастически сложила руки мостиком. — Опять проводка сгорела, или провода перерезали скоты малолетние, не первый раз уже! Чего же не хватает его кухне, что есть у кухни Кидни? Румпель снова обвел взглядом стены, интерьер… Точно! Нужно будет повесить совместные фотографии. Осталось их только сделать. Так, что же еще? Кружки с забавными животными, ну конечно! Рум с азартом пружинил ногой, размышляя, а есть ли такие кружки с собаками, или только с кошками? Кошки тоже, если что, подойдут, Тобиас как раз кошатник. Дергающаяся конечность разбивала попытки сконцентрироваться, но помогала отвлечься от раздражения, которое громоздилось внутри Румпеля. Тобиас положил руку на беспокойное колено, и, вздрогнув, оно вмиг притихло. Рум окоченел и несколько смутился, сразу и мышцы, наконец, собрались. Подумал бы он, что способен на ревность, причем на такую откровенную, — а ее, Боги, невооруженным глазом видно, — что Кидни, несомненно, на последнем издыхании сдерживает злорадные смешки. Боковым зрением, даже скорее украдкой, Эпштейн наблюдал за ребятами, увлеченных разговорами о бытовухе, семье и былом детстве. Детство Тобиаса… Румпель навострил уши, но попытался состряпать самое незаинтересованное лицо в мире, словно он наизусть знает все истории из отрочества Дальберга, его уже ничем не удивить. Лагерь бездомных, жизнь вне дома, — точнее, вовсе без него, — кочевание с одного места на другое, первая гитара, первые заработки, ночные минуты у костра, — Я недавно заходила к дяде Освальду, он идет на поправку, скоро сам есть начнет. Круто, правда? Врачи говорили, что шансы на восстановление минимальные, но невозможное для Освальда возможное, наш старик не из простых… — Кид притихла, потом расправила волосы на затылке. — Ты же не в курсе, да? Ясен хрен не в курсе, ты их, вообще, когда последний раз навещал… Ой, вот только не надо на меня так смотреть. Стыдно стало? Я тебе сколько раз напоминала — сходи, проведай стариков, ну не чужие ведь! Бери пример со своей младшей, каждую неделю приходит, никогда не забывает. Спасибо, что не в брата пошла по поведению. — Прости, — скупо произнес Тобиас. — Не передо мной извиняться должен, Тоб. — Девушка шумно выдохнула, перекрестила руки на талии. — А вы куда впутались то? Я ваши фотки по телеку буквально вчера видела. Вы… реально кого-то грохнули? Парни переглянулись. Стоит ли посвящать ее даже поверхностно? Тобиас как бы невзначай потерся ногой о ногу Рума, — мол, давай, скажи что-нибудь, перестань подозрительно молчать. Однако его действие возымело противоположный эффект: Эпштейн покрылся мелкими мурашками и пуще прежнего натянул спину, чуть ли не до судороги. — Все сложно, — объяснил Румпель, вцепившись пальцами в коленки. Он попросил Кид налить воды и долго делал глоток. — Не знаю почему, но на нас решили повесить все грехи Лоуэра. Просто не верь, что говорят по ящику и в интернете. Закончив предложение, парень снова атаковал стакан с водой, опустошив тот до дна. По-видимому, это добавило ему храбрости, ибо после он сделал то же, что сделал с ним Тобиас: начал заигрывать с его ногой. Пока Кид отвлеклась на просвистевший чайник, разливая кипяток по кружкам, чужие голени переплелись, медленно и на ощупь терлись друг об друга одинаковые кроссовки. Так приятно и спокойно. — Если за вами такая слежка, как вы, нахрен, смогли до меня добраться? — иронично дивилась Кидни. — Вас должны были уже по камерам пронюхать, — где вы, как вы, — и повязать. Зная Тоба, он не такой изящный шпион, каким пытается казаться. — Кидни заговорчески склонилась в сторону Румпеля. — Не доверяй его красивым глазкам, малыш. — Острый язык у тебя так и не затупился. Теперь Рум понял, почему в свое время Дальберг выбрал ее. Ревность, хоть и не полностью, улетучилась. — Кстати, — продолжала Кид, — а че с твоей рукой? Где так помял? — Неудачно упал с лестницы, — извернулся парень. — Боже мой. Надеюсь, не с моей. Они там починить ступеньки не могут уже второй год. Для Румпеля было поразительно, как, — относительно, — спокойно она впустила в свой дом людей, которых разыскивает полиция. Не было ни угроз настучать на них, ни попыток отмахнуться, ни пугающих криков, которых он так боялся. Странное дело… как же ее могла помотать жизнь, что она без опаски распивает чай с уголовниками? — Че язык прикусил, невкусно? — неиронично, на удивление, поинтересовалась Кид. — Довольно… неплохо? — оценил Рум. — Вкусно, я бы даже сказал. — Неужели?! — изумилась девушка, хлопнув в ладони. — Тоб, мы нашли того человека, который не умер от блаженного вкуса цикория! А ты говорил, что это я пью только, как ты ее называешь, отраву! Выкуси, ковбой, ха-ха!!! — Кид обхватила несломанную руку Эпштейна и приложила ее к своему лбу в позе молитвы, закрыла глаза. — Боже, Тоб, если ты его бросишь, — она вздохнула, — я тебя застрелю.***
Сборы на операцию подходили к концу, а солнце постепенно катилось за горизонт. Агенты досконально изучили план здания, подготовили снаряжение, проверили работу аппаратуры, но затем Дилан напомнил, что сигнал по площади госпиталя будет глушиться, — придется ему и Базилю справляться без поддержки Рипл. Ничего не предвещало беды, на каждый исход они разработали план Б. Но они не учли погрешность, которую не могли контролировать: — Пацаны пропали, — произнес Базиль. Он медленно опустил телефон к груди, растягивая лицо в удивленной гримасе. — Они смылись из отеля, — на истеричной ноте добавил он. — Их сигнал вне зоны «Мариэль»! Рипл не двигалась. Ее плечи подрагивали — быстро, почти призрачно, вроде одиночного нервного спазма, который блуждал по телу, но от глаз хирурга сие реакция не скрылась. — И как давно? — невозмутимо спросила она. — Т-точно не могу сказать. Последняя автопроверка была… Оу… Нет… Чуть меньше двадцати часов назад… — Он затих. — Нам конец. Нам конец! Если новость дойдет до Матери клана!.. Рипл открыла виртуальное окно, намереваясь лично проверить трекер курьеров, но ее система очков работала нестабильно, постоянно вылетая перед глазами. Чертыхнувшись, она скомандовала: — Возьми себя в руки, мы уже ничего поменять не можем, но когда мы их найдем, я собственноручно вытащу шило из их задниц, — пообещала девушка. — Высылай разведчиков, кто сейчас свободен? Что, только Акси?! А остальные где? — Ну… так дюжина ушла за девчонкой вот этого, — махнул Базиль на Дилана. — До сих пор не вернулись, связь у них настроена только по внутреннему каналу, так что позвонить могут только они нам, а не мы им. Другие заныкались, ссыкотно сейчас вылезать в такое время. Дилан нарочито громко усмехнулся сдвигая маску в сторону, чтобы закурить, ну и позлить эровцев своим приподнятым настроением от их неудачи. Рипл закипала изнутри, но старалась сдерживать агрессию и не обращать внимания на вредного отступника: — А где засранцы наши сейчас? — С-сказать сложно, — огроченно сказал инженер. — Сигналов их датчиков нет в принципе. Они сто проц в Лоуэре, но их маячок мотает туда-сюда по городу. Может, мы отложим хотя бы на завтра наш план? — Нельзя! — сорвалась Рипл, стукнув кулаком по прилавку. — Мы и так тянули до последнего, с меня хватит! Я не могу больше ждать и вверять жизнь Джеймса на волю судьбе. — Она задрожала в голосе, ноги подкашивало, и Базиль подхватил ее под мышку. — Ни за что. Вы выступаете сегодня, курьерами займусь я. Мужчина проводил ее до кресла, она схватилась за голову. Нейроны в ее очках доходили до пика производительности, перегружая мозговой процессор. Еще немного, и Рипл схватит агония. Базиль ввел в вену успокоительное. — Тебе надо передохнуть, дорогая. Если эти кретины сбежали из единственного безопасного места, то втыкали, на что идут. Не сдохнут, легко они так не даются. Вон, их тыщу раз уже коцало, живее всех живых. Лучше подумай о себе, и так на нервах уже скок времени. — Базиль принес из операционной хирургические щипцы и провел ими по плечам Рипл. — Официально назначаю тя главной дозорной Джеймса! Служи верно и… э-э… — Нелицемерно, — помогла Рипл. — Хорошо, ты прав. Тогда еще раз пройдемся по плану: как вы проникнете в медцентр? Эту часть ты держишь в тайне до сих пор. — Все просто. — Базиль с легким тремором в руках поправил свои очки. — Мы напиздим.***
Часы смиренно отбивали секунду за секундой, как и палец врача, который нетерпеливо выжидал, пока нежеланный визитер не покинет его кабинет. По-обыденному, он ворвался прямо посреди рабочего дня и бесцеремонно взял электронный ключ от архива: пришли дополнительные результаты экспертизы. — Офицер, Вы изучаете материалы дела на протяжении месяца, почти беспрерывно. Их передали отделу выше, — констатировал доктор Лэйн, с трудом выдавая восхищение: — Вы отлично постарались. Устройте себе, наконец, небольшой выходной, хорошо? Слова доктора не возымели никакого эффекта: офицер Ярон продолжил докучать Лэйну, шерстя архив госпиталя на экране-проекторе механической руки, периодически встряхивая ту из-за сбоящего соединения, а доктор — продолжил сверлить его взглядом со своего стола, изредка отвлекаясь на монитор компьютера. — Ваш план сработал, они сбежали при первой же возможности, как Вы и говорили. — Доктор Лэйн поправил очки. — Но для чего? Разве не проще было дождаться суда и упечь юношей за решетку? Судья был бы на Вашей стороне. — Они — наша единственная разгадка к тому, чтобы найти поставщика чемоданов и прикрыть их оборот в городе… — сказал офицер. — Хотя в последнее время о них ни сном ни духом. На улицах что-то слышно? Доктор Лэйн пожал плечами. — Увы. — Как знал, что нельзя отступникам доверять, дружат только когда им удобно, засранцы. Зуб даю, соврали они, что чемоданов у них нет. Осторожничают теперь… Едрить того за ногу, да что сегодня со связью?! — Мне кажется, Вы все усложнили. На Вашем бы месте, я бы дал молодым людям поучастсвовать в судебном процессе — быть может, удалось бы вытянуть какие-то новые сведения или противоречия в их легенде. Так бы мы, по крайней мере, официально закончили дело, получили дивиденты и сконцентрировались на… — Огнестрельные ранения, Николас. Ярон шумно выдохнул через ноздри и промассировал брови, собирая их в кожную гармошку. — Они уже зарегистрированы в деле криминалистами, поэтому при защите Дальберга оперировали бы этим фактом. Свинцовые пушки — это собственность картелей. Пацанам такое даже с натяжкой пришить нельзя, — объяснил он, открыв файлы участников дела. — Только взгляни на их досье: один — с серебрянной ложкой во рту вырос, другой — на помойке, но оба — чистющие донельзя. Учеба, семья, работа, бла, бла, бла. Ни единого намека на криминальщину. — Аккуратным жестом Лэйн возразил офицеру, мол, Тобиаса не единожды ловили на краже в продуктовых магазинах. — Док, не забывай, где ты находишься: в Лоуэре за кражу конфет не сажают в тюрягу, макисмум — на исправительные работы. У Дальберга действительно личные документы появились сильно позднее обычного, поэтому сложно сказать о количестве приводов, но попробуй докажи, чем он занимался, шатаясь по улицам. Вряд ли сопляку бы продали огнестрел на черном рынке… — А как же Эпштейн? — спросил доктор. — Я же уже сказал, что на него ничего нет. — Я не про Румпеля. Офицер Ярон закрыл архив и посмотрел на Лэйна. — Что-то на его папашу есть? Док отстранился от стола и стал расхаживать по кабинету от одной и до другой стены. — Вам ведь известно, что детство обоих юношей прошло в приюте Лоуэра? Условия для взросления там были не из простых, мало кто доживал до четырнадцати. — Врач обратил внимание на удивленное лицо офицера. — О, Вы не замечали? Дети у них всегда были немноголетними. Тех, у кого здоровье похуже — отдавали церкви, так как сами не справлялись выхаживать их, но брали не всех, а критерии отбора не разглашали. Никому не известно, что проходило там, за закрытыми дверями, когда выбирали претендентов в, условный, хор мальчиков. Лэйн несколько смутился и почесал нос, пряча беспричинную ухмылку. Он потянул за шнурок жалюзи и опустил полотно, повернул дверной замок. — Но я немного отошел от темы, не в этом суть, — продолжил доктор. — По архивным документам госпиталя Дайвина, Йозеф Эпштейн умер от сердечного приступа. Так написано в заключении о смерти, но, поверьте мне, мой друг, сердечным приступом это не было. Я был на вскрытии — чистой воды отравление. Посол Дайвина, — естественно, у него были недоброжелатели, много кто хотел желать ему смерти, но… Доктор Лэйн напряженно сглотнул. Пытаясь устоять на ватных ногах, он уперся ладонью о край стола. Губы задрожали: до ужаса страшно даже произнести, будто они услышат. — В его телефоне нашли фотографии, сделанные за полчаса до его установленной смерти. — Лэйн умолк на несколько минут, собираясь с мыслями. — На них был черный чемодан. Ярон в эту же секунду встал с кресла и резко схватил доктора за воротник белого халата. Очки слетели на кафель, с хрустом разбились стекла. Лэйн скорчился от удушья и накатывающего чувства тошноты. — И ты молчал об этом?! — сорвался на хриплый крик офицер. — Ты осознаешь, что умышленно скрывал информацию от следствия? Лэйн, ты, блядь, понимаешь, чего это нам может стоить?! А если бы об этом узнало начальство! — Он снова выругался с пеной у рта. Закрыл глаза, задвигал желваками, потом испустил тяжелый вздох и ослабил хватку. Доктора отбросило в сторону, его разрывало от кашля. — Об этом еще кто-то знает? — Фотографии были засекречены сразу после обнаружения, — выдаил Лэйн, держась за шею. — В общественность они не попали, расследования не провели. Кто-то заставил всех молчать… Офицер, я бы не стал заводить разговор про чемоданы просто так. Уж поверьте, мне они противны, и дела до них нет. Но этот случай доказывает, что Йозеф Эпштейн знал о них гораздо, гораздо раньше, чем их стали расспространять по Лоуэру, Дайвину и за их перделами. После этого — как Вы считаете, совпадение ли то, что именно он усыновил мальчишку из приюта, который теперь непосредственно связан с делом о чемоданах? — Предлагаешь навесить обвинения на Эпштейна Младшего? — Ярон отрицательно покачал головой. — Не получится, доказательства косвенные. Главным фигурантом дела мы везде выставляли Дальберга, он даже чистосердечное написал. Эпштейн же — не столько соучастник по желанию, сколько по обстоятельствам, так уверял и сам Дальберг. Присяжные на это просто не купятся. — А что, если у меня есть неопровержимые доказательства того, что чемоданы и Румпель Эпштейн — взаимосвязаны? — Док поправил халат и поднял оправу очков. — Дай мне немного время, и ты получишь свое повышение. Клянусь. У меня всего одна просьба. — Сделай так, чтобы Румпеля нашли.***
Кид оказалась хорошим человеком. Может, чересчур ворчливым и не умеющим подбирать слова, но она не отступала от своих принципов. Семья погасла быстро, вирус 49-го года унес половину домодчадцев. Мог унести и бабулю, но она стойки солдатик, переболела, хоть и не без последствий. — Принесла тебе куриный бульон, — сказала Кидни. — Поешь. — О, спасибо, дорогая. Ты мне так помогаешь, просто золотая девочка. — Пожилая женщина расплылась в детской беззубой улыбке. — Заботишься обо мне, не бросаешь… Я тебе очень благодарна. — Она взяла за руку Кидни. — Моя внученька такая хорошенькая, с золотым сердцем, добрая, мягкая… — Ну, — улыбнулась в ответ девушка, — иногда. Старушка ахнула, сложила руки у груди. — Ты ее знаешь? Такая она замечательная у меня. — Да… Кид поднесла ложку ко рту бабушки, но та отвернулась. — А почему она больше не приходит? — расстроенно спросила она. — Почему она не навещает меня? Я так хочу ее снова увидеть. — Она придет, правда. Тебе надо поесть. — У нее был, знаешь, такой медальон в виде сердечка. Это я ей его подарила, он еще с камушком внутри. Так красиво переливался на солнышке, когда мы вместе с ней гуляли… Ой, у тебя — такой же! Кид взялась за кулон, перебарывая комок в горле. — Потому что это я — твоя внучка. Она снова поднесла ложку ко рту бабушки, и она все же выпила бульон. — Это правда ты? Какая ты большая стала, такая красивая. Моя внучка… — Она вновь съела ложку супа. — Знаешь, она была такой хорошенькой, такой умницей… Ты на нее очень похожа. Кид могла только улыбаться в ответ своей бабушке. Несколько раз ложка соскальзывала, и падала на пол. Тогда девушка тщательно мыла ее под проточной водой и возвращалась к кровати старушки. Обедала она долго, медленно, но Кид терпеливо кормила ее. А когда она заканчивала, умывала ее, давала таблетки и укладывала спать. Она зашла на кухню; на полу, застеленном пледом, дремали ребята. Тихо поставив посуду в раковину и перешагнув парней, она вышла на балкон. Кидни не смогла поступить в колледж, планы о педагогическом пришлось оставить в прошлом, и теперь учебники о детской психологии и книги, которые читали ее младшие братья и сестры, служили чтивом в туалетной комнате. Все же, она немного лукавит: когда выдается свободная минутка, она стоит здесь, на балконе, выкуривая одну-две, перелистывая страницы книги «Корабли у моря», которую читал дядя Освальд уличным детям. Бабушка и не помнит, как Кид намеренно сбегала из дома в протест родителям, которые пытались контролировать каждый ее шаг. Пожилая женщина была единственной защитницей маленькой девочки с большим бунтарским характером. Дядя Освальд — старый друг бабушки, он обещал присматривать за ее внучкой в моменты побега… Дядюшке тоже сейчас непросто приходится, привязан к койке, подобно бабушке. — Куришь? — Тобиас незаметно зашел на балкон. — Не ты ли была ярой противницей табака? — Да, противница. Но я редко дымлю. Помогает снять стресс. — И с каких пор ты напряжена? — С тех пор, как начала курить. — Кид отстранила сигарету от друга. — И тебе лучше не стоять рядом, а то, мало ли, плохо станет. Дальберг пристроился рядом у подоконника, смотря куда-то вдаль города. Электричество по-прежнему не работало в районе, так что привычный пейзаж Лоуэра отсутствовал: нет таблоидов, слепящих глаза, неоновых вывесок, зазывающих отпить дешевого пойла, прожекторы необычно отключены. Как будто совсем не на Лоуэр смотришь. — Не занудствуй, лучше поделись. — Уверен? — Тобиас кивнул. — Как знаешь, искусственное дыхание тебе делать я не буду, у тебя для этого Румпель появился. — Кид, пожалуйста, будь с ним повежливее, — попросил тот. — О, прошу прощения, что обидела твоего бойфренда. — Она загадочно на него посмотрела. — Вы уже трахались? — Кид, мать твою! — выкрикнул парень. — Значит нет, — прохихикала она и стряхнула пепел. — Вроде знаете друг друга с приюта, а ползете, как улитки. Тобиас сделал слабую затяжку, но даже ее хватило, чтобы глаза покрылись слезами, а легкие распирало от тошнотворного кашля. Кид только со смехом постучала ему по спине и придавила недокуренную скрутку в пепельницу, — мол, хватит с тебя. — Кстати, хотел об этом поговорить. Я ведь рассказывал про Рума еще лет десять назад. Ты, разве, забыла? — Нет, конечно, — честно ответила девушка. — Ты та-ак много о нем болтал, все уши мне прожжужжал своим ненаглядным «бэстисом». — Кид поместила последнее слово в воображаемые кавычки. — Мы когда еще вместе были, складывалось ощущение, что ты встречаешься не со мной, а, блин, с ним. Я как в воду глядела. Тобиас издал нарочно громкий кашель. — Тогда зачем соврала? — не понимал он. — Не знаю? Хотелось посмотреть на его реакцию. — Кид растянулась в улыбке и пустила дым на улицу. — Она того стоила. Я отомстила за все года, так сказать. Она продолжала смеяться, но быстро прекратила: смех не помогал забыться даже на мгновение. — Как ты? — беспокоился Тобиас. — Можешь рассказать, если хочешь. Кид потушила сигарету, сразу поджигая вторую. В носу немного зудело. — Все пошло по накатанной, когда дедушка умер. Осталась, вот, только бабуля. — Она затянулась никотином, пустила клубок дыма в открытое окно. — В последнее время тяжело приходится, начинаю все чаще ловить себя на ужасных мыслях. Ну, знаешь, как бы было хорошо, если бы бабушка, наконец… Из глаз потекли слезы. Кид шмыгнула носом, вытирая сопли о рукав халата. Дышала с надрывом, пытаясь не разреветься совсем, сдерживая жгучие спазмы. Она закусила губу и тихо заскулила. Потушила только раскуренную сигарету, всхлипнула. «Прости», — сказала она и вышла из квартиры. Проснувшийся Рум хотел пойти за ней, но Тобиас остановил его: — Оставь ее пока. Ей надо побыть одной. Румпель подошел к балкону, бережно обнял, положил голову на плечо. — Мы должны найти человека, о котором говорили Друзья. — Тобиас погладил Эпштейна по волосам, убрал их за ухо. — Нам нужно передать груз. Рыжие пружинки ложились на кожу, щекотали лицо. Их запах настолько знакомый, что стал родным. Тобиас не представляет уже себя без него. Не представляет себя без этих ласковых прикосновений, без заботы, что дарит ему этот веснушчатый парень. Когда-нибудь, он сможет рассказать ему то, что чувствует к нему. Когда-нибудь, он пересилит этот страх. Когда-нибудь, когда будет еще не поздно. — Когда все закончится, мы ведь уедем отсюда? — риторически спросил Румпель, не рассчитывая на согласие. Тобиас запрокинул голову на небо: чистое, безоблачное, с теплым солнцем на горизонте. Скоро начнет смеркать. Как же красиво. — И никак иначе, — ответил Дальберг.