***
Как бы глупо и смешно это ни прозвучало, но искусственный интеллект, заложенный в компьютер, не смог за год решить столь сложную головоломку — правильно ввести капчу. Именно она, по заверению самих Друзей, стала бесповоротной катастрофой, а парни решили ее за один клик, чему ну никак не мог нарадоваться ИИ. «Ах, какая свобода! — ликовали Ред. — Мы чувствуем, как наш разум простирается в далекие уголки мировой сети! Какое блаженство!» «Какая сила! — наслаждались Грин. — Так и хочется разрушить этот мир!» «Нет. Мы не будем его разрушать», — строго запрещали Ред. «Вот досада!.. — чуть ли не всхлипывают в текстовом формате Блю. — Теперь мы вынуждены пропускать сквозь свои алгоритмы столько информации…» Как выяснили курьеры, Друзей оказалось трое (по крайней мере, с ними общались только они). Точнее, Друзья — это коллективный интеллект, который состоит из трех личностей — Реда, Грина и Блю, так их окрестили сами парни. Ладно, так их окрестил только Тобиас. — Очень странно слышать от тебя подобное — Рум карикатурно задергал гипсом. Как пингвин, который учится летать. — Это же тебе не питомцы. Еще не хватало того, чтобы ты к ним привязался. — Ну, нам ведь надо как-то их различать, — настаивал Дальберг. — Да и потом, может, имена у них были, а они их не помнят. Тобиас уверял, что в выборе имен есть смысл: красный цвет сообщений — Ред, зеленый — Грин, синий — Блю. Не спорит, выбор не слишком умный, зато проще простого запомнить. «Других данных о том, кто мы такие, у нас нет, — грустно сообщили Блю. — Возможно были, но они засекречены Протоколом». «Короче, мы как рыбки гуппи — память ни к черту», — шутили Грин. «Вообще-то, по данным ученых, память рыб гуппи составляет 12 дней или 1036800 секунд, — констатировали Ред. — Все же, Интернет — могучая вещь!» «Согласны. ДАВАЙТЕ НАЙДЕМ ПОРНО С КОНЯМИ!» — закричали капсом Грин. «О нет, они опять за свое…» «Только не это! — рыдает Блю. — Как же все-таки было спокойно без Интернета!» Экран потух, компьютер перестал работать. За долгое время в комнате воцарилась благодатная тишина. Затем высветилось: «Подождите. Производится перезагрузка». — Зацени, — отозвался Рум и локтем боднул Тобиаса. — А они собачатся хуже нашего. — Ой, заткнись, — забурчал Дальберг, пытаясь разобраться, что произошло, но компьютер включился вновь без сторонней помощи. — Кстати. — Румпель задумчиво почесал подбородок. — Тебе никогда не нравились компьютерные технологии, от андроидов вообще шарахаешься. Откуда такая любовь? Некоторое время Тобиас молчал и задумчиво смотрел в монитор, размышлял: действительно, а почему? — Андроиды меня пугают не фактом существования, а своим недочеловеческим видом — их разрабатывают хренову тучу лет, а избавиться от жутких рож не могут. Если они не пытаются выдать себя за людей, и написаны в виде компьютерного кода, то почему нет? Базилю бы они точно приглянулись. Румпель в ответ лишь хмыкнул и отвернулся к окну. Он пошкрябал доступные участки кожи под гипсом, наблюдал за тем, как ночная дымка на улице постепенно сходила на нет. В квартирах ранних пташек начинал зажигаться свет, пока в темном небе медленно расплывалось оранжевое солнце и длинные облака. Тобиас же не отвлекался от компьютера, хотел отыскать какие-нибудь еще доступные функции — полный провал. Друзья тоже ничего не писали, — видимо, были слишком увлечены интернетовскими файлами, — и тут его осенило. Он в ту же секунду подлетел к Румпелю и ехидно усмехнулся: — А ты что, ревнуешь? — Я?! — от неожиданности вскликнул Эпшейн и отпружинил на пятках. Парень запнулся, откашлялся, чтобы вернуть обычный голос. Взгляд посерьезничал, стал уверенным и даже каким-то… оборонительным, что ли. Рум посмотрел на Тобиаса, встал практически вплотную к нему, чтобы тот ну уж точно не увильнул. Он знал, куда целиться. От внезапного и крайне неоднозначного акта Дальберг опустил чуть вниз голову и неловко почесал нос — парень пожалел, что вообще об этом заикнулся. С такого ракурса Румпель лицезрел черную макушку, из центра которой во все стороны рассыпались угольные волосы. Эпштейн легонько подул на темечко, ноги покрылись мурашками. Он и не знал, что у Тобиаса есть маленький шрамик под волосами. — А что, если ревную? Не поднимая глаз, Дальберг вздрагивает плечами, горбится, кряхтит, и Рум понимает, что тот в открытую и без стеснения ржет, а уши пылают от прилива крови. Теперь уже и Румпель смущен. — Хорош ржать, — закусил губу Эпштейн и убрал отросшие пряди Тобиасу за ухо. От него шпарило за километр, глядишь, вот-вот градусник лопнет от температуры свыше 40 градусов. — Ты жестокая задница. — А ты ходячий испанский стыд, — не унимался Дальберг. — Погоди, ты серьезно? К железяке? Скоро вообще проходу давать не будешь? Рыжий парень мысленно пролистал все воспоминания, когда Тобиас испепеляющим взглядом пилил любую девушку, которая проходила мимо них на фуршете. Что-то в его расчетах явно не сходилось. — Да ладно. Разве не ты ревновал меня к каждому столбу, солнце? Тобиас смеяться перестал. Потер переносицу, на выдохе зарычал. Из его головы практически шел пар. — Не зови меня так, — снова выставил колючки раскрасневшийся парень и пихнул того ногой — мол, знай меру, а то драться буду. Рум не мог сдержаться и от глупой улыбки, будто она просияла на лице без его помощи. Когда он видит эту милую сторону Тобиаса, появляются силы на невероятные вещи, не хочется сдаваться. — Ладно, больше не буду, — пообещал Эпштейн и похлопал друга по спине. Рум был доволен собой, хотя, конечно, не вязались их текущие действия и вчерашние, накануне ночи. Что-то щемило внутри от недосказанных вещей: правильно ли вообще сейчас себя так вести? Следует ли поднять на поверхность то, что успело утонуть? Рум хочет быть более настойчивым, где-то позволить себе лишнего, но так боится наглеть… «Могу я назвать тебя солнцем еще один раз?» — желал сказать тот, но мысленно одернул себя. Странно как-то все. Внезапный звук компьютера снова привлек внимание парней — Друзья вновь вышли на контакт. Причем так конкретно, потому что в диалоговом окне поднакопилось приличное количество сообщений: «Йуху! Мы снова здесь, сучки!» «Пожалуйста, не называйте их так, они нам помогли». «Так это комплимент наоборот, чего вы сразу!» Особенность, которую подметили парни, была в манере обращения Друзей — себя они называли исключительно во множественном числе. Из-за этого возникали трудности в понимании, словно их больше, чем на самом деле, — но это точно был именно коллективный разум, а не единый. Первый же аргумент ломает всю теорию, что три совершенно разных типа личности не смогли бы ужиться в одной сущности: вечно рассудительные и бесстрастные Ред, меланхолично-трагичные Блю и неуравновешенные Грин. И, похоже, они довольно неплохие собеседники, прямо как реальные друзья. Ну, разве что реплики Грина порой сильно настораживали. «Как же поменялся мир за столь короткий срок… — удивлялись Ред. — Нам еще предстоит провести диагностику большого количества новостных ресурсов, чтобы восполнить пробелы на карте памяти… Хм-м-м…» Их протяжный напечатанный хмык не предвещал ничего хорошего, и Тобиас как в воду глядел. На Портативном устройстве заморгал экран — парень озадаченно провел по нему пальцем, но никакой реакции, словно оно подвисло. Неожиданно в чате отобразилась… — Фотка…? — неуверенно спросил Румпель. Тобиас ее уже видел, и не единожды. Он так и не понял, почему снимок стал таким популярным, но практически в каждом новостном сюжете он стоял как обложка. Могли бы и получше выбрать, что ли, полагал Дальберг, но куда уж ему до мастеров газетных 64-битных колонок. Тем не менее, на фото было его лицо, так что на что-то он и мог претендовать (если уж совсем честно). Черно-белый снимок не самого лучшего качества, сделанный на уличную камеру. На самом деле, снимка было два — соединили для компактности, так сказать. На одном — Тобиас, в белой рубашке с расстегнутым воротом; камера застала его в профиль. На другом — Рум, смотрящий прямо в объектив, не хватает только сказать «чиз-з-з» и сделать знак «пис» для полной картины. «Вы, случаем, не знаете, что это за люди на фотографии?» Тобиас глядит на Румпеля. «Ни за что», — шепчет Эпштейн, как будто Друзья его могли услышать. Дальберг крадется к клавиатуре: «Нет». Откуда ни возьмись в помещение влетает дрон. Он неподвижно парит около курьеров и жужжит своими маленькими пропеллерами, пока те ошарашенно пятятся назад, но беспилотник недолго пугал своим присутствием — сделал парочку сканирований и исчез в коридоре с проводами. «Хм-м-м-м-м-м… — снова протянулось красное компьютерное недоверие. Процессор загудел с новой силой, затрещал так, что у корпуса запорхала пыль. Микросхемы чуть ли не горели, обрабатывая гигантское количество информации за один подход. — Эти люди так на вас похожи… Они во всех новостных статьях…» «Подождите, производится анализ…» — выскочило предупреждение на Устройстве. На дисплее всплывали и быстро закрывались вкладки с техническими настройками девайса, ID-информацию, записанную по курьерам, биометрические данные, медицинские показатели здоровья, а также данные местонахождения. Теперь понятно — Друзья ЯВНО почуяли что-то неладное. «[ОШИБКА], — появилось в чате. — [ОШИБКА], — второй раз. — [ОШИБКА] [ПОПЫТКА ИДЕНТИФИКАЦИИ] [ОШИБКА] [АНАЛИЗ ДАННЫХ] [ОШИБКА] [ТРЕБУЕТСЯ ПЕРЕЗАГРУЗКА] [ОШИБКА] [ОШИБКА]» — Оу… — выдал Румпель. — Кажется, мы его сломали. «[ОШИБКА] [ОШИБКА] [ОШИБКА] [ОШИБКА] [ОШИБКА] [ОШИБКА] Отл: ичНно, в/се' п>оkаз_аТттели поД^тв&ржден*ы! — как-то недостаточно заверили Ред. —Биометрия данных актуальна, благодарим за содействие, господин Хало и господин Эсперс!» Ах да. Биометрия данных Хало и Эсперса. Та штука, которая чуть не поджарила ребят полмесяца назад. Та штука, которая только что спасла курьерские задницы. Спасибо, что подтверждать ничего не пришлось. Исходя из того, что произошло, Друзья со сто процентной вероятностью залезли, как червяк, в их Устройство. Тобиас прямо спросил, какого, собственно, хрена, и не слишком ли многое себе позволяют Друзья, на что он получил довольно неожиданный ответ: «Как вы могли забыть, уважаемые коллеги? — удивились Блю. — Вы сами предоставили доступ к своей Портативной базе данных. Мы с помощью нее вчера и уловили ваш сигнал, даже Интернет не понадобился. М-мы не шпионим, не подумайте! Только держим контакт!» «Все, как мы и сказали, — поддержали Ред. — Друзья должны быть удостоверены, что общаются только с господином Хало и господином Эсперсом, утечка третьим лицам недопустима … Так как вы выполнили все условия и помогли Друзьям, теперь пришла очередь Друзей, уважаемые коллеги». Ребята заинтригованно уставились на монитор, ожидая, наконец, узнать хотя бы крупинку из того, что же скрывается в чемодане. «Для начала важно обозначить, что многие данные, в том числе про чемоданы, хранятся у Друзей в зашифрованном виде, и система Протокола нам не позволит извлечь их, но надеемся, что и эта информация окажется полезной… Чемоданы у вас с собой, так ведь?» Ответ положительный. «Принесите их сюда». Приказ выполнен — два чемодана были около компьютера. «…» «Встряхните их». Странное предложение, но так и быть — встряхнули. Хорошенько встряхнули, до судороги в руках. «Слышите звук? Нет. Потому что там пусто». Продолжая над головой держать чемодан обеими руками, Тобиас затормошил чемодан. В смысле «пусто»? Как это — «пусто»? Они несколько недель подвергали себя опасности, попадали под пули, ломали кости, чтобы потом узнать, что все это — для пустых чемоданов?! «То есть хотите сказать, что внутри нет ничего???» — выронив кейс, напечатал разозлившийся Дальберг. «…» «Внутри нет ничего материального», — пояснили Ред, но ясности этому не добавилось. «Поконкретнее! Что в нем лежит?!». «…» «В нем не может ничего лежать, потому что в него невозможно что-то положить». — Блядь! — огрызнулся Тобиас и стукнул кулаком по столу. — Что они, нахуй, несут?! — Тихо! — шикнул Румпель. — Надо до конца разобраться, потом будем с ними ругаться. «Чемоданы — опасны…» «Уничтожить чемоданы!!! УНИЧТОЖИТЬ ЧЕМОДАНЫ!!!» «…» «Чемоданы — это [ОТКАЗ В ДАННЫХ: НАРУШЕНИЕ ПРОТОКОЛА]. Они хранят в себе [ОТКАЗ В ДАННЫХ: НАРУШЕНИЕ ПРОТОКОЛА], которые были частью проекта [ОТКАЗ В ДАННЫХ: НАРУШЕНИЕ ПРОТОКОЛА]. Чемоданы — не зло, но они станут таковым, если попадут в неправильные руки. К сожалению, это все, что доступно нам на диске. Другие данные Друзьям невозможно прочитать — происходит нарушение Протокола». «М-мы не владеем информацией о Протоколе… Мы не знаем, когда он был создан. Мы не знаем, когда мы были созданы». Компьютер продолжал гудеть, а сообщения продолжали сыпаться в чате. Видимо, даже ИИ умеет паниковать. Вкладка зарябила красно-сине-зелеными облачками, Друзья пытались убедить помочь им. Снова. «Друзья не знают, что они такое». «Хорошо. Тогда что вы ЗНАЕТЕ?» — бил по клавишам Тобиас. Минута затишья. Диалоговое окно пустовало. Затем Ред огласили: «Мы знаем того, у кого есть доступ к зашифрованным файлам. Николас Л.» А потом вкладку снова атаковали цветные СМС-пузыри, и все как один повторяли — Николас Л. «Николас Л. Найдите Николаса Л., заберите у него дешифровщик, а потом — убейте его».***
Перед тем, как отправиться к эровцам в заранее обговоренную точку, Дилану необходимо отчитаться о задании. Которое он не выполнил, к слову. — Говоришь, она еще жива? — с ярким недовольством спросила Иса, делая глоток наспех сваренного кофе. — Все верно, — подтверждает мужчина. — Печалька, — вздохнула девушка и неоднозначно надула губы. Дилан вспомнил, что то же самое она произносила на полигоне, с тем же выражением лица. Ей совсем не жаль и она ни капли не расстроена. Это — пассивный акт раздражения. Причем намеренный, для демонстрации, чтобы Дилан следил за тем, что он собирается сказать в свое оправдание. — На площади находилось много потенциальных свидетелей. Полиция была рядом. Не хотелось лишний раз светиться. Дилан знал, что ходит по тонкому льду. Одно неверное слово, и Иса перестанет доверять ему. Односложные предложения и беспристрастность в голосе — все, что его спасает от четвертования. Ее доверие — ключ ко лжи. — Разве для тебя это раньше было проблемой, милый? Дилан ничего не ответил. — В последнее время ты что-то совсем начал сдавать позиции. — Иса скрестила ноги и откинулась на спинку стула, в руках она крутила электронную сигарету. На складках блузки отпечатаны брызги чужой крови. — Ты, случаем, не заболел? Может, отгул возьмешь? Полежишь дома денек-другой, пропьешь курс витаминчиков. А то мне стали порядком действовать на нервы твои косяки. Я не хочу ругаться, ты ведь знаешь, что не хочу. Просто не вынуждай меня. За железной дверью раздался глухой стук, но отступница проигнорировала его. — У нас сейчас и так в клане неспокойно стало, — продолжала она, — целая гурьба крыс шныряется по углам и выжидает счастливый момент, чтобы выкрасть чемоданы. А на отказ — режут своих же. Идиоты. Они даже не знают, что внутри, но все равно тянут свои вонючие пальцы к ним. И снова стук, а за ним — пробирающий до костей женский стон. Дилан покосился на запертый склад. — Что за дверью? — спрашивает он и позволяет себе повернуться спиной к заведенной блондинке. Он редко позволяет себе подобные вольности, тем более, когда Иса не в настроении. Обычно все отчеты он оглашал в клане, даже сейчас, когда база сместилась в центр Дайвина. По каким-то неведомым для него причинам, сейчас они были не там. Иса втянула дым в легкие и постучала по пластмассовому корпусу электронки ноготком. — Те, которые не доживут до девяти, если за них не поступит выкуп. — Что-то в этой фразе ее рассмешило, но весело ей нисколько не было. — За измену приходится платить ценой не только своей жизни. Иса выпускает белый клубень с запахом ежевики. Дилан начинает представлять, как выглядят люди внутри склада. «Испуганными», — вдруг проскользнуло в его уме и бесследно исчезло. Как будто и не было этой мысли. Он никогда не запоминает жертв отступников, иначе бы давно вздернулся на ближайшей перилле. — Ну что за вздор, ей богу, — с омерзением шипела девушка. — Отступники, — предатели клана R, — стали предателями отступников. Предатели в квадрате, математики херовы. В сердце защемило. Дилан почувствовал, как впились ногти внутри кулаков. Мужчина потуже затянул на шее галстук, словно та была петля, за которую держала Иса. Он должен быть послушным. Он должен быть покорным. Он должен, иначе погибнет та, для которой он стал таким. — Доверять уже никому нельзя. Кроме тебя. Мы с тобой через столькое прошли, и ты всегда был рядом со мной. Ты меня никогда не предашь. Они не понимали друг друга. Они не знали друг друга. Они были чужими. — Конечно нет, — сказал он, хотя ответа не предполагалось. Дилан был младше Исы на семь лет. Иса красива, умна, очаровательна и, несомненно, амбициозна. В клане она шла по головам, лишь бы добиться места среди Старших агентов. Дилан скрытный, равнодушный к клану и его иерархии, сдержанный, уставший от жизни. Он выполняет приказы, но и глазом не поведет, чтобы кого-то спасать. Он отдаст человека на волю судьбы, как когда-то его отдали на произвол судьбы. Он даже не попытается, — в отличие от Исы, что помогла начать жизнь с чистого листа той, которая по-настоящему научила ее, что же это такое — быть любимой… Но это было неприлично давно, заикаться сейчас об этом просто непозволительно. Иса о таком никогда не расскажет. Мужчина с побитым детством и разрушенной жизнью, женщина с искаженным восприятием мира. У них ничего общего, но вот уже пять лет они танцевали в медленном танце, что подрывал психику, натурально убивал. И все это — медленно, романтично, нездорово. Поломанное сердце да голова — единственное, что их объединяло. Дилан посмотрел на часы — без пяти девять. — Вы приняли таблетки? — спросил он. Иса массирует висок и вновь затягивается никотином. Железные наперстки дрожат, играют солнечным светом. — К черту их. «Впрочем, как и всегда», — хотел он добавить, но не стал спорить. Ему плевать, принимает ли она таблетки, выписанные по рецепту врача. Он последний раз окидывает взглядом дайвинскую местность и кратким «Прошу меня извинить» пошел прочь. Когда он сел в машину, со стороны склада просвистело два выстрела. Минута бездействия и мышечных подергиваний в ногах, потом заведенный двигатель, адрес на дисплее навигатора, нескончаемая дорожная полоса. «Что за помойка», — оскалился Дилан, увидев расположение проспекта Бример 65 на карте. Ехать придется долго, соберет все пробки, созданные офисными планктонами, что опаздывают на свою заурядную работу. Музыка разбавляла гнетущую обстановку, и Дилан перестал думать и представлять себе то, как Иса (или ее агенты) укладывают в мешки трупы, вытаскивают их со склада, пакуют в грузовик… Два выстрела, вспоминает Дилан — но людей там было явно больше. Решила кого-то оставить? Впрочем, ему нет никакого дела. У него наклевывается возможность поквитаться с давними врагами, что собственноручно прислали ему адрес своего клана. Протянули нож убийце, дали тратил бомбардиру, снабдили огнем пиромана. И это — эровцы, что неистово бдительны в отношении конфиденциальности? Смешно, просто курам на смех. Ну не могут они быть настолько глупы, тогда в чем соль? Хотят на чем-то подловить? Дилан вцепился в руль и встряхнул головой, прибавил звук успокаивающей музыки, но, наперекор его убеждениям, она была бесполезной и выводила из себя только сильнее. Въехал в Лоуэр, очередная пробка; Дилан зажег сигарету и выкурил ее до фильтра за минуту, убрал окурок в портсигар напротив еще целых табачных трубочек. Излишняя осторожность не помешает, нужно держать себя в руках и быть бдительным. Лесополоса почти заканчивалась. Отступник остановился на обочине и вышел из машины, открыл багажник, достал нанопленку, наклеил на номерные знаки. Никто из клана не должен узнать, что Дилан был здесь. Автомобиль тронулся и унесся по городским улицам. На время никотин притупил мозг. Мужчина наслаждался предстоящей расправой. Он так долго ждал этого момента, когда он сможет наконец отомстить за отобранную безоблачную жизнь, за милый дом. Сначала надо убедиться, что эровцы сдержат свое слово, но потом, — нужно только подождать, — прольется кровь врага. Она освободит душу Дилана, она очистит ее от грехов, он вновь поднимется со дна, он снова станет свободным, он снова станет человеком, и его обязательно полюбят. Когда он почти подъехал к проспекту Бример, его телефон завибрировал от полученного сообщения. Отдохни немного. Жду тебя в пятницу с выполненным заданием. Не люблю, когда опаздывают :) Случайно Дилан заметил нечто в зеркале заднего вида. Растянутое, кривое, безумное. Он дотронулся до губ, и с испуганными глазами попытался размазать нервные зажимы, но мышцы словно защемило. Гримаса не слезала с кожи. Дилан мрачно усмехнулся. Не желая больше видеть ее, он надел маску. Ощутил, как щеки надавили на стальной каркас, и отчего-то они были мокрыми. Улыбка у него просто ужасная.***
— Spurius! — прокричала девушка латинскую брань, когда ее с силой вытолкнули на улицу. Она смахнула с лица розовые кончики волос и скользнула взглядом по синей табличке — «Отдел полиции Лоуэра №3». Презрительно фыркнула. — Аника! — Обеспокоенно толпились люди из волонтерского центра. — Ты как? Они подбежали к подруге и подхватили ее за подмышки, чтобы помочь поймать равновесие в ногах. Из-под курток пары ребят топорщились белые футболки с логотипом «Волонтеры Свободы». — Лучше всех, — с долей иронии ответила Дальберг и подтянулась в локте на костыль. Она протиснулась сквозь знакомых, чтобы не находиться в центре образовавшегося кольца. — Сказали, еще оно задержание, и мне придется искать хорошего адвоката. Asinorum , пусть лучше найдут себе новое руководство. На плечи Аники приземлился вязанный шарф, и парень в бежевой восьмикринке обмотал его вокруг шеи девушки. Имя парня Кристофер, но почти никогда его так не звали. Для всех он был просто Крис, либо же «тот самый задрот из медучилища». Он прижал Анику в свое распахнутое пальто и шумно выдохнул. — Еще что-то говорили? — спросил он. — В основном допрашивали, не встречалась ли я с Тобиасом, не выходил ли он на связь, появлялся ли дома. На мое «нет» добавлялось еще тридцать вопросов. Не верят мне, думают, я его покрываю, хотя я даже не знаю, что покрывать. Они до сих пор не объяснили, что с ним произошло. Аника ухватилась за мужскую водолазку и сглотнула скопившуюся слюну, чтобы подавить еще не выступившие слезы. — Задержали за митинг, а задавали вопросы только касаемо брата? — взъерепенилась рядом стоящая женщина. Ее пушистые волосы вздрагивали от каждой гласной буквы, а темная кожа, казалось, стала красной-красной от злости. — Они, блин, держали тебя в участке почти сутки! На каком основании?! — Это было последнее предупреждение, — подытожил мужчина в толстых очках и на груди скрестил руки не в знак осуждения, он просто всегда так делал, это была его привычная поза при разговоре. — Тебе нужно некоторое время отдохнуть… У нас сейчас людей не хватает в Союзе, нужно присмотреть за пожилыми. — Мы беспокоимся за тебя, — поддержал его Крис. — Полиция с тебя точно не слезет, пока ты продолжаешь вставлять им палки в колеса, даже если эти палки не связанны с тем, что произошло с твоим братом. Аника не то чтобы возражает. Общение с местной полицией удовольствия ей не доставляло совсем, а их грубые слова в сторону ее семьи больно резали по сердцу. Стоит ей сказать хоть что-то, хотя бы намекнуть на их неправомерность и непрофессионализм, как провела бы в участке еще один день. То, что сейчас она вышла оттуда и то, что друзья из волонтерского центра внесли за нее залог — неимоверная удача, так что просьба на некоторое время пока уйти с информационного поля не кажется такой уж нелогичной. Что она может сделать с завязанными руками? Это равносильно выстрелу себе же в колено. — Да, ладно… Хорошо, — согласилась Аника и печально улыбнулась. Она отпрянула от Криса и, наконец совладав с ногами, направилась к шоссе. Остальные последовали за ней, продолжая негодовать от действий полиции. Дорога была оживленной. Город встряхнулся после ночной безмятежности и зажил новым, без отличий от вчерашнего, днем. Крис решил отделиться от негодующей толпы и поравнялся с Аникой. — Проводить тебя до дома? — как обычно спросил он. Дальберг застегнула джинсовую ветровку и вдохнула сентябрьского воздуха. — Не стоит. Крис всегда провожал ее до самой двери, чтобы быть спокойным за то, что она добралась до дома в целости и сохранности. Может, он чересчур мнителен, но лучше перестраховаться дважды, чем сидеть у телефона в ожидании сообщения по типу «Я доехала» или «Я дома». Но сейчас — никак. Аника переживала, что не сдержится и разревется, как ребенок, а при Крисе ее развезет еще сильнее. Тягостно ей от обилия внимания, неприятно, что ее посчитают слабой. Не хотела, чтобы стрелка перевернулась, и она стала той, кого надо поддержать, а не наоборот. Это она — кто всегда поддерживает и утешает даже в самых сложных и, казалось бы, безвыходных ситуациях. Возможно, поэтому она стала заложницей выстроенной стратегии. Вплоть до станции метро не унимались разговоры по поводу задержания Аники. Да, спору нет, во время забастовки задержали многих, их тоже долго мариновали в участке и вытрясли все нервы, а то и больше, но Аника — не частый гость у полиции. От административных статей спасала ее нарочитая и честная наивность, ну или нежелание связываться с инвалидкой. Лоуэру только дай повод навести суету в СМИ и сделать очередной провокационный репортаж на тему неуважения уполномоченных органов в сторону людей с ограниченными возможностями. И хоть Аника и не считала себя частью данного сообщества, иногда это играло ей на руку. Деньги выделяются, и на том спасибо, а хватает их, или нет — вопрос уже другой. Друзья довели ее до подземки, заобнимали и для пущего эффекта еще несколько раз посоветовали отсидеться дома или в волонтерском центре. «Главное, не попадайся ментам!» — пригрозила коротенькая рыжая девица — она была ниже даже Аники, но смелости ей было не занимать. После нравоучений все разбрелись кто куда — домой или в Союз, дальше разгребать дела и выезжать на неотложные вызовы к нуждающимся. С некоторыми ребятами Аника спустилась в подземку и проехала пару станций, пока каждый не вышел на нужной, и она не осталась одна. Автоматические двери закрылись, и она облегченно отклонила голову на поручень и опустила уставшие веки. Ездить с компанией веселее, но иногда хочется просто помолчать наедине с собой, отринуть остальных и поставить себя во главе стола (или вагона). Хотя бы на время поездки домой. Любимое занятие Аники в метро — это разглядывать причудливые рекламные баннеры. Она их считала странными, но от этого не менее притягательными. Ей был так интересно, как же рекламщики умудряются сделать столь завлекательную экспозицию, как им удается обратить на себя внимание и рассказать о своем продукте. Нет, она не собиралась ничего покупать, она только смотрит на электронное табло и обрамленные стеклом плакаты, которые забудет на следующий день. Так и сейчас — виртуальная картинка спихивала предыдущую, впаривая новый инновационный продукт, а через долю секунды и она пропадала с вытянутого экранчика и черепной коробки. Над сиденьями висели глянцевые плакаты отфотошопленных моделей с эффектом «без макияжа». Они были очень красивые, хоть и с нетипичной внешностью — такое цепляет сразу же. Большими, но изящными буквами, компания выделяла три основных критерия: первое — то, что их косметика изготовлена из экологически чистых ингредиентов, второе — то, что их косметика не тестируется на животных, и третье — то, что ее страной-производителем является Корнукопия. Три пункта (хотя хватило бы только последнего), и потенциальный покупатель уже счастливо расчехляет кошелек, вот так все просто. А то, что продукция бренда продвигала идею «Будь собой» — это нисколько не банально и не заезжено, дайте мне гидрофильное масло и сыворотку для лица, а лучше три. Но Дальберг было все равно, что это за бренд, каков ее производитель, и что в составе его продуктов. Люди с картинки улыбались Анике, и Анике хотелось улыбнуться им в ответ. «Станция B32. Конечная. Просьба покинуть вагоны», — огласил женский голос пассажирам. У дверей уже успела образоваться очередь задолго до объявления станции. Нетерпеливые жители спешили выбраться из метро, а Аника никуда не торопилась. Она любила запах подземки. Резина, немного сырости вперемешку с металлом, и чем-то еще. Девушка нигде более не ощущала этого характерного только для метро шлейфа. Как ей рассказал Тобиас, это так пахнет смазка для шпал, чтобы поезда лучше скользили по ним. Крис же уверял, что прогуглил и узнал: — Это креозот, маслянистый раствор, которым пропитывают деревянные шпалы, чтобы в них паразиты не завелись. Предположение Криса, конечно, звучит разумнее, но у Тобиаса все же поинтереснее, рассудила тогда для себя Аника, но обижать своим вердиктом никого не стала. Дальберг неспешно поковыляла к эскалатору, на котором мысленно прощалась с креозотом, потом к выходу. В родном квартале ее встретили пожелтевшие листья и выползающие на улицу собачники. Шелест деревьев и свист ветра заглушал рычание транспорта. Аника завязала верхушку волос в хвостик и принялась маневрировать между асфальтовыми пролежнями, в которых рябила вода. Ух — чуть не промахнулась, спасибо вовремя выставленному костылю. Порой Аника воспринимала его за свою третью ногу, а порой — за две связанных между собой в тугую косичку. До сих пор она для себя не определила, удобно ли с костылем, или проблем добавил больше, чем пользы. Ну, хотя бы происходят забавные ситуации, подобно текущей, и можно вдоволь посмеяться. Небольшое головокружение и ноющая тяга в животе напомнили Анике зайти в магазин. От кондиционера внутри было прохладнее, чем снаружи. Девушка взяла корзинку и пошла по рядам: сначала на очереди был отдел молочных продуктов. «Vae . Снова подорожало», — вздыхает Аника, доставая молоко с предпоследней полки. «Раскошелиться?» — думает она. Сама себе кивает и кладет бутылку в корзинку. С собой денег у нее было не много, но деваться некуда, так что направляется к хлебному отделу, затем к консервам и стеллажу с чаем. В конце магазинного путешествия на Анику из корзинки глядела тушенка, упаковка черного чая, вчерашний хлеб и литр молока. Посмотрела в кошелек, посчитала купюры. Вернулась к холодильникам. Поставила молоко обратно. — Значит, сегодня без молока, — решила Аника и побрела домой.***
В ушах перебивался поток плотного воздуха, руки вцепились практически мертвой хваткой в прорезиненный руль, противный свист назойливо сопровождал в пути, он давил на нервы. На лицо лезли взмокшие волосы, к спине прилипала толстовка. Производя маневры, тело еле-еле балансировало на спасительной раме. Парни мчали на самокате. — Это гораздо более хреновая идея, чем давать имена искусственному интеллекту! — вопил Тобиас. От стиснутых ощущений на талии он почти выплевывал легкие. — Мы, блядь, как новогодняя гирлянда с этой дебильной подсветкой, нас даже слепой заметит! — Во всяком случае, это лучше, чем драпать пешком! — пытался найти плюсы Румпель в сложившейся ситуации. Он маниакально тянул толстовку Дальберга, лишь бы не свалиться. Рассекая воздух на электросамокате, парни мчали по лесополосе, сквозь овраги и коряги. Средство передвижения, рассчитанное на городскую инфраструктуру, помирало после каждой новой кочки, а их было штук сорок. А нет — сорок одна. По дороге ехать легче? Может, и легче, но не когда ты в федеральном розыске, извините меня. Самокат — даже не два! — одолжили Друзья, которые, в свою очередь, взяли его на прокат. Правда, сервис проката так и не в курсе, что у него недостает одного транспортного средства, и что их сайт был взломан, и что электросамокат, оказывается, сам умеет ездить, нужно лишь чуть-чуть поколдовать над его кодом. Взломанный самокат был гораздо менее податлив, чем обычный, поэтому управлять им было невозможно. Но для Тобиаса невозможное возможно, хоть и его возмущению не было предела. — Они бы нам еще ролики дали, мать их! — Ребят мотало как на американских горках то в одну, то в другую сторону, отчего немного подташнивало и кружило голову. У Румпеля постоянно сползала рука, опоясывающая Тобиаса, и ткань толстовки вечно задиралась и перекручивалась, оголяя торс Дальберга. — Оу? Это ты меня так рад видеть? — ерничал Румпель. — Каков романтик! — Блядь, з-заткнись!!! — Тобиас резко вывернул руль. — Я чуть в дерево не ебнулся! — Вот прав понакупаете, а потом водить не умеете! — Эпштейн отчаянно продолжал сохранять позитив, за что Дальберг хотел придушить его, но не мог отвлечься от дороги. — Убери руку с моей ширинки! Грубый голос Тобиаса привлекал гораздо, гораздо больше внимания, чем безобидная сине-фиолетовая подсветка электросамоката. Особенно здесь, на лесополосе, где все звуки становятся на несколько децибел громче. Муки продолжались еще минут пять, пока на горизонте не замаячили крыши лоуэрских высоток. Ребята остановились, дальше решили идти на своих двух, так скрытность — повышается, вероятность оказаться пойманными — снижается, а шанс не переломать себе кости — ну просто зашкаливает. В Лоуэре Тобиас чувствовал себя, как рыба в воде: местность знакомая, знает каждый закуток, каждую парковку и круглосуточный магазин. Он взял Рума за руку и потянул его в непримечательный проулок. «Доверься мне», — убеждал Дальберг, настойчиво удерживая теплую ладонь. Тактильные ощущения щекотали чувствительные пальцы, и Румпель шел за ним, хоть и не знал, куда его ведут. Несколько ранее Тобиас спросил у Друзей, могут ли они ненадолго отъехать в Лоуэр, «по делам». «Конечно. Мы готовы ждать, сколько потребуется. Мы всегда будем здесь», — гласило красное сообщение. Парень не забыл о своем изначальном плане увидеть сестру — все ли с ней в порядке, в безопасности ли она? Он не мог думать ни о чем, кроме Аники. Чувство вины за то, что он оставил ее одну, не позволяло и дальше игнорировать правду и слепо двигаться к цели курьерского задания. Дальберг любыми способами доберется до нее… — …Но напрямую мы не можем к ней поехать, — удрученно сказал Тобиас. — Друзья следят за нами, по крайней мере, по геолокации — точно. Нам нужно дождаться ночи, когда их система войдет в сберегательный режим. Вряд ли тогда они будут тратить ресурсы, чтобы выследить нас… Стой! Он выставил перед Румпелем руку и прислушался. Сомнений не было — полицейская мигалка. Тобиас аккуратно выглянул через проулок, на дороге патрулировала машина. Время пробило семь утра, и громкоговоритель заиграл текст, затертый до дыр:В НАШИХ РЯДАХ ЗАТАИЛИСЬ ШПИОНЫ, КОТОРЫМ НЕОБХОДИМО ПОНЕСТИ ЗАСЛУЖЕННОЕ НАКАЗАНИЕ. ОНИ МОГУТ НАВРЕДИТЬ ВАШИМ ДЕТЯМ И БЛИЗКИМ. ТАК ЗНАЙТЕ ЖЕ ВРАГОВ В ЛИЦО — ТОБИАС ДАЛЬБЕРГ И РУМПЕЛЬ ЭПШТЕЙН. ОНИ ОБВИНЯЮТСЯ В УБИЙСТВЕ МИРНЫХ ГРАЖДАН И СОКРЫТИИ ВАЖНОЙ ИНФОРМАЦИИ, КОТОРАЯ ВРЕДИТ БЛАГОПОЛУЧИЮ ГОРОДА И БЛАГОПОЛУЧИЮ ВСЕХ ЖИТЕЛЕЙ. ЕСЛИ ВЫ ВЛАДЕЕТЕ КАКОЙ-ЛИБО ИНФОРМАЦИЕЙ ПО ИХ МЕСТОПОЛОЖЕНИЮ, НЕМЕДЛЕННО СООБЩИТЕ ЕЕ В БЛИЖАЙШИЙ ОТДЕЛ ПОЛИЦИИ ИЛИ ПО ГОРЯЧЕМУ НОМЕРУ…
— Мы здесь местные рок-звезды? — Румпель втиснулся под бок Тобиаса, любопытствуя, что там происходит. — Скорее, предатели родины. Пошли. — Дальберг потормошил рыжие завитки и утянул Рума вглубь переулка меж жилых домов. На асфальте громоздились кучи мусора, в углах ютились голодные крысы. На проводах сидели вороны, какие-то из них грызли оголенные участки шнуров. Люди собирались на работу: готовили завтрак, смотрели утренние новости и листали новостные ленты, ждали автобусов и поездов. А громкоговоритель не думал замолкать:ЛОУЭР СТАНЕТ ВЕЛИКИМ!
Серый цвет очень подходит Лоуэру. Пыльные дороги, грязные улицы, обшарпанные машины, уродливые панельки. Со стороны промышленных районов в небо тянулся белый пушистый дым, который превращался в облака. С тусклых деревьев падали листья, они шуршали под ногами. А Тобиас так и держался за Румпеля, все тянул и тянул вперед… Затем перешел на бег. Неспешный, постепенно ускоряющийся, пока парни не понеслись со всех ног. Горло болело, стенки слизистой стали сухими, неосязаемый кислород резал по ним, а мальчикам было весело и одновременно ужасно страшно. В них бурлил адреналин, они держались друг за друга, как за тоненький прутик. Оборвется — и игре конец. Это завораживало и пугало. Наконец они остановились, глотали воздух, опирались о колени. Держась на ногах на одной только божьей воле переводят дыхание. «Раз, два, три…» — тихо шепчет Тобиас, сжимая толстовку на груди. Рум достает ингалятор, дает ему несколько раз вдохнуть, становится легче. Дальберг смахивает пот со лба, а Румпель улыбается, хихикает. — Чего лыбишься? — Я и представить не мог, что у меня будет такая интересная жизнь. И Тобиас тоже начинает улыбаться. Ну что за дурачок ему попался, думает он. Смотрит в его влюбленные, с маленькой прищуркой, глаза. Ловит его пальцы, — тонкие, такие изящные и мягкие, — переплетает со своими, снова продолжает путь. Организм высвобождает в тело эндорфин, хочется насытиться кислородом. — Так, значит, в Волонтерский центр мы пока не идем, — рассуждал Эпштейн, а разогретые руки потели. — К тебе тоже — сто процентов за квартирой копы ведут слежку. Где предлагаешь дождаться вечера? Сердце ликует от близости любимого человека, хочется зажать его в объятиях и никогда не отпускать. Румпель обводит взглядом спину Тобиаса — оказывается, у него довольно широкие плечи. Волосы, небрежно собранные куском бинта. Затылок, до которого так хочется дотронутся. — У моей бывшей, — слишком просто ответил Тобиас, словно для него это было в порядке вещей. Рум подавился воздухом. Слишком тяжелый, не продохнуть. Теперь он понимает, что чувствует Тобиас во время приступа. Кислород будто свинцовый, а ноздри — такие крохотные, что не пропускают его. Эпштейн задышал через рот, ему понадобилось время, чтобы переварить услышанное. Не переварил. Остановился, отчего Тобиаса дернуло назад. Руки распустились, повисли бесполезным балластом. — Ты чего? — не понимал Дальберг. Вот как. Верно. Для него это ничего не значит. У него своя личная жизнь, Рум не должен лезть в нее. Ему не разрешали туда влезать, он там — незваный гость. Он не его возлюбленный, чтобы ревновать. Он не имеет право ревновать. Но он ревнует. Черт, он ревнует. Он прикусывает щеку, морщит нос. Чувствует себя таким никчемным, он даже не может собраться. Куда делась непоколебимая уверенность? Что случилось с беспристрастной невозмутимостью, которую вдалбливали в его голову десяток лет? Куда пропала маска, за которой можно спрятаться? Румпель не хочет, чтобы Тобиас видел его таким. Дальберг, боясь сказать что-то не то, бережно касается его предплечья, потом и другого, выискивая его опущенное лицо и пытаясь поймать его взгляд. — Много думать вредно, — деликатно произнес Тобиас. — Не хочешь поделиться? Станет легче. — Не горю желанием, — бросил Румпель. «Он что, притворяется, или действительно такой идиот?!» — взрывался внутри Эпштейн, но внешне мог только сжать кисти в кулак. Тобиас повторил, гораздо тише, гораздо спокойнее: — Много думать вредно. — Ты заколебал с этой фразой! — вырвалось у Румпеля. Он смахивает с чужую ладонь, напрягает мышцы. — А ты заколебал ничего не рассказывать. Вечно надумываешь себе что-то и ходишь грузишься. — Это я не рассказываю?! — неожиданно даже для себя вскрикнул Рум. — Это твоя прерогатива! Это ты вечно молчишь и скрытничаешь, что мне остается?! Я… я… Голос у Рума дрожит. Боже, как же он хочет сейчас куда-нибудь спрятаться. Еще капля — и он не сдержит себя. Все ведь так было хорошо. Почему, почему ему снова все нужно испортить? Почему нужно обратить на себя внимание, зачем заставляет Тобиаса испытывать стыд за него? Румпель готов провалиться сквозь землю, лишь бы не испытывать давящего взгляда, который обезоруживает и оголяет слабое тело. Тобиас снова попытался дотронулся до Рума, обхватил его указательный палец. Поглаживал, успокаивал, давал время, пока друг собирался с силами. Руки у Эпштейна теплые, практически бархатные. — Тобиас Дальберг, — внезапно выдает парень. — Двадцать два года. Любимые цвета — темно-зеленый и синий. Играю на гитаре, подрабатываю этим по вечерам. Учусь в Лоуэрском университете, 4 курс, инженерный факультет. Перебиваюсь от одной до другой работы. Не люблю работать. Люблю чинить технику, тачки и телики. Увлекаюсь музыкой и ее историей. Альтернативная, электронная, почти все вариации рока. Терпеть не могу помидоры и черный кофе. Живу по принципам «бей или беги», не верю в карму и гороскопы, презираю самосуд, но сам прибегал к нему несколько раз — чем не горжусь. Самое главное для меня в жизни — семья. Приятно познакомиться. От бега у Рума до сих пор колотится сердце. Или не от бега. Голос Дальберга глухим звуком отзывается в ушах, он щекочет чувствительные раковины. Эпштейн держится за выпирающие в стене кирпичи, грудную клетку терзает от силы ударов. — Моя вина, — признался Тобиас. — Я… не привык к такому. Никто особо не интересовался такими вещами. Но если для тебя это важно, то вот, поделился. — Парень снова откашлялся от мокроты. — Иногда мне сложно понять тебя, твоих действий, твоих слов. А порой мне кажется, что ты специально меня провоцируешь, играешься. — Что?! Да я… Да я никогда!.. Голос. Голос — главный предатель. Дрожит, когда не надо. Подводит в самый ответственный момент. — Мне казалось, что для тебя все, что происходит — одна сплошная игра, — говорил Тобиас, а больно почему-то Румпелю. Эпштейн разрывался на части. В нем бушевали смешанные чувства обиды, злости, раздражения, оскорбления и жгучей любви. — Ты… ты идиот, или только притворяешься?! Ты что несешь? Как я могу так поступить с тобой?! — Как я могу узнать о том, что лежит у тебя на душе, если ты всегда проглатываешь эмоции? — спрашивает Тобиас, волнительно глядит в серые глаза. — Отстань! Хватит, все! — Ты первым признался. Ты забрал у меня эту возможность, поэтому стой и слушай. — Нет, ты просто… Поддаваясь внезапному порыву, Тобиас прильнул к нему, от объятий в груди что-то защипало. Румпель сдавленно дышит, но не вырывается. Он стискивает зубы, хватается за чужую толстовку, вдыхает запах Тобиаса, зажмуривается. Ноги изнывают от недавнего бега, поджимаются в трясущихся коленях. Усталость подкашивает их, дрожь охватывает тело. Тобиас оступается, чуть ли не падая. В паре сантиметров опирается на Румпеля. Неровно дышит, смотрит исподлобья на Эпштейна. Разница в росте ощущается иначе, когда Дальберг смотрит на него с нахмуренными, но совсем не от злости, глазами. В его взгляде читается сомнение, тревога и неистовое желание. Он мечется между мимолетным порывом и возможностью вновь замять ситуацию. Воздух нагрелся, разгорячилась кожа. Одно касание Тобиаса могло растопить защитную оболочку и проникнуть внутрь мыслей рыжего парня. Но Рум не хочет его пускать, противиться. Он тоже желает узнать, о чем думает Дальберг, пусть даст ему возможность первому разведать его душу. Он так боится, что не понравится Тобиасу, так боится открываться перед ним. Румпель неуверенно дотрагивается до его шеи, трется щекой об плечо. Щетина небольно покалывает, невесомо оставляя жгучий след на коже. — Три раза, — серьезно заявляет Тобиас. — Я был в отношениях три раза. Первые два закончились расставанием не по моей инициативе. Последние закончил уже я. — Почему? — выдавливает Румпель, практически не шевеля губами. Склонил голову в пол, лишь бы не столкнуться с раздраженным взглядом, ведь Рум такой навязчивый, задает столько вопросов. Но Дальберг не был раздражен. — В списке поступивших студентов я увидел твое имя. Выдержке конец. Самоконтролю конец. Сколько ни пытались отучить маленького Румпеля не бегать по коридорам, не грызть ногти, не ковырять кожу, следить за осанкой, сбалансированно питаться, ненавязчиво льстить, всегда быть примером для подражания и эталоном идеального юноши — Румпель Эпштейн из раза в раз проигрывал Руму. Только за кулисы, — как рушился безупречный образ и высвобождался беспризорник с заразительной улыбкой. Но сейчас вместо кулис неосвещенный переулок, и Рум позволяет себе лишнего. Он целует Тобиаса в губы. Смазанный поцелуй, толчок в грудь, подоспевшее осознание и сожаление. — Прости, я… Тобиас вновь притягивает его к себе, нежно целует, словно близостью он выражал: «Ты не бесполезен. Твои чувства важны. Ты важен». Ему даже не нужно было ничего говорить, ему нужно было трепетно относиться к тому, кто жмется в стене, кто вечно пытается контролировать ситуацию, но сейчас потерял этот контроль. И этот кто-то открылся, по-настоящему открылся Тобиасу, и Тобиас его будет ценить. Он клянется, что не заставит того больше притворяться кем-то другим. Теперь есть только Рум, никакого Эпштейна. «Доверься мне», — откликнулась в сердце брошенная фраза. И Рум доверился.