Крыса

Любопытство — самая отвратительная вещь, по мнению Геньи. Всюду совать свой нос может быть чревато — его, как минимум, могут тебе сломать за излишнюю заинтересованность. Да и вообще, не лезь, если тебя не касается! Принцип простой, по-пацански верный, наиочевиднейший, но, сука, такой для многих скучный. — А чё, прям было, да? Вы прям того-самого, да? Ну, трахались, да? Как же подобные вопросы Генье осточертели. Куда ни плюнь, всюду снуют чересчур впечатлительные одногруппники, будто крысы, потирают лапки и, чуть ли не прыгая, расспрашивают — а было? Было-всплыло, и сексом трахались, и хуи сосали. Вот только он никому об этом не говорит, а сразу шлёт далеко и надолго. — Слышь, Генья, ты чё, из «этих»? — Иноске! — А чё я? Просто спросить уже нельзя, Гонпачиро? Танджиро будто агнец божий, весь из себя святой и праведный. Краснеет за себя, за Иноске, даже за Генью, хочет дело замять и разойтись по-человечески, но Хашибира же свинья некультурная, ему похуй на чужие чувства, и понятие «личное» для него — пустой звук. Потому-то и не отстаёт, всё лезет, упрямится, а Камадо знает, что им ещё в шараге два года вместе чалиться, хрен его разберёт, как судьба извернётся, отношения лучше поберечь. Особенно, когда это отношения с потенциально ебнутым панком, у которого брат без пяти минут уголовник и сидит за поножовщину. Это как бы пока фикция и слухи, но даже Генья понимает, что ключевое слово «пока». Времени перед парой в обрез, Танджиро искренне старается разрулить пиздейшн-ситуэйшн, но у его корешей другое мнение на этот счёт. — Это бестактно, — Камадо хмурится, будто чихнуть хочет, стрёмно так. Нос сморщенный, лобешник, который и так коцаный, сминает, будто картонку. Генья засматривается и отмечает про себя, что не идёт Танджиро злиться. Вот вообще. Да и непривычно это как-то. — Ой, да ладно тебе, всем же любопытно? Вот скажет — и больше не будут приставать. Зеницу, сука эдакая, заручается поддержкой остальных, обращаясь к ним с милой улыбочкой. Приторный пидарок. Генья таких уже видывал: всё в крысу делают, за спинами прячутся. — Зеницу, отстань. Это его личное дело. — Ой всё-всё-всё, Танджиро-кун, не лезу! Всё, лишь бы Шиназугаве-куну было комфортно! Агацума в подтверждение своих якобы искренних слов качает высветленной башкой и глазки свои блядские жмурит а-ля кавайная девочка-аниме. От его сахарной улыбочки даже Хашибира нос воротит, чует, зверюга, всю поднаготную. Такие фокусы только на Танджиро-то и действуют, он же рубаха-парень, наивный до зубного скрежета и добрый-добрый, таким, как он, лишь бы котиков в ветклинике лечить да бабушек через дорогу водить. Хороший он, и друг, и человек. Генье отчего-то стыдно ему в глаза глядеть. Он просто встаёт резко с места и идёт быстрым шагом к выходу из аудитории. — Уроды. Срать на пары, сейчас ему надо охладить голову, чтобы не сорваться. — Вот это ваша вина! И не стыдно?! — догоняет знакомый голос почти у порога. Шиназугава-младший горько усмехается, прежде чем выскочить в коридор и хлопнуть за собой дверью. Нет, Танджиро, им не стыдно, им похуй. *** Пальцы у Узуя-семпая длиннющие, аккуратные, «музыкальные», как любила говорить покойная ныне Шиназугава-сан. Он ими, кстати, умело работает: девчонки толпами бегают (насколько Генья знал, Узуй в данный момент встречался с тремя сразу, а как он это провернул — загадка), а зажигалки — все до одной — сразу загораются в руках. Завидно немного ещё и от того, как красиво и непринужденно смотрится сигарета, зажатая между указательным и средним. Впринципе, у Тенгена всегда так: хуй пойми каким образом, но всё выходит блестяще, будто он кинозвезда какая. — Ну и что? Побурчат и успокоятся. Первый гей, что ли, в универе? Я тебя умоляю, Ген, через неделю всё забудется. — Забудется? Ну да, ну да, у нас же каждый день какой-то педик с братом ебётся. Кремень зажигалки крутится вхолостую, без искры. Подкуриться не выходит почти с минуту, Генья со злости пережимает зубами фильтр и почти его перекусывает. — Да боже ж блять мой, держи, — блядская, холёная ручка Узуя протягивает ему горящую спичку, невесть за каким чёртом таскаемую с собой. Видимо, чтоб лишний раз повыпендриваться. — Спасибо. — Не за что. Ты мне лучше скажи, какая собака про тебя и Неми вообще ляпнула? — Да я ебу, что ли? Знал бы, уже бы морду разбил. — То-то все у нас целёхонькие да счастливые ходят, — тянет предвкушающе Тенген и щурится, затягиваясь. — А кто тогда знал про вас? Ну, кроме меня. — Ренгоку. Аказа, может. — И всё? — И всё. — Если судить, кто из них больше похож на пиздливую собаку, то Аказа, конечно же. — Конечно же. В мыслях крутится татуированная, бритая башка Аказы, которую Генья ударяет со всего маху стальной битой, и та разбивается-разлетается алыми шматами по стенам, словно переспелый арбуз. Немного становится легче. Почему-то башка Ренгоку представляться не хотела. Тот больно честолюбивый и «правильный», секреты хранить умеет, младших не обижает, работает и не пьёт, не курит. Классный парень, словом, свойский, а за счёт своей общительности — в любую компанию вхожий. Общительности. Блять. — Воображаешь скорую расправу над своими семпаями, а? — Чё? С какого-такого? — Молчишь больно долго. И глазки пылают. — Сам ты пылаешь, придурок… — Горячий придурок, на минуточку! — Узуй свободной рукой отбрасывает мелированные пряди за спину и вздёргивает подбородок. — Я тебе тут помочь пытаюсь, а ты? Ха-тьфу тебе в ебало за неуважение к старшим, Ген. Генья смурнеет взглядом, хмурится и губы поджимает. Если Неми узнает о гуляющих по универу слухах, то ему несдобровать. Есть вариант, конечно, узнать, кто соизволил спиздеть лишнего и заставить этого утырка покаяться во грехах, признавшись во лжи. План откровенно дерьмовый и наивный до жути, но один пункт — найти крысу — точно основополагающий, а что потом с ней делать — неважно, по ходу дела разберётся. Осталось только понять — кто крыса?