***
Васко прыгает с кормы «Морского Конька». Море становится его небом, пока он падает и смотрит в глаза галеонной статуи. Глаза морской девы смеются, улыбка серых губ обнажает очаровательную щербинку между зубов, а руки накладывают на него охранный жест. «Моя милая девочка, я падаю в бездну, чтобы принести тебе жемчуг и кораллы, и актинии, и морские звёзды. Чтобы тебе было, чем поиграть». Молодой человек складывает руки над головой и стрелой пропарывает толщу вод. Взмахи ладоней продвигают всё глубже, мысли заняты русалкой, и мерцающее дно всё приближается и манит. Но воздуха не хватает. И увы, до поверхности слишком далеко. Но он спокоен, он доплывёт. Вдруг напротив своего лица он видит большие хитрые глаза. Вокруг него по спирали движется пёстрая змейка, приближается и обнимает холодными руками. Она крепко держит его плечи и выводит изящные узоры хвостом, увлекая всё дальше, туда, где обитают колоссальные кракены, и откуда нет возврата. Васко прижимает её к своей груди и целует в шершавые губы, языком нащупывая милую щербинку на передних зубах. Улыбка морской девы на мгновение становится шире, и молодой капитан закрывает глаза, согласный отпустить сознание в вечный простор океана, но вдруг улыбка мгновенно превращается в солёный жгучий поцелуй, из которого сыплются вверх жемчужины воздуха. Она нежно кусает кончик его языка, и глаза сами раскрываются, и радость дыхания наполняет его хмельное тело. Наконец они достигают дна. Морская дева плавает вокруг него, мягко толкает в широкую грудь и показывает: «Дыши со мной». Это оказывается не менее волнительно, чем прыжок с кормы ради неё, и Васко осторожно вдыхает тугую солёную воду… Над ними медленно кружит косяк крупных рыб, одаривая тусклыми бликами серебряных боков. Словно коридор между мирами, с одного конца которого — русалка, с другого — беспокойный молодой капитан. Он стоит, покачиваясь, а морская шалунья играет и вертится, хвастает радугой чешуи, ловит пучеглазых донных рыб и дразнится. Шипы на плавниках русалки жгут и колят, но Васко не ослабляет объятия, водит длинными пальцами по её позвонкам и медленно взмахивает другой рукой вверх. «В ночном небе я уже видел много глаз, похожих на твои. Однажды мы вместе будем читать их, обещаю». Тело начинает покалывать, сквозь тёмные воды проступают стены его реальности. Молодой человек только и успевает назвать её имя. Морская дева складывает губы трубочкой, и Васко читает «Уна». Он успевает взять её руку и на прощание прижать к своим губам. Вместе с головной болью сознание возвращается в грязную опиумную.***
— У меня началась мигрень от этого дыма, Джонас. Сомневаюсь, что ты хотел бы себе такие сны, — комната вокруг Флавии наливалась цветами и образами, и где-то вдалеке слышалась странная музыка, что звучала всё громче, стоило лишь вслушаться. Флавия пошлёпала себя по щекам, отгоняя наваждение. — Скорей бы уже хоть какой-нибудь рейс, хоть куда, хоть к чёрту на рога, — заныл Джонас. — Уже видеть не могу эту Серену… Мгновенный лещ заставил его замолчать. Флавия потирала руку. — Где хозяин-то? — Нет его. Оставил записку только. Она пробежалась помутневшими глазами по клочку бумаги и с трудом отсчитала несколько золотых монет. — Приведи его в чувство и выведи его. А я соберу вещи. Джонас подошёл к ссутулившейся фигуре у столика с бутылками, бережно приподнял за плечи и легонько потряс. — Капитан Васко! Просыпайтесь! Полундра, говорю, ну! Капитан вскинул на него осоловевший взгляд и пьяно улыбнулся: — Уна? Ты? Юнга встряхнул безвольно обмякшее тело поувереннее: — Капитан Васко, это Джонас, юнга с «Морского Конька»! Пойдёмте-ка из этого гадюшника, Ваши вещи у Флавии. Услышав о своих вещах, Васко дёрнулся и повалился на стол. Посыпались бутылки. — Тише, тише! — Флавия успела его подхватить, хотя и сама только что обрела неустойчивое равновесие. Она помахала перед свёрнутыми в трубку бумагами. Сейчас же он вцепился в них, смял и, вырвав из рук девушки, спрятал у себя под рубахой. — Ты права была, слышь. Давно пора за те же деньги обустроить ему приватный кабинет, — пыхтел, запихивая капитана на ступени лестницы, Джонас, —этот гнусный сарай — не место для нашего капитана. — Да и опиум тоже, знаешь ли, не самая нужная капитану штука, — держась за стену, Флавия сосредоточенно рассматривала ожившие трещины, в которых мерещились лица, сменявшиеся чудовищами. — Друзья мои, давайте вы просто отведёте меня в мои покои, и сменим тему, — Васко с трудом поднимался наверх и еле ворочал языком. Матросы почтительно умолкли. Капитан нахлобучил на голову треуголку. — «Морскому Коньку» нужна галеонная фигура.***
Сырой ветер с моря гнал по небу рваные серые облака. Сердитые волны пылили, и на порт Серены, задушенной горечью погребальных костров, шла солёная свежесть. Шум прибоя мешался с гомоном навтов. Пристань гремела под топотом сапог по настилу. Стоящие на якорях суда скрипели такелажем, и крикливые чайки белоснежными росчерками разбавляли полную жизни какофонию единственного места в городе, проклятом малихором. Васко рассеянно наблюдал за торговкой пирогами со скверной повязкой на лице, из-под которой выглядывали чёрные язвы. Бедняжка из последних сил нахваливала товар шарахающимся от неё бледным юнцам в потёртых камзолах. Однако какой-то навт оставил свой ящик, подбежал к ней, лихо сбив на затылок треуголку, и вот уже восседал на нём, уплетая за обе щеки пирожок за пару медяков. — Совершенно исключено! — Рубен сопел и похлопывал борт «Морского Конька». — Ну давай каждый будет вешать фигуры своих шмар на нос корабля! — Она не шмара. Уна — морская принцесса. Дочь океана, — тихо, но твёрдо, сказал Васко. Глаза его зло блестели. Что мог понимать в нуждах его судна этот стареющий говнюк с вечно бегающим взглядом и жидкими грязными волосёнками? Капитаном он был таким себе, всё норовил выслужиться перед старшими по званию. Да и экипаж подобрал себе под стать: совершенно очевидно, что помыкать рослыми навтами такому коротышке тешило воспалённое самолюбие. И как бы он ни подвязывал голову красной косынкой, согласно обычаям навтов Гаканской Акватории, то не давало ему ни стати, ни броскости. Молодой капитан хмуро перебирал кончиками смуглых пальцев крупные тяжёлые жемчужины в кармане бушлата. Ещё не вполне протрезвев после опиумной, Васко умудрился завалиться в трактир и по большой удаче отыграл чьё-то проигранное ожерелье из розового жемчуга. Мысленно он говорил с чудесной русалкой и просил не обращать внимания на глупого моряка. Когда показалось, что Уна как будто больше не злится, он незаметно бросил в воду одну жемчужину. — Ну не знаю… — Рубен важничал. — Жалованье, оно конечно твоё. И тратить его тебе по собственному усмотрению. Только я тебе, болвану, дело говорю. Взял бы пару моих халтурных рейсов, — и хоть гальюн с рангоутом «Коньку» вызолоти! Одна моя ходка — и сменил бы корыто на галеон поновее… Капитан умудрялся быть снисходительно-приторным даже в приятельском трёпе. — А так-то, получая после вычетов Гильдии такие гроши, может и я упивался до морских звёзд… Удаляющаяся прямая спина Васко стала ему ответом.***
Васко сердито чеканил шаг по дощатому настилу порта. Тяжело маневрирующие грузчики спешно уступали дорогу. Какие бы волны ни хлестали его изнутри, капитан грациозно отводил плечи от юнг с поручениями, сломя голову мчавших в толчее, обходил надушенных господ с веерами и лорнетами, осматривающих высоченные громады судов, и приподнимал треуголку в знак почтения портовым леди на променаде. Наконец показалась вывеска «Чай, кофе и другие колонiальные товары», и он вошёл. — А что, открыта ли мастерская? — после учтивого приветствия спросил навт хозяйку, дородную пожилую даму в монокле и за прилавком. — Как же, как же, любезный капитан Васко. Для вас мастерская открыта всегда, — она положила на прилавок небольшой сверток в хрустящей бумаге с нарисованным драконом. — Это вам в знак нашей признательности за содействие в соблюдении торговых договоров на Морском Шёлковом Пути. И ещё вот, — рядом появилась огромная бутыль с чёрным мерцающим порошком. — Сударыня, право, то была сущая малость в сравнении с той пользой, которую несут всем нам ваши товары и ваше искусство, — моряк тепло улыбнулся, приподнял треуголку, и дюжина лет тут же покинула лицо хозяйки. — Мадам Моник, вы меня балуете. Румянец проступил сквозь белила на её полном лице, и мадам Моник извлекла из-под прилавка маленькую чёрную коробочку с тонкой золотой вязью. — Аль-Садская сурьма, редчайшего состава, из самой чёрной сажи, — понизив голос, чрезвычайно важно отрекомендовала она, обмахиваясь видавшим виды веером с рваным кружевом. Васко повертел коробочку в руках и сунул за пазуху. — Вы не перестаёте меня баловать, — искренне улыбнулся он и деликатно поцеловал ей руку. — Всегда удивлялась, зачем она вам. Вот уж не поверю, что без сажи на веках вы — не такой красавец… Навт снисходительно улыбнулся: — Мадам Моник, дорогая, вы меня смущаете… Польщен, однако данная «сажа» здорово помогает защитить глаза от солнца, отраженного водой. Мадам Моник коротко и совсем по-девичьи вздохнула и, нажав на невидимую педаль, указала молодому человеку на ковёр в дальнем углу лавки. — Не утруждайтесь, мадам Моник, я помню! — он элегантно приподнял треуголку и посмотрел в глаза торговке. — Спасибо! Перехватив гостинцы поудобнее, он аккуратно сдвинул ковёр и распахнул дверь вниз. — Завтрак пополудни и кофе с молоком, капитан? — Если вас не затруднит! — глухо отозвалось из-под пола. — Храни тебя Просветлённый. Или кому ещё ты там молишься, мой мальчик! — тихо сказала Мадам Моник.***
В тёмной мастерской пахло грубым льняным маслом и растворителями. Васко на ощупь нашёл рычаги, и из потайных ниш сверху полился мягкий дневной свет. По-хозяйски оглядев просторное помещение, Васко аккуратно сложил припасы в угол и прикрыл от пыли ветошью, а после — заложил руки за спину и пошёл вдоль стен. Его взору предстали точнейшие копии мировых шедевров: Леонардо, Терборх и Рембрандт, Канналетто и Ватто… Васко прищурился — пёстрых цветов было всё ещё слишком много для его чувствительных глаз. Он деловито листал стоящие стопками подрамники в тени у стен, иногда бросая: «божественно!», «Уна, ты бы видела!» и «золотые руки!». Вдоволь насытившись, он развернулся к чему-то огромному посередине помещения и рванул на себя стоящий дыбом холст. На неотёсанных высоких козлах перед ним возвышалась огромная заготовка носовой фигуры для «Морского конька».