Смотреть на солнце

*** Порой Гвейн дает себе труд задуматься, знает ли кто-нибудь. Знает ли Гаюс, с которым Гвейн теперь сталкивается куда чаще — когда заглядывает, чтобы всучить Мерлину жирную куриную тушку, или утащить его в таверну, или, напротив, остаться у него до ночи и просто разговаривать, пока Гаюс за дверью гремит склянками. Знает ли кто из рыцарей. Заметил ли хоть один из них, что Мерлин, если и крутится где-то поблизости, чаще всего найдется неподалеку от Гвейна, и тот не удержится, чтобы встрепать ему волосы, чтобы коснуться невзначай, просто потому что можно и потому что это приятно. Знает ли кто из слуг, отчего Мерлин чаще стал улыбаться, отчего стал спокойнее, отчего даже грубость Артура расстраивает его не так, как раньше. Наверное, всё же нет. Огонь не пожирает сухую солому с той скоростью, с какой по замку разносятся сплетни, и даже особое — не вполне почетное, но особое — место Мерлина подле короля не придержало бы чужие языки. Каким-то чудом они умудряются скрывать то, что иногда вспыхивает и сгорает между ними. Наверное, все потому, что они прежде всего друзья, и друзьями остаются, и останутся навсегда. Гвейн качается в седле, глядит на златовласый затылок впереди, и еще одна мысль сонно проскальзывает ему в голову. «Знает ли Артур?» — и сам себе усмехается с горечью. Ну, судя по тому, с каким каменным лицом король после Ламмаса смотрел на шею Мерлина, у которого развязался платок… что-то да знает. Но голова Гвейна до сих пор на его плечах, а стало быть — не всё. Осень дышит на город холодными ветрами, выстуживает длинные галереи, все раньше и раньше разжигает очаги в домах крестьян и в покоях знати. Как будто лета и вовсе не было. В комнате Гвейна натоплено жарко. Огонь, подпитанный магией, с веселым сухим хрустом глодает поленья. — И куда тебя несет, скажи на милость? — ворчит Гвейн, из разворошенной постели наблюдая, как Мерлин одной рукой оправляет рубаху, а другой придерживает сползающие штаны. — Впервые за неделю у тебя свободный вечер, и он, прошу заметить, еще только начался, а ты собираешься… Заняться чем? — Пиявками, — стонет Мерлин страдальчески и в приступе жалости к себе валится под бок к Гвейну, щекотно утыкаясь ему в подмышку. — Пиявки тебе, значит, милее, чем я. — Знаешь, есть между вами кое-что общее, — смеется он, потирая шею, на которой опять расползается темное пятно, хотя Гвейн готов поклясться, что был сегодня крайне осторожен. Почти… почти все время. — Гаюс меня убьет, если я не вычищу чертов чан. И, уж поверь, он лично проследит, чтобы я сделал это своими руками. — Это вот этими, что ли? — Гвейн ловит его ладонь, подносит к глазам и поворачивает так и эдак. — Вот этими твоими девчачьими нежными пальчиками? — Не помню, чтоб ты на них жаловался полчаса назад, — парирует Мерлин и, коварно выдернув добычу Гвейна из его захвата, вскакивает на ноги. — Может, еще разок докажешь, как я неправ? — без особой надежды спрашивает Гвейн. Мерлин насмешливо щурится, расслабленный, с пунцовыми губами и вороньим гнездом на голове. — Долг и честь взывают ко мне, сэр Гвейн! — Кто бы мог подумать, — говорит Гвейн, нашаривая на полу возле кровати штаны и влезая в них со второй попытки, — что в тебе сокрыто такое трудолюбие. — Эй! — возмущенно восклицает Мерлин и швыряет в Гвейна его же сапогом. Приемчик явно подцеплен у короля. — Мне пора, правда. Он впрыгивает в сапоги, бежит к двери, так же стремительно возвращается к Гвейну за быстрым прощальным поцелуем — и обратно. — Правда пора! — Мерлин, ты кое-что забыл. Гвейн со смехом встает наконец с кровати и тянет из-под подушки кусок синей ткани. Уже распахивая дверь, Мерлин оборачивается к нему: — Что? — Твой пла… — Гвейн поднимает голову и смотрит в дверной проем, — …ток. В коридоре с рукой, все еще поднятой для стука, стоит Артур. Молчание длится и длится, Гвейн через всю комнату чувствует, как закаменел Мерлин. Да и король не лучше. Хотя руку он все-таки опускает. Гвейн подходит к Мерлину и вталкивает ему в ледяную ладонь платок, заставляя очнуться. Тот оглядывается, растерянно моргает, опять коротко смотрит на Артура и тут же опускает взгляд. — Сир? — выдавливает он, словно не уверен, ждать ли распоряжений — или можно наконец убраться восвояси к своим пиявкам. Артур не издает ни звука, и Мерлин, изобразив что-то вроде кивка, протискивается мимо него. Торопливые шаги гулко разносятся по пустому коридору. — Прошу простить мой вид, Ваше Величество. Не ждал гостей в этот час, — говорит Гвейн одним из самых своих официальных тонов, хотя, как ни скажи, все равно прозвучит издевкой. Хорошо, что он успел-таки надеть штаны. Артур вперяет в него белый от бешенства взгляд, скрещивает руки на груди. Гвейн не исключает, что для перестраховки. Неловко было бы королю кидаться на своего рыцаря в его же покоях. — Что-то случилось? — хмурится Гвейн. Артур нечасто заглядывает в личные комнаты рыцарей, обычно — если дело не терпит отлагательств и проволочек. — Это… нет, — наконец заново обретает дар речи Артур. От крепко стиснутых челюстей у него играют желваки. — Подождет до завтра. Извини… за беспокойство. Ну и ну, величайшие королевские извинения. Он не ждет ответа, резко разворачивается и идет в сторону, противоположную той, куда ушел Мерлин. — Артур, — зовет Гвейн, шагает за ним в коридор, и от проклятущих ледяных камней у него уже стопы сводит судорогой. Тот замирает, нехотя оглядывается через плечо. Возможно, Гвейну стоит прикусить язык, но самоконтроль — все еще не главная его добродетель. — Ты же не думал всерьез, что он будет томиться до старости? Мгновение кажется, что Артур сейчас вернется и напомнит, кто лучший воин Камелота и кого учили убивать с младенчества. Каким-то магическим образом это ясно читается в развороте его плеч и в обжигающем холоде стали, которым вспыхивают его глаза. — С чего бы… мне думать… о подобном? — тяжело, будто мечом, рубит он, едва дыша. Это почти смешно, но Гвейна окатывает печалью. Словно он тоже немного маг. Словно завеса будущего приподнялась перед ним на миг, потоком света, и этот свет чужой. — Не знаю. Тебе виднее, — тихо говорит он. Но Артур, конечно, слышит. — Доброй ночи, милорд. Он скрывается в комнате, так и стоит на ледяном полу, привалившись к двери. И только спустя минуту слышит тяжелые шаги короля. *** Они не обсуждают это. Они с Мерлином вообще почти не говорят об Артуре. О работе, которой тот нагружает своего слугу, — да. О походах, в которые намерен отправиться король, как только закончится осенняя хлябь на дорогах, — да. Но не о нем самом. Гвейн видит, что это делает Мерлину больно, и не сворачивает на опасные темы. Он знает только, что Артур ведет себя с Мерлином благопристойно, не задерживает подле себя дольше необходимого, не раздает затрещины и обидные прозвища. Проще говоря, показывает себя форменной свиньей. У Мерлина только раз, спустя дней десять этой демонстрации… непонятно чего, вырывается гневное: — Какое он имеет право!.. чертов пустоголовый… Но закончить он не в силах. Гвейн мягко притискивает его к себе, и щекочет, заставляя Мерлина извиваться всем телом, и начинает рассказывать о ямочках на щеках милашки Мэри, что разносит молоко для благородных леди, за что получает в награду ямочки Мерлина — ничуть не хуже. В королевстве спокойно, на границах тоже ничто не предвещает беды, немногие враги забились подальше, сознавая мощь Камелота и его союзников. И все же Артур по старой памяти желает лично посмотреть, как обстоят дела в отдаленных селениях. Сделать это он желает инкогнито, конечно, а иначе какое же тут веселье? — Уверен, что это хорошая затея? — спрашивает Гвейн, пока Артур ждет, чтобы ему вывели коня, и нетерпеливо постукивает сложенными перчатками по ладони. Одет он проще обычного, хотя за простолюдина все равно не сойдет. Впрочем, его и в рубище обряди — все равно не сойдет. Леон, стоящий рядом, всем видом поддерживает вопрос, но он свои попытки мягко образумить короля уже исчерпал. — Я раньше нередко путешествовал один, — не глядя на него, отвечает Артур. — Не хочу расстраивать, но в Камелоте все еще есть бандиты. Особенно в дальних деревнях. Напомнить, как мы познакомились? — Я бы и тогда был в полном порядке, если бы кое-кто не открыл свой рот, когда не просили. Кстати о нем… Мерлин, мне до первых снегов тебя ждать?! Разумеется, «один» в понимании Артура — не совсем то же, что в понимании простых смертных. Мерлин чуть не кубарем скатывается с лестницы, нагруженный двумя седельными сумками и с мечом Артура под мышкой. Конюхи как раз выводят под узды темно-гнедого жеребца и золотистую красавицу с шелковой белой гривой. Гвейн знает, что свою кобылу Мерлин начищает усерднее, чем королевского коня, но это еще одна их небольшая тайна. Пока он, даже не пытаясь оправдываться, возится с поклажей под недовольным взглядом Артура, Гвейн хмурится все сильнее. — Я понимаю, тебе хочется приключений, но возьми с собой еще хоть одного человека. В остром изломе бровей Артура, в обращенном к Гвейну тяжелом взгляде читается «Может, тебя?» А что. Веселенькое бы вышло путешествие. Побило бы в неловкости тот случай с двумя смешливыми девицами, бочонком эля и свинарником. Да что он, в самом деле, распинается тут? Если взбрело в золотую эту голову разъезжать по окрестностям с уверенностью, что не найдется в селе забулдыги, который видел короля вживую, — пускай. С ним все-таки Мерлин, это безопаснее, чем целый рыцарский отряд. А то и армия, кто его знает. — Нас не будет всего два дня, — говорит Артур, взмывая на коня. Мерлин тоже забирается в седло, глядит на Гвейна с беспокойством, и сложно сказать, что волнует его сильнее: возможные опасности, которые слетаются на королевскую задницу как мотыльки на огонь, или перспектива на два дня застрять вдвоем с Артуром. С Артуром, который перехватывает этот взгляд и слишком резко натягивает поводья, отчего конь поднимается на задние ноги и возмущенно ржет. — Надеюсь, за это время мир не рухнет, — вместо последних наставлений говорит Артур и бьет коня пятками, заставляя его чуть не с места припустить галопом. Мерлин, немного бледный и растерянный, со вздохом пришпоривает кобылу и следует за ним. Гвейну отчего-то кажется, что мир все же может рухнуть, только не в стенах замка, а далеко за его пределами. И не для всего королевства, а только лишь для короля и его слуги. Так оно и случается. *** Они возвращаются раньше положенного. Холодное солнце еще в зените, когда дозорный спешит к Леону, чтобы доложить: король скоро въедет в ворота. Вместе с Леоном Гвейн, полный смутной тревоги, идет их встречать. Лошади скачут тяжело, роняя хлопья пены, словно несколько часов кряду им не давали отдыха, и, перевозбужденные, еще переступают с ноги на ногу, когда всадники их останавливают на том же месте, откуда отправились накануне. — Милорд! — зовет Леон почтительно, а сам напряженно вглядывается в Артура. Одежда его черна от крови на груди, жилет и рубаха под ним вспороты, но в седле Артур держится твердо и раненым не выглядит. — Что стряслось? На вас напали? Не глядя на него, не глядя ни на кого вообще, Артур ястребом слетает с коня, и вопросов ему лучше не задавать, потому что в таком ледяном бешенстве короля давно уже не видели. Он делает несколько широких шагов, взглядом разбивается о Гвейна — и рычит: — Ты — за мной. Гвейн не сводит глаз с Мерлина, который все еще не выбрался из седла и выглядит съежившимся чуть не вдвое, с опущенной головой уставившись на свои руки. — Гвейн! Еще секунда — и Артур просто сгребет его за шкирку и поволочет за собой. Лучше послушаться. Двери тронного зала распахиваются с грохотом. — Оставьте нас, — велит Артур. Стража исчезает, и комнату заполняет напряженная, будто молниями пронизываемая тишина. Артур не занимает своего кресла, просто отходит к высокому окну и обхватывает себя руками в попытке успокоиться. Гвейн останавливается неподалеку и совсем не удивляется следующим его словам. — Ты знал. Это и обвинение, и угроза, но это не вопрос. — Да. — Давно? — Какая… — Отвечай! — рявкает Артур. Терпение его натянуто как тетива — только тронь. — С тех пор, как… — запальчиво начинает Гвейн, осекается. «Давай, молодец, подлей масла в огонь». — С лета. С того дня. Судя по еще одному злому взгляду, Артур сразу понимает — с какого. — И у тебя не возникло мысли?.. — Рассказать тебе? — перебивает Гвейн с задором самоубийцы. — Вот уж нет. — Похвальная преданность, — цедит Артур, взглядом обшаривая внутренний двор замка. — Жаль, не короне. — Я предан не меньше Мерлина. Что он сделал? Неужто… — Гвейн рассматривает окровавленную, заскорузлую, рваную одежду Артура. Даже в ней он — будто в мантии, и солнце короной светится в его волосах. — Неужто посмел спасти тебе жизнь? Артур касается пальцами груди, чуть слева, рядом с сердцем. Там, где явно была недавно страшная рана. Там, где теперь только залитая кровью кожа. — Я умирал, — тихим напряженным голосом говорит он. — Я должен был умереть сегодня. — Не сочти за дерзость, сир, — «о, это она и есть», — но умереть ты должен был еще лет шесть назад. Или когда там Мерлин ввязался в войну с судьбой за твою жизнь. — Придержи язык, Гвейн! — срываясь, орет он, рушит образ величественного короля, становясь просто взбешенным, униженным, задетым, потерянным Артуром. — Я могу казнить тебя за измену вместе с ним! Смешного тут мало, но Гвейн чуть не выносит себе приговор кривой ухмылкой. «За измену». Короне, да? — Чтобы кого-то казнить, его для начала надо бы арестовать, — замечает он, сам удивляясь своему спокойствию. Чем дольше он глядит на Артура, тем спокойнее ему становится за Мерлина. О себе Гвейн и вовсе не думает. — А я что-то не заметил кандалов на его руках. И приказов никаких не слышал. — Хочешь услышать прямо сейчас? — с опасным прищуром спрашивает Артур. — Не надо, Артур. Ты зол, я понимаю, — Гвейн подходит на пару шагов и вскидывает раскрытые ладони в ответ на его вспыхнувший возмущением взгляд. — Ладно, я и представить не могу, в каком ты гневе сейчас. Но ведь ты не велел схватить его. Потому что знаешь, что потом сложнее будет… его отпустить. Когда ты остынешь. — Ничего я не знаю! Не знаю даже, кто он, не знаю его помыслов… — Артур, — укоризненно зовет Гвейн. И Артур, странное дело, умолкает, только дышит тяжело. — Послушай себя. А потом послушай своё сердце. Оно у тебя редко ошибается. — Мое сердце выбрало женщину, которая предпочла мне другого, — сухо напоминает Артур. — Правда? И вот теперь ему, наверное, точно оторвут голову, прямо голыми руками. Артур медленно идет вдоль круглого стола, касаясь ладонью высоких спинок кресел. Пропускает лишь то, что принадлежало Ланселоту. Голубая жилка на его виске все еще пульсирует, но волны ярости больше не расползаются от него на весь замок. Голову его сейчас наполняют мысли, одна страшнее другой, одна другой больнее, Гвейн почти слышит этот рой и ничем помочь не может. Артуру придется справиться с ним, если он хочет… Если он хочет. — Я велел ему пока… сидеть дома, — с растерянностью говорит Артур. — Какой смысл… Он ведь давно мог сбежать, если бы… — Так и есть, — успокаивающим тоном подтверждает Гвейн, словно дикого жеребца усмиряет. — Никуда он от тебя не сбежит. Никогда. Артур глядит предупреждающе, так ему, во всяком случае, кажется. В глазах у него, голубых, как высокое летнее небо, за тонкой пленкой раздражения стынет тоска. — Что я за король, если без защиты колдуна давно гнил бы в земле? — Король великой судьбы. Так он мне говорил. И тебе говорил не раз, я знаю. А на великом пути трудно не столкнуться с великими опасностями. В одиночку с ними не управиться, будь ты хоть трижды могучий воин и мудрый правитель. Поэтому у тебя есть мы, твои рыцари. И поэтому… у тебя есть он. Артур, описав полный круг, останавливается рядом с Гвейном. Лицо у него без маски ярости выглядит осунувшимся, он не спал эту ночь. — Откуда мне знать, что всё это — не магия? Откуда знать, что он не заколдовал меня, что мои чувс… что моя вера ему — это моя вера? У Гвейна есть ответ, и ответ этот немного, совсем немного разбивает ему сердце. — Узнать очень просто, милорд, — говорит он спокойно и почти весело. — Иди прямо сейчас, сунь Мерлина головой в бочку с водой и не отпускай, пока он не умрет. Поверь, несмотря на всю его силу… он тебе это позволит. У Артура такое лицо, словно рана в груди вновь открылась, словно в нее запустили руку с хищными когтями, и сжимают, сжимают, выдавливая из него жизнь по капле. — Я выслушаю его, — спустя минуту тягостного молчания говорит Артур, медленно, каждым звуком отдирая от себя грозную тень своего отца, с ее подозрительностью, похожей на безумие, с ее глухой ко всему жестокостью. Артур не такой. Ему просто больно, но этой боли они оба, после стольких лет, не могли бы избежать. — По крайней мере, он должен мне правду. Хотя бы теперь. — Вам будет о чем поговорить, это уж точно, — вздыхает Гвейн. Перехватывает пристальный, теперь уже в самом деле ревнивый взгляд: — Я не знаю всего. Даже малой части не знаю, наверное. Но и этого хватило. — Для чего? «Увидеть, на что он готов был пойти ради тебя. Что он готов был потерять. И терял». — Скоро сам поймешь. Пора вам уже услышать друг друга, Артур. А я только одно могу сказать: он не враг тебе. И Мерлин уж точно сделал для Камелота больше, чем получил взамен. Артур устало опускается в свое кресло. Бушевавшая в нем последние часы буря отступает, хотя все еще гудит в отдалении, сковывает его плечи, тяжестью наливает тело. — А могу ли я верить хоть одному твоему слову, Гвейн, — говорит он, — зная, что Мерлин… — Мой друг? — обрывает его Гвейн без раздумий. — Что ж. Можешь не верить. Даже арестовать меня можешь, если тебе так будет спокойнее. Только не наказывай Мерлина своим молчанием слишком долго. Он и так уже, поди, на стену лезет. — Как залезет, так и спустится, — вполголоса бормочет Артур, пальцами сжимая переносицу. — Арестовывать я тебя пока не буду. Но я запрещаю тебе к нему приближаться, Гвейн. Это понятно? Гвейна так и подмывает возразить, но он сдерживается, кивает коротко. — Да, сир. И как у Мерлина это получалось годами? — Иди, — взмахом руки отпускает его Артур. Скашивает глаза на свою окровавленную рубашку, словно только теперь по-настоящему замечает ее, замечает запах конского пота, пропитавший одежду, замечает хоть что-то, морщится. Открывает рот — и не произносит ни слова. Того, кого он хотел машинально позвать, здесь сейчас нет. Гвейн не собирается и дальше испытывать королевское терпение, идет к выходу, когда его настигает негромкий оклик. — Почему… — Гвейн оглядывается, и мгновение кажется, что Артур не закончит ненужный вопрос. Но он все же договаривает: — Почему он позволил бы мне? Как избалованный ребенок, который хочет получить всё, и получить немедленно. Ну честное слово. — Не будь дураком, милорд, — прилежно улыбаясь, отвечает Гвейн. — Мерлин любит тебя больше, чем всё в этом мире. Конечно он отдаст тебе свою жизнь. Он и так уже это сделал. И Гвейн уходит, оставляя одинокого короля в тишине тронного зала. *** Весь день и все следующее утро Артур собран, сдержан и строг, словно перед самим собой оправдываясь за опустошившую его гневную бурю. Тренировка для новобранцев, правда, оборачивается истинным кошмаром длиной в два часа, в остальном же король ничем не выдает, что у него на душе. Только заданный Персивалем вопрос, куда это запропастился Мерлин, — как брошенный в воду камень. Круги от него идут по глади Артурова лица еще долго. Потом Артур — Гвейн наблюдает за ним издалека — направляется к покоям Гаюса, весь такой собранный, сдержанный и строгий, — и вылетает оттуда через пять минут, красный от бешенства. Через час он с десятком рыцарей отправляется на охоту, и Гвейн поневоле сочувствует каждому оленю и кабану, которым не посчастливится оказаться на пути короля. Тот, чего доброго, разорвет их на части голыми руками. Хотя куда больше он сочувствует Мерлину, сидящему в четырех стенах своей комнатушки. Слово, данное Артуру, тяготит Гвейна, но он держится в стороне. На следующий день Артур возвращается к скромному жилищу лекаря. И на этот раз проводит там добрый час. Об этом рассказывает Гаюс — вечером, когда у Гвейна не остается терпения и ноги сами несут его знакомой дорогой. Старик осунулся от тревоги, но Гвейна встречает скупой улыбкой и задумчивым взглядом. — Вскрывать нарывы болезненно, — говорит он, качая головой. — А уж когда их столько… Гвейну остается лишь молча согласиться. Еще через день Гвейна будит ощущение чужого присутствия в комнате. За окном глухая ночь, дрова в очаге прогорели, но долговязый силуэт узнать можно даже в темноте. — Мерлин… — выдыхает Гвейн. Тот отвечает тихим смешком, подходит и садится на постель. — Прости, что разбудил. — Ты с ума сошел? Что ты здесь делаешь? Тебя могла увидеть стража… — Ну да, — с сомнением хмыкает Мерлин, позволяя ему обнять себя. — Годами я ходил по всему замку у них под носом, а тут вдруг они бы меня увидели. Да и никаких указаний насчет меня страже не давали. — Но Артур… — Сегодня заявил, чтобы я «не попадался ему на глаза». — Мерлин со вздохом трется носом о его плечо, пуская взвесь щекотных мурашек по коже, и отстраняется. — Думаю, это можно считать окончанием моего заточения, как по-твоему? — Ты не догадался уточнить? — Нет, я был слишком занят. — Чем же? Мерлин смешно сопит и неуютно ерзает, прежде чем ответить: — Тем, что орал на него. — Вот это мой мальчик, — смеется Гвейн, взлохмачивает его волосы. — Полежишь со мной? Мерлин медлит, потом скидывает сапоги, ныряет к нему под бок, словно приваливается к горячей печке. Он успел немного замерзнуть, пока без куртки добежал по стылым галереям спящего замка. — Только недолго. Гвейн сквозь вуаль темноты всматривается в его лицо, спрашивает наконец: — Как ты вообще? — Не знаю. Странно. И страшно немного. — Он вздыхает, закрывая глаза. — Мне сначала показалось, он убьет меня. Прямо там, в лесу… как только я вытащил из него чертову стрелу. Смотрел на меня как на монстра, пока я залечивал рану, а я ведь даже не был уверен, что все делаю правильно, я только раз слышал это заклинание. Давно, еще при Утере. Этого идиота так же подстрелили, и он так же умирал… умирал у меня на руках, а я ничего… не мог… — Этот идиот жив, — шепчет Гвейн, поглаживая его вздрагивающее плечо, — и ты тоже жив. И ничего бы он с тобой не сделал. Ты же сам знаешь. — Откуда бы… — Ну, что-то я еще ни разу не видел, чтобы одна сторона монеты убивала другую, — глубокомысленно замечает Гвейн — и Мерлин одновременно издает смешок, тычет ему кулаком под ребра и бодает, чтоб не слишком умничал. Его губы в паре дюймов, ничего не стоит сместиться лишь немного, наклонить голову… Гвейн гладит его по щеке и касается лба мягким поцелуем, под которым Мерлин затихает, как ребенок. Его «однажды» наконец настало, и чему-то пора бы уже начаться. А чему-то другому — пора закончиться. *** Дни тянутся серой вереницей, волглые от затяжных дождей, и жизнь в Камелоте подчиняется этой серости, приглушает свои звуки и краски, замедляется. Настроение короля — под стать его королевству. Артур почти все время задумчив, оживая по-настоящему лишь с мечом в руках. На советах он скуп на слова, дает высказываться другим, а сам застывает, словно в мрачном забытьи, и его привычный внутренний свет будто погас. От этого в тронном зале веет холодом, как бы ярко ни полыхал огонь в камине. — Что такое с Артуром? — спустя неделю не выдерживает Леон после очередного собрания. А потом сам себе отвечает, добавляя: — И куда, скажи на милость, делся Мерлин? Я уже несколько дней его не видел. Мерлин выполняет королевскую волю и не оскорбляет его взор своим видом. Гвейну известно, что Мерлин занят у Гаюса, помогает ему со сбором и покупкой нужных материалов для лекарств, отправляется с ним в обходы пациентов, а еще читает, бесконечно читает в своей комнатке, знаниями пытаясь вытеснить из головы мысли о том, что Артуру он не нужен. Гвейн заходит к нему, пытается утешить как может, а Мерлин почти идеально делает вид, что у него все хорошо. Голова до сих пор на плечах, работа есть, из королевства его пока не изгоняют… о чем еще мечтать? Гвейн наблюдает за Артуром, погрязшим в своей отрешенности, и дает ему еще пять дней. Без всяких причин, просто — пять. Потом он пойдет к этому венценосному остолопу, выскажет ему по-мужски все, что думает, а там как повезет. Может, камера в компании крыс, может, сразу — плаха. Если к тому моменту настрой Артура просядет еще сильнее, хотя казалось бы — куда уж. Вечером шестого дня Гвейн видит, как Гаюс тяжелой походкой направляется в сторону владений лорда Джеффри, и решает, что стоит заглянуть к Мерлину, прежде чем идти распекать особу королевских кровей. Дверь почему-то приоткрыта, и Гвейн уже берется за ручку, когда до него доносится знакомый, но все равно какой-то новый, с никогда не слышанными раньше интонациями, голос: — Господи, да не будь же ты такой девчонкой, Мерлин… Лучшее, что может сделать Гвейн, — это тихо отступить и уйти, но дверь уже приоткрыта, и она даже не скрипит недавно смазанными петлями, если вот так потянуть ее на себя. В рыцарском кодексе о таком ни слова, но Гвейн не помнит сейчас ни кодекса, ни самого себя, и под руку его толкает не любопытство и не ревность даже. Этому чувству нет названия среди слов, известных Гвейну. И он не ищет. Они там, посреди комнаты, в которой странный беспорядок, вещи разбросаны, будто ураганом. Мерлин, согнувшись, опустив голову, сидит на столе спиной к двери, а Артур перед ним, и Артур увидит Гвейна тут же… если только откроет глаза. Его лицо расходится с голосом, который еще пытается быть строгим. — Не знаю, что там тебе наболтал… этот дракон, — говорит он, стискивая плечи Мерлина, растирая, касаясь одной ладонью его шеи, его щеки, его затылка, — но быстро это не будет. Не за день и не два. Понимаешь? Столько лет… магия… — Ты идиот, — всхлипывает Мерлин, вздрагивает, цепляется за его плечи, будто падает в пропасть, — и задница, и… и идиот. — Какой уж есть, — совсем тихо вздыхает Артур, и глаза его крепко закрыты, словно он долго, долго-долго смотрел прямо на солнце, но только теперь смог это понять. Его лоб прижимается ко лбу Мерлина, а потом губы вслепую ищут соленый уголок глаза, ищут ямочку улыбки на щеке, ищут раскрывающийся навстречу рот… И находят. Гвейн подмигивает белокурой прелестнице, идущей от источника с кувшином воды, и гадает, застанет ли в таверне Элиана и Персиваля. Когда что-то одно заканчивается, а другое начинается, непременно нужно выпить как следует. Особенно если начинается это «что-то» для целого королевства. «Твою же мать», — думает Гвейн. Твою же мать.