Смотреть на солнце

*** Больше всего Гвейн тревожится, что случившееся между ними отдалит его от Мерлина и нарушит давно установившийся баланс их дружбы. Вскоре он понимает, что зря забивал себе голову. Мерлин такой же, как и прежде. Он не избегает Гвейна и не пытается чаще быть с ним рядом, не делает вид, что ничего не было, но и никак не выдает, что что-то было. Возможно, Гвейн все же недооценивал его лицедейские таланты. В конце концов Мерлин годами скрывал за своей невинной мордашкой такую могучую силу, что Утера бы удар хватил, если бы он уже не умер. До Гвейна не сразу дошло, в какой мере мастерство Мерлина не исчерпывается прачечными фокусами, но все же дошло. И весьма скоро. На охоту в южные земли они отправляются на третий день после истории с бочкой. Артуру не сидится в замке. Лето разгорается птичьими трелями, омывает жарой каменные мостовые Камелота, висит в воздухе утренней туманной дымкой и проносится освежающими грозами. Жизнь кипит вокруг, и у короля играет кровь. Еще у короля, видно, до сих пор зудит гордость, но о том никто заикнуться не смеет. Слух о гигантском медведе, что бродит по южным лесным окраинам, Артур встречает с восторгом. Который, впрочем, старается умерить, когда ему докладывают, что медведь убил уже шестерых охотников. Отряд выдвигается на рассвете, добираться предстоит целый день, потом привал — и утром следующего дня они будут на месте. Артур берет с собой семерых приближенных рыцарей. И Мерлина, конечно. Дорога приятная. Лошади еще полны сил, воздух напоен сочными запахами земли и травы, свежей после ночного дождя. Гвейн срывает несколько полевых цветов, когда они едут мимо обширного нетронутого луга, и теперь, перевешиваясь со своего коня, пытается засунуть цветок Мерлину за ухо. Тот отбивается со смехом, но не понукает свою кобылку отойти в сторону. Остальные наблюдают эту сценку с комментариями различной степени остроумности, но Гвейну до них дела нет. Они перешучиваются с Мерлином вполголоса, уже едва ли понимая, какую околесицу несут, им спокойно и хорошо ехать вот так рядом. После очередного взрыва смеха за своей спиной Артур, едва повернув голову, зовет с раздражением: — Мерлин! И тот, резко замолчав, толкает лошадь пятками, чтобы пристроиться на обычное свое место, позади короля. Гвейн видит, что Артур не сказал ему ни слова, не отдал никакого распоряжения. Они так и едут дальше всю дорогу молча до ближайшего привала. Гвейн ухмыляется. Получай, величество. Он знает, что Мерлин эти дни держится молодцом. Разумеется, об извинениях от Артура и речи не шло, но он все же соизволил бы сделать какой-нибудь великодушный, свойственный ему жест, чтобы показать Мерлину, что он перегнул палку, пытаясь его утопить. Но сделал бы он это в ответ на откровенное недовольство или жалобный вид Мерлина. Мерлин ведет себя с Артуром безукоризненно, как образцовый слуга, и этим бесит его втрое сильнее, чем жалобами и видом побитой собаки. Мерлин сдержанно и молча прислуживает, Артур скрипит зубами, рыцари делают ставки, у кого нервы сдадут раньше. В этот раз Гвейн без колебаний ставит на то, что Артур сдастся первым. Ему это иногда тоже полезно. Будто чувствуя его взгляд, Мерлин оборачивается к Гвейну с улыбкой, которую иначе как заговорщицкой и не назовешь. Артур в это же мгновение оглядывается на Мерлина. И снова смотрит строго вперед. Кажется, линия челюсти у него стала раза в три тверже. К вечеру погода портится, сумерки наполняются шелестом дождя. Он не проливной, но нудный, затягивается на пару часов и промачивает до нитки всех на равных, от короля до слуги. К темноте дождь стихает, но устраивать привал во влажном, набрякшем лесу — радость сомнительная. Мерлин бродит по окрестностям, выискивая сухие ветки для костра. Гвейн бродит с ним, для компании — и просто чтобы сказать: — Знали бы они, что ты можешь всего лишь пальцами щелкнуть… Мерлин предостерегающе смотрит на него, но не может сдержать улыбки. — Пальцами как раз щелкать без толку. Но… да. Я бы мог управиться быстрее. — Когда ты собираешься ему рассказать? — задает Гвейн вопрос, который занимает его последние два дня. — Это же… Это нелепо. И несправедливо. Улыбка Мерлина становится очень печальной, и Гвейн жалеет, что вообще открыл рот. Кому как не Мерлину знать, насколько это нелепо и несправедливо, быть на побегушках, чуть не как раб, а в любую свободную минуту спасать шкуру своего хозяина от очередной напасти. Кое о чем Мерлин ему уже успел коротко рассказать. Еще о многом Гвейн догадывается сам. — Однажды Артур узнает, — говорит Мерлин негромко. — Может быть, я даже останусь после этого жив. Он шутит. Но будто и не уверен, что король окажется милосерднее своего отца. Что голос разума не заглушит обида за годы лжи и поруганное достоинство. Сдавшись, Мерлин в итоге магией подсушивает несколько веток потолще, а Гвейн ухитряется голыми руками поймать упитанного зайца. Они возвращаются к лагерю, и Мерлин принимается возиться с костром, пытаться соорудить ужин на девятерых и помочь с обустройством на ночлег. Лесная подстилка влажная, как и всё кругом, но никто не ропщет. К таким условиям все давно уже привыкли. Обычно это Мерлин может бубнить себе под нос, что в его обязанности не входит таскаться по промозглым холодным лесам вслед за Артуром, но сегодня он молча снимает с лошади свое почти сухое одеяло и осматривается, решая, в каком месте его удобнее всего будет намочить. — Мерлин! — зовет его Гвейн, только что вытянувшийся под раскидистым старым деревом. Его густая крона сохранила относительно сухой клочок земли, который и заняли самые прыткие. Точнее, самый прыткий — и самый здоровенный. — Падай между нами с Персивалем. Помедлив, Мерлин идет к ним. Мрачного взгляда Артура, который еще с двумя рыцарями устроился под другим похожим деревом, он как будто не замечает. Может, король желает отпустить комментарий, что не дело слуге спать с рыцарями, кто его разберет… Только все равно он опоздал. Гвейн расплывается от этой мысли в совершенно похабной ухмылке, надеясь, что темнота его прикроет. Но Мерлин уже совсем рядом, и Мерлин видит. И Мерлин — Гвейн готов поклясться — понимает. Персиваль безропотно подвигается, за подол рубахи резко тянет Мерлина вниз, укладывает его, как тюк, расправляет одеяла, чтобы все трое оказались укрыты, отворачивается спиной и спустя минуту могуче всхрапывает. Гвейн подкладывает под голову свернутый плащ, себе и Мерлину, будто делит с ним рыцарство, и улыбается весело, и обнимает. Мерлин немного дрожит, хотя костер потрескивает неподалеку под неусыпным взором Леона, но скоро расслабляется и тяжело, сонно приваливается к Гвейну. «Просто не привыкай к такому», — думает Гвейн, украдкой убирая волосы с его лба. «И все будет хорошо. Как раньше». *** Медведь решает не подлаживаться под их планы, а просто добирается до рыцарей во главе с королем сам. Утро в туманном лесу оглашается яростным треском веток, и Элиану, который в дозоре, нет нужды будить остальных — все и так уже вскочили на ноги и сжимают обнаженные мечи. Все, кроме Мерлина. Потому что его нигде не видно. Гвейн тревожно озирается, он не почувствовал сквозь сон, когда Мерлин ушел, но кругом меж деревьями стелется густой туман и разглядеть что-то можно на расстоянии не более десяти ярдов. — Мерлин?! — зычно зовет Артур, тоже, конечно, обнаруживший пропажу. — Скажи, что это ты там бродишь! Ответом ему становится утробный медвежий рев. Дальше все быстро, сумбурно, со смесью охотничьего азарта и страха, который продирает, будто медвежья лапа уже тебя накрыла. Зверь и правда огромный, раза в два больше против обычного. И он не тупой. Словно чувствуя преимущество тумана, он бродит вокруг их поляны, то приближаясь, то отходя чуть дальше, пока наконец Артур не решается действовать. Они разбиваются, группируются, пытаются окружить медведя, тот в итоге прет напролом в атаку, расшвыривая их как тряпичные куклы. Оружие ему будто бы вовсе нипочем. Артур отдает приказы, и в перерывах еще несколько раз зовет Мерлина. — Если ты меня слышишь, идиот, не вздумай высовываться, или я потом сам с тебя шкуру спущу! — кричит он с раздражением, за которым только глухой не услышит тревогу. Они все думают об одном. Медведь мог уже позавтракать королевским слугой, потому и не торопится набрасываться на остальных. Точнее, так думают все, кроме Гвейна. Он только фыркает под нос да шарит взглядом по клочьям тумана в надежде заметить движение. В затылок ему прилетает желудь, и Гвейн охает, но тихо, чтобы не привлекать внимание остальных. Мерлин позади него, сидит у корней могучего дуба и манит к себе. Гвейн неторопливо двигается к нему, пока наконец не удается расслышать. — Его не убить просто так. Это магическое животное. — Да я уж, представь себе, догадался. Что делать будешь? — Я? — слышится наглый смешок. — Вы рыцари — вам и разбираться. Я лишь скромный слуга. — Мерлин, сейчас не время… — Ладно, ладно. Я зачарую твой меч. Подвинь его ближе ко мне. — Гвейн починяется, продолжая вглядываться в туман. Мерлин бормочет опять на своем незнакомом наречии, клинок на мгновение вспыхивает серебром — и становится прежним. — Тебе нужно подобраться и воткнуть меч ему в глаз. — О, только-то! Что ж мы сразу не подумали? — Не язви. Я помогу тебе. Немного защиты на коже, немного выше скорость. Это продлится совсем недолго, ты должен успеть, пока медведь не прикончил… вас всех. «Артура», — поправляет его мысленно Гвейн и чувствует, как тепло магии растекается по его коже. Надо же. Пару дней назад его бы такое привело если не в ужас, то в замешательство уж точно, но он верит Мерлину, верит как самому себе. И он готов. — Вперед, сэр Гвейн! За славой! — Ага… только куда «вперед»-то? Я не вижу ни хрена. Мерлин смеется, зажав себе ладонью рот, и показывает пальцем. — Там. Медведь поджидает вас там, у оврага. Гвейн определенно покрыт славой. Славой — и немного медвежьими мозгами. На крыльях магии он подлетел к зверю так стремительно и с такой силой вонзил зачарованный клинок в его глазницу, что по инерции прорубил ее вверх и в итоге раскроил бедному чудищу всю башку. — Повезло! — с удалью возвещает он прибежавшим на предсмертный звериный хрип королю и братьям по оружию, поставив одну ногу на медвежью тушу и воткнув меч в землю рядом с собой. — Что?.. Какого?.. — начинает было Артур, но тут взгляд его привлекает нечто куда более интересное, чем мертвая громадина, которую Гвейн прикончил в одиночку и без какой-либо помощи. — МЕРЛИН! — Простите, сир, — подбираясь к ним, говорит Мерлин и делает страшное лицо при виде медведя. — Вот это махина… — Где тебя черти носили?! — орет Артур, подскочив к нему и пытаясь угрожающе нависать, что довольно проблематично, потому что они с Мерлином одного роста. — Я думал, медведь тебя сожрал и мне теперь придется искать другого слугу! — Может, оно было бы и к лучшему? — с прохладцей, заметной каждому, отзывается Мерлин. — Вы на днях и так как будто бы хотели начать эти поиски. Артур яростно сопит, но не огрызается в ответ, только молча пихает его в плечо. Это у королевской особы что-то вроде объятий. — Гвейн! — расплывается в счастливой улыбке Мерлин и подходит к нему, чтобы приобнять за плечи. Так же, как он делал десятки раз до этого. — Не говори, что ты один завалил это страшилище! — Раз ты настаиваешь — не скажу, — смеется в ответ Гвейн и треплет его по голове. Мерлин знает, что он благодарен за этот подаренный подвиг. И сейчас такой признательности ему достаточно. Однажды Артур тоже… Однажды. Гвейн смотрит на короля — и встречает его внимательный взгляд, в котором нет ни отзвуков охотничьего пыла, ни радости избавления земель от кровожадного зверя. В нем только сталь. Они возвращаются к лагерю, от которого ушли довольно далеко во время погони за медведем (хотя кто за кем гонялся — еще вопрос) и обнаруживают, что без жертв не обошлось. Лошадь Мерлина, смирная каурая кобылка, на которой он ездил последние три года, лежит бездыханная, с вырванной из бока плотью, и внутренности до сих пор исходят паром. Остальные кони сорвались с привязей и разбежались от чудовища. Рыцари отправляются их искать. Прежде чем присоединиться к ним, Гвейн подходит к Мерлину, который безучастно стоит над мертвой лошадью. — Прости, — шепчет он и, присев на корточки, коротко гладит ее по морде с оскаленными в предсмертной агонии зубами. — Прости. Гвейн садится рядом, стискивает его плечо. Мерлин вздыхает. — Это просто лошадь. Я знаю. — Это была твоя лошадь, — отвечает Гвейн, коротко целует его в висок, даже не задумавшись, будто все время так делал. — И это была очень хорошая кобылка. Мне жаль, Мерлин. — Надеюсь, твоего жеребца не постигла та же участь, — с подозрительно блестящими глазами улыбается Мерлин, поднимаясь на ноги и утягивая Гвейна за собой. — Об моего жеребца этот невоспитанный медведь сломал бы зубы, — заявляет Гвейн с уверенностью. — Прямо как об меня. — О вашей скромности, сэр Гвейн, будут слагать легенды не меньшей красоты, чем о вашей доблести, — пихает его кулаком в бок Мерлин — и улыбается по-настоящему, тепло. — Спасибо, — говорит Гвейн. И не позволяет себе еще раз притянуть его к себе. Это очень мудрое решение, особенно если учесть, что Артур, оказывается, стоит на другой стороне поляны. И не смотрит. Когда все кони возвращены (к счастью, целыми и невредимыми, только слегка нервными), вещи уложены и костер затушен, пора выдвигаться обратно. Солнце уже довольно высоко, до Камелота они доберутся к ночи, если повезет. Рыцари все уже верхом, Артур тоже вскакивает на своего коня. Только Мерлин медлит, машинально оглядываясь на место, где осталась лежать его несчастная кобыла. Гвейн направляется к нему, чтобы предложить ехать вместе, но дорогу заступает Артуров жеребец. — Мерлин? — Я… пойду пешком. Давно не наслаждался прогулкой. — Мы из-за тебя и к утру не вернемся, — брюзгливо говорит Артур — и вдруг протягивает ему руку. — Сир? — так безукоризненно вежливо спрашивает тот, наклонив голову набок, что Гвейн готов ему аплодировать, а Артур скрежещет зубами на весь лес. — О, да ради всего святого, заткнись и залезай. Мерлин затыкается. И садится на коня позади Артура, впечатываясь в него всем телом. Конная вереница тянется сквозь лес к дороге, которой они приехали сюда вчера вечером. Конь Гвейна мягко ступает по палой прошлогодней листве, и за этими тихими шагами можно расслышать, как король, слегка повернув голову, говорит вполголоса, непривычно мягко: — Мне не нужен другой слуга, Мерлин. Тот молчит, покачиваясь в такт движению коня, и наконец отзывается с отголоском насмешки: — Тогда не будь задницей. Артур, фыркнув не хуже лошади, с силой хлопает его по колену. Гвейн, чтобы не пялиться, оглядывается на их небольшую процессию. Он ловит взгляд Леона, и тот вдруг улыбается, на мгновение приподнимая одну бровь. Все-таки надо было делать ставки на деньги. *** После этого все возвращается в знакомое русло. Рыцари тренируются, охотятся, отправляются в патрули земель. Мерлин мечется по всему замку, нагруженный поручениями, и ненавязчиво хамит королю. Король отвечает ему подзатыльниками, насмешками и новой кучей работы, конечно же. В общем, все совсем как раньше, за исключением того, что иногда Гвейн и Мерлин трахаются. Гвейн не думал, что так получится, а если и думал, то совсем немного, и делать он ничего не собирался. Но у Мерлина свои планы. Он оказывается рядом внезапно, будто соткавшись из пыльного, раскаленного воздуха, пока Гвейн отфыркивается после умывания. Он махал мечом последние два часа и готов теперь проклинать натершую шею кольчугу, неугомонного Артура и саму идею рыцарства как таковую. — Неужто могучий сэр Гвейн устал? — звучит рядом насмешливо, и от части проклятий Гвейн готов, пожалуй, отказаться. — В следующий раз можешь сам попробовать побегать с укрепленным щитом в полных доспехах, — ворчит Гвейн, но уголок рта предательски оттягивается кверху. Мерлин зачерпывает ладонью из бочки, из той самой треклятой бочки, растирает лицо и пропускает волосы сквозь пальцы, чтобы остудить голову. — Спасибо, нет, — говорит он, краем шейного платка отирает лоб, открывая белую, совсем не загоревшую шею. — Что-то от этих пробежек твои доспехи чересчур помялись. Латы, сброшенные Гвейном тут же, прямо на землю, выглядят и правда не лучшим образом. — А, ну это, видно, потому, что величество иногда лупил по ним молотом. — О. Раз уж это вина короля, а я королевский слуга… может, мне стоит помочь тебе с их починкой? Он глядит чуть искоса, солнечный свет пронизывает его глаза, и Гвейн впервые отмечает, какими глубоко-синими они становятся от простого соседства синего же платка на шее. — Тебе своих забот мало? Этими железками занимается подмастерье кузнеца. — Ну, знаешь… Артура это никогда не смущало. Пришлось поднатореть. Гвейн оглядывается, чтобы убедиться, что рядом больше никого. — И ты, конечно, всегда своими руками их чинил? Улыбка у Мерлина лукавая, как у пикси. Гвейн их никогда не встречал, но почему-то уверен: примерно так они и выглядят. — Когда как. В присутствии Артура использовать что-то кроме рук было бы немного опрометчиво. Но ты-то не он. — «Это точно». — И при тебе я могу справиться гораздо быстрее. — Правда? — спрашивает Гвейн глупо, опустив руку в холодную воду и перебирая пальцами. — Правда. Если приду к тебе сегодня, как только Артур меня отпустит. Если… если ты хочешь. Румянец и ясный взгляд. Сколько там прошло? Недели полторы? Две? Гвейну кажется, это все было вечность назад. Кажется, этого и вовсе не было. Он с тех пор ублажил трех смешливых темноволосых красавиц и думать не думал… Совсем. Мерлин ждет ответ, прикусывая изнутри нижнюю губу, и глядит с насмешливой настороженностью. Если просто отказаться, все будет хорошо, ничего не изменится, они уже убедились, что могут быть друзьями и после… А раз так, то стоит ли? «Лучше бы не надо», — решает Гвейн и говорит: — Конечно. Я буду… очень признателен. За помощь. — Хорошо, — кивает Мерлин, тут же расслабившись, шлет ему еще один пронзительно-синий взгляд и уходит. «Твою ж мать», — думает Гвейн. Твою ж мать. Гвейну почему-то казалось, что на трезвую голову, без первой остроты новых впечатлений все будет совсем иначе, а то и не будет вовсе. Посидят как раньше, поделятся тем, о чем не станешь откровенничать с другими рыцарями и уж тем более с королем. Не ходил Гвейн по мужикам прежде — не стоит и начинать. Он твердо намерен держать себя в руках — и вжимает Мерлина в дверь, едва та за ним закрывается. Мерлин хмыкает ему в рот, и он горячий, и податливый ровно в той мере, чтобы Гвейна скрутило желанием в бараний рог. Все те мысли, которые он не думал, мысли о жаре отзывчивого тела, крепкого и хрупкого, словно две природы сливаются в нем в одно, — все они разом вламываются в голову, и лучше бы, ей-ей, лучше бы Гвейн напился. — Девчонку бы тебе, Мерлин, — вздыхает Гвейн чуть позже, растянувшись на Мерлине как на большой, но весьма жесткой подушке. — Мне уже несколько лет твердят, что девчонка тут — это я, — со смехом отзывается Мерлин и перебирает волосы Гвейна нежно, разделяя спутавшиеся пряди пальцами. — Хотя… была однажды девушка. Я даже думал, что смогу ради нее покинуть Камелот. Кажется… я всерьез в это верил. Целых два дня. — И что случилось? Гвейн ложится рядом, подпирает голову рукой, глядя на него чуть снизу. У Мерлина задумчивое лицо и профиль, достойный красоваться на чеканных монетах. Он рассказывает о Фрее. Немногословно, скупо передает историю, которую Гвейн уже слышал раньше, — историю о страшной крылатой кошке, нападавшей по ночам на город. «Ее смертельно ранили, когда она столкнулась с рыцарями», — говорит Мерлин, а Гвейн помнит, что это был Артур, что это его меч поразил Бастет. Когда Мерлин умолкает и тянется к Гвейну за ленивым теплым поцелуем, тот надеется только, что сам не попадет вот так же под руку королю, чтобы разделить участь несчастной Фреи. А доспехи Мерлин потом и правда чинит, легко, почти не задумываясь. Несколько слов, вытянутая рука, золотистая вспышка, обжигающая радужку. Гвейн разглядывает нагрудник, с которого вместе с приличной вмятиной исчезли и пара старых царапин, качает головой с укоризненной насмешкой — и снова получает улыбку пикси. Ему нравится смотреть, как Мерлин колдует. *** Им так же легко друг с другом, как и раньше. Даже легче — теперь, когда Мерлину не нужно таить от него свой секрет. Они перешучиваются, встречаясь на главной площади. Они стукаются кружками сидра в таверне, когда Мерлин к вечеру еще способен шевелиться после работы на Артура и на Гаюса. Они устраивают вылазку в лес, чтобы Мерлин обкатал подаренную ему королем новую лошадь — соловую красавицу с длинными тонкими ногами. Ее золотистая шкура на солнце переливается почти как глаза Мерлина во время его магических трюков. Он то и дело невесомо гладит белую гриву, пока они едут, и улыбается. Конечно, это не совсем подарок, кобыла вручена Артуру знатным лордом из западных земель в знак верности Камелоту. Но все знают, что никто, кроме Мерлина, ездить на ней не будет. — Надеюсь, хоть эта сможет унести ноги от медведя, — говорит Артур, подпихивая Мерлина к лошади, которую уже берут под узды, чтобы впервые увести в королевские конюшни. Мерлин отвечает ему таким счастливым взглядом, что даже Артур не может сохранить напускное кислое выражение лица. Гвейн видит это всё и гадает, видят ли остальные. Видит ли сам Артур? Их король очень умный, но еще он такой дурак, каких свет не знал. Задумываться о таком, в конце концов, не дело Гвейна, не хватало ему еще головной боли. Его жизнь катится плавно, сквозь будни под звон металла, сквозь ночи, полные страстных вздохов. Иногда он делит постель с прекрасной дочкой золотых дел мастера, иногда с прекрасной белошвейкой, иногда с прекрасной цветочницей, иногда — с прекрасным Мерлином. Нет нужды обращать внимание. И что с того, что имена дочки, белошвейки и цветочницы меняются, а Мерлин остается Мерлином, сколько бы раз руки Гвейна ни обнимали его? Клонится к закату лето. На Ламмас в окрестностях Камелота разгораются костры до самого неба, медовуха, эль и сидр льются рекой. Жители города и окрестных деревень стягиваются к стенам замка, чтобы встретить праздник весело, шумно, сытно и хмельно. Под узким серпом луны и сияющими в прозрачной ночи звездами люди танцуют, поют, приветствуя грядущую осень, отдыхая перед непростой порой сбора урожая. Гвейна утягивает в эту пеструю, бурную, веселую толпу. Ему передают кружки меда, ему надевает на голову благоухающий цветочный венец прелестная селянка, и он не прочь познакомиться с нею ближе, но рядом вдруг оказывается Мерлин с двумя кусками черничного пирога, с сияющими глазами, со сбившимся набок платком, и — всё. Ночь закручивается вокруг них воронкой, а они в самом центре, пьяные и свободные, и можно смеяться в голос, можно обниматься, можно горланить песни, не зная половины слов. Можно улизнуть, подобно многим другим, в чернильные тени обступающего Камелот леса, где места хватит всем, уставшим от шума и гвалта, всем, кто жаждет чего-то кроме густой медовухи и терпкого, благоухающего яблоками сидра. Вокруг тишина, которую тревожит только влажный звук их поцелуя, а потом Гвейн обрушивается спиной на широкий ствол дерева, пока Мерлин опускается перед ним на колени. Гвейн едва может разглядеть его в ночи. Будто услышав, Мерлин бормочет себе под нос, и вокруг них прямо из воздуха появляются похожие на светлячков точки света, которые выхватывают из темноты мягкий изгиб скулы, встрепанную челку, губы, по краям окрашенные от черничного сока. — Дурень, — задыхается Гвейн, — увидят же… — Не увидят, — шепчет Мерлин, берется за его пояс подрагивающими пальцами. Под его коленями мягко шуршит палая листва. — Это только для нас. А потом эти его пухлые черничные губы открываются манящим «О», мягко обхватывают, и он так восхитительно не умеет это делать, что Гвейн мысленно готов с позором кончить в ближайшие десять секунд, просто глядя на него. И все-таки Мерлин невероятно талантлив, видимо — талантлив во всем, и он приноравливается, осторожно тянет воздух носом, помогает себе руками, ведет языком длинно и нестерпимо… Гвейн зажмуривается, запрокидывает голову, оттягивая несущуюся на него волну, но это не слишком помогает. Он давится воздухом и едва успевает отстраниться, выплескиваясь, — чтобы тут же сгрести Мерлина, вздернуть его на затекшие ноги, развернуть, вплавляя в морщинистую кору дерева, и довести его до разрядки почти грубыми, почти звериными рывками. Кожа у него под подбородком, чуть справа, и ниже, ниже, в плавном изгибе шеи, на вкус как мед и такая гладкая, что Гвейн, забывшись, втягивает ее ртом, пока Мерлина пробирает в его руках крупная дрожь. — А ты знал, что Ламмас — колдовской праздник? — бормочет Мерлин неразборчиво — и обмякает, всем весом наваливаясь на Гвейна. Парящие в воздухе светлячки гаснут, Гвейн, все еще со спущенными штанами и вращающимся перед глазами миром, чертыхается в голос, и валится вместе с Мерлином на землю, и обнимает его, и смеется как полоумный.