you'll know, you'll fall

С Хуа Чэном всё легко. Се Ляню, просыпаясь, легко проводить каждую минуту в мыслях о нём: о том, как он свободно и грациозно идёт рядом, как с восхищением зовёт его «гэгэ». Думая об этом и повторяя про себя их беседы, легко отвлечься и потерять ход времени на работе, пока не начнёт возмущаться менеджер. Не заботиться о последнем ещё легче. С Хуа Чэном легко разговаривать. Се Лянь не привык, чтобы рядом с ним находился человек, который горел бы желанием слушать рассказы о дерьмовой временной работе и задавал бы случайные вопросы, пока они расслабляются на диване. У тебя была в детстве любимая игрушка? Куда ты хотел бы поехать? Ты веришь в призраков? Хуа Чэну нравятся и ответы, особенно нелепые. Деревянный меч. В Новую Зеландию. А что, Сань Лан бы его тогда преследовал? Смеяться тоже легко. И до невозможного легко целовать. Особенно потому что Хуа Чэн всегда открыт для поцелуев, по возможности держится ближе к Се Ляню, слегка склоняя голову, чтобы было проще дотянуться, и улыбается так нежно, что не поцеловать просто немыслимо. Что не легко, как понимает Се Лянь, падая на кровать, так это его отталкивать. Он убеждает себя, что дело в коленном рефлексе. Ему нечасто приходится лежать на спине, когда над ним кто-то нависает и страстно целует, возможно, отсюда и мог взяться незначительный дискомфорт. Такое предположение хотя бы обосновано. — Гэгэ. Голос звучит вкрадчиво, руки мягко скользят по телу, сминая ткань рубашки. Голова идёт кругом, когда Хуа Чэн что-то мурлычет, не размыкая губ, когда между бёдер вклинивается его колено. Се Лянь не впервые оказывается на этой кровати, в этой квартире, скорее впервые за долгое время — слишком сильно за последний месяц выматывала работа. Со следующей недели его ждут на новом месте, что было решено отметить за ужином. Который перерос в поцелуи, пока сушилась посуда. Которые повлекли за собой неуклюжий поход сначала в коридор, а затем в спальню. И вот Се Лянь здесь, ощущает на себе успокаивающую тяжесть тела возлюбленного, хочет, чтобы всё продолжилось. Хочет остановиться. Не знает, чего именно хочет. То, что сейчас между ними происходит, могло бы случиться так же легко и непринуждённо, как и остальное, если бы он просто расслабился и пустил всё на самотёк. Узел в желудке рассосался бы сам собой, Хуа Чэн сделал бы приятно… ему ведь уже невыносимо приятно, когда тот проводит языком по шее. Он выдыхает, вздрагивает, руками упирается в грудь и пытается сохранить хотя бы остатки самообладания, чтобы случайно не оттолкнуть. Сосредотачиваться долго не приходится, потому что внезапно в лёгких заканчивается воздух и потому что Хуа Чэн отстраняется. — Гэгэ? Ты в порядке? — он смотрит вниз, на распростёртого Се Ляня, и его глаз кажется совсем тёмным из-за страсти. Тот, вновь вздрагивая, улыбается. — В порядке, Сань Лан. Всё в порядке. Может быть в порядке. — Хм. Уверен? — Угу. Се Лянь же знает, дело не в желании. Знает, потому что долго размышлял и считал, что уже готов, что возможно, если бы всё получилось, потом стало бы легче… но нет. Хуа Чэн, понимающе улыбаясь, садится рядом, подминает под себя ноги. Без тепла его тела становится тоскливо. — Прости, — выпаливает он, тут же осознавая, что прозвучало даже чересчур искренне. — Мне хочется, правда… — Не извиняйся, — перебивает Хуа Чэн, потянувшись навстречу. Се Лянь тут же хватает его за руку, растворяясь в ощущении чего-то давно знакомого, и говорит с досадой: — Мы ведь об этом говорили. О том, что я хочу зайти дальше. — Всё в порядке, если тебе не… — начинает он. — Но я хочу! Очень, очень сильно. Не хочу только, чтобы ты думал об обратном. Я… у меня это не выходит из головы, Сань Лан. Хуа Чэн выглядит довольным; на скулах проступает яркий румянец, сливающийся по цвету с алой рубашкой. Большим пальцем он поглаживает ладонь. — И о чём же ты думаешь, гэгэ? Голос низкий, бархатистый, но без намёка на обольщение, Хуа Чэн скорее пытается его успокоить, как обычно поступает после напряжённого дня, когда не выпускает из объятий. — Я… — Се Лянь задумывается. В сознании роятся скорее призраки ощущений, нежели конкретные картины. Ему сложно соединить ту бурю чувств, разгорающуюся, когда Хуа Чэн его целует, с изображением того, как они занимаются любовью. Он знает, что будет приятно, надеется, что реальность окажется куда приятнее фантазий, но путается, не зная, что именно ответить. И тихо повторяет: — Мы же говорили об этом. Потому что любовь даётся ему легко, а секс — нет. Большие тёплые ладони бережно обхватывают лицо, слегка приподнимают за подбородок — невысказанная просьба лишний раз заглянуть в глаза. — Сейчас тебе этого не хочется, — говорит Хуа Чэн, что теперь звучит… не так уж плохо. — Нет. Прос… — Се Лянь успевает признаться прежде, чем вспоминает, что за ненужными извинениями всегда следует лёгкий щелчок по носу. — Ай! Сань Лан! Тот в ответ усмехается, нежно целует в нос и серьёзно заявляет: — Мы не обязаны заниматься этим сегодня или на следующей неделе, или в следующем месяце. Я никуда не денусь, гэгэ. И я не хочу делать того, чего не хочешь ты. От обилия отрицаний Се Лянь теряется, но затем расплывается в улыбке. — Знаю. — А теперь гэгэ должен рассказать мне о своих желаниях. — Хуа Чэн подбирается ближе. — О желаниях… — он думает о том, что может быть безопасно, но не чересчур безопасно. — Поцелуешь ещё раз? Хуа Чэн уже склоняется, приникая к его губам, и спустя мгновение нежность перерастает в лихорадочный жар. Это… это выдержать возможно. Пламя будто обжигает изнутри, но в то же время не выходит из-под контроля. Он перебирается к возлюбленному на колени и стонет сквозь поцелуй. — Сань Лан… а… Его сжимают в объятиях, забираясь под подол рубашки, касаясь пальцами бёдер, поцелуи сменяют друг друга, не прекращаясь, и Се Лянь глухо постанывает. Ему ужасно нравится. Чем бы они ни занимались, было бы оно хуже такой близости или лучше, но сейчас с ним остаётся именно это: порывистые касания губ Хуа Чэна, пылкие рваные вздохи, то, как вздымается его грудь и… Се Лянь отстраняется, понимая, что прижался слишком близко, даже ненароком вздёрнул бёдрами. Хуа Чэн, зажмурившись, дышит, словно загнанная лошадь. Ой. — Всё в порядке, — выдыхает он и хмурится. — Мне просто… нужна минутка. Теперь, придя в себя, Се Лянь отчётливо чувствует упирающийся в ягодицы член, ощущает, что и сам возбуждён, пусть и не придаёт этому значения. — Прости! — выпаливает он, слезая с колен. — Мне не стоило… Не стоило говорить: «Нет, ты не можешь меня трахнуть», а потом запрыгивать сверху и тереться прямо во время поцелуя? Ну да, так и есть. — Ты не виноват, — Хуа Чэн несколько раз моргает. — Мне надо было что-то сказать… — Я же должен был… Но он смеётся, и только благодаря этому Се Ляню становится легче. — Давай договоримся: мы оба не будем извиняться за то, в чём не виноваты. — Ладно, — ему не удаётся сдержать смешок, но скверный осадок никуда не уходит. В такие моменты он сам себе кажется плохим человеком, который не создан для отношений, который утаивает что-то важное. И пусть было ясно, что продвигаться они будут в удобном для него темпе, но когда Хуа Чэн хоть в чём-то отказывал? — Только… — Се Лянь переводит дух и наклоняется, чтобы накрыть ладонью бугор в чёрных джинсах. Хуа Чэн издаёт в ответ такой звук, словно только что обжёгся. — Только здесь я провинился, верно? Его глаз закатывается, смыкаются веки и сбивается дыхание. — Гэгэ, — зовёт он, но получается жалобно. — Всё так плохо? — спрашивает Се Лянь. Сердце колотится так, словно за последние тридцать секунд он успел пробежать целую милю. Все мысли сосредоточены на тепле, ощущаемого сквозь грубую ткань, на том, что член кажется даже твёрже, чем он представлял. Возникает порыв сильнее сжать пальцы, может быть, слегка шевельнуть ладонью, но его останавливает желание не заходить слишком далеко, не провоцировать ещё одну ситуацию, где придётся говорить «нет». Он не может настолько жестоко поступить с Хуа Чэном, особенно когда тот так тяжело дышит и подаётся навстречу. — Это… ах… я хочу… Се Лянь знает, чего именно, как и то, что его нерешительность — не повод запрещать испытывать удовольствие возлюбленному, который шумно выдыхает, стоит убрать руку. — Хочешь… эм… — Се Лянь бросает взгляд на ширинку, и лицо вспыхивает так, будто ему пришлось сунуть голову в печь, — с этим разобраться? Хуа Чэн, раскрыв рот, не сводит с него взгляда, и слегка выгибается. — Да, наверное. — Можно посмотреть? — Уточняя, остаётся напоминать себе, что необходимо дышать. Когда Хуа Чэн шепчет в ответ, его ресницы вновь дрожат, скрывая тёмную радужку глаза. — Б… боже, да. В конце концов они придвигаются к изголовью, чтобы было удобно откинуться назад, Се Лянь устраивается рядом, поджав ноги. Хуа Чэн по-прежнему смотрит вопросительно, расстёгивая рубашку и обнажая бледную кожу, но вопросов не задаёт, лишь трясущимися пальцами тянется к пуговице на джинсах и освобождается от одежды с приглушенным хрипом, а Се Ляня охватывает трепет и смущение. Налившийся кровью член кажется большим (что неудивительно) и со слегка влажной от выступившей влаги головкой (что удивительно). Когда Хуа Чэн обхватывает его рукой и вновь стонет, но уже громче, Се Лянь подсаживается ближе. Он возбуждался раньше, но так — никогда. Непохоже, что с таким возбуждением можно справиться с помощью медитации и холодного душа. Пальцы сжимают член совсем неплотно, и всё же с прикусанных едва ли не до крови губ срывается протяжный вздох. — Больно? — стоит только спросить, как вопрос уже кажется глупым. Но он продолжает смотреть, заворожённый движениями, тем, как рука движется вверх, как останавливается, когда большой палец задевает головку, как опускается снова. Се Лянь настолько увлечён происходящим, что не осознаёт, как пододвигается вплотную, пока не прислоняется плечом. — Скорее… доставляет неудобства, — Хуа Чэн коротко смеётся, но осекается, когда начинает двигать рукой резче. «Тогда зачем так делать?» — чуть не выдаёт Се Лянь, хотя и так знает, зачем. Наблюдает, как пальцы то сжимаются, то расслабляются, как меняется темп движений, и понимает: Хуа Чэн прекрасно знает свои предпочтения, знает, как будет приятнее. Он пытается представить за тем же занятием себя, представить, будто собственное тело настолько же хорошо ему знакомо, но остаётся с убеждением, что всё не получится с той же естественностью, когда одно движение плавно сменяет другое, когда высшая точка наслаждения кажется до неизбежного близкой. Се Лянь наблюдает чересчур пристально, сам это осознаёт, но перестать не может. Взгляд прикован к тёмной головке, к выступающим белёсым каплям. К мелодичным стонам примешивается влажное хлюпанье, которое, вопреки ожиданиям, вовсе не кажется мерзким. Он поднимает голову и замечает, как внимательно и потрясённо смотрит на него Хуа Чэн. Смотрит, как тот наблюдает за ним. — Гэгэ, я… — с трудом выговаривает он, и Се Лянь, подавшись вперёд, обхватывает его за плечи. Он думал, что будет всего лишь зрителем, похожим на вуайериста, который застал то, чего не должен был видеть, но Хуа Чэн, раскрыв рот, всё ещё не сводит с него затуманенного взгляда. И становится совершенно ясно, что Се Лянь в происходящее тоже вовлечён, что это всё именно из-за него. С осознанием последнего нечто неуловимо меняется. Он склоняется почти инстинктивно, будто они — два разных магнита, притягивающихся друг к другу, оставляет поцелуи на скуле, над бровью, под челюстью, не останавливается и эксперимента ради прикусывает мочку уха. Хуа Чэн тут же вскрикивает. — Гэгэ! — Ты почти? — Се Лянь протягивает руку, чтобы дотронуться до его лица, не замечая, что дыхание стало рваным, что они дышат в унисон. — Да, я… — Хуа Чэн резко подаётся вперёд, целует так же порывисто и жадно, как прежде, слегка покусывая губы; рука движется быстрее. — Ммм… ах, чёрт... Его всего потряхивает, будто от сильного разряда тока, он изливается, и на губах Се Ляня оседает надломленный хрип, из-за которого он сам вздрагивает, отстраняется и замечает, как возлюбленный, прикрыв глаз, обмякает в объятиях и чуть не запрокидывает голову, но успевает его подхватить, прислоняется лбом ко лбу. И решает, что таким Хуа Чэн выглядит прекрасно: слегка зардевшиеся щёки, умиротворённое выражение лица, расфокусированный взгляд, и — стоит ему прийти в себя — расцветающая на губах улыбка. Он… о, насколько же Се Лянь в него влюблён. — Хммм, — Хуа Чэн что-то невнятно мычит, пока его гладят по щекам, моргает, и улыбается чуть смущённо. — Было нормально? Се Лянь смеётся. — Это тебя нужно спрашивать. — Не волнуйся, гэгэ, я прекрасно провёл время. — Я тоже, — не удержавшись, он целует его снова. — Правда? — Угу. Се Лянь окидывает его взглядом, подмечает выступивший на лбу пот, опавшую грудь, обмякший член и следы спермы на животе. Интересно, какая она на ощупь? Не успев толком обдумать эту мысль, он опускает руку, задевая пальцами остывшую жидкость, которая на деле оказывается более вязкой, и из-за сдавленного возгласа Хуа Чэна ему приходится вспомнить о собственном возбуждении. Желания справляться с проблемой нет, поэтому он решает оставить всё как есть. К счастью, Хуа Чэн молча соглашается, понимая, что пока дальше зайти не получится, хотя сам Се Лянь не надеялся, что способен даже на такое. — Ты меня в могилу сведёшь, гэгэ. Се Лянь улыбается и утыкается носом в шею. — Всегда ты так говоришь.

***

Если вечером ему удаётся ненадолго зайти, то когда настаёт время прощаться, его всегда удерживают. — Не хочу, чтобы ты уходил, — каждый раз эти слова звучат как признание. — Я тоже не хочу уходить, — честно сознаётся Се Лянь. Но что ему ещё остаётся — занять диван? По отношению к Хуа Чэну это было бы несправедливо. Поцелуй они оба пытаются продлить, насколько только возможно. — Дай мне знать, как доберёшься домой, — всегда просит Хуа Чэн.