Первый выстрел всегда в воздух. Часть 2

      Бёнкван внимательно следил за ними: первый прятал глаза за темными очками, второй надвинул кепку, скрыв половину лица, руки третьего дрожали, четвертый же заметно покраснел.       «Что ж…минус два».       Кван порывисто выдохнул, уголки его губ на секунду дрогнули в довольной улыбке. Если бы он мог посмотреть на себя со стороны, то прочел бы в своих глазах торжество.       Скулы первого заострились, настолько сильно он сжал зубы.       «Отлично».       Второй никак не выдал своего волнения. Бёнквану ничего не оставалось, как слегка расправить плечи и принять более расслабленную позу. Это сработало. Костяшки чужих пальцев побелели от напряжения.       «Ну, вот и все, зайчики».       Довольный Кван потянулся к фишкам и выдвинул все к центру стола. — Олл-ин. — Да иди ты к черту, Бикей! — выкрикнул один из парней, скидывая карты.       Остальные последовали его примеру, негромко возмущаясь и удивляясь удачливости Квана. — Скажи, как ты это делаешь? — не унимался клавишник. — Мне просто везет, Нам, — улыбнулся Бёнкван, собирая деньги. — Ты блефовал, да? Блефовал? — Нам сощурил глаза, вглядываясь в лицо Бикея. — Блефовал или нет, я тебе все равно не расскажу, — Кван видел, как друг закипает, и это его откровенно веселило.       Покрасневший клавишник выругался и потянулся к картам Бёнквана, но его руку ловко перехватила другая. — Нам, так не делается, — прозвучал низкий голос басиста. — Отпусти, Джину! Он нас уделал как детей, не обидно? — Если ты думаешь, что он блефовал, почему не ответил? — Да потому что… — Ну? — Ай, к черту! Ладно, проехали, — Нам с трудом высвободил руку из сильной хватки приятеля.       Бёнкван наблюдал за развернувшейся сценой, стараясь не смеяться. Разгневанный клавишник выглядел до ужаса уморительно: метр с кепкой, вчерашний школьник — он взрывался за секунду и был готов кинуться с кулаками на любого, кто его разозлит, пусть даже соперник превосходил его в росте и силе. Вот и сейчас щеки парня покрывали красные пятна, а желваки ходили туда-сюда от обиды. — Окей, Нам, — Бёнкван дружески сжал плечо парня, — готов вернуть твою долю, при условии, что ты месяц не будешь курить перед репетицией.       Клавишник заметно расслабился и даже улыбнулся. — От меня реально сильно пахнет? — он поднял повеселевшие глаза на Бикея. — Ужасно просто. У меня голова начинает болеть, как только ты заходишь. — Ладно, договорились. Месяц.       Скрепив уговор рукопожатием, парни быстро убрали со стола, спрятав фишки и карты в маленький сейф, расставили инструменты по местам и начали собирать свои сумки. — Кто сегодня дежурит? Я опять список посеял, — подал голос гитарист, воюя со сломанной молнией на рюкзаке. — Как раз ты и дежуришь, — Бёнкван постарался придать лицу максимально серьезное выражение. — Опять? Я же недавно убирался! — Ох, Ёнхо, ты единственный, кто ведет этот дурацкий список и умудряется каждый раз его терять. Как ты гитару в метро не оставил еще, я удивляюсь. — Эй! Моя малышка — это святое! Я скорее поесть забуду, чем ее. — Хорошо, хорошо, не ори, — поморщился Кван. — Я сегодня дежурю. — А, ну тогда, если сережку найдешь, на столе оставь, — Ёнхо закинул на плечо рюкзак и, проверив надежность креплений на гитарном кофре, поспешил к выходу. — Всем пока. — Давай. Пока! До среды, — откликнулись остальные. — Все время торопится куда-то, — пробубнил долговязый ударник. — Хоть бы раз подождал.       Пропустив мимо ушей его причитания, Бёнкван нехотя поплелся набирать воду. Пока он искал перчатки и средство для мытья пола, парни один за другим ушли, оставив его наедине с непривычной тишиной. Вытащив ведро со шваброй в центр, Бикей оглядел опустевший репетиционный зал. На него накатила тоска. Снова. Такое происходило всякий раз, когда он оставался здесь один или собирался домой. Это небольшое подвальное помещение было единственным местом в Сеуле, куда его душа по-настоящему рвалась. Все здесь дышало музыкой: их инструменты, старые виниловые пластинки, ретро-плакаты на кирпичных стенах. Здесь был даже старинный приемник на тонких покосившихся ножках, который до сих пор исправно работал. Только в этом месте — где срывались голоса, рвались струны и писались стихи — Бёнкван чувствовал себя по-настоящему счастливым. В этих стенах он мог быть собой.       Кван горько усмехнулся собственным мыслям. На самом деле он нигде не был собой. Ему приходилось лгать и изворачиваться все время. С каждым днем это становилось все сложнее, и он боялся однажды совершенно запутаться в своем обмане. Однако здесь ему все же было немного спокойнее, чем в кабинете отца. — Ты еще не закончил? — голос Нама выдернул его из задумчивости.       Бёнкван удивленно вскинул брови, глядя на парня в дверях. — А ты чего домой не ушел? — Тебя жду. — Я не просил. — Ну…. В проулке фонарь перегорел. Стремно как-то. Вдруг тебя прибьют? Где нам тогда искать вокалиста? — О, ну да, уверен, именно в этом причина. — Я серьезно! О тебе беспокоился. — Ну, даже если меня отправят к праотцам, — ничего страшного. Ты же прекрасно поешь. — Иди ты! Твои партии я точно не потяну, — отмахнулся клавишник. — И тексты лучше тебя вряд ли кто-то напишет. Давай мой быстрее и пойдем. — Ладно, пять минут.       Бёнкван кое-как протер полы, наведя больше беспорядка, чем было, наспех вымыл руки и направился к выходу, прихватив по пути рюкзак.       Нам переминался с ноги на ногу, подсвечивая лицо экраном телефона. На улице заметно похолодало и, действительно, было очень темно. — Сюда посвети, — попросил Кван, не попадая ключом в замочную скважину. — Надеюсь, к среде фонарь починят. — А я надеюсь, что нас не повяжут однажды за покер, — зубы клавишника стучали от холода. — Успокойся, никто не узнает. Здесь кроме нас пятерых никого не бывает. Да и криминального, вроде, ничего поблизости не происходит. С чего бы полиции сюда заявляться? — Ну, мало ли… — Если что, скажем, что силой тебя заставили играть. Будешь нам передачки носить в тюрьму, — усмехнулся Кван. — Очень смешно! — возмутился Нам, но все же улыбнулся.       Подсвечивая путь телефонами, парни вышли из переулка на хорошо освещенную улицу. Где-то выше по ней гремела музыка, и слышался смех. Пятничный вечер набирал обороты. — Ты на автобусе или пешком? — спросил Нам, щелкая зажигалкой.       Бёнкван и не заметил, как он достал сигарету. — Эй! Мы же договаривались! — Уговор был на «до» репетиции. Про «после» ты ничего не говорил. — Вот же засранец. — Какой есть. — И не жалко тебе голос? Испортишь ведь. — Это все фигня. Давно доказано, что на голос курение не влияет. — Допустим. А красоту не жалко портить?       Голос Бёнквана звучал так серьезно, что Нам от неожиданности остановился. — Красоту?! — Ну, да. Ты ведь привлекательный парень. Не порть себя, а то фанатки разбегутся. — Так у меня их нет, — пожал плечами Нам, догоняя друга. — И не будет, если будешь так дымить. Тебя целовать, наверное, все равно, что пепельницу облизывать, — Кван почувствовал, как кровь приливает к лицу, и порадовался, что в тусклом вечернем свете этого не видно.       Что за чушь он сморозил? — С чего вдруг такая забота о моей личной жизни? — усмехнулся клавишник. — Да просто к слову пришлось. Забей, — отмахнулся Кван.       Он опустил взгляд под ноги и принялся считать шаги, как делал всякий раз, когда чувствовал неловкость. Боковым зрением он заметил, что друг выбросил недокуренную сигарету в урну. Некоторое время они шли молча, и молчание это угнетало. Бёнкаван ощущал возрастающее напряжение и внутренне молил Нама произнести хоть слово. И парень заговорил. — Бикей, скажи, — Нам обогнал его и шел теперь спиной вперед, внимательно глядя в глаза Квана, — если бы я не курил и все такое… ты бы мог…. Есть ли вероятность, что ты бы меня поцеловал?       Сердце ухнуло куда-то вниз.       «Да уж лучше б ты молчал». — Чего? — Кван взглянул на Нама, и тот показался ему незнакомцем. Неужели он реально спрашивает его об этом?       Они оба остановились, не спуская глаз друг с друга. Бёнкван пытался прочесть эмоции во взгляде напротив. Что скрывалось за этим вопросом: неприязнь или простое любопытство? Но почему-то сейчас человек, читаемый за карточным столом на раз-два, не давал ни малейшей возможности себя понять. — Поцеловал бы? — повторил Нам, приближаясь на шаг. — С чего бы вдруг мне это делать? — Кван ответил насколько мог спокойно, но отступил на шаг. — Сам же сказал, что я красивый, — продолжал наступление клавишник. — Джину тоже красивый. Что ж мне теперь — половину группы расцеловать? — Ладно, расслабься, — засмеялся Нам. — Я же шучу. Но имей в виду, Ёнхо лучше ни о чем не знать. А то пришибет и даже вспоминать не станет. Видел его кофр? Тонну весит, наверно. Таким убить — раз плюнуть. — Ты о чем вообще? — Бёнкван отчаянно краснел и начинал задыхаться. — Бикей, мы несколько месяцев играем в одной группе. Я ведь не слепой. И понимаю, как нелегко умалчивать о своих предпочтениях, — парень мягко улыбнулся. — Просто знай, что ты не один. О, кажется мой автобус! — Нам махнул рукой и побежал к остановке.       Бёнкван провожал его взглядом, не в силах сдвинуться с места.       «Твою мать, Бикей! Тебя спалил макнэ!»       Он несколько раз прокрутил в голове сказанное Намом, пытаясь понять, где прокололся: после слов о поцелуе или еще раньше? И что было делать с признанием клавишника? Самым правильным казалось просто оставить все как есть, не заводя больше разговор на эту тему.       «Черт, как это все некстати!»       По телу побежали мурашки. Но не от беспокоящих мыслей, а от обычного холода. Погода всю осень держалась на удивление теплой, и только теперь — на исходе ноября — заставила достать из шкафа пальто и куртки.       Бёнкван привычным движением натянул горловину свитера на подбородок и направился вниз по улице к ближайшей станции метро. Идти предстояло не мало, но ехать в автобусе совсем хотелось. Он все еще не мог привыкнуть к толпам народа вокруг, к тесноте и давке в час пик, а потому хватало проехать и пару станций метро, чтобы потрепать себе нервы.       «Издержки богатой жизни».       Кван покачал головой, будто осуждая себя за эту мысль. Он не был лучше окружающих людей, просто ему повезло родиться в обеспеченной семье. Или не повезло. — Вот, возьми. Для твоего благотворительного фонда, — Бёнкван положил выигранные деньги на стол и зашел за ширму, стягивая с себя свитер. — Немного, но, может, хватит на какие-нибудь лекарства. — Ты снова играл? — Донхун поправил круглые очки. — Добром это не кончится, Квани, завязывай. — Я честно их заработал, не переживай.       Донхун недоверчиво вздохнул, убрал деньги в небольшой металлический ящик и вернулся к изучению бумаг, от которых его отвлек брат. — Я не могу не волноваться за тебя, — взгляд его был сосредоточен на документах, но в голосе слышалась искренняя тревога. — Ты полгода творишь невесть что. Боюсь, однажды попадешься. И хорошо, если отцу, а не кому-то посерьезнее.       Бёнкван плюхнулся в кресло напротив. Он успел полностью переодеться, сменив дешевые вещи на брендовую одежду. — Хуни, ты же все обо мне знаешь. Скажи, разве преступление — заниматься любимым делом?       Донхун отложил бумаги и взглянул на младшего грустными глазами. — Конечно, нет. Я уважаю твое стремление реализовать творческий потенциал… — Доктор, давайте не так формально, — улыбнулся Кван. — Дурак, — губы Хуна тронула ответная улыбка, но взгляд оставался таким же печальным. — Я понимаю, как много значат для тебя твои песни, Квани. Но ты ведь не сможешь бегать от отца вечно. Рано или поздно все раскроется, а в гневе он страшен. — Именно поэтому вечерами я «помогаю тебе в больнице». Если ты не скажешь ему, что на самом деле происходит, откуда он узнает? — У него везде есть глаза и уши. Ты не раз давал повод сомневаться в себе, и не удивлюсь, если за тобой кто-нибудь следит. — Если бы следили, уже давно настучали бы. — Хм…. Тут ты, пожалуй, прав. И все-таки…. Ты сам еще не устал от всего этого? Я бы не выдержал. — Оставлять машину и уходить через приемное отделение — большого ума не надо, — усмехнулся Бёнкван. — Ты ездишь через весь город неизвестно куда, возвращаешься домой иногда под утро и почти сразу уходишь на работу. Не жизнь, а мечта. — Можно подумать, ты помнишь, что такое полноценный здоровый сон. — Но я хотя бы ни от кого не прячусь, — Донхун снял очки и потер переносицу. — Ты живешь жизнью двух разных людей, и когда-нибудь свихнешься. — Хён, умоляю, давай закроем тему? Может, лучше выпьем сегодня вместе? Завтра ведь выходной, — Бёнкван с надеждой посмотрел на старшего.       Но тот отрицательно покачал головой. — Не у меня. Поэтому только если кофе. — И кто из нас еще сумасшедший! Ты вообще бываешь дома? Или уже поселился в больнице? — Бываю иногда, — Донхун одарил брата еще одной невеселой улыбкой. — Ну что, идем за кофе? — Только не за той гадостью из аппарата! Через дорогу есть неплохая кофейня. Ты же можешь отлучиться хоть на полчаса?       Хун взглянул на часы. — Ну, на полчаса, думаю, смогу. — Отлично! Только пальто накинь. Холодно.       Не дожидаясь лифта, братья спустились по лестнице в просторный светлый холл, где Донхуна задержали важным разговором два других врача, затем, наконец, вышли из здания и пересекли улицу.       В кофейне негромко играла музыка, и пахло карамелью. Особенный уют подобных мест всегда подкупал Квана. Когда-то именно в маленьком ресторанчике, где подавали умопомрачительный латте, он написал свою первую песню. Донхун предложил занять место в углу, и хотя Бёнкван любил сидеть у окна, наблюдая за жизнью улицы, спорить не стал. Старший выглядел уставшим. — Знаешь, — голос Хуна сделался негромким и теплым, — меня иногда гложет чувство вины. Если бы не я, отец дал бы тебе больше свободы. Ты бы смог выступать и не пришлось бы вечно бегать. — Эй-эй, ты чего? — Бёнкван потянулся к брату и сжал его большие ладони. — Что началось-то? Никто не виноват в том, что ты родился умным, — он ласково улыбнулся, заставляя брата ответить тем же. — Выдающиеся кардиохирурги стране гораздо нужнее, чем отельеры или рестораторы. Даже представить тебя не могу без белого халата. — Ты в отцовском офисе тоже выглядишь как пришелец на кукурузном поле. — Да уж точно. Наверное, нам нужен еще один брат, чтобы спихнуть на него семейный бизнес, — засмеялся Кван.       Донхун снова посерьезнел. — Квани, прости. — Я ведь сказал уже: тебе не за что извиняться! — И все равно, это не справедливо. — Что поделать, — пожал плечами Бёнкван, изображая равнодушие, хотя на самом деле был в шаге от того, чтобы заплакать, — кто-то все-таки должен…. Я зря учился что ли? Ничего, справлюсь. — А музыка? — Я придумаю, как все совмещать. — Квани… — Ладно, давай не будем больше об этом, — Бёнкван часто заморгал, не давая подступить слезам. — Расскажи лучше, что у вас с Юхён? — Да все как… — Донхуна прервала вибрация телефона. Он прочел сообщение и быстро поднялся из-за стола. — Надо бежать. — Понимаю, — кивнул Кван, но вдруг спохватился: — Подожди секунду! — Что? — Скажи, …за что ты меня любишь? — Не знаю. Просто люблю и все. За то, что ты — это ты.       Во взгляде Хуна плескались настолько чистые искренние чувства, что в горле младшего встал ком. — Даже несмотря на то, что я такой неправильный? — Не неправильный, а исключительный. Прости, мне действительно пора.       Бёнкван провожал брата взглядом, чувствуя, как предательская слеза все-таки покатилась по щеке.       «Хоть бы раз накричал на меня, зараза! Я ведь так тебя ненавидел в детстве!»       Холодные одинокие апартаменты встретили его унылой тишиной, от которой сразу же захотелось сбежать. Квартира, подаренная отцом, никогда не была для него домом. Ничто здесь не напоминало о детстве, ничто не вдохновляло мечтать о будущем в этих стенах. Кван чувствовал себя обязанным за этот шикарный подарок, ощущая его слишком дорогой коробкой.       Налив спасительный бокал вина, он включил любимую музыку и, покачиваясь в такт, подошел к панорамному окну, из которого открывался вид на сияющую столицу. Понемногу отпивая терпкий напиток, Кван наблюдал за бесконечным движением внизу и будто растворялся в мельтешении огней. На несколько мгновений ему представилось, что он один из них — яркий и быстрый, что несется куда-то, ни о чем не думает и оттого счастлив. Но наваждение быстро пропало.       Оставив бокал на кухонном острове, Бёнкван направился в ванную, снимая одежду прямо на ходу. Голова кружилась от усталости и выпитого алкоголя, в груди саднила тоска. Кван стянул джинсы и с силой швырнул их куда-то в сторону. Послышался звонкий удар металлической бляхи об пол. Кван знал, что все уберут. Всегда убирали. Возможно, он поступал как избалованный болван, но раскладывая его тряпки по полкам, кто-то зарабатывал себе на жизнь.       «Не самая плохая работа».       Встав под струи горячей воды, Бёнкван, наконец, позволил эмоциям взять вверх. Никто не мог слышать его сейчас, и он стал собой на все сто процентов, соединив обе половины, у каждой из которых был свой повод для переживаний. Слезы смешались с водой. Отец назвал бы это проявлением слабости и, может, так оно и было. Но не всем же быть сильными. Кто еще мог его пожалеть, если не он сам? Донхун при всей своей искренности и заботливости все равно не был способен почувствовать, как болит его душа. Как часто Квану хотелось просто исчезнуть! Или стать другим человеком, родиться в маленьком городке и устроить свою судьбу самому! Никого не интересовали его мечты, никто никогда не спрашивал о его желаниях. Он был лишь именем в семейном реестре, наследником без права выбора.       «Да пошло все к черту!»       Единственное, что успокаивало — возможность наконец-то выспаться. И Кван намеревался не вылезать из постели весь выходной.       Но едва он сомкнул глаза, рядом противно запищал будильник. Бёнкван с трудом нащупал телефон, утонувший в складках одеяла, и уставился на светящийся экран, не соображая, что происходит. Цифры на часах говорили о том, что он проспал чуть больше четырех часов. Нажав кнопку отбоя, Кван сел, пытаясь собраться с мыслями, и вскоре вспомнил: в это утро прогнозировали ясную погоду, и он еще несколько дней назад собирался на реку Хан. Внутри вспыхнула яростная борьба между желанием снова зарыться в подушки и стремлением получить отличные кадры.       Нет, он не мог упустить такую возможность!       Фотография — то немногое, на что отец смотрел если не благосклонно, то хотя бы равнодушно. Это маленькое увлечение сына его не беспокоило.       Торопливо умывшись, Бёнкван облачился в джинсы и безразмерную черную толстовку и натянул на растрепанные волосы шапку. С гораздо большим вниманием он подошел к проверке техники и уже через двадцать минут был на подземной парковке.       День действительно обещал быть солнечным: ни завесы смога, ни тяжелых серых облаков. Воздух, наполненный прохладной свежестью, пробирался за ворот толстовки и заставлял сильнее кутаться в наспех накинутую куртку. Ранние утренние часы имели огромное преимущество перед любым другим временем — на набережной почти не было людей. Лишь парочка в одинаковых спортивных костюмах пробежала мимо, пока Бёнкван настраивал аппаратуру.       Вот-вот должен был начаться восход. Может, иногда Кван и ненавидел этот город всей душой, но он не мог отрицать его красоту, особенно в рассветный час, когда здания и речная гладь окрашивались теплым светом первых солнечных лучей. Так же, как не мог объяснить самому себе, зачем ему сотни подобных фотографий, и почему он ими так дорожит.       Он сделал несколько снимков на пробу, отрегулировал параметры, и снова направил объектив на противоположный берег. В поисках идеальной точки обзора он осторожно смещался в стороны и назад, отходил на несколько метров и возвращался обратно. Кван проделывал это несколько раз, полностью растворясь в процессе, как вдруг обо что-то споткнулся. От неожиданности он потерял равновесие и единственное о чем он успел подумать, падая на землю, — что не должен разбить драгоценный фотоаппарат. Уже готовясь почувствовать боль, он ощутил, как кто-то подхватил его. — Осторожнее! — раздалось у самого уха.       Снова оказавшись на ногах, Бёнкван неловко извинился, не глядя на своего спасителя. Краем глаза он успел заметить лежащий на земле велосипед, о который неслабо ударил ногу. Раскланявшись, Кван вернулся к месту, где оставил сумку. И как раз вовремя: край солнца показался на востоке.       Позже, сидя в машине, он просматривал получившиеся кадры. Сердце его радостно билось, как у школьника, которого пустили на ужастик для взрослых. Осознавать, что каждая секунда меняет настоящее на прошлое, а в руках — навеки застывшее время, было ни с чем несравнимым удовольствием.       «А это что?»       На нескольких фотографиях он заметил какого-то парня. При приближении было видно, как тот мечтательно смотрит вдаль. Он был красив, но портил композицию. Кван собрался уже удалить эти фото, как вдруг в кармане завибрировал телефон. Бёнкван открыл сообщение:       «Надеюсь, ты не забыл про сегодняшний обед. Папа ждет. Не опаздывай и оденься поприличнее. С любовью, мама».       Сердце заныло. И снова захотелось сбежать.