Пока рука не дрогнет

— Присоединение прошло успешно. Добро пожаловать в команду, если можно так сказать, товарищ, — эту встречу СССР предпочел провести в Кремле, потому что новый город приводить к себе домой он считал не самой лучшей идеей. Там и обстановка была менее формальной, что могло обескуражить гостя, да и Союз не знал, как будут складываться их дальнейшие отношения. Надо было пока держать дистанцию. — Хорошо, — произносит он на ломаном русскому языке. В отличие от Риты, эта персона едва ли могла элементарную фразу на русском произнести, — я испытывать радость. — Не уж то? — Союз приподнимает бровь и как-то недоверчиво глядит на суровое лицо немца. — Что-то быть не так? — услышав такую странную фразу, гость лишь предположил о ее значении. Он забавно смущался после каждой фразы Союза на русском языке. Для корректности смысла сказанного, следующую фразу он предпочитает произнести на немецком, — извините, я плохо знаю ваш язык. — Понимаю, — СССР улыбается и продолжает говорить на немецком, чтобы гостю было немного проще, — меня удивила твоя реакция. Мне казалось, что Рейху ты был верен? Я старался как-то отслеживать статистику мятежных. На тебя жалоб не было. — Вам ли, товарищ Совет, не знать, что под угрозой расправы не так тяжело быть верным. Не так ли? — и город глядит так пристально, что у Союза невольно мурашки бегут по спине. Он молча продолжает слушать мужчину, — я не нацист. — Верю. Кёнигсберг, значит, — СССР задумчиво несколько раз повторяет вслух имя города и вздыхает, — язык сломать можно. Калининградом будешь. — Как? Повторите еще раз, — на вид гость был моложе Союза всего лет на 10, хоть и выглядел довольно зрело. Наверное лишние годы городу накидывали пепельные волосы, которые невооруженный взгляд мог изначально принять за седину, и усталый взгляд серых глаз. — Калининград, — на лице СССР уже играла спокойная и дружелюбная улыбка. Он чувствовал, что с этим городом проблем не будет. А больше всего изначально он боялся того, что немецкий городок начнет бунтовать. И тогда бы пришлось обратиться к более насильственным методам присоединения, чего ему совсем не хотелось. Кенигсебрг и так 3 бомбардировки пережил в свое время от советской армии. С него было достаточно. И ведь выстоял. А это Союз еще молчал о бомбардировке со стороны Британии. Бедный город знатные ожоги тогда получил. — Калининград, — медленно повторяет немец уже с явным акцентом и старательно произносит уже на русском языке, — звучит как называется ягода. Калина, кажется. — Верно. Хорошо подметил, — Союз быстро ставит подписи на каких-то бумагах и убирает все документы в нижний ящик стола, — чай, кофе? — Чай, пожалуйста, спасибо, — гость снова переходит на немецкий язык, потому что предчувствовал грядущую беседу. — Должен сказать, что ты прекрасно выглядишь, — с доброй усмешкой произносит СССР, а потом осмысливает неоднозначность сказанной фразы и продолжает, — для города, который несколько раз был мишенью для бомб. — В ответ скажу лишь то, что ваша осада на первом этапе войны была восхитительно впечатляющей, особенно если учитывать, что сначала вам удача совсем не благоприятствовала. — Хорошо, справедливо, — мужчина сразу понял, что по сути это был прием «колкость на колкость». И ему это понравилось. Тонко, но без излишней пафосной наглости.       Новоиспеченный Калининград обхватывает кружку с чаем всей пятерней и подносит ко рту, делая глоток, а Союз замечает следы ожогов на запястье, выглядывающие из-под на мгновение задравшихся рукавов рубашки. А ведь они не пройдут. Будут всю жизнь служить напоминанием о тех страшных временах. У Союза эту роль выполняли ночные кошмары, от которых в последнее время даже рюмка коньяка на ночь не спасала. Ладно, сейчас это не имело никакого значения. В состав СССР вошел новый город и прилегающая к нему область. Дел сейчас, конечно, прибавится, но на этот счет у Союза были исключительно хорошие предчувствия. А у собеседника был невероятно внимательный и проницательный взгляд. Жутко проводить такие аналогии, но в некоторых моментах он даже напоминал ему Россию. Эх, Россия… — Что конкретно тебя интересует и, самое главное, зачем тебе это знать? — мужчина хмурится, делая глоток кофе. — Я не могу поинтересоваться? — спокойно произносит она, упорно игнорируя недовольные взгляды Союза. — Можешь. Конечно, можешь! Но просто «из любопытства» вопросы ранним утром не задают! Тем более, что ты знаешь, какая сильная у меня к нему неприязнь. Вывод таков: ты либо хочешь меня просто вывести из себя, либо ты хочешь узнать что-то конкретное о нем! И какой же ответ верный, Рось? — он старался не кричать. Дети спали, да и раздувать конфликт раньше времени совсем не хотелось. Быть может, он снова перегибает палку? Но Россия спокойно глядит на стоящую на столе кружку и вздыхает. — Быть может, я просто решила поинтересоваться, потому что до меня дошли сведения о первой атомной бомбе, о которой сейчас кричит весь мир, и решила узнать твою оценку этой ситуации, мм? — она хмурит брови и глядит так холодно и строго, что у мужчины начинают дрожать поджилки. Она сказала это ему назло. Он был уверен. — Ага, стало быть, вывести меня решила! — из-за того, что все в доме спали, кричать он не мог, а из-за этого вся ситуация принимала еще более опасный поворот… ведь каждый из собеседников друг друга слышал, — а если уж тебе действительно интересно, то слушай! Как только Япония выходит из войны, все наши партнерские отношения в тот же миг обрываются, это раз! Мне глубоко плевать на его достижения — это сугубо его дело, это два! Все! Есть еще вопросы? — Нет, благодарю, что уделил мне время, — и, черт возьми, впервые в жизни у него появилось желание схватить эту девчонку и с силой припечатать к стене. От этих мыслей стало страшно. А еще страшнее от того, что Союз видел, как Россия начала стремительно меняться. Ее характер и поведение. Внезапно в голову приходит логичная мысль, что просто так это произойти не могло. Впервые в жизни СССР решается предотвратить грядущую бурю ссор и недосказанностей. — Рось, тебя кто-то обидел? — внезапно голос становится тихим, мягким и ласковым. Он нежно кладет ладонь на руку девушки и глядит ей в глаза. — Ты о чем? — в тот же момент она решает состроить дурочку и отводит взгляд. — В глаза мне посмотри, — фраза произнесена ласково, но все равно звучала как приказ. И она подчиняется, — я вижу, что у тебя что-то происходит. На кого ты злишься? Или дело во мне? Я тебя чем-то обидел? — Нет, — и ей так внезапно становится стыдно и обидно за свое поведение, что она с трудом сдерживает слезы. — Давай без вранья! — Союз сжимает огрубевшими ладонями нежные ладошки девушки и глядит одновременно ласково строго, — я вижу, что что-то не так. То ты в обморок падаешь, то на пустом месте ругаться начинаешь. Что случилось? — Я… — Россия понимает, что Союз действительно был прав. Только сейчас и понимает, что что-то с ней было не так. Буквально несколько минут назад она вела себя как настоящая сука. — Мм? — он терпеливо ждет. — Я не знаю… я в самом деле не знаю. Извини, — девушка прикусывает губу и начинает быстро моргать, боясь, что не выдержит и сейчас же разревется. — Горе ты мое луковое. Я не могу на тебя злиться, но я боюсь, как бы ты неосознанно не обидела того, кто не смог бы понять, что с тобой, — в данной ситуации ему очень хотелось бы ее обнять, прижать к себе и пожалеть. А последнее время это желание преследует его все чаще и чаще. Но он держит себя в руках, потому что нельзя. — А что на завтрак? — шепотом спрашивает она. В один миг перед глазами мужчины появляется знакомая ему Россия. Тихая, покорная и с неловко бегающими от стыда глазами. — А чего бы ты хотела? — с теплой улыбкой спрашивает он, на что она лишь пожимает плечами, — может сладенького чего-нибудь? — Было бы здорово. — Ты в детстве обожала блины с вареньем, — СССР идет к холодильнику и достает все необходимое, — поможешь? — Конечно, — все-таки родительскую поддержку она ощущала от Совета. И была безмерно за нее благодарна. — Товарищ Союз? — внезапно раздавшийся голос возвращает Союза в реальность. Он резко переводит взгляд на сидящего напротив него Калининграда. — Прошу прощения, задумался…

*****

      После того, как Союз перестал наведываться, особо ничего не изменилось. А вот после того, как об этом прочухал персонал больницы, стало гораздо хуже. И плевать было Рите на то, как сильно ухудшилось отношение персонала по отношению к ней. Черт бы с ними, с этими санитарами, но вот тот факт, что теперь ее стали раза в 3 чаще пичкать какими-то препаратами, после которых она с трудом могла о чем-то думать, не говоря уже о каких-то телодвижениях — пугал. Постоянно хотелось спать, чем она и занималась. Спала. Просыпалась. Несколько часов уходило на обед и разные процедуры, а потом снова все по новой. Таблетки, уколы и капельницы. И долгий и глубокий сон. И чем больше она спала, тем меньше чувствовала себя отдохнувшей. Просыпалась с чувством бесконечной апатии. С ней перестали разговаривать, проводить какие-то беседы. Она больше не рисовала. Да и вообще ничем не занималась. Отпал интерес ко всему окружающему миру. А в один момент, лежа в кровати, пялясь пустым взглядом в потолок, не имея сил хоть о чем-то подумать, она поняла, что еще немного, и она просто превратиться в овощ. Рита потеряла счет времени и не знала, какой сейчас день недели, месяц… и даже год.       Сына пускать перестали, что доставляло ей больше всего боли. И в один день она из-за этого закатила такую истерику, что… что даже не помнит, что было дальше. И снова кровать, капельницы и серые стены. Она изначально не теплила надежд выбраться, а сейчас окончательно поняла, что единственное, что ей остается — лежать и надеяться, что она помрет раньше, чем окончательно разучится соображать. А потом произошло то, во что она долгое время не могла поверить.       Сонная пелена и пробивающийся сквозь нее чей-то голос. Кажется он до боли знакомым, но Рита лишь удивляется, ведь ей так давно не снились сны. Но голос становился все громче и реальнее. Он был подобен клинку, что рассекал всю эту белую вязкую пелену перед глазами и освобождал путь в реальный мир. И она с трудом размыкает тяжелые веки. В палате темно. Ночь. А картина перед глазами плывет, но она чувствует ладонь на щеке, затем на шее, слышит какое-то неразборчивое бормотание и пытается что-то сказать. Господи, как же долго она молчала. С уст срывается лишь обессиленный стон. А силуэт терпеливо стоял и ждал, пока женщина не узнает его. Проходит какое-то время, но ей удается это. И она хочет одновременно кричать и рыдать. — Япония? — тихо спрашивает она и старается горестно усмехнуться, — чем же они меня напичкали в этот раз, если… — и у нее не хватает сил закончить предложение, — если ты… — Тшш, это я. В живую, — шепчет он. И хоть женщина и ощущает теплые ладони на щеках, но поверить все равно не может. Не получается. — Нет, — она даже пальцем пошевелить не может, но старается изо всех сил, — что… что ты… — Я за тобой пришел, — он аккуратно присаживается на край ее кровати. Глядит спокойно, но в глазах бушует переживание и жалость. — Я… я слышала, что эта Американская мразь сделала, ты не… — и снова не хватает сил. Он берет ее ладони в свои и сжимает. — Умоляю, хоть раз в жизни — помолчи. Поговорить у нас будет время. И я все тебе расскажу, но позже. Сейчас надо вытащить тебя отсюда.