*****
Кажется, что к такому Союз был не готов. Самолюбие коммуниста было конкретно задето. А как только он представлял эту самодовольную Американскую рожу, хвастающуюся новой «игрушкой», так хотелось и вовсе кулаками стены бить. Весь день Совет метался туда-сюда, на уши были поставлены лучшие умы Советского Союза. Был дан однозначный приказ — в как можно более кратчайшие сроки догнать Штаты. — А чего это отец такой злой? — Россия не смотрела новостей и радио не слушала. В один момент у нее абсолютно отпал какой-либо интерес к политике. Она не знала, что сейчас происходит в мире. Хватало того, что они выстояли. Угроза миновала, а что еще могло волновать молодую девушку? И невдомек ей было о событиях, что происходило в стране с другого континента или как в итоге должна сложиться судьба бывших союзников кровожадного Третьего Рейха. Она лишь знала, что им придется сполна ответить за свои деяния… не всем повезет так, как повезло Рите. Даже имя ее вспоминать не хотелось. А сейчас она пришла домой и застала Союза, готового рвать и метать. — Ты не слышала? — эх, добрый братец Украина. Россия не узнавала в этом миловидном усеянном веснушками лице того хулигана, что почти 6 лет назад постоянно ввязывался в драки. Сейчас Укропчику было 20 лет — уже взрослый юноша. В его поведении произошли тотальные перемены. Делся куда-то упрямый нрав и противный характер, на смену им пришли доброта и великодушие. Он был настоящим солнышком. Быть может, что это Беларусь так на него хорошо в свое время повлияла, но сердце за брата радовалось. И политика его привлекала во всех своих аспектах, вот только, жаль, не давалась ему. Даже отец начал всерьез переживать о том, что Украина может не справится с управлением большого государства. — О чем я должна была слышать? — Россия устало кладет голову на подлокотник и задумчиво прикрывает глаза. — Перед миром предстала первая в мире атомная бомба. И отец бесится, что это заслуга США, а не его, — шепотом произносит юноша, понимая, что если отец услышит — тумаков не избежать. — Да ладно?! — Россия пораженно поднимает голову и глядит на брата округлившимися от шока глазами, — ничего себе… — Ага, согласен. Это такой прорыв! — Украина был вдохновлен таким достижением, а Россию больше восхищал тот факт, что это заслуга Штатов. Наверное, сейчас он был горд. Интересно… как он там? И резко все капризы отца уходят на второй план… на второй с конца. — Ага… прорыв, — шепотом повторяет Рося и чувствует сильную сонливость. Сегодня она не очень хорошо себя чувствовала. Голова болела сильно и несколько раз кровь носом шла. Союз забрал ее к себе на время летних каникул. Откармливать старался, потому что уж слишком за последние месяцы девочка исхудала. Еще и рассеянная какая-то ходила постоянно. СССР был уверен, что это все было из-за учебы. Впереди был последний год. А потом… а потом, как размышлял старик Союз, девочка может просто пожить в свое удовольствие. Беларуси 15. Она уже совсем большая. «Папина гордость» и никак иначе. Ощущение, словно в какой-то момент времени они с Украиной просто поменялись телами. Когда-то милая, добрая и солнечная девочка превратилась в настоящую боевую леди, которая не боялась ударить любого, кто косо на нее посмотрит. За последние 2 месяца Союз почти 5 раз был у директора. И каждый раз зачинщиком драки была Бела. Забавно, но старик ни разу ее не отругал, а даже наоборот — гордился тем, что девочка умеет за себя постоять и не дает себя в обиду. Ту политика почти не привлекала, зато как ее к технике тянуло! Девочку эту, как говорится, хлебом не корми — дай разобрать радио или новый пылесос, чтобы посмотреть, как там все работает. Иной раз ей даже удавалось собрать все так, что прибор продолжал работать. Она больше не рисует фломастерами небо, большое солнце и жизнерадостных человечков-муравьишек, а вместо картинок с героями детских сказок на ее стенах теперь висели портреты выдающихся советских ученых. И несмотря ни на что она оставалась красавицей с длинной толстой рыжей косой, веснушками и большими глазами. — Пап, я ушла! — на бегу девочка накидывает старую ветровку и начинает обуваться. — Стоп. Куда? — из кухни выходит Союз. Он был все еще раздражен, но старался на детях не срываться. Особенно на дочери. Особенно младшей. — Я же говорила! Брату одноклассницы подарили железный конструктор. Сегодня он наконец-то уехал в лагерь, а мы будем строить ракету из его конструктора! — поясняет она. — Далеко улететь собрались? — старик все еще пытается шутить, хотя Бела уже не находит это таким забавным. — В идеале на луну! А вообще-то я была бы не прочь улететь в Ленинград, — на это заявление отец скрещивает руки и вздыхает. — Да почему вас всех так туда тянет? Россия недавно говорила, что после учебы хотела бы туда переехать, теперь ты. Вам там что, медом намазано? — а вот тут Беларусь хихикает. — Там красиво! Говорят, что во всем СССР не сыщешь столько великих людей, сколько проживает в Ленинграде! — воодушевленная девочка уже готовится вылететь из квартиры, а отец лишь недовольно машет рукой в ее сторону, мол летите, куда хотите, — буду поздно! — Не позднее 11! — кричит вслед Союз и пытается вспомнить, не отдал ли он кому-нибудь старый конструктор Украины. Плюнув и на это дело, он идет в комнату, где сейчас находились старшие дети. Ступает он тихо и старается прислушиваться, потому что руку готов дать на отсечение, что Украина сейчас безостановочно трындит про достижение этого американского засранца, еще и России лишний раз о нем напоминает. — Ну и о чем мы тут шушукаемся? — вопрос был резким и внезапным и, разумеется, был так задан из желания застать детей врасплох. Хотя, разве они дети? — Рассказываю Украине о своей преподавательнице, которая всегда была злая и категоричная, а весной поставила всей группе автомат и счастливая ушла, сказав, что у нее родилась внучка. Никогда еще не видела столько счастья в ее глазах, — тихим сонливым голоском произнесла Россия. — Понимаю. Когда вы одарите меня внуками — я буду самым счастливым человеком на свете, — Союз на мгновение застыл с улыбкой, а потом та снова сменилась спокойствием, и мужчина опять посмотрел на девушку, — ты точно хорошо себя чувствуешь? — Да, все хорошо. Просто в сон клонит. Пойду-ка я спать, — отозвалась Рося и медленно начала подниматься с кровати Украины. У нее действительно кружилась голова, но она не находила это поводом зря волновать старика. Когда она встала, то почувствовала, что головокружение усилилось. Ноги, казалось, совсем слушаться перестали, а бешеный стук сердца начал отдаваться в каждой клеточке тела. Она мгновенно облокотилась о стоящий рядом шкаф и услышала перепуганный восклик брата. СССР с взволнованным выражением лица подхватил девушку и приложил два пальца к шее. Нахмурился. — Украина, принеси тонометр! — приказной тон заставил сына подскочить и помчаться в зал, где находилась вся аптечка, — он у меня в кабинете, бестолочь! Вчера же сам мне приносил. — Ага, понял, — юноша мгновенно сменил курс и побежал в кабинет Совета. А тот пока подхватил девочку на руки и донес до кровати в комнате Беларуси, на которой девушка спала, когда оставалась ночевать дома. — Ну и что такое? — он присаживается на край кровати и серьезно глядит на Россию, — что случилось? — Голова резко закружилась, — шепчет в ответ она. — У тебя и пульс бешеный, словно у приговоренной, — хмурится тот. В комнату влетел Украина, протягивая отцу тонометр. Тот начал мерить давление. После чего последовал тяжелый вздох, — давление высокое. Сейчас принесу тебе таблетку и чай сделаю — мне помогает. А ты лежи. Украина, будь рядом. — Понял, — и братец садится рядом с сестрой, а Союз выходит, оставляя дверь в комнату открытой, — Русь, ты чего? — Да не знаю. Видимо, погода меняется, — и девушка ощущает, как голова начинает пульсировать. — Погода — не погода, а приступов у тебя таких уже давно не было, — юноша помнил, как часто раньше сестра впадала в состояние какого-то устрашающего оцепенение, которое нередко заканчивалось обмороками, — тебя что-то волнует? — Брось, что может меня волновать? Все хорошо же, — она утирает выступившую испарину со лба и чувствует что-то теплое и липкое под носом и на губах. Снова кровь пошла, — будь добр, принеси салфетку. — Да-да, сейчас, — и он снова выбегает из комнаты, несется на кухню за салфеткой и застает там удивленного отца. — Что там опять произошло? — мужчина сразу понимает, что что-то тут нечисто. — У нее кровь опять носом пошла, — сын вытаскивает из салфетницы пару штучек и бежит обратно. — Ой, горе луковое, — СССР тяжело вздыхает и думает, как бы от такого волнения у него самого давление не подскочило. Та ситуация изменила многое, но один момент оставался неизменным — он все еще переживал за девушку, заботился о ней и в глубине души ненавидел себя за случившееся. Россия, отдать должное, слово сдержала — ни взглядом, ни словом, ни единым намеком не припоминала ему ту ночь. От этого становилось еще сквернее, ведь он знал, вернее, был почти уверен, что где-то внутри ее все еще это грызло. Он берет кружку с чаем и таблетку и возвращается к девушке. — На, выпей. Дыши глубоко и спокойно, — Совет открывает окно и наблюдает, как Россия запивает таблетку травяным чаем. Глядит на окровавленную салфетку под носом и незаметно пожимает губы, — сейчас станет легче. — Спасибо, — голос тихий и чуть хриплый, а лицо бледной. Слишком бледной даже для нее. — Отдыхай, — он проводит теплой ладонью по холодному лбу и растрепанным волосам, ловит взгляд девушки и не может понять, что он означает. Разучился он читать ее, разучился понимать без слов, как это было в раньше. Он переводит взгляд на сына и улыбается, — а ты чего расселся, товарищ? В комнату я вообще-то зашел, чтобы отправить тебя в магазин. Дома нет хлеба и молока. А еще возьми картошки и забеги в ларек за газетой. Деньги в портмоне лежат. — Хорошо, бать, — уходить сейчас совсем не хотелось, но перечить отцу, который и без того был взвинчен всей этой ситуацией, боялся. Поэтому он поднимается и покорно идет одеваться. Россия старается хихикать, но каждый смешок отдается тупой пульсирующей болью — она притихает. — Меня волнует твое самочувствие в последнее время. Рассеянная ходишь, вечно сонливая. Я и без того переживаю, что ты у себя там в общежитие непонятно чем питаешь, а тут еще и похудела. — Все хорошо, правда. Я хорошо ем. И сплю достаточно. Да и уже вторую неделю с вами живу, — стояли последние деньки июля. Россия вернулась домой сразу же после окончания практики в институте. — И с тех пор никак в себя придти не можешь. Надо больше овощей с фруктами есть, а лучше витамины попить, — Союз был крайне забавным, когда старался прятать свои переживания за маской строгости, — и гуляй больше. А то сидишь дома — света белого не видишь. — Мне лучше, — на пламенную речь отца она отвечает улучшением самочувствия. Он качает головой, снова мерит давление. Убедившись, что девчушке действительно стало лучше, он снова проводит ладонью по волосам. Он глядит сонно и жмурится так невинно, словно малое дитя. — Отдыхай. Надо что-то будет — зови. Будет плохо — кричи. Я пока пойду, — Совет направляется к выходу и закрывает за собой дверь, а Россия почти в тот же момент засыпает.*****
— Я скучала. Очень, — она глядит в знакомые глаза и, кажется, не ведает, что говорит. Слова сами срываются с девичьих уст, пока сама она ловит на себе нежный любящий взгляд. Кажется, что даже сейчас она ощущает знакомый запах дорогого парфюма, что исходил от мужской кожи. — Я не прекращал думать о тебе с самого момента разлуки, — мужчина сжимает ладонями тонкие девичьи кисти, а Россия чувствует, что ей этого мало. Она хочет ближе, хочет больше. Хочет его. Мысли о руках на собственном обнаженном теле больше не вызывают у нее стыда, отвращения или ощущения собственной падшести. Теперь она чувствовала лишь ни с чем не сравнимое удовольствие от этого. Кладя руки на сильные плечи, впиваясь в них ногтями и прижимая нависающее сверху тело все ближе и ближе к себе, ей все еще было мало. Хотелось большего даже в тот момент, когда остатки здравого смысла кричали о том, что дальше просто некуда. Это пик. Этот поцелуй был другим, как и все следующие. Каждый из них отдавался мурашками по коже и покалываниями в пояснице. На губах, щеках, шее и ниже… никогда прежде она такого не чувствовала. Куда же подевалась вся ее стыдливость? Ощущение, словно ее и вовсе никогда не было. Без смущений она шумно выдыхает и чувствует исходящий от тела партнера жар. А прикасаясь своим лбом к его, прикрывая глаза, ощущает пьянящую прохладу. Господи, можно, чтобы все это не заканчивалось? Она не помнит, когда в последний раз было так хорошо… или было ли вообще. Она ничего не помнит, кажется, что даже имя собственное забыла. Имеет ли значение, когда видишь перед собой наполненный обожанием взгляд? — Не уходи, — шепчет она, словно в бреду, когда картина перед глазами начинает плыть. Она быстро и глубоко дышит. — Я тут. Все хорошо. Я рядом. И в тот же момент она открывает глаза и резко садится. По телу бегали мурашки. Было жарко. Нестерпимо жарко. Открыв окно пошире, она снова падает на кровать и проводит ладонью по шее. Глубоко выдыхает и глядит на спящую на соседней кровати Беларусь, молясь, чтобы она не проснулась. Еще никогда в жизни ей не снились столь реалистичные сны, особенно… особенно такого характера. Прошло какое-то время, прежде чем тело успокоилось. Дыхание пришло в норму и мурашек больше не было, вот только неприятные тянущие ощущения внизу живота и пылающие щеки. Она зажмуривается, а перед глазами все еще образ Американца. Сон. Это был всего лишь сон. Но почему именно он? Хотя… бред! Задаваться таким вопросом — попросту обманывать себя. Не зря ведь сегодня ее так взбудоражила новость, которую ей поведал брат. И черт бы с ней, с этой бомбой! Главное, что она — заслуга США! Того, кого она вряд ли в скором времени сможет увидеть снова. Почему все так? Почему именно сейчас, когда он, скорее всего, наконец-то сумел ее забыть? Почему не тогда, когда был идеальный момент признаться во взаимности? Где тогда было бешеное сердцебиение и бабочки в животе? Какого черта? Слишком много вопросов… Россия медленно переворачивается на другой бок. Так и не сумев больше за ночь сомкнуть глаз, она поднимается с первыми лучами солнца, идет на кухню и делает крепкий кофе. Потом принимает холодный душ и сидит все утро на кухне, ожидая, пока хоть кто-нибудь проснется. Очевидно, что самой ранней пташкой всегда был Союз. Выходит он из спальни сонным и растрепанным. Зевая, направляется на кухню, намереваясь сварить себе бодрящий напиток. Там он и застает задумчиво смотрящую в окно Россию. — Что-то ты рано сегодня, — хрипло приветствует он девушку и кладет в кружку две ложки кофе и столько же сахара, — доброе утро. Как себя чувствуешь? — Доброе утро. Прекрасно. Да, рано. Вчера уснула я тоже рано. Выспалась, — отвечает она довольно кратко и обрывисто, что не уходит от внимания коммуниста, но он уже просто боится задавать какие-либо вопросы. — Ну и хорошо, что хорошо, — чайник остается кипятиться, а мужчина уходит умыться и переодеться. Через 10 минут снова возвращается на кухню уже более бодрым и свежим и наливает в кружку кипяток. Россия замечает гладко выбритые щеки, — ты ела? — Не хочется, — отвечает она и внимательно глядит на Союза. — А потом я удивляюсь, почему ребенок ходит как скелет? Завтрак, между прочим, самый важный прием пищи! Сейчас будем завтракать, — звучит как приказ, который обжалованию не подлежит. — Можно задать вопрос, относящийся непосредственно к твоей работе? — внезапно она задает вопрос. Отцом она его назвать больше не могла, по имени тоже. Теперь она предпочитала избегать всяких обращений. — Я слушаю, — вот это его уже насторожило. Что ее может интересовать? Тем более, так срочно. — А как у тебя обстоят отношения со Штатами на данный момент? — Не рановато ли для таких вопросов, Рось? Еще и 8 нет, — и Союз хмурится, потому что начало ему уже однозначно не нравилось.